• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Стругацкие А.Н. и Б.Н. / Понедельник начинается в субботу

Понедельник начинается в субботу [3/15]

Скачать полное произведение

    За соседним столиком сидели два молодых человека, не похожих на шоферов, и поэтому сначала я на них внимания не обратил. Так же, впрочем, как и они на меня. Но когда я допивал второй стакан чаю, до меня долетело слово "диван". Затем кто-то из них произнес: "...А тогда непонятно, зачем она вообще существует, эта Изнакурнож..." -- и я стал слушать. К сожалению, говорили они негромко, да и сидел я к ним спиной, так ч слышно было плохо. Но голоса показались мне знакомыми: "...ника- ких тезисов... только диван...", "...такому волосатому?..", "...диван... шестдцатая степень...", "...при трансгрессии только четырнадцать поряд- к...", "...легче смоделировать транслятор...", "...мало ли кто хихи- кает!..", "...бритву подарю...", "...не можем без дивана...". Тут один из них заперхал, да так знакомо, что я сразу вспомнил сегодняшнюю ночь и обернулся, но они уже шли к выходу -- два здоровенных парня с крутыми плечами и спортивными затылками. Некоторое время я еще видел их в окно, они перешли площадь, обогнули садик и скрылись за диаграммами. Я допил чай, доел бутерброды и тоже вышел. Диван их, видите ли, волнует, думал я. Русалка их не волнует. Говорящий кот их не интересует. А без дивана они, видите ли, не могут... Я попытался вспомнить, какой же у меня там диван, но ничего особенного вспомнить не мог. Диван как диван. Хороший диван. Удобный. Только странная действительность на нем снится.
     Теперь хорошо было бы вернуться домой и заняться всеми этими диванными делами вплотную. Поэкспериментировать с книгой-перевертышем, поговорить с котом Василием начистоту и посмотреть, нет ли в избе на куриных ногах еще чего-нибудь интересного. Но дома меня ждал мой "Москвич" и необходимость делать как ЕУ, так и ТО. С ЕУ еще можно было примириться, это всего-навсего Ежедневный Уход, всякое там вытряхивание ковриков и обмыв кузова струей воды под давлением, каковой обмыв, впрочем, можно заменить при нужде поливанием из садовой лейки или ведра. Но вот ТО... Чистоплотному человеку в жаркий день страшно подумать о ТО. Потому что ТО есть не что иное, как Техническое Обслуживание, а техническое обслуживание состоит в том, что я лежу под автомобилем с масляным шприцем в руках и постепенно переношу содержимое шприца как в колпачковые масленки, так и себе на физиономию. Под автомобилем жарко и душно, а днище его, покрытое толстым слоем засохшей грязи... Короче говоря, мне не очень хотелось домой.
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Кто позволил себе эту ьяволь-
     скую шутку? Схватить его и сорвать с
     него маску, чтобы мы знали, кого нам
     поутру повесить на крепостной стене!
     Э. А. П о
     Я купил позавчерашнюю "Правду", выпил газированной воды и устроился на скамье в садике, в тени Доски почета. Было одиннадцать часов. Я внимательно просмотрел газету. На это ушло семь минут. Тогда я прочитал статью о гидропонике, фельетон о хапугах из Канска и большое письмо рабочих химического завода в редакцию. Это заняло всего-навсего двадцать две минуты. Не сходить ли в кино, подумал я. Но "Козару" я уже видел -- один раз в кино и один раз по телевизору. Тогда я решил попить воды, сложил газету и встал. Из всей старухиной меди в кармане у меня остался всего один пятак. Пропью, решил я, выпил воды с сиропом, получил копейку сдачи и купил в соседнем ларьке коробок спичек. Больше делать мне в центре города было решительно нечего. И я пошел куда глаза глядят -- в неширокую улицу между магазином N 2 и столовой N 11.
     Прохожих на улице почти не было. Меня обогнал большой пыльный грузовик с грохочущим трейлером. Шофер, высунув в окно локоть и голову, устало смотрел на булыжную мостовую. Улица, понижаясь, круто заворачивала направо, у поворота рядом с тротуаром торчал из земли ствол старинной чугунной пушки, дуло ее было забито землей и окурками. Вскоре улица кончилась обрывом к реке. Я посидел на краю обрыва и полюбовался пейзажем, затем перешел на другую сторону и побрел обратно.
