/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели

Село Степанчиково и его обитатели [12/14]

Скачать полное произведение

    - Вот подожди, Сашурка, и ты будешь именинница, - прибавил он, как будто не зная, что и сказать больше от удовольствия.
    Я обратился к Настеньке и спросил ее: чьи стихи?
    - Да, да! чьи стихи? - всполошился дядя. - Должно быть, умный поэт написал, - не правда ль, Фома?
    - Гм!.. - промычал Фома под нос.
    Во все время чтения стихов едкая, насмешливая улыбка не покидала губ его.
    - Я, право, забыла, - отвечала Настенька, робко взглядывая на Фому Фомича.
    - Это господин Кузьма Прутков написал, папочка, в "Современнике" на- печатано, - выскочила Сашенька.
    - Кузьма Прутков! не знаю, - проговорил дядя. - Вот Пушкина так знаю!.. Впрочем, видно, что поэт с достоинствами, - не правда ль, Сер- гей? И, сверх того, благороднейших свойств человек - это ясно, как два пальца! Даже, может быть, из офицеров... Хвалю! А превосходный жур- нал"Современник"! Непременно надо подписываться, коли все такие поэты участвуют... Люблю поэтов! Славные ребята! все в стихах изображают! Пом- нишь, Сергей, я видел у тебя, в Петербурге, одного литератора. Еще ка- кой-то у него нос особенный... право!.. Что ты сказал, Фома?
    Фома Фомич, которого разбирало все более и более, громко захихикал.
    - Нет, я так... ничего-с... - проговорил он, как бы с трудом удержи- ваясь от смеха. - Продолжайте, Егор Ильич, продолжайте! Я после мое сло- во скажу... Вот и Степан Алексеич с удовольствием слушает про знакомства ваши с петербургскими литераторами...
    Степан Алексеевич, все время сидевший поодаль, в задумчивости, вдруг поднял голову, покраснел и ожесточенно повернулся в кресле.
    - Ты, Фома, меня не задирай, а в покое оставь! - сказал он, гневно смотря на Фому своими маленькими, налитыми кровью глазами. - Мне что твоя литература? Дай только бог мне здоровья, - пробормотал он себе под нос, - а там хоть бы всех... и с сочинителями-то... волтерьянцы, только и есть!
    - Сочинители волтерьянцы-с? - проговорил Ежевикин, немедленно очутив- шись подле господина Бахчеева. - Совершенную правду изволили изложить, Степан Алексеич. Так и Валентин Игнатьич отзываться намедни изволили. Меня самого волтерьянцем обозвали - ей богу-с; а ведь я, всем известно, так еще мало написал-с... то есть крынка молока у бабы скиснет - все господин Вольтер виноват! Все у нас так-с.
    - Ну, нет! - заметил дядя с важностью, - это ведь заблуждение! Вольтер был только острый писатель; смеялся над предубежденииями; а вольтерьянцем никогда не бывал! Это все про него враги распустили. За что ж, в самом деле, все на него, бедняка?..
    Снова раздалось ядовитое хихиканье Фомы Фомича. Дядя с беспокойством посмотрел на него и приметно сконфузился.
    - Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, - проговорил он с смущением, желая как-нибудь поправиться. - Ты, брат Фома, совершенно был прав, ког- да, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что на- до!Гм... что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!..да!.. вот хоть "Современник".. Но знаешь, Сережа, самые сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале, как бишь его? еще в желтой обертке...
    - "Отечественные записки", папочка.
    - Ну да, "Отечественные записки", и превосходное название, Сергей, - не правда ли? так сказать, все отечество сидит да записывает... Благо- роднейшая цель! преполезный журнал! и какой толстый! Поди-ка, издай та- кой дилижанс! А науки такие, что глаза изо лба чуть не выскочат... На- медни прихожу - лежит книга; взял, из любопытства, развернул да три страницы разом и отмахал. Просто, брат, рот разинул! И знаешь, обо всем толкование: что, например, значит метла, лопата, чумичка, ухват? По-мое- му, метла так метла и есть; ухват так и есть ухват! Нет, брат, подожди! Ухват-то выходит, по-ученому, не ухват, а эмблема или мифология, что ли, какая-то, уж не помню что, а только что-то такое вышло... Вот оно как! До всего дошли!
    Не знаю, что именно приготовлялся сделать Фома после этой новой вы- ходки дяди, но в эту минуту появился Гаврила и, понурив голову, стал у порога.
