• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Далекий край

Далекий край [12/18]

Скачать полное произведение

    – О-е-ха! – воскликнул старик. – И что вы вчера поссорились?
     – Сам не знаю, почему мы вчера поссорились, – насмешливо отозвался Чумбока.
     – Я больше к тебе в лавку не пойду, – сказал Удога. – Меха продавать не стану. Долг за мной совсем не такой большой, как ты говоришь. Ты обманываешь! Отец совсем не был тебе должен…
     Гао всхлипнул. Он утер слезы и сидел понурив голову.
     Вошел дед Падека.
     – Чего плачешь? – спросил он лавочника.
     – Обижают! Долги набрали и не отдают. Когда искали защиты от Бельды ко мне шли. А теперь не хотят вспомнить моих благодеяний. Что бы случилось с вами, если бы я не заплатил за вас выкупы? Бельды всех бы вас убили или отдали бы в рабство Дыгену.
     – Ну, давай считаться! – воскликнул Чумбока.
     – Давай… Или нет… Вот отдайте эти меха, – кивнул старик, показывая под крышу, – тогда рассчитаемся. А я сейчас пойду, велю принести вам кувшин араки.
     Гао проворно поднялся и довольно быстро заковылял к лавке.
     Вскоре явился старший сын Гао.
     – Давай мириться, – заискивающе улыбаясь, сказал он, – не надо ссориться. Приходите в лавку. Отец ждет, будет считаться, хочет все правильно сделать. Если мы пьяные разодрались – забудем. Будем мудры. У нас в старину был один мудрец, он говорил: «Забудем наши обиды». Мы следуем его завету. Это и в книге написано, и я могу эту книгу показать.
     Братья решили еще раз сходить в лавку, попытаться отдать долг. Они взяли еще десять соболей, всех белок, выдру и лису.
     – Вот, всего двадцать соболей мы тебе дали, – сказал Удога в лавке, долга отца за нами больше нет.
     – Долг стал еще больше! – нагло воскликнул старший сын Гао, радуясь в душе, что братья признали долг Ла.
     – Ты неграмотный, – стал объяснять старик Удоге, – еще не понимаешь, не умеешь считать, не знаешь арифметики. Те соболя пошли в уплату процентов. Соболя плохие, дешевые. А вот эти получше… Вот еще я тебе дорого заплачу за рыжую лису.
     Гао слабыми, дрожащими руками потянулся к счетам.
     – Халат сколько стоит? – спросил Чумбока.
     Долго перечислялись разные вещи, которые Ла якобы брал в лавке. Гао, подняв голову, вдруг скинул все со счетов и объявил, что долг еще так велик, что и говорить нечего.
     – Как так? – опешил Чумбока.
     – Шуба дорого стоит.
     – Дорого? Сколько?
     – Очень дорого… – Торгаш вдруг опять заплакал и стал оборачиваться то направо, то налево, как бы ища от Чумбоки заступничества у сыновей.
     – Долга теперь совсем нет, – твердо сказал Удога.
     – Еще больше долг! – тихо ответил Гао Цзо.
     – Еще больше долг за нами?! – подскочил Чумбока.
     – Да. – Гао поднял лицо и открыл влажные глаза. Они были лукавы и веселы.
     Чумбока готов был плюнуть ему в лицо.
     Удога долго и терпеливо торговался. Он внимательно слушал все возражения торгашей и убедился, что они всеми средствами будут стараться вытянуть меха, пообещают что угодно, будут хвалить его, лгать, обманывать и уклоняться от честного расчета. Они даже сказать не хотели, сколько он должен. Конечно, отец не был им должен.
     Удога теперь, после нового обмана, глубоко убедился в этом.
     – Вы живете, как все мы, – учил Уленда, когда братья возвратились домой. – Что за нами записано – нам все равно. Лавочник тянет с нас меха, а мы стараемся набрать у него побольше водки и крупы. Так и живем. Кто у кого вытянет побольше. И ты так старайся! А не дерись и не думай про подвиги. Не будь храбрым! А станешь подвиги делать – совсем пропадешь.
     Но Удога не соглашался; он не хотел поддаваться хитрому Гао и не желал слушать трусливого Уленду.
    * * *
     А тайга уже зазвенела. Одака, которой, видимо, наскучило ждать, прислала Чумбоке привет со своей теткой, явившейся к Ойге за сушеной кожей черепахи.
     – Желает, чтобы достали кожу черепахи! Лечиться хочет! Погнала меня на Амур, – жаловалась старуха.