     Интересно, куда девался тот грузовик? -- подумал вдруг я. Спуска с обрыва не было. Я стал оглядываться, ища ворота по сторонам улицы, и тут обнаружил небольшой, но очень странный дом, стиснутый между двумя угрюмыми кирпичными лабазами. Окна нижнего этажа его были забраны железными прутьями и до половины замазаны мелом. Дверей же в доме вообще не было. Я заметил это сразу потому, что вывеска, которую обычно помещают рядом с воротами или рядом с подъездом, висела здесь прямо между двумя окнами. На вывеске было написано: "АН СССР НИИЧАВО". Я отошел на середину улицы: да, два этажа по десяти окон и ни одной двер А справа и слева, вплотную, лабазы. НИИЧАВО, подумал я. Научно-иссло- вательский институт... Чаво? В смысле -- чего? Чрезвычайно Автоматизиро- ванной Вооруженной Охраны? Черных Ассоциаций Восточной Океании? Изба на курногах, подумал я, -- музей этого самого НИИЧАВО. Мои попутчики, наверное, тоже отсюда. И те, в чайной, тоже... С крыши здания поднялась стая ворон и с карканьем закружилась над улицей. Я повернулся и пошел назад, на площадь.
     Все мы наивные материалисты, думал я. И все мы рационалисты. Мы хотим, чтобы все было немедленно объяснено рационалистически, то есть сведено к горсточке уже известных фактов. И ни у кого из нас ни на грош диалектики. Никому в голову не приходит, что между известными фактами и каким-то новым явлением может лежать море неизвестного, и тогда мы объявляем новое явление сверхъестественным и, следовательно, невозможным. Вот, например, как бы мэтр Монтескье принял сообщение об оживлении мертвеца через сорок пять минут после зарегистрированной остановки сердца? В штыки бы, наверное, принял. Так сказать, в багинеты. Объявил бы это обскурантизмом и поповщиной. Если бы вообще не отмахнулся от такого сообщения. А если бы это случилось у него на глазах, то он оказался бы в необычайно затруднительном положении. Как я сейчас, только я привычнее. А ему пришлось бы либо счесть это воскрешение жульничевом, либо отречься от собственных ощущений, либо даже отречься от материа- лизма. Скорее всего, он счел бы воскрешение жульничеством. Но до конца жизни воспоминание об этом ловком фокусе раздражало бы его мысль, подобно соринке в глазу... Но мы-то дети другого века. Мы всякое повидали: и живую голову собаки, пришитую к спине другой живой саки; и искусственную почку величиной со шкаф; и мертвую железную руку, управля- емую живыми нервами; и людей, которые могут небрежно заметить: "Это было уже после того, как я скончался в первый раз..." Да, в наше время у Монтескье было бы не много шансов остаться материалистом. А мы вот остаемся, и ничего! Правда, иногда бывает трудно -- когда случайный ветер вдруг доносит до нас через океан неизвестного странные лепестки с необозримых материков непознанного. И особенно часто так бывает, когда находишь не то, что ищешь. Вот скоро в зоологических музеях появятся удивительные животные, первые животные с Марса или Венеры. Да, конечно, мы будем глазеть на них и хлопать себя по бедрам, но ведь мы давно уже ждем этих животных, мы отлично подготовлены к их появлению. Гораздо более мы были бы поражены и разочарованы, если бы этих животных не оказалось или они оказались бы похожими на наших кошек и собак. Как правило, наука, в которую мы верим (и зачастую слепо), заранее и задолго готовит нас к грядущим чудесам, и психологический шок возникает у нас только тогда, когда мы сталкиваемся с непредсказанным, -- какая-нибудь дыра в четвертое измерение, или биологическая радиосвязь, или живая планета... Или, скажем, изба на куриных ногах... А ведь прав был горбоносый Роман: здесь у них очень, очень и очень интересно...