    Фома Фомич значительно взглянул на него.
    - Готово, Гаврила? - спросил он слабым, но решительным голосом.
    - Готово-с, - грустно отвечал Гаврила и вздохнул.
    - И узелок мой положил на телегу?
    - Положил-с.
    - Ну, так и я готов! - сказал Фома и медленно приподнялся с кресла. Дядя в изумлении смотрел на него. Генеральша вскочила с места и с беспо- койством озиралась кругом.
    - Позвольте мне теперь, полковник, - с достоинством начал Фома, - просить вас оставить на время интересную тему о литературных ухватах; вы можете продолжать ее без меня. Я же, прощаясь с вами навеки, хотел бы вам сказать несколько последних слов...
    Испуг и изумление оковали всех слушателей.
    - Фома! Фома! да что это с тобою? Куда ты сбираешься? - вскричал на- конец дядя.
    - Я сбираюсь покинуть ваш дом, полковник, - проговорил Фома самым спокойным голосом. - Я решился идти куда глаза глядят и потому нанял на свои деньги простую, мужичью телегу. На ней теперь лежит мой узелок; он не велик: несколько любимых книг, две перемены белья - и только! Я бе- ден, Егор Ильич, но ни за что на свете не возьму теперь вашего золота, от которого я еще и вчера отказался!..
    - Но, ради бога, Фома? что ж это значит? - вскричал дядя, побледнев как платок.
    Генеральша взвизгнула и в отчаянии смотрела на Фому Фомича, протянув к нему руки. Девица Перепелицына бросилась ее поддерживать. Приживалки окаменели на своих местах. Господин Бахчеев тяжело поднялся со стула.
    - Ну, началась история! - прошептал подле меня Мизинчиков.
    В эту минуту послышались отдаленные раскаты грома: начиналась гроза.
    IV
    ИЗГНАНИЕ
    - Вы, кажется, спрашиваете, полковник: "что это значит?" - торжест- венно проговорил Фома, как бы наслаждаясь всеобщим смущением. - Удивля- юсь вопросу! Разъясните же мне, с своей стороны, каким образом вы в сос- тоянии смотреть теперь мне прямо в глаза? разъясните мне эту последнюю психологическую задачу из человеческого бесстыдства, и тогда я уйду, по крайней мере обогащенный новым познанием об испорченности человеческого рода.
    Но дядя не в состоянии был отвечать: он смотрел на Фому испуганный и уничтоженный, раскрыв рот, с выкатившимися глазами.
    - Господи! какие страсти-с! - простонала девица Перепелицына.
    - Понимаете ли, полковник, - продолжал Фома, - что вы должны отпус- тить меня теперь, просто и без расспросов? В вашем доме даже я, человек пожилой и мыслящий, начинаю уже серьезно опасаться за чистоту моей нравственности. Поверьте, что ни к чему не поведут расспросы, кроме ва- шего же посрамления.
    - Фома! Фома!.. - вскричал дядя, и холодный пот показался на лбу его.
    - И потому позвольте без объяснений сказать вам только несколько про- щальных и напутственных слов, последних слов моих в вашем, Егор Ильич, доме. Дело сделано, и его не воротишь! Я надеюсь, что вы понимаете, про какое дело я говорю. Но умоляю вас на коленях: если в сердце вашем оста- лось хотя искра нравственности, обуздайте стремление страстей своих! И если тлетворный яд еще не охватил всего здания, то, по возможности, по- тушите пожар!
    - Фома! уверяю тебя, что ты в заблуждении! - вскричал дядя, мало-по- малу приходя в себя и с ужасом предчувствуя развязку.
    - Умерьте страсти, - продолжал Фома тем же торжественным тоном, как будто и не слыхав восклицания дяди, - побеждайте себя. "Если хочешь по- бедить весь мир - победи себя!" Вот мое всегдашнее правило. Вы помещик; вы должны бы сиять, как бриллиант, в своих поместьях, и какой же гнусный пример необузданности подаете вы здесь своим низшим! Я молился за вас целые ночи и трепетал, стараясь отыскать ваше счастье. Я не нашел его, ибо счастье заключается в добродетели...
    - Но это невозможно же, Фома! - снова прервал его дядя, - ты не так понял и не то совсем говоришь...