     После того как Чумбока получил привет с Горюна, ему так захотелось к дядюшке Дохсо, что он только про Горюн и думал.
     «Брат в доме хозяин, и пусть он разделывается с долгами. Мне все это надоело, – решил Чумбока. Он стал собираться на Горюн. – Я парень молодой, мне погулять хочется».
     Далекий путь предстоял Чумбоке. В берестяной лодке семь дней надо было подниматься против быстрого течения, по горной реке, в самые ее верховья, толкаясь шестиками о камени-стое дно.
     – А ты, брат, плюнь на Гао… Не давай ему мехов. Еще предстоит свадьба, да по отцу надо справлять поминки. Придется заплатить шаману…
     Соболя для свадьбы были припрятаны.
     Теперь оставалось уговорить дядюшку Дохсо…
     – Нынче сделаем поминки по отцу, – сказала Ойга Чумбоке. – Долго не гости на Горюне.
     ГЛАВА ВТОРАЯ
     ЧУМБО И ОДАКА
     Шел проливной дождь, когда Чумбока заглянул в берестяной балаган дядюшки Дохсо.
     Одака испугалась и вскрикнула, выронив шитье.
     Мало ли случаев, что злой амба, выбрав время, когда девушка одна, являлся, приняв вид брата или знакомого… Начнет ухаживать, а из-за этого потом большие неприятности… Она только что думала про Чумбоку. Одака не смела поверить, что это он. Откуда бы сюда, на озеро, из которого вытекает Желтая речка, верхний приток Горюна, мог явиться Чумбока? Ведь он живет на Мангму.
     – Не бойся, не бойся, – вытягивая шею, пробормотал Чумбока и робко ступил в балаган. Он и сам испугался за девушку.
     Он вытерся рукавом и мокрыми руками, чтобы она могла лучше рассмотреть его лицо.
     – Ну, скажи что-нибудь, – робко попросила Одака, приближаясь и заглядывая в его лицо с надеждой и страхом.
     – Копяр-копяр! – подскочил Чумбока, повторяя припев песенки, которую еще в прошлом году напевал сестрице.
     По всем ухваткам видно было, что это не черт.
     – Если я амба, пусть гром меня убьет! – Чумбо наскоро пробормотал еще несколько заклинаний.
     – Уй, какой мокрый! – вдруг, приходя в восторг, всплеснула руками девушка.
     Ее сомнения рассеялись, но не от заклинаний. Она видела то же милое выражение лица, тот же веселый взор, слышала тот же голос.
     – Сейчас дам тебе сухую рубашку!
     Она кинулась к груде тряпья.
     Чумбо, как все мужчины его племени, был очень стыдлив. Он ни за что не согласился бы снять рубаху при девушке и захихикал с таким видом, словно его щекотали.
     – Нет… У-уй! Совсем не надо… У меня шкура сухая, не промокла.
     Между тем дождь кончился. Туча пронеслась. В балаган ударили солнечные лучи.
     Одака нашла красивую и еще не грязную отцову рубаху.
     – А костер у меня залило! Побегу разжигать, а то отец придет и рассердится!
     Одака кинула рубашку и выбежала.
     Чумбо, оставшись один, спрятался в угол и там, опасаясь, что его увидят, быстро переоделся. Слыша, как Одака ломает сучья, он подумал, что надо помочь ей.
     Балаган стоял посреди реки, на островке из чистейшего песка. На близких крутых берегах зелеными стенами вздымался дремучий лес. На острове, словно утонувшие в песках, белели коряги. Чумбо взял топор, выбрал сухую колодину и разрубил ее.
     – А что, дядюшки Дохсо нету? – спросил он, подходя с охапкой дров к костру.
     – На сохатого охотиться поехали. А какие дрова ты принес хорошие, сухие!
     Чумбо заглянул в котел. Одака нахмурилась и покраснела. Ей стало стыдно, какую плохую похлебку варит она отцу и братьям.
     «Из гнилой рыбы уху варят, – подумал Чумбо, – а река полна рыбы».
     – Уй, у нас никогда рыбу хорошую не поймают! – сказала Одака с досадой.
     Чумбо знал, что ее братья Алчика и Игтонгка – лодыри.
     – Давай с тобой рыбы хорошей наловим! – воскликнул Чумбока. – Сейчас, после дождя, рыбка ходит… Во-он…
     На корневищах двух лесин, выброшенных водой на косу, растянут крапивный невод. Чумбока живо собрал его. Одака села за весла. Гребла она очень хорошо. Чумбо сбрасывал охапками сетчатку. Лодка быстро пробежала полукруг. Выскочив на берег, парень и девушка взялись за веревки и потянули плавучую дугу из поплавков на берег. Опутанные сетчаткой, бились друг о друга тяжелые сомы и щуки. Сквозь дыры в неводе ушла половина улова.