     Я вышел на площадь и остановился перед киоском с газированной водой. Я точно помнил, что мелочи у меня нет, и знал, что придется разменивать бумажку, и уже готовил заискивающую улыбку, потому что продавщицы газированной воды терпеть не могут менять бумажные деньги, как вдруг обнаружил в кармане джинсов пятак. Я удивился и обрадовался, но обрадовался больше. Я выпил газированной воды с сиропом, получил мокрую копейку сдачи и поговорил с продавщицей о погоде. Потом я решительно направился домой, чтобы скорее покончить с ЕУ и ТО и заняться рационал-диалектическими объяснениями. Копейку я сунул в карман и остановился, обнаружив, что в том же кармане имеется еще один пятак. Я вынул его и осмотрел. Пятак был слегка влажный, на нем было написано "5 копеек 1961", и цифра "6" была замята неглубокой выщерблинкой. Может быть, я даже тогда не обратил бы внимания на это маленькое происшествие, если бы не то самое мгновенное ощущение, уже знакомое мне, -- будто я одновременно стою на проспекте Мира и сижу на диване, тупо разглядывая вешалку. И так же, как раньше, когда я тряхнул головой, ощущение исчезло.
     Некоторое время я еще медленно шел, рассеянно подбрасывая и ловя пятак (он падал на ладонь все время "решкой"), и пытался сосредоточиться. Потом я увидел гастроном, в котором утром спасался от мальчишек, и вошел туда. Держа пятак двумя пальцами, я направился прямо к прилавку, где торговали соками и водой, и без всякого удовольствия выпил стакан без сиропа. Затем, зажав сдачу в кулаке, я отошел в сторонку и проверил карман.
     Это был тот самый случай, когда психологического шока не происходит. Скорее я удивился бы, если бы пятака в кармане не оказалось. Но он был там -- влажный, 1961 года, с выщерблинкой на цифре "6". Меня подтолкнули и спросили, не сплю ли я. Оказывается, я стоял в очереди в кассу. Я сказал, что не сплю, и выбил чек на три коробка спичек. Встав в очередь за спичками, я обнаружил, что пятак находится в кармане. Я был совершенно спокоен. Получив три коробка, я вышел из магазина, вернулся на площадь и принялся экспериментировать.
     Эксперимент занял у меня около часа. За этот час я десять раз обошел площадь кругом, разбух от воды, спичечных коробков и газет, перезнакомился со всеми продавцами и продавщицами и пришел к ряду интересных выводов. Пятак возвращается, если им платить. Если о просто бросить, обронить, потерять, он останется там, где упал. Пятак возвраща- ется в карман в тот момент, когда сдача из рук продавца переходит в руки покупателя. Если при этом держать руку в одном кармане, пятак появляется в другом. В кармане, застегнутом на "молнию", он не появляется никогда. Если держать руки в обоих карманах и принимать сдачу локтем, то пятак может появиться где угодно на теле (в моем случае он обнаружился в ботинке). Исчезновение пятака из тарелочки с медью на прилавке заметить не удается: среди прочей меди пятак сейчас же теряется, и никакого движения в тарелочке в момент перехода пятака в карман не происходит.
     Итак, мы имели дело с так называемым неразменным пятаков процессе его функционирования. Сам по себе факт неразменности не очень заинтере- совал меня. Воображение мое было потрясено прежде всего возможностью внепространственного перемещения материального тела. Мне бо совершенно ясно, что таинственный переход пятака от продавца к покутелю представ- ляет собой не что иное, как частный случай пресловутонуль-транспорти- ровки, хорошо известной любителям научной фантастикиакже под псевдони- мами: гиперпереход, репагулярный скачок, феномен Тарантоги... Открываю- щиеся перспекти были ослепительны.
     У меня не было никаких приборов. Обыкновенный лабораторный минималь- ный термометр мог бы дать очень много, но у меня не было даже его. Я был вынужден ограничиваться чисто визуальными субъективными наблюдениями. Свой последний круг по площади я начал, поставив перед собой следующую задачу: "Кладя пятак рядом с тарелочкой для мелочи и по возможности препятствуя продавцу смешать его с остальными деньгами до вручения сдачи, проследить визуально процесс перемещения пятака в пространстве, одновременно пытаясь хотя бы качественно определить изменение температуры воздуха вблизи предполагаемой траектории перехода". Однако эксперимент был прерван в самом начале.
     Когда я приблизился к продавщице Мане, меня уже ждал тот самый молоденький милиционер в чине сержанта.
     -- Так, -- сказал он профессиональным голосом.
     Я искательно посмотрел на него, предчувствуя недоброе.
     -- Попрошу документики, гражданин, -- сказал милиционер, отдавая честь и глядя мимо меня.
     -- А в чем дело? -- спросил я, доставая паспорт.
     -- И пятак попрошу, -- сказал милиционер, принимая паспорт.
     Я молча отдал ему пятак. Маня смотрела на меня сердитыми глазами. Милиционер оглядел пятак и, произнеся с удовлетворением: "Ага...", раскрыл паспорт. Паспорт он изучал, как библиофил изучает редкую инкунабулу. Я томительно ждал. Вокруг медленно росла толпа. В толпе высказывались разные мнения на мой счет.
     -- Придется пройти, -- сказал наконец милиционер.
     Мы прошли. Пока мы проходили, в толпе сопровождающих было создано несколько вариантов моей нелегкой биографии и был сформулирован ряд причин, вызвавших начинающееся у всех на глазах следствие.
     В отделении сержант передал пятак и паспорт дежурному лейтенанту. Тот осмотрел пятак и предложил мне сесть. Я сел. Лейтенант небрежно произнес: "Сдайте мелочь", и тоже углубился в изучение паспорта. Я выгреб из кармана медяки. "Пересчитай, Ковалев", -- сказал лейтенант и, отложив паспорт, стал смотреть мне в глаза.
     -- Много накупили? -- спросил он.
     -- Много, -- ответил я.
     -- Тоже сдайте, -- сказал лейтенант.
     Я выложил перед ним на стол четыре номера позавчерашней "Правды", три номера местной газеты "Рыбак", два номера "Литературной газеты", восемь коробков спичек, шесть штук ирисок "Золотой ключик" и уцененный ершик для чистки примуса.
     -- Воду сдать не могу, -- сказал я сухо. -- Пять стаканов с сиропом и четыре без сиропа.
     Я начинал понимать, в чем дело, и мне было чрезвычайно неловко и муторно при мысли, что придется оправдываться.
     -- Семьдесят четыре копейки, товарищ лейтенант, -- доложил юный Ковалев.
     Лейтенант задумчиво созерцал кучу газет и спичечных коробков.
     -- Развлекались или как? -- спросил он меня.
     -- Или как, -- сказал я мрачно.
     -- Неосторожно, -- сказал лейтенант. -- Неосторожно, гражданин. Расскажите.
     Я рассказал. В конце рассказа я убедительно попросил лейтенанта не рассматривать мои действия как попытку скопить денег на "Запорожец". Уши мои горели. Лейтенант усмехнулся.
     -- А почему бы и не рассматривать? -- осведомился он. -- Были случаи, когда накапливали.
     Я пожал плечами.
     -- Уверяю вас, такая мысль не могла бы прийти мне в голову... То есть что я говорю -- не могла бы, она действительно не приходила!..
     Лейтенант долго молчал. Юный Ковалев взял мой паспорт и снова принялся его рассматривать.
     -- Даже как-то странно предположить... -- сказал я растерянно. -- Совершенно бредовая затея... Копить по копейке... -- Я снова пожал плечами. -- Тогда уж лучше, как говорится, на паперти стоять...
     -- С нищенством мы боремся, -- значительно сказал лейтенант.
     -- Ну правильно, ну естественно... Я только не понимаю, при чем тут я, и... -- Я поймал себя на том, что очень много пожимаю плечами, и дал себе слово впредь этого не делать.
     Лейтенант снова изнуряюще долго молчал, разглядывая пятак.
     -- Придется составить протокол, -- сказал он наконец.
     Я пожал плечами.
     -- Пожалуйста, конечно... хотя... -- Я не знал, что, собственно, "хотя".
     Некоторое время лейтенант смотрел на меня, ожидая продолжения. Но я как раз соображал, под какую статью уголовного кодекса подходят мои действия, и тогда он придвинул к себе лист бумаги и принялся писать.
     Юный Ковалев вернулся на свой пост. Лейтенант скрипел пером и часто со стуком макал его в чернильницу. Я сидел, тупо рассматривая плакаты, развешанные на стенах, и вяло размышлял о том, что на моем месте Ломоносов, скажем, схватил бы паспорт и выскочил в окно. В чем, собственно, суть? -- думал я. Суть в том, чтобы человек сам не считал себя виновным. В этом смысле я не виновен. Но виновность, кажется, бывает объективная и субъективная. И факт остается фактом: вся эта медь в количестве семидесяти четырех копеек юридически является результатом хищения, произведенного с помощью технических средств, в качестве каковых выступает неразменный пятак...
     -- Прочтите и подпиши, -- сказал лейтенант.
     Я прочел. Из протокола явствовало, что я, нижеподписавшийся Прива- лов А. И., неизвестным мне способом вступил в обладание действующей моделью неразменного пятака образца ГОСТ 718-62 и злоупотребил ею; что я, нижеподписавшийся Привалов А. И., утверждаю, будто действия свои производил с целью научного эксперимента без каких-либо корыстных намерений; что я готов возместить причинеые государству убытки в размере одного рубля пятидесяти пяти копеек; что я, наконец, в соответ- ствии с постановлением Соловецкого горсовета от 22 марта 1959 года, передал указанную действующую модель неразменного пятака дежурному по отделению лейтенанту Сергиенко У. У. и получил взамен пять копеек в монетных знаках, имеющих хождение на территории Советского Союза. Я подписался.
     Лейтенант сверил мою подпись с подписью в паспорте, еще раз тщательно пересчитал медяки, позвонил куда-то с целью уточнить стоимость ирисок и примусного ершика, выписал квитанцию и отдал ее мне вместе с пятью копейками в монетных знаках, имеющих хождение. Возвращая газеты, спички, конфеты и ершик, он сказал:
     -- А воду вы, по собственному вашему признанию, выпили. Итого с в восемьдесят одна копейка.
     С гигантским облегчением я рассчитался. Лейтенант, еще раз внима- тельно пролистав, вернул мне паспорт.
     -- Можете идти, гражданин Привалов, -- сказал он. -- И впредь будьте осторожнее. Вы надолго в Соловец?
     -- Завтра уеду, -- сказал я.
     -- Вот до завтра и будьте осторожнее.
     -- Ох, постараюсь, -- сказал я, пряча паспорт. Затем, повинуясь импульсу, спросил, понизив голос: -- А скажите мне, товарищ лейтенант, вам здесь, в Соловце, не странно?
     Лейтенант уже смотрел в какие-то бумаги.
     -- Я здесь давно, -- сказал он рассеянно. -- Привык.
     ГЛАВА ПЯТАЯ
     -- А вы сами-то вери в приви-
     дения? -- спросил лектора один из
     слушателей.
     -- Конечно, нет, --тветил лек-
     тор и медленно растаял в воздухе.
     П р а в д и в а я и с т о р и я
     До самого вечера я старался быть весьма осторожным. Прямо из отделения я отправился домой на Лукоморье и там сразу же залез под машину. Было очень жарко. С запада медленно ползла грозная черная туча. Пока я лежал под машиной и обливался маслом, старуха Наина Киевна, ставшая вдруг очень ласковой и любезной, дважды подъезжала ко мне с тем, чтобы я отвез ее на Лысую Гору. "Говорят, батюшка, машине вредно стоять, -- скрипуче ворковала она, заглядывая под передний бампер. -- Говорят, ей ездить полезно. А уж я бы заплатила, не сомневайся..." Ехать на Лысую Гору мне не хотелось. Во-первых, в любую минуту могли прибыть ребята. Во-вторых, старуха в своей воркующей модификации была мне еще неприятнее, нежели в сварливой. Далее, как выяснилось, до Лысой Горы было девяносто верст в одну сторону, а когда я спросил бабку насчет качества дороги, она радостно заявила, чтобы я не беспокоился, -- дорога гладкая, а в случае чего она, бабка, будет сама машину выталкивать. ("Ты не смотри, батюшка, что я старая, я еще очень даже крепкая".) После первой неудачной атаки старуха временно отступилась и ушла в избу. Тогда ко мне под машину зашел кот Василий. С мину он внимательно следил за моими руками, а потом произнес вполголоса,но явственно: "Не советую, гражда- нин... мнэ-э... не советую. Съедят", после чего сразу удалился, подраги- вая хвостом. Мне хотелось быть очень осторожным, и поэтому, когда бабка вторично пошла на приступ, я, чтобы разом со всем покончить, запросил с нее пятьдесят рублей. Она тут же отстала, посмотрев на меня с уважением.
     Я сделал ЕУ и ТО, с величайшей осторожностью съездил заправиться к бензоколонке, пообедал в столовой N 11 и еще раз подвергся проверке документов со стороны бдительного Ковалева. Для очистки совести я спросил у него, какова дорога до Лысой Горы. Юный сержант посмотрел на меня с большим недоверием и сказал: "Дорога? Что это вы говорите, гражданин? Какая же там дорога? Нет там никакой дороги". Домой я вернулся уже под проливным дождем.
     Старуха отбыла. Кот Василий исчез. В колодце кто-то пел на два голоса, и это было жутко и тоскливо. Вскоре ливень сменилсякучным мелким дождиком. Стало темно.
     Я забрался в свою комнату и попытался экспериментировать с книгой- перевертышем. Однако в ней что-то застопорило. Может быть, я делал что-нибудь не так или влияла погода, но она как была, так и оставалась "Практическими занятиями по синтаксису и пунктуации" Ф. Ф. Кузьмина, сколько я ни ухищрялся. Читать такую книгу было совершенно невозможно, и я попытал счастья с зеркалом. Но зеркало отражало все, что угодно, и молчало. Тогда я лег на диван и стал лежать.
     От скуки и шума дождя я уже начал было дремать, когда вдруг зазвонил телефон. Я вышел в прихожую и взял трубку.
     -- Алло...
     В трубке молчало и потрескивало.
     -- Алло, -- сказал я и подул в трубку. -- Нажмите кнопку.
     Ответа не было.
     -- Постучите по аппарату, -- посоветовал я. Трубка молчала. Я еще раз подул, подергал шнур и сказал: -- Перезвоните с другого автомата.
     Тогда в трубке грубо осведомились:
     -- Это Александр?
     -- Да. -- Я был удивлен.
     -- Ты почему не отвечаешь?
     -- Я отвечаю. Кто это?
     -- Это Петровский тебя беспокоит. Сходи в засольный цех и скажи мастеру, чтобы мне позвонил.
     -- Какому мастеру?
     -- Ну, кто там сегодня у тебя?
     -- Не знаю...
     -- Что значит -- не знаю? Это Александр?
     -- Слушайте, гражданин, -- сказал я. -- По какому номеру вы звоните?
     -- По семьдесят второму... Это семьдесят второй?
     Я не знал.
     -- По-видимому, нет, -- сказал я.
     -- Что же вы говорите, что вы Александр?
     -- Я в самом деле Александр!
     -- Тьфу!.. Это комбинат?
     -- Нет, -- сказал я. -- Это музей.
     -- А... Тогда извиняюсь. Мастера, значит, позвать не можете...
     Я повесил трубку. Некоторое время я стоял, оглядывая прихожую. В прихожей было пять дверей: в мою комнату, во двор, в бабкину комнату, в туалет и еще одна, обитая железом, с громадным висячим замком. Скучно, подумал я. Одиноко. И лампочка тусклая, пыльная... Волоча ноги, я вернулся в свою комнату и остановился на пороге.
     Д и в а н а н е б ы л о.
     Все остальное было совершенно по-прежнему: стол, и печь, и зеркало, и вешалка, и табуретка. И книга лежала на подоконнике точно там, где я ее оставил. А на полу, где раньше был диван, остался только очень пыльный, замусоренный прямоугольник. Потом я увидел постельное белье, аккуратно сложенное под вешалкой.
     -- Только что здесь был диван, -- вслух сказал я. -- Я на нем лежал.
     Что-то изменилось в доме. Комната наполнилась невнятным шумом. Кто-то разговаривал, слышалась музыка, где-то смеялись, кашляли, шаркали ногами. Смутная тень на мгновение заслонила свет лампочки, громко скрипнули половицы. Потом вдруг запахло аптекой, и в лицо мне пахнуло холодом. Я попятился. И тотчас же кто-то резко и отчетливо постучал в наружную дверь. Шумы мгновенно утихли. Оглядываясь на то место, где раньше был диван, я вновь вышел в сени и открыл дверь.
     Передо мной под мелким дождем стоял невысокий изящный человек в коротком кремовом плаще идеальной чистоты с поднятым воротником. Он снял шляпу и с достоинством произнес:
     -- Прошу прощения, Александр Иванович. Не могли бы вы уделить мне пять минут для разговора?
     -- Конечно, -- сказал я растерянно. -- Заходите...
     Этого человека я видел впервые в жизни, и у меня мелькнула мысль, не связан ли он с местной милицией. Незнакомец шагнул в прихожую и сделал движение пройти прямо в мою комнату. Я заступил ему дорогу. Не знаю, зачем я это сделал, -- наверное, потому, что мне не хотелось расспросов насчет пыли и мусора на полу.
     -- Извините, -- пролепетал я, -- может быть, здесь?.. А то у меня беспорядок. И сесть негде...
     Незнакомец резко вскинул голову.
     -- Как -- негде? -- сказал он негромко. -- А диван?
     С минуту мы молча смотрели друг другу в глаза.
     -- М-м-м... Что -- диван? -- спросил я почему-то шепотом.
     Незнакомец опустил веки.
     -- Ах, вот как? -- медленно произнес он. -- Понимаю. Жаль. Ну что ж, извините...
     Он вежливо кивнул, надел шляпу и решительно направился к дверям туалета.
     -- Куда вы? -- закричал я. -- Вы не туда!
     Незнакомец, не оборачиваясь, пробормотал: "Ах, это безразлично", и скрылся за дверью. Я машинально зажег ему свет, постоял немного, прислушиваясь, затем рванул дверь. В туалете никого не было. Я осторожно вытащил сигарету и закурил. Диван, подумал я. При чем здесь диван? Никогда не слыхал никаких сказоо диванах. Был ковер-самолет. Была скатерть-самобранка. Были: шапка-невидимка, сапоги-скороходы, гусли- самогуды. Было чудо-зеркальце. А чудо-дивана не было. На диванах сидят или лежат, диван -- это нечто прочное, очень обыкновенное... В самом деле, какая фантазия могла бы вдохновиться диваном?..
     Вернувшись в комнату, я сразу увидел Маленького Человечка. Он сидел на печке под потолком, скорчившись в очень неудобной позе. У него было сморщенное небритое лицо и серые волосатые уши.
     -- Здравствуйте, -- сказал я утомленно.
     Маленький Человечек страдальчески скривил длинные губы.
     -- Добрый вечер, -- сказал он. -- Извините, пожалуйста, занесло меня сюда -- сам не понимаю как... Я насчет дивана.
     -- Насчет дивана вы опоздали, -- сказал я, садясь к столу.
     -- Вижу, -- тихо сказал Человечек и неуклюже заворочался. Посыпалась известка.
     Я курил, задумчиво его разглядывая. Маленький Человечек неуверенно заглядывал вниз.
     -- Вам помочь? -- спросил я, делая движение.
     -- Нет, спасибо, --казал Человечек уныло. -- Я лучше сам...
     Пачкаясь в мелу, он подобрался к краю лежанки и, неловко оттолкнув- шись, нырнул головой вниз. У меня ёкнуло внутри, но он повис в воздухе и стал медленно опускаться, судорожно растопырив руки и ноги. Это было не очень эстетично, но забавно. Приземлившись на четвереньки, он сейчас же встал и вытер рукавом мокрое лицо.
     -- Совсем старик стал, -- сообщил он хрипло. -- Лет сто назад или, скажем, при Гонзасте за такой спуск меня лишили бы диплома, будьте уверены, Александр Иванович.
     -- А что вы кончали? -- осведомился я, закуривая вторую сигарету.
     Он не слушал меня. Присев на табурет напротив, он продолжал горестно:
     -- Раньше я левитировал, как Зекс. А теперь, простите, не могу вывести растительность на ушах. Это так неопрятно... Но если нет таланта? Огромное количество соблазнов вокруг, всевозможные степени, звания, лауреатские премии, а таланта нет! У нас многие обрастают к старости. Корифеев это, конечно, не касается. Жиан Жиакомо, Кристобаль Хунта, Джузеппе Бальзамо или, скажем, товарищ Киврин Федор Симеонович... Никаких следов растительности! -- Он торжествующе посмотрел на меня. -- Ни-ка-ких! Гладкая кожа, изящество, стройность...
     -- Позвольте, -- сказал я. -- Вы сказали -- Джузеппе Бальзамо... Но это то же самое, что граф Калиостро! А по Толстому, граф был жирен и очень неприятен на вид...
     Маленький Человечек с сожалением посмотрел на меня и снисходительно улыбнулся.
     -- Вы просто не в курсе дела, Александр Иванович, -- сказал он. -- Граф Калиостро -- это совсем не то же самое, что великий Бальзамо. Это... как бы вам сказать... Это не очень удачная его копия. Бальзамо в юности сматрицировал себя. Он был необычайно, необычайно талантлив, но вы знаете, как это делается в молодости... Побыстрее, посмешнее -- тяп-ляп, и так сойдет... Да-