    - Итак, вспомните, что вы помещик, - продолжал Фома, опять не слыхав восклицания дяди. - Не думайте, чтоб отдых и сладострастие были предназ- начением помещичьего звания. Пагубная мысль! Не отдых, а забота, и забо- та перед богом, царем и отечеством! Трудиться, трудиться обязан помещик, и трудиться, как последний из крестьян его!
    - Что ж, я пахать за мужика, что ли, стану? - проворчал Бахчеев, - ведь и я помещик...
    - К вам теперь обращаюсь, домашние, - продолжал Фома, - обращаясь к Гавриле и Фалалею, появившемуся у дверей, - любите господ ваших и испол- няйте волю их подобострастно и с кротостью. За это возлюбят вас и госпо- да ваши. А вы, полковник, будьте к ним справедливы и сострадательны. Тот же человек - образ божий, так сказать, малолетний, врученный вам, как дитя, царем и отечеством. Велик долг, но велика и заслуга ваша!
    - Фома Фомич! голубчик! что ты это задумал? - в отчаянии прокричала генеральша, готовая упасть в обморок от ужаса.
    - Ну, довольно, кажется? - закричал Фома, не обращая внимания даже и на генеральшу. - Теперь о подробностях; положим, они мелки, но необходи- мы, Егор Ильич! В Харинской пустоши у вас до сих пор сено не скошено. Не опоздайте: скосите и скосите скорей. Таков совет мой...
    - Но, Фома...
    - Вы хотели, - я знаю это, рубить зыряновский участок лесу; не рубите - другой совет мой. Сохраните леса: ибо леса сохраняют влажность на по- верхности земли... Жаль, что вы слишком поздно посеяли яровое; удиви- тельно, как поздно сеяли вы яровое!..
    - Но, Фома...
    - Но, однако ж, довольно! Всего не передашь, да и не время! Я пришлю к вам наставление письменное, в особой тетрадке. Ну, прощайте, прощайте все. Бог с вами, и да благословит вас господь! Благословляю и тебя, дитя мое, - продолжал он, обращаясь к Илюше, - и да сохранит тебя бог от тлетворного яда будущих страстей твоих! Благословляю и тебя, Фалалей; забудь комаринского!.. И вас, и всех... Помните Фому... Ну, пойдем, Гав- рила! Посади меня, старичок.
    И Фома направился к дверям. Генеральша взвизгнула и бросилась за ним.
    - Нет, Фома! я не пущу тебя так! - вскричал дядя и, догнав его, схва- тил его за руку.
    - Значит, вы хотите действовать насилием? - надменно спросил Фома.
    - Да, Фома... и насилием! - отвечал дядя, дрожа от волнения. - Ты слишком много сказал и должен разъяснить! Ты не так прочел мое письмо, Фома!..
    - Ваше письмо! - взвизгнул Фома, мгновенно воспламеняясь, как будто именно ждал этой минуты для взрыва, - ваше письмо! Вот оно, ваше письмо! вот оно! Я рву это письмо, я плюю на это письмо! я топчу ногами своими ваше письмо и исполняю тем священнейший долг человечества! Вот что я де- лаю, если вы силой принуждаете меня к объяснениям! Видите! видите! види- те!..
    И клочки бумаги разлетелись по комнате.
    - Повторяю, Фома, ты не понял! - кричал дядя, бледнея все более и бо- лее, - я предлагаю руку, Фома, я ищу своего счастья...
    - Руку! Вы обольстили эту девицу и надуваете меня, предлагая ей руку; ибо я видел вас вчера с ней ночью в саду, под кустами!
    Генеральша вскрикнула и в изнеможении упала в кресло. Поднялась ужас- ная суматоха. Бедная Настенька сидела бледная, точно мертвая. Испуганная Сашенька, обхватив Илюшу, дрожала как в лихорадке.
    - Фома! - вскричал дядя в исступлении. Если ты распространишь эту тайну, то ты сделаешь самый подлейший поступок в мире!
    - Я распространю эту тайну, - визжал Фома, - и сделаю наиблагородней- ший из поступков! Я на то послан самим богом, чтоб изобличить весь мир в его пакостях! Я готов взобраться на мужичью соломенную крышу и кричать оттуда о вашем гнусном поступке всем окрестным помещикам и всем проезжа- ющим!.. Да, знайте все, все, что вчера, ночью, я застал его с этой деви- цей, имеющей наиневиннейший вид, в саду, под кустами!..
    - Ах, какой срам-с! - пропищала девица Перепелицына.
    - Фома! не губи себя! - кричал дядя, сжимая кулаки и сверкая глазами.
    - ...А он, - визжал Фома, - он, испугавшись, что я его увидел, осме- лился завлекать меня лживым письмом, меня, честного и прямодушного, в потворство своему преступлению - да, преступлению!.. ибо из наиневинней- шей доселе девицы вы сделали...
    - Еще одно оскорбительное для нее слово, и - я убью тебя, Фома, кля- нусь тебе в этом!..
    - Я говорю это слово, ибо из наиневиннейшей доселе девицы вы успели сделать развратнейшую из девиц!
    Едва только произнес Фома последнее слово, как дядя схватил его за плечи, повернул, как соломинку, и с силою бросил его на стеклянную дверь, ведшую из кабинета во двор дома. Удар был так силен, что притво- ренные двери растворились настежь, и Фома, слетев кубарем по семи камен- ным ступенькам, растянулся на дворе. Разбитые стекла с дребезгом разле- телись по ступеням крыльца.
    - Гаврила, подбери его! - вскричал дядя, бледный как мертвец, - поса- ди его на телегу, и чтоб через две минуты духу его не было в Степанчико- ве!
    Что бы не замышлял Фома Фомич, но уж, верно, не ожидал подобной раз- вязки.
    Не берусь описывать то, что было в первые минуты после такого пасса- жа. Раздирающий душу вопль генеральши, покатившейся в кресле; столбняк девицы Перепелицыной перед неожиданным поступком до сих пор всегда по- корного дяди; ахи и охи приживалок; испуганная до обморока Настенька, около которой увивался отец; обезумевшая от страха Сашенька; дядя, в не- выразимом волнении шагавший по комнате и дожидавшийся, когда очнется мать; наконец, громкий плач Фалалея, оплакивавшего господ своих, - все это составляло картину неизобразимую. Прибавлю еще, что в эту минуту разразилась сильная гроза; удары грома слышались чаще и чаще, и крупный дождь застучал в окна.
    - Вот-те и праздничек! - пробормотал господин Бахчеев, нагнув голову и растопырив руки.
    - Дело худо! - шепнул я ему, тоже вне себя от волнения, - но, по крайней мере, прогнали Фомича и уж не воротят.
    - Маменька! опомнились ли вы? легче ли вам? можете ли вы наконец меня выслушать? - спросил дядя, остановясь перед креслом старухи.
    Та подняла голову, сложила руки и с умоляющим видом смотрела на сына, которого еще никогда в жизни не видала в таком гневе.
    - Маменька! - продолжал он, - чаша переполнена, вы сами видели. Не так хотел я изложить это дело, но час пробил, и откладывать нечего! Вы слышали клевету, выслушайте же и оправдание. Маменька, я люблю эту бла- городнейшую и возвышеннейшую девицу, люблю давно и не разлюблю никогда. Она осчастливит детей моих и будет для вас самой почтительной дочерью, и потому теперь, при вас, в присутствии родных и друзей моих, я торжест- венно повергаю мою просьбу к стопам ее и умоляю ее сделать мне бесконеч- ную честь, согласившись быть моею женою!
    Настенька вздрогнула, потом вся вспыхнула и вскочила с кресла. Гене- ральша некоторое время смотрела на сына, как будто не понимая, что такое он ей говорит, и вдруг с пронзительным воплем бросилась перед ним на ко- лени.
    - Егорушка, голубчик ты мой, вороти Фому Фомича! - закричала она, - сейчас вороти! не то я к вечеру же помру без него!
    Дядя остолбенел, видя старуху мать, своевольную и капризную, перед собой на коленях. Болезненное ощущение отразилось в лице его; наконец опомнившись, бросился он подымать ее и усаживать опять в кресло.
    - Вороти Фому Фомича, Егорушка! - продолжала вопить старуха, - вороти его, голубчика! Жить без него не могу!
    - Маменька! - горестно вскричал дядя, - или вы ничего не слышали из того, что я вам сейчас говорил? Я не могу воротить Фому - поймите это! не могу и не вправе, после его низкой и подлейшей клеветы на этого анге- ла чести и добродетели. Понимаете ли вы, маменька, что я обязан, что честь моя повелевает мне теперь восстановить добродетель! Вы слышали: я ищу руки этой девицы и умоляю вас, чтоб вы благословили союз наш.
    Генеральша опять сорвалась с своего места и бросилась на колени перед Настенькой.
    - Матушка моя! родная ты моя! - завизжала она, - не выходи за него замуж! не выходи за него, а упроси его, матушка, чтоб воротил Фому Фоми- ча! Голубушка ты моя, Настасья Евграфовна! все тебе отдам, всем тебе по- жертвую, коли за него не выйдешь. Я еще не все, старуха, прожила, у меня еще остались крохи после моего покойничка. Все твое, матушка, всем тебя одарю, да и Егорушка тебя одарит, только не клади меня живую во гроб, упроси Фому Фомича воротить!..
    И долго бы еще выла и завиралась старуха, если б Перепелицына и все приживалки с визгами и стенаниями не бросились ее подымать, негодуя, что она на коленях перед нанятой гувернанткой. Настенька едва устояла на месте от испуга, а Перепелицына даже заплакала от злости.
    - Смертью уморите вы маменьку-с, - кричала она дяде, - смертью умо- рят-с! А вам, Настасья Евграфовна, не следовало бы ссорить маменьку-с с ихним сыном-с; это и господь бог запрещает-с...
    - Анна Ниловна, удержите язык! - вскричал дядя. - Я довольно тер- пел!..
    - Да и я довольно от вас натерпелась-с. Что вы сиротством моим меня попрекаете-с? Долго ли обидеть сироту? Я еще не ваша раба-с! Я сама под- полковничья дочь-с! Ноги моей не будет-с в вашем доме, не будет-с... се- годня же-с!..
    Но дядя не слушал: он подошел к Настеньке и с благоговением взял ее за руку.
    - Настасья Евграфовна! вы слышали мое предложение? - проговорил он, смотря на нее с тоскою, почти с отчаянием.
    - Нет, Егор Ильич, нет! уж оставим лучше, - отвечала Настенька, в свою очередь совершенно упав духом. - Это все пустое, - продолжала она, сжимая его руки и заливаясь слезами. - Это вы после вчерашнего так... но не может этого быть, вы сами видите. Мы ошиблись, Егор Ильич... А я о вас всегда буду помнить, как о моем благодетеле и... и вечно, вечно буду молиться за вас!
    Тут слезы прервали ее голос. Бедный дядя, очевидно, предчувствовал этот ответ; он даже и не думал возражать, настаивать... Он слушал, нак- лонясь к ней, все еще держа ее за руку, безмолвный и убитый. Слезы пока- зались в глазах его.
    - Я еще вчера сказала вам, - продолжала Настя, - что не могу быть ва- шей женою. Вы видите: меня не хотят у вас... а я все это давно, уж зара- нее предчувствовала; маменька ваша не даст нам благословения... другие тоже. Вы сами, хоть и не раскаетесь потом, потому что вы великодушнейший человек, но все-таки будете несчастны из-за меня... с вашим добрым ха- рактером...
    - Именно с добрым характером-с! именно добренькие-с! так, Настенька, так! - поддакнул старик отец, стоявший по другую сторону кресла, - имен- но, вот это-то вот словечко и надо было упомянуть-с.
    - Я не хочу через себя раздор поселять в вашем доме, - продолжала Настенька. - А обо мне не беспокойтесь, Егор Ильич: меня никто не тро- нет, никто не обидит... я пойду к папеньке... сегодня же... Лучше уж простимся, Егор Ильич...
    И бедная Настенька опять залилась слезами.
    - Настасья Евграфовна! неужели это последнее ваше слово? - проговорил дядя, смотря на нее с невыразимым отчаянием. - Скажите одно только слово - и я жертвую вам всем!..
    - Последнее, последнее, Егор Ильич-с, - подхватил опять Ежевикин, - и она вам так хорошо это все объяснила, что я даже, признаться, и не ожи- дал-с. Наидобрейший вы человек, Егор Ильич, именно наидобрейший-с, и чести нам много изволили оказать-с! много чести, много чести-с!.. А все-таки мы вам не пара, Егор Ильич. Вам нужно такую невесту, Егор Ильич, чтоб была и богатая, и знатная-с, и раскрасавица-с, и с голосом тоже была бы-с, и чтоб вся в бриллиантах да в страусовых перьях по ком- натам вашим ходила-с... Тогда и Фома Фомич, может, уступочку сдела- ют-с... и благословят-с! А Фому-то Фомича вы воротите-с. Напрасно, нап- расно изволили его так изобидеть-с! он ведь из добродетели, от излишнего жару-с так наговорил-с... Сами будете потом говорить-с, что из доброде- тели, - увидите-с! Наидостойнейший человек-с. А вот теперь перемок- нет-с... Уж лучше бы теперь воротить-с... потому что ведь придется же воротить-с...
    - Вороти! вороти его! - закричала генеральша, - он, голубчик мой, правду тебе говорит!..
    - Да-с, - продолжал Ежевикин, - вот и родительница ваша убиваться из- волят - понапрасну-с... Воротите-ка-с! А мы уж с Настей тем временем и в поход-с...
    - Подожди, Евграф Ларионыч! - вскричал дядя, - умоляю! Еще одно слово будет, Евграф, одно только слово...
    Сказав это, он отошел, сел в углу, в кресло, склонил голову и закрыл руками глаза, как будто что-то обдумывая.
    В эту минуту страшный удар грома разразился чуть не над самым домом. Все здание потряслось. Генеральша закричала, Перепелицына тоже, прижи- валки крестились, оглупев от страха, а вместе с ними и господин Бахчеев.
    - Батюшка, Илья-пророк! - прошептали пять или шесть голосов, все вместе, разом.
    Вслед за громом полился такой страшный ливень, что, казалось, целое озеро опрокинулось вдруг над Степанчиковым.
    - А Фома-то Фомич, что с ним теперь в поле-то будет-с? - пропищала девица Перепелицына.
    - Егорушка, вороти его! - вскричала отчаянным голосом генеральша и, как безумная, бросилась к дверям. Ее удержали приживалки; они окружили ее, утешали, хныкали, визжали. Содом был ужаснейший!
    - В одном сюртуке пошли-с: хоть бы шинельку-то взяли с собой-с! - продолжала Перепелицына. - Зонтика тоже не взяли-с. Убьет их теперь мо- лоньей-то-с!..
    - Непременно убьет! - подхватил Бахчеев, - да еще и дождиком потом смочит.
    - Хоть бы вы-то молчали! - прошептал я ему.
    - Да ведь он человек али нет? - гневно отвечал мне Бахчеев. - Ведь не собака. Небось сам-то не выйдешь на улицу. Ну-тка, поди, покупайся, для плезиру.
    Предчувствуя развязку и опасаясь за нее, я подошел к дяде, который как будто оцепенел в своем кресле.
    - Дядюшка, - сказал я, наклоняясь к его уху, - неужели вы согласитесь воротить Фому Фомича? Поймите, что это будет верх неприличия, по крайней мере покамест здесь Настасья Евграфовна.
    - Друг мой, - отвечал дядя, подняв голову и с решительным видом смот- ря мне в глаза, - я судил себя в эту минуту и теперь знаю, что должен делать! Не беспокойся, обиды Насте не будет - я так устрою...
    Он встал со стула и подошел к матери.
    - Маменька! - сказал он, - успокойтесь: я ворочу Фому Фомича, я дого- ню его: он не мог еще далеко отъехать. Но клянусь, он воротится только на единственном условии: здесь, публично, в кругу всех свидетелей ос- корбления, он должен будет сознаться в вине своей и торжественно просить прощения у этой благороднейшей девицы. Я достигну этого! Я его застав- лю!.. Иначе он не перейдет через порог этого дома! Клянусь вам тоже, ма- менька, торжественно: если он согласится на это сам, добровольно, то я готов буду броситься к ногам его и отдам ему все, все, что могу отдать, не обижая детей моих! Сам же я, с сего же дня, от всего отстраняюсь. За- катилась звезда моего счастья! Я оставляю Степанчиково. Живите здесь все покойно и счастливо. Я же еду в полк - и в бурях брани, на поле битвы, проведу отчаянную судьбу мою... Довольно! еду!
    В эту минуту отворилась дверь, и Гаврила, весь измокший, весь в гря- зи, до невозможности, предстал перед смятенною публикой.
    - Что с тобой? откуда? Где Фома? - вскричал дядя, бросаясь к Гавриле.
    За ним бросились все и с жадным любопытством окружили старика, с ко- торого грязная вода буквально стекала ручьями. Визги, ахи, крики сопро- вождали каждое слово Гаврилы.
    - У березняка оставил, версты полторы отсюдова, - начал он плачевным голосом. - Лошадь молоньи испужалась и в канаву бросилась.
    - Ну... - вскричал дядя.
    - Телега перевалилась...
    - Ну... а Фома?
    - В канаву упали-с.
    - Да ну же, досказывай, истязатель!
    - Бок отшибли-с и заплакали-с. Я лошадь выпряг, да верхом и прибыл сюда доложить-с.
    - А Фома там остался?
    - Встал и пошел себе дальше с палочкой, - заключил Гаврила, потом вздохнул и понурил голову.
    Слезы и рыдания дамского пола были неизобразимы.
    - Полкана! - закричал дядя и бросился вон из комнаты. Полкана подали; дядя вскочил на него, неоседланного, и чрез минуту топот лошадиных копыт возвестил нам о начавшейся погоне за Фомой Фомичем. Дядя ускакал даже без фуражки.
    Дамы побросались к окнам. Среди ахов и стонов слышались и советы. Толковали о немедленной теплой ванне, об растирании Фомы Фомича спиртом, о грудном чае, о том, что Фома Фомич крошечки хлебца-с " с утра в рот не брали-с и что они теперь натощак-с" Девица Перепелицына нашла забытые очки, в футляре, и находка произвела необыкновенный эффект: генеральша бросилась на них с воплями и слезами и, не выпуская их из рук, снова припала к окну смотреть на дорогу. Ожидание дошло наконец до самой пос- ледней степени напряжения... В другом углу Сашенька утешала Настю: они обнялись и плакали. Настенька держала за руку Илюшу и поминутно целовала его, прощаясь с своим учеником. Илюша плакал навзрыд, еще сам не зная чему. Ежевикин и Мизинчиков толковали о чем-то в стороне. Мне показа- лось, что Бахчеев, смотря на девиц, как будто тоже приготовлялся захны- кать. Я подошел к нему.
    - Нет, батюшка, - сказал он мне, - Фома-то Фомич, пожалуй бы, и уда- лился отсюда, да время еще тому не пришло: золоторогих быков еще под экипаж ему не достали! Не беспокойтесь, батюшка, хозяев из дому выживет и сам останется!
    Гроза прошла, и господин Бахчеев, видимо, изменил свои убеждения.
    Вдруг раздалось: "Ведут! ведут!" - и дамы с визгом побросались к две- рям. Не прошло еще десяти минут после отъезда дяди: казалось, невозможно бы так скоро привести Фому Фомича; но загадка объяснилась потом очень просто: Фома Фомич, отпустив Гаврилу, действительно " пошел себе с па- лочкой"; но, почувствовав себя в совершенном уединении, среди бури, гро- ма и ливня, препостыдно струсил, поворотил в Степанчиково и побежал вслед за Гаврилой. Дядя захватил его уже на селе. Тотчас же остановили одну проезжавшую мимо телегу; сбежались мужики и посадили в нее присми- ревшего Фому Фомича. Так и доставили его прямо в отверстые объятия гене- ральши, которая чуть не обезумела от ужаса, увидя, в каком он положении. Он был еще грязнее и мокрее Гаврилы. Суета поднялась ужаснейшая: хотели тотчас же тащить его наверх, чтоб переменить белье; кричали о бузине и о других крепительных средствах, метались во все стороны без всякого тол- ку; говорили все зараз... Но Фома как будто не замечал никого и ничего. Его ввели под руки. Добравшись до своего кресла, он тяжело опустился в него и закрыл глаза. Кто-то закричал, что он умирает: поднялся ужасней- ший вой; но более всех ревел Фалалей, стараясь пробиться сквозь толпу барынь к Фоме Фомичу, чтобы немедленно поцеловать у него ручку...
    V
    ФОМА ФОМИЧ СОЗИДАЕТ ВСЕОБЩЕЕ СЧАСТЬЕ
    - Куда это меня привели? - проговорил наконец Фома голосом умирающего за правду человека.
    - Проклятая размазня! - прошептал подле меня Мизинчиков, - точно не видит, - куда его привели. Вот ломаться-то теперь будет!
    - Ты у нас, Фома, ты в кругу своих! - вскричал дядя. - Ободрись, ус- покойся! И, право, переменил бы ты теперь костюм, - Фома, а то заболе- ешь... Да не хочешь ли подкрепиться - а? так, эдак... рюмочку маленькую чего-нибудь, чтоб согреться...
    - Малаги бы я выпил теперь, - простонал Фома, снова закрывая глаза.
    - Малаги? навряд ли у нас и есть! - сказал дядя, с беспокойством смотря на Прасковью Ильиничну.
    - Как не быть! - подхватила Прасковья Ильинична, - целые четыре бу- тылки остались, - и тотчас же, гремя ключами, побежала за малагой, на- путствуемая криками всех дам, облепивших Фому, как мухи варенье. Зато господин Бахчеев был в самой последней степени негодования.
    - Малаги захотел! - проворчал он чуть не вслух. - И вина-то такого спросил, что никто не пьет! Ну, кто теперь пьет малагу, кроме такого же, как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые! Ну, я-то чего тут стою? чего я-то тут жду?
    - Фома! - начал дядя, сбиваясь на каждом слове, - вот теперь... когда ты отдохнул и опять вместе с нами... то есть, я хотел сказать, Фома, что понимаю, как давеча, обвинив, так сказать, невиннейшее создание...
    - Где, где она, моя невинность? - подхватил Фома, как будто был в жа- ру и в бреду, - где золотые дни мои? где ты, мое золотое детство, когда я, невинный и прекрасный, бегал по полям за весенней бабочкой? где, где это время? Воротите мне мою невинность, воротите ее!..
    И Фома, растопырив руки, обращался ко всем поочередно, как будто не- винность его была у кого-нибудь из нас в кармане. Бахчеев готов был лоп- нуть от гнева.
    - Эк чего захотел! - проворчал он с яростью. - Подайте ему его невин- ность! Целоваться, что ли, он с ней хочет? Может, и мальчишкой-то был уж таким же разбойником, как и теперь! присягну, что был.
    - Фома!.. - начал было опять дядя.
    - Где, где они, те дни, когда я еще веровал в любовь и любил челове- ка? - кричал Фома, - когда я обнимался с человеком и плакал на груди его? а теперь - где я? где я?
    - Ты у нас, Фома, успокойся! - крикнул дядя, - а я вот что хотел тебе сказать, Фома...
    - Хоть бы вы-то уж теперь помолчали-с, - прошипела Перепелицына, злобно сверкнув своими змеиными глазками.
    - Где я? - продолжал Фома, - кто кругом меня? Это буйволы и быки, устремившие на меня рога свои. Жизнь, что же ты такое? Живи, живи, будь обесчещен, опозорен, умален, избит, и когда засыплют песком твою могилу, тогда только опомнятся люди, и бедные кости твои раздавят монументом!
    - Батюшки, о монументах заговорил! - прошептал Ежевикин, сплеснув ру- ками.
    - О, не ставьте мне монумента! - кричал Фома, - не ставьте мне его! Не надо мне монументов! В сердцах своих воздвигните мне монумент, а бо- лее ничего не надо, не надо, не надо!
    - Фома! - прервал дядя, - полно! успокойся! нечего говорить о мону- ментах. Ты только выслушай... Видишь, Фома, я понимаю, что ты, может быть, так сказать, горел благородным огнем, упрекая меня давеча; но ты увлекся, Фома, за черту добродетели - уверяю тебя, ты ошибся, Фома...
    - Да перестанете ли вы-с? - запищала опять Перепелицына, - убить, что ли, вы несчастного человека хотите-с, потому что они в ваших руках-с?..
    Вслед за Перепелицыной встрепенулась и генеральша, а за ней и вся ее свита; все замахали на дядю руками, чтоб он остановился.
    - Анна Ниловна, молчите вы сами, а я знаю, что говорю! - с твердостью отвечал дядя. - Это дело святое! дело чести и справедливости. Фома! ты рассудителен, ты должен сей же час испросить прощение у благороднейшей девицы, которую ты оскорбил.
    - У какой девицы? какую девицу я оскорбил? - проговорил Фома, в недо- умении обводя всех глазами, как будто совершенно забыв все происшедшее и не понимая, о чем идет дело.
    - Да, Фома, и если ты теперь сам, своей волей, благородно сознаешься в вине своей, то, клянусь тебе, Фома, я паду к ногам твоим, и тогда...
    - Кого же я оскорбил? - вопил Фома, - какую девицу? Где она? где эта девица? Напомните мне хоть что-нибудь об этой девице!..

/ Полные произведения / Достоевский Ф.М. / Село Степанчиково и его обитатели