     Но и это не беда.
     Чумбо схватил котел с огня и выплеснул вчерашнюю уху в воду.
     Одака, стоя на коленях, пластала ножом на бересте тяжелых рыб и бросала куски в котел с чистой водой.
     Чумбо, как настоящий мужчина, пришел с берега уставший и недовольный.
     – Невод порвали, – сказал он, присаживаясь на корточки, и покарябал ногтями голову.
     «С ним не придется ссориться, как с братьями, – подумала Одака, видя, что Чумбо уже вынул из-за пазухи деревянную стрелу для надвязывания сетей, – он все делает сам».
     «Мы с ней как муж и жена, – думал Чумбока. – Она хорошая жена будет».
     Одака сбегала в балаган и принесла моток крапивных бечевок.
     Чумбо, поджав ноги, с трубкой в зубах, стал чинить сеть.
     Одака варила уху. Дров у нее множество. А то ведь самой приходилось ездить в лодке в лес за хворостом.
     За последнее время у Одаки было много неприятностей. Братья придирались к ней, что нет жениха, хотели отдать какому-то старику. В семье, кроме обид, ничего не видела… Все лето приходилось с собаками таскать бечевой лодку против течения и готовить пищу… Ссорилась и дралась с братьями.
     Но сейчас ни о чем плохом не думалось. Одака была счастлива. Ей так приятно, что Чумбока рядом. Приятно каждое его слово. Ведь всю весну была такая скука!
     Чумбо и Одака приготовили обед, привели в порядок все хозяйство. Вместе поели. Одака вымыла посуду холодной водой. Если пятна не отмывались, она с силой терла их травой.
     После обеда парень и девушка дружно сидели на берегу, поджидая охотников.
     На реке появилась лодка. В ней, как три гриба, трое гольдов в белых шляпах из бересты. Послышался плеск и голоса.
     – Едут! – молвила Одака.
     Лодка подошла. Долговязый чернолицый Игтонгка и толстый лысеющий Алчика сбросили на песок охапки смолья и вытащили тушу молодого лося. Жадные, злые и голодные, они стали было бранить сестру, но, увидев, что дрова есть и наварена свежая рыба, замолкли. Дядюшка Дохсо пожаловался Чумбоке, что прихварывает, что-то сильно качается сердце, прошибает пот, ноги дрожат…
     Четыре гольда, вынув острые ножи, свежевали зверя и тут же съедали вкусные куски. Дядя съел ноздри. Обрубили ноги и, разбивая кости топориками, сосали мозг. Насытившись, Алчика сидел на корточках у реки, мочил лицо и лысину. Дядюшка Дохсо устроился около ухи, у костра…
     Чумбо снял с убитого лося шкуру, разрубил мясо и утопил его в реке, чтобы затухло и побелело как следует.
     – Ты, парень, какой хороший, – сказал ему Дохсо, – сразу видно, как дядю любишь. Хорошо сеть починил… Рыбы наловил… – Дохсо удивился. Такой вкусной ухи он давно не ел. – Я тебя давно не видел, соскучился по тебе.
     Долговязый Игтонгка уже после того, как все наелись, с жадностью припав к котлу, пил уху. Уже все отобедали и полезли в балаган, а Игтонгка все не мог насытиться. Он, не жуя, глотал куски с костями и давился.
     От вкусной еды, от жира и рыбы, дядя пришел в хорошее настроение. Он разговорился.
     – Ты, парень, живи у нас, – сказал он Чумбоке. – Тут хорошо. Ты не был еще дальше, на Юкети? [41] Там леса и болота, такое хорошее местечко: большая береза не растет, большая елка не растет, только маленькое кривое деревцо есть… По болотам из нашей речки в высокую воду можно проехать на Амгунь. А во-он горы, – кивнул старик на голубые, глыбы над далекими зелеными лесами, – из тех гор все речки бегут… Амгунь, Горюн, Нюман… Надо, парень, туда тебе сходить… Нынче зимой мы ходили за эти горы… За ними земля Лоча… Там юрта с крестом и батька есть. Батька – русский шаман, кто его веру примет – тому батька даст новую рубаху… Наши кондонские хотят ехать креститься… Там делают ружья, топоры, много железа, сукна – нельзя сравнить с маньчжурскими. А ты такой хороший парень и ничего не знаешь. Мог бы со мной вместе туда поехать… По дороге посмотрели бы каменные столбы. Когда лоча уходили с Мангму, поставили. Сказали: когда столбы упадут, они вернутся. Столбы уже упали, скоро лоча придут…
     После обеда все улеглись спать.
     – Ну, а сегодня ночью, – говорил дядя, – будем лучить рыбу.
     Вечером Алчика спал крепко. Игтонгка проснулся и, кривляясь, плаксиво стал жаловаться, что заболел. Дядюшке самому тоже ехать не хотелось. Он пригрозил Игтонгке палкой, а сам поел сохачьей похлебки и опять улегся на черную, блестевшую при огне шкуру лося.
     Стемнело, когда Чумбока, Игтонгка и Одака поднялись на лодке вверх по течению речки.
     На носу лодки на шесте зажгли смолье.
     Вспыхнуло высокое яркое пламя. Сквозь прозрачную, мерцающую воду широко открылось желтоватое каменистое дно.
     Лодка спускалась самоплавом. Одака сидела на корме и правила. Парни стояли, держа остроги на готове.
     Сонные рыбины, как коряги, стояли над камнями.
     Сквозь быстро мерцающую воду казалось – они вьются на месте, как змеи.
     Чумбока мгновенно ударил острогой. Железо лязгнуло о камни. Выхватив из воды острогу, он стряхнул с зубьев убитого тайменя и тотчас же снова ударил. Ударил Игтонгка, но промахнулся…
     – Ан-на-на! – Сестра взяла у него острогу.
     Чумбока сбросил в лодку линка. Одака с силой, по-мужски, ударила острогой и выбросила из воды щуку.
     Лодка пошла быстрей.
     Огонь выхватил из тьмы ржавую стену с висящими ветвями и рассыпал искры за утес.
     – Кету лучить – вот хорошо! – вдруг, оборачиваясь к девушке, воскликнул Чумбо. – Где вода стоячая, она плавает, как в неводе…
     – Садись! – воскликнул Игтонгка. – Сейчас провалимся!
     Впереди, во тьме, загрохотал перекат.
     Лодка понеслась.
     Дно опускалось, но было видно ясней, чем днем. Стало глубже, под лодкой проносились завалы обросших водорослями камней и косматые зеленые коряги.
     Гул невидимого водопада становился все грозней.
     Течение вдруг обрушилось белой волной, лодку тряхнуло, бросило вниз, понесло еще быстрей и снова тряхнуло. Она падала вниз, как по ступеням.
     На быстром ходу раздуло сноп лучин, насаженных на шест. Пламя повалило сильней. В ночной тишине сухой треск смолистых лучин подхватывало эхо, по нескольку раз повторяя его все сильней и сильней, и наконец треск отдавался в далеких горах так громко, словно там катали бревна.
     Искры уносились вдаль и, угасая и шипя, сыпались на черную воду.
     Над головами с шумом пронеслись плакучие ветви огромного вяза. Берег был где-то близко, но его не видели. Лодку вынесло на мель.
     – О! Линок! Линок! – воскликнул Игтонгка. Черно-зеленая рыбина метнулась из-под остроги Чумбо… Парень промахнулся.
     – Садись! Садись! – крикнула Одака и, ударив острогой, бросила в лодку тайменя…
     Быстрое течение, звон перекатов, треск пламени, потоки искр, несущееся дно, видимое гораздо лучше, чем днем, скалы и деревья, вдруг пролетающие в отблесках огня, – это ли не раздолье! И Одака рядом! А кругом опасности, можно разбиться, налететь на корягу, на утес, На перекате можно споткнуться и упасть.
     «Но я ловко берегу лодку от всех опасностей! Хорошо ей помогаю править! А какая она ловкая… Ноги крепкие, хорошо в лодке стоит… Меня на перекате посадила, а сама убила тайменя…»
     Лодка быстро наполнялась рыбой. Между тем подул ветерок. Вода замерцала. Сквозь рябь ничего не стало видно.
     Решили подождать. Чумбока направил лодку к берегу.
     Когда нос ее зашуршал о песок, парень снял с шеста и бросил в воду обуглившиеся лучины. Он на садил на шест новый сноп лучин.
     Ветер то стихал, то снова рябил воду. Чумбо сел рядом с Одакой. Она дружески положила ему руку на плечо.
     – У сестры какой мальчик хороший родился, – заговорила Одака.
     Игтонгка захрапел. Вокруг была глубокая тьма. Никогда еще Чумбоке не было так хорошо, как сейчас.
     Он потянулся и поцеловал Одаку в щеку.
     – Я на тебе жениться хочу, – зашептал он. – Буду покупать тебя у дядюшки Дохсо.
     – Ах, какой грех! – ответила Одака. Она отстранилась, вытирая травой щеку. – Тебе нельзя на мне жениться. Закон рода не велит. Ты мне брат!
     – Какой я тебе брат! – в досаде воскликнул Чумбо.
     – Эй, Игтонгка, – сказал Чумбока, – вон там какой большой таймень в слепой рукав забежал и плещется… Или это сохатый вышел и побежал водой?
     Игтонгка схватил острогу и осторожно побрел во тьму.
     – Я тебя люблю… На тебе обязательно женюсь. Я уже знаю, как это сделать…
     – Ой, давай скорее отсюда поедем! – забеспокоилась Одака.
     Ей очень неприятны были такие разговоры. Дружить с Чумбокой открыто, работать вместе, быть у людей на глазах – все это так приятно… Но здесь, в темноте, он хочет целоваться… это и стыдно и не хорошо.
     – Ведь мой дедушка твоему не брат. Чужие люди были. Нашего дедушку только называли Самарой, а ведь он совсем не Самар. Его приняли только в род Самаров. Так что я тебе не родственник. Меня напрасно братом называешь.
     Во тьме что-то бултыхнулось. Видимо, Игтонгка оступился.
     – Игтонгка, ты живой? – вскочил Чумбо.
     Неподалеку послышалась брань Игтонгки. Чумбока опять зашептал про женитьбу.
     – Нет, мне стыдно такие речи слушать, – сказала Одака.
     Чумбоку она любила. Но слушать такое – грех! «Пусть говорит с отцом, а не со мной. Со мной что говорить! Даже грешно все это слушать!» – думала она.
     Вернулся Игтонгка.
     – Тайменя видал?
     Игтонгка угрюмо молчал. Чумбо оттолкнул лодку от берега.
     – Ты худо делал, – сказал он. – Когда упал – таймень испугался… Теперь не найдешь.
     Вскоре вдали стал виден огонек около балагана Дохсо.
    * * *
     На другой день Чумбока пробовал доказать дядюшке Дохсо, что предки его не настоящие Самары, а только приняты были в род, но тот сосал жир, ел рыбу, ничего не слушал и не понимал, к чему такие разговоры.
     Чумбока загрустил.
     Одака присела рядом и, как бы утешая, долго и ласково смотрела на него.
     – Ну ничего!.. Мы можем вместе с тобой убежать из дому, – зашептал ей парень.
     – Э-э, – молвил Дохсо, глядя, как любезничают брат с сестрой, – надо бы и мне поехать к старухе… У нас есть хорошая рыба, жир, и сохатина протухла как следует… Надо угостить старуху…
     Дядя велел собираться домой.
     Все уселись в лодку, Чумбо греб, и гребла Одака, и оба они радовались, что так дружно плещутся их весла и они в общей работе, в ходе лодки, в шуме воды непрерывно чувствуют друг друга.
     Ехали так быстро и так хорошо, что дядюшка задремал и чуть не выронил кормовое весло. Но едва оно заскользило по мозолям, как старик встрепенулся.
     – Если уснет и весло начнет падать, – тихо сказала Одака, – сразу проснется. А если не падает – спит и едет.
     – Уже приехали? – очнувшись, удивился Дохсо. – Ты такой парень проворный! Сразу видно, что дядюшку любишь… Это хорошо – закон рода уважаешь…
     Трудно было сказать сейчас что-нибудь обиднее для Чумбоки.
     – Нет, совсем я рода закон не уважаю…
     – Эй, а кто это? – вдруг затрясся Дохсо.
     На берегу между шалашей и ям, покрытых накатником, Дохсо заметил людей в синих халатах, с косами на бритвых головах.
     Один из них, краснорожий, толстый и маленький, видимо пьяный, ходил по деревне и что-то кричал, размахивая сверкавшей на солнце саблей.
     – Это маньчжуры! – ужаснулся Дохсо. – Беда!
     Чумбо хотел повернуть лодку, но маньчжуры на берегу уж заметили их и пригрозили оружием.
     Лодка пристала. Маньчжуры схватили дядюшку Дохсо за ворот и потащили к толстяку.
     – Мы тебя давно ищем, старая лиса! – кричал краснорожий, толстый Сибун.
     Разговаривая, он задыхался, а умолкая, вытягивал шею и хватал воздух ртом, как рыба. Маленький, пьяный, он, размахивая саблей, с важностью прошелся перед дядюшкой Дохсо.
     – Уже давно нас обманываешь! Выкуп не даешь! Прошлое лето убежал из гьяссу. Берем у тебя в рабство сына.
     Сибун показал на Игтонгку. Дядюшка Дохсо со слезами на глазах умолял не отнимать сына. Сородичи ухватились за Игтонгку, не пуская его. Дохсо закрыл его своим телом. Сам Игтонгка всхлипывал, в блуждающем взоре его было отчаяние. Подошли маньчжуры и вырвали парня из толпы. Дядюшку Дохсо сбили с ног. Кто-то пнул его в лицо.
     На шею Игтонгке надели тяжелую деревянную колодку и заперли замком. Сибун объявил, что его увезут в город и продадут.
     Все жители Кондона столпились вокруг парня в колодке, когда к нему пробился Чумбо. Он понять не мог, почему покорны кондонцы. Зачем терпеть разбойников? Горюн далеко от Мангму, здесь можно сопротивляться. Игтонгка с ужасом уставился на маньчжуров.
     – Не бойся, – шепнул ему Чумбока, – еще выручим тебя.
     Игтонгка всхлипнул.
     – А ты кто такой? – подошел к Чумбоке высокий рябой маньчжур с зубами, торчащими наружу из-под верхней губы.
     – Я? С Мангму!
     – А ты подарки нам давал?
     – Давал!
     – Ты тут зачем даром околачиваешься? Не бездельничай! Поедешь гребцом на нашей лодке.
     «Это не худо», – подумал Чумбока, но стал притворно отнекиваться. Маньчжуры пригрозили ему.
     Чумбо подумал, что по дороге надо выручить Игтонгку… «Может быть, сама судьба посылает мне случай помочь дядюшке Дохсо? Уж если я спасу ему сына, он отдаст за меня дочь».
     – А ты из какой деревни? – спросил маленький Сибун.
     – Да из этой… ну, вот там которая… Черт ее знает! Позабыл название!
     – Дурак! – сказал рябой маньчжур. Его так я звали – Рябой.
     – Вот какие здесь люди дикие, своей деревни не знают! – сказал Сибун. Вскинув голову и подняв брови, он хватил воздуху.
     – Ты только меня слушайся, когда поедем, – потихоньку шепнул Чумбока Игтонгке, сидевшему с колодкой на шее.
     На другой день, под плач всего стойбища, Игтонгку повезли в лодке. Чумбо сидел за веслами и подмигивал дядюшке Дохсо, который горько плакал, стоя на песке. Не впервые грабители увозили людей в рабство. Никогда не удавалось потом вернуть рабов от маньчжуров. Но дядя надеялся в глубине души, что Чумбоке, может быть, удастся выручить Игтонгку.
     Лодки пошли быстро. К полудню с тихой Желтой речки выехали на Горюн. Тут течение было такое бурное и опасное, что Сибун велел взять кормовое весло Рябому, опасаясь, что сам разобьет лодку об завал или о камни на перекате.
     В хребтах таяли снега. Горюн прибывал, бурлил и шумел. Течение несло вывороченные с корнями деревья.
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ
     ИГТОНГКА
     «Надо выручать Игтонгку, – думал Чумбока, – пора».
     В пути маньчжуры сняли с Игтонгки колодку и поставили его работать шестом. На шумном перекате казалось, что вот-вот лодку разобьет о камни. Вода плеснулась, обдавши маньчжуров и гребцов.
     – Книгу замочили из-за тебя, – визжал писарь, озлобившись на кормщика, – книгу с записями.
     Рябой не раз бывал в набегах на горных речках, – он правил умело и вел лодку близ скалы, чувствуя, что там глубоко. Но Чумбо все же рискнул.
     – Что ты делаешь? – вдруг в ярости заорал он так, что толстый Сибун в страхе свалился с сиденья, а писарь, бросив бумаги, схватился обеими руками за борта. – Сейчас убьешь нашего начальника! Книгу потопишь!
     Чумбо смело оттолкнул Рябого и вырвал весло. Маньчжуры оторопели. Чумбока провел лодку напрямик, самым опасным водопадом, через перекат.
     – Вот так надо! Видел?
     Сибун и писарь, оба бледные, дрожащие, поднялись со дна лодки и оглядывались на пенившиеся волны. Они глазам не верили, что лодку так благополучно пронесло.
     – Когда мы сюда ехали, вода маленькая была, – говорил Сибун. – Как по другой реке едем.
     – Сейчас вода большая, – сказал Чумбо, – в горах льды тают.
     – Тебе за такой подвиг подарок следует, – похвалил парня Сибун, хорошо правишь… Будешь сидеть на корме… Мы не думали, когда сюда ехали, что так может за два дня река вздуться. А тебя палками велю отколотить, строго сказал он Рябому. – Больше не смей править.
     На другой день Чумбока снова удивил всех своим искусством. Он проводил лодку между завалов, в таких узких проходах, где, казалось, рыба не проскочит…
     За перекатом река стихала. Изгибаясь, она катилась ровно и спокойно.
     Чумбо приблизился к низкому, топкому берегу, поросшему осинником.
     – А так зачем делаешь? – рассердился Рябой, ревниво следивший за всеми движениями Чумбоки.
     – Ты ему не мешай! – огрызнулся Сибун. – А ты правь, правь! Я только тебе доверяю!
     – Нет, почему ты здесь едешь? – упорствовал Рябой.
     – Там посредине камни есть, – небрежно ответил Чумбо. – Вода поднялась – их закрыла, а здесь глубоко.
     Маньчжур смущенно умолк.
     Внизу вскоре снова зашумел порог. Острые грозные камни быстро неслись навстречу. Река разбивалась о них и с грохотом падала волнами вниз по уступам.
     Низкий берег со множеством корней и с нависшими над водой вершинами падающих, подмытых деревьев плыл у самого борта.
     – Ой-ой! Какой порог! – воскликнул Чумбо, а сам ткнул голой пяткой Игтонгку в спину. – Сейчас если не пропадем, то хорошо…
     Все стали смотреть на середину реки, на проносившиеся с шумом камни. На близкий берег никто не обращал внимания.
     Игтонгка не шевелился.
     – Поживей, поживей! – тихо шепнул Чумбо. – Берег как раз низкий…
     Игтонгка тупо и сонно поглядывал по сторонам.
     – Думаешь, всегда будешь сидеть так спокойно? В рабы попадешь… Торопись… – Чумбо раздосадовался и с силой ударил его пяткой в спину.
     Теперь берег был совсем рядом. Лодка время от времени задевала за корни, торчавшие, как прутья. Маньчжуры держались за борта. Игтонгка покосился на них и вдруг, бросив весло, вскочил, схватил шест, опустил его в воду и с ловкостью перепрыгнул из лодки на берег. Как горный козел, поскакал он по болоту к сопке и дальше, дальше, вверх по камням…
     – Эй, эй… раб убежал! – воскликнул рябой маньчжур.
     В этот миг Чумбо отвел лодку от берега. Сильный поток подхватил ее. Лодку качнуло, и все повалились на борт.
     Маньчжуры закричали. Берег быстро отдалялся. Лодку несло по самой пене с чудовищной быстротой.
     Сибун велел стрелять по беглецу. Рябой маньчжур схватил единственное ружье и запалил фитиль. Едва маньчжур приложился, как Чумбока завел корму. Лодку опять качнуло. Раздался выстрел, но заряд понесся в небо.
     Тут Чумбока вдруг вскрикнул, выпустил весло из рук, схватился за сердце и бултыхнулся в реку.
     Течение закрутило и понесло лодку. Маньчжуры что-то кричали и вскоре скрылись за лесом. Чумбока вылез на берег. Игтонгка бежал к нему.
     – Поедем скорей к нам! – воскликнул он радостно.
     – Нет, ты поезжай домой, – ответил Чумбока, – а мне мать велела на поминки возвращаться. Но ты скажи отцу, что скоро я вернусь.
     Парни добрались вместе до балагана старика Коги, жившего с семьей на мысу, около устья горного ключа. Это был долговязый старик с лысой головой, с горбатым носом и бородой в три длинных седых волоска.
     Кога ужаснулся, услыхав, что Игтонгку чуть не увезли в рабство.
     По словам старика, маньчжуры были уже далеко.
     – Ты не боишься встретить их на Амуре? – спросил он, услыхав, что Чумбока едет домой.
     – Они не заедут к нам, – отвечал парень. – Они говорили, что должны зачем-то поскорей плыть в гьяссу. Я еду к брату, там поминки будут. Да если и заедут к нам, то я их не боюсь, – сказал Чумбока.
     Он почувствовал свою силу и решил, что не следует и впредь поддаваться разбойникам.
     – А ты мне должен помочь, – обратился он к Игтонгке. – Когда домой приедешь, пого-вори с отцом, помоги мне.
     – Во всем, в чем ты хочешь! – с чувством воскликнул Игтонгка.
     Кога проворно поднялся.
     – Я сам повезу Игтонгку, – сказал он. – Я бы и на поминки поехал, да боюсь встретить в Онда маньчжуров. А когда поминки будут? На какой день назначены?
     – Вот еще точно не знаю, когда будем душу отца в Буни отвозить. Ведь я давно из дому.
     – Ну, когда будет известно, дай и нам знать как-нибудь, – сказал Кога.
     Он пошел выбирать лодки. Старик взял себе берестяную оморочку покрепче и подлиннее, с двумя гнездами для гребцов, чтобы с Игтонгкой подниматься на ней в верховья Горюна, а Чумбоке выбрал деревянную.
     Чумбока тем временем объяснял Игтонгке, что тот должен сказать своему отцу. Но Игтонгка с радости, что поедет домой, почти не слушал его.
     – Вот у нас теперь дома все обрадуются! – воскликнул Игтонгка, видя, что дядя уже выбирает весла и шестики.
     После обеда Кога и Интонгка, дружно стуча об камни дна шестиками, поехали на длинной берестянке вверх.
     Долбленку Чумбоки течение быстро понесло вниз, к Мангму.
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
     ШАМАНСТВО
     На канах, где обычно спал отец, лежит красная шелковая подушка. Это паня. Целый год после смерти человека в такой подушке живет душа умершего. Подушечку кладут на кан, когда едят, ее угощают, с ней обходятся как с живым человеком. На стене висит одежда Ла. На подушке – кисет с табаком и трубка. Настало время, когда шаман должен душу отца отправить на покой.
     Беременная Дюбака, с лицом подурневшим и веснушчатым, хлопочет у очага. Пестрый поросенок похрюкивает за дверью. Шаман потребовал, чтобы к поминкам был обязательно пестрый поросенок. Ну где достанешь пестрого поросенка! Да еще черного наполовину, чтобы черта между белым и черным шла как раз по сердцу. Удога с трудом достал его в дальней деревне и заплатил очень дорого. Бичинга, наверное, знал, что там есть такой поросенок. Как раз по сердцу – одна половина черная, другая белая.
     В первый день поминок, к ужасу всех собравшихся, Бичинга объявил, что в подушке души нет. Душа исчезла. Кто-то ее украл!
     Это было страшное горе, но Бичинга успокоил ондинцев.
     – Поеду на своих духах по окрестностям разыскивать душу Ла!
     Слепой, коротконогий старик в меховой шапке, с лохмами волос, обвешанный хвостиками, походил на зверя с густой гривой. Он вильнул крестцом, ударил в бубен и затанцевал. Сердца замерли. Шаманство началось.
     – На ящерице по Мангму поехал душу Ла искать!
     Долго ездил шаман по реке и по сопкам, летел по воздуху, но души Ла нигде не было. В полночь ондинцы расходились в глубокой печали.
     – Ведро водки отвези мне на остров, – велел шаман Удоге. – Буду потом там своих духов поить… А то у них работы много будет.
     Утром старик кашлял и стонал. Он едва двигался. Ойга и Дюбака подавали ему кушанья.
     Под вечер он приободрился и снова стал шаманить.
     – Девять мужчин и девять женщин должны шаманить, – объявил он.
     Старики и старухи с бубнами в руках завиляли крестцами. Уленда и Падека нашаманились в этот вечер досыта.
     – Спина болит! – жаловался Уленда. Бубен снова взял Бичинга.
     – На железной птице Коре полетел через скалистые горы! Пониже-пониже… Повыше-повыше… Ага! Вот-вот! Как будто бы она! А-а!
     Все завыли от восторга.
     – Поймал?
     – Ай-ай-ай! – Бичинга вдруг заплакал.
     – Что такое? – в ужасе вскричали ондинцы. «Что бы могло случиться с душой отца? – думает Удога. – И так много забот…»
     – Злые амба завладели душой Ла! – сказал Бичинга. – Они бросают его душу в кипяток… все время мучают.
     Волосы зашевелились на голове Удоги. И на том свете отцу покоя нет! В отчаянии он готов был все отдать шаману, влезть в любые долги, только б избавить отца от страданий. Он клял себя, что все это время так мало думал об отце.
     – Нашего отца терзают черти! – заголосила Ойга.
     – А мы тут живем и ничего не знаем! – горестно воскликнул Падека.
     – Теперь надо водки, табаку, каши, – сказал шаман. – Будем со злыми духами торго-ваться… Надо выкупить у них душу.

/ Полные произведения / Задорнов Н.П. / Далекий край