Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Пильняк Б.А. / Мать сыра-земля
Мать сыра-земля [4/4]
И это счастье расколотилось вдребезги, как вдребезги бьют глиняную посуду на деревенских мужичьих свадьбах. -- Некульев понял запах Арины и пересилить его не мог. --
Некульев приехал днем. В мезонине был только волченок. У заводских ворот сидел сторож, старик, он сказал: -- "Лошадей часотошных пригнали из армии, дохлых, порченых, -- пошла туда Арина Сергевна." -- Некульев пошел по заводу, прошел мимо громоздких протухших чанов, побрезговал зайти в бараки, калиткой вышел на другой двор, -- и там увидел. -- - На дворе стояло штук сорок совершенно измызганных лошадей, без шерсти, слепых, обезноживших (когда лошади "безножат", тогда ноги их как дуги), лошади походили на ужасных нищих старух, лошади сбились в безумии в табун, головами внутрь -- хвостов у лошадей не было, и были лишь серые чешуйчатые репицы на месте хвостов, которые судорожно дрожали. И тут же, за низким заборчиком, убивали лошадей, одну за другой, отрывая каждую насильно от табуна. Открылись воротца туда, на бойню, -- четверо вталкивали в ворота противящуюся лошадь, один из них ломал репицу хвоста, вынуждая лошадь итти убиваться, -- вышла из ворот Арина, ударила поленом лошадь по шее, лошадь качнулась от удара и пошла вперед. Арина была в окровавленном фартуке и в кожаных штанах. Некульев побежал к воротам. Когда он взбежал туда, лошадь уже лежала на земле, дергались судорожно ноги, сползли с зубов мертвые губы и язык был зажат в зубах вместе с желтой слюной, и двое рабочих уже хлопотали над лошадью, распарывая -- живую еще -- кожу; сломанная репица лошади торчала вверх. Некульев крикнул: -- "Арина, что вы делаете?!" -- Арина заговорила деловито, но очень поспешно, так показалось Некульеву: -- "Кожа идет на обделку, жировые вещества идут на мыло, белками мы откармливаем свиней. Сухожилия и кости идут на клееварню. Потом кости размалываются для удобрения почвы. У нас все использывается." -- Руки Арины были в крови, земля залита была кровью, -- рабочие обдирали лошадь, другие конские трупы валялись уже ободранные, -- лошадь подвесили за ноги, на блоке, к виселице. Некульев понял: здесь пахнет так же, как всегда от Арины, и он почувствовал, что горло его сжала тошнотная судорога. Некульев приложил руку ко рту, точно хотел рукою зажать рвоту, -- повернулся и молча пошел вон, за заборы, в степь. Некульев был целомудрен в любви. Он был всегда бодр и любил быть "без дураков" -- в степи он шел как дурак, без картуза, который забыл в мезонине у волченка. Больше Некульев не видел Арины. -- --
Леса лежали затаенно, безмолвно, -- по суземам и раменьям (говорил Кузя) жил леший, -- горели в ночах костры, недобрые огни. Если бы было такое большое ухо -- оно услыхало бы как перекликаются дозорные, как валятся деревья, миллионы поленьев (чтобы топить Волгу и революцию), услыхало бы свисты, посвисты, пересвисты, окрики и крики. -- Лежала в лесах мать сыра-земля. -- -- Был рассвет, когда над лесами полетели ядра, чтобы ядрами ставить правду. -- Некульев прошел в дом, позвал за собой Кузьму и Егора, сказал, став за стол:
-- Товарищи. Я ухожу от вас, в Красную Армию. Поступайте как знаете. Если хотите, идемте со мной.
Кузя помолчал. Спросил Егора: -- "Ты как понимаешь, Ягорушка?" -- Егор ответил: -- "Мне нельзя иттить, я избу новую построил, никак к примеру нельзя, все растащуть, -- я лучше в деревню уеду." -- Кузя за обоих ответил -- руки по швам:
-- Честь имею доложить, так что мы остаемся при лесах!
Некульев сел к столу, сказал: -- "Ступайте, что останется от меня, разделите по-ровну, я уйду только с винтовкой. Кузьма, приди через час, я дам тебе письма, отвезешь." -- Кузьма и Егор вышли. Над домом разорвался снаряд.
Некульев написал на клочке, поспешно:
"В Губком. -- Товарищи, я покидаю леса. Я спешу, потому что около идет бой. Я ухожу в Красную армию, но это не конец, -- я хочу работать, только не с землей, чтобы черти ее прокляли: пошлите меня на завод. Работать надо, необходимо." --
"Ирине Сергеевне Арсеньевой. -- Арина, прости меня. Я был честен -- и с тобой, и с собой. Прощай, прости навсегда, ты научила меня быть революционером."
...............
О волченке.
Была безлунная ночь. Шел мелкий дождик. Ирина шла из степи, прошла селом, слушала, как воют на селе собаки, село замерло в безмолвии и мраке. Вошла во двор, прошла мимо чанов, никто не повстречался, -- поднялась в свой мезонин. Прислушалась к тишине -- рядом здесь в комнате дышал волченок. Зажгла свечу, склонилась над волченком, зашептала: -- "Милый мой, звереныш, ну, пойди ко мне!.." -- Волченок забился в угол, сидел на задних лапах, поджал под себя пушистый свой хвост и черные его глаза стерегли каждое движение рук и глаз Ирины. И когда глаза их встретились, глаза волченка, не мигающие, стали особенно чужие, враждебными навсегда. Ирина нашла волченка еще слепым, она кормила его из соски, она няньчилась с ним как с ребенком, она часами сидела над ним, перешептывая ему все нежные слова, какие знала от матери, -- волченок рос у нее на руках, стал лакать с блюдца, стал самостоятельно есть, -- но навсегда волченок чувствовал себя врагом Ирины. Приручить его возможности не было; и чем больше волченок рос, тем враждебнее и чужее был он с Ириной, он убегал от ее рук, он перестал при ней есть, -- они часами сидели друг перед другом, между ними была его миска, она знала -- он был голоден, она умоляла его нежнейшими словами -- "ешь, ешь, голубчик, -- ну ешь-же, все равно я не уйду отсюда!" -- волченок следил своими стекляшками глаз за ее глазами и руками, и был неподвижен, не смотрел на миску, -- пока не уходила она, тогда он поспешно съедал все до дна; он ворчал и скалился, когда она протягивала руку; он был врагом навсегда, приручить его возможности не было; Ирина много раз замечала, что наедине волченок живет очень благодушно, своими собственными интересами: он бегал по комнате, изучал и обнюхивал вещи, грелся на солнце, ловил мух, благодушествовал, задирал вверх ноги, -- но как только входила она, он вбирался в свой угол, и оттуда смотрели два черных абсолютно-внимательных глаза. -- - Ирина поставила свечу на полу, и села против волка на корточки, сказала -- говорила: -- "милый мой, звереныш, Никитушка, -- ну, пойди ко мне, -- у тебя ведь нет мамы, я приласкаю тебя на руках!" Свеча коптила, мигала, -- мир был ограничен -- мир Ирины и волченка -- спинкой кровати, стеной, печкой, и потолок уже не был виден, потому что коптила свеча и потому что обе пары глаз смотрели друг в друга. Ирина протянула руку, чтобы погладить волченка -- и волченок бросился на эту руку, бросился в смерть, страшной ненавистью, -- впился зубами в пальцы, упал в злобе, не разжимая челюстей; -- Ирина отдернула руку, волченок повис на зубах, -- на руке, -- волченок сорвался с руки, срывая мясо с пальцев, ударился о кровать, -- и сейчас же по-прежнему сел волченок в углу и оттуда смотрела пара немигающих его абсолютно-внимательных зрачков, точно ничего не было. И Ирина горько заплакала -- не от боли, не от крови, стекавшей с руки: заплакала от одиночества, от обиды, от бессилия -- как ни люби волка, он глядит в лес, -- Ирина была бессильна пред инстинктом -- вот пред маленьким вонючим, пушистым комком лесных, звериных инстинктов, что сейчас засел за кроватью, -- и перед теми инстинктами, что жили в ней, правили ей, -- что посылали ее сейчас в дождь, в степь, плакать на том увале, где отдавалась она Некульеву; -- и в бессилии, обиде, одиночестве (чем больше любила она волченка, тем злее был он с ней) больно ударила она волченка по голове, по глазам и упала в слезах на постель, в одиночестве, в несчастии. Свеча осталась около волченка. -- --
Тогда в окно полетел камень, посыпалось стекло, -- и за окном крикнул подавленный голос:
-- Товарищ Арсеньева! Беги! Что ты глядишь, все уж ушли, -- казаки в селе, скорей! -- Айда в леса! --
и за окном послышался поспешный топот копыт -- от села к степи, к лесам. -- --
...Степь в осени блекнет сразу, сразу заволакивается степь просторною серой тоской. Утро пришло в дождевой измороси, неумытое, очень тоскливое. Мимо разбитых заводских ворот проехал с песнями конный казачий отряд. Из ворот выехали три казака и слились с остальными, никто не слышал, как рассказывали казаки о прекрасной бабе-коммунистке, доставшейся им на случайную ночь... А у заводских разбитых ворот, когда стихла песня, опять стала тишина. -- На дворе на заводе, стояли чаны, пропахшие мертвой кожей и дубьем, и в средний чан был воткнут кол и на кол была посажена Ирина -- Арина Сергеевна Арсеньева. Она была раздета до-нога. Кол был воткнут между ног; ноги были привязаны к колу. Лицо ее -- красавицы -- было безобразно от ужаса, глаза вылезли из орбит. Она была жива. Она умерла к вечеру. Никто за весь день не зашел на заводской двор.
Кузя опоздал к Арине с письмом Некульева. Он пришел ночью. Дом и двор были отперты, никого не было. Он пробрался в мезонин, зажег спичку, здесь было все разгромлено. В углу за кроватью стоял на полу подсвечник с недогоревшей свечей и смотрели из за подсвечника два волчьих глаза. Кузя зажег свечу, осмотрел внимательно комнату, поковырял на полу следы крови, сказал вслух, сам себе: -- "Убили, что-ли? Либо подранили, -- и тут громили, значит, черти!" -- Потом остановил свое внимание на волченке, осмотрел, усмехнулся, сказал: -- "А говорили, что волченок, ччудакии! Это лиса!" -- Кузя собрал все вещи в комнате, завернул их в одеяло, перевязал веревкой, -- взял с постели простыню, спокойно ухватил за шиворот лисенка, закутал его, -- взвалил узлы на спину, потушил свечу, подсвечник засунул в карман, и пошел вон из комнаты.
Вскоре Кузя шел лесом. Лес был безмолвен, черен, тих. Некульев удивлялся бы, как Кузя не выткнет себе во мраке глаз. Кузя шел кратчайшим путем, горами, тропками, -- о лешем он не думал, но и не посвистывал. Узлы тащить было тяжело.
Кузю, должно быть, поразила история с волченком, потому что он по многу раз рассказывал Егору, и Маряше, и Катяше: -- "А говорили, что волченок, ччудаки, а это -- лиса! У волченка хвост как полено, а у этого на конце черна кисть, и, заметьте, -- уши черные. Конечно, где господам про это знать: это даже не каждый охотник отличит, а я знаю!"
По осени, к снегам уже сомнения не было, что этот волченок оказался лисой. Кузя лисенка убил, освежевал и из его шкуры сшил себе треух. -- --
Москва, 20 ноября 1924 г.
Поварская, 26, 8.
Last-modified: Mon, 07 Sep 1998 05:08:50 GMT
Добавил: RAFAT
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
/ Полные произведения / Пильняк Б.А. / Мать сыра-земля
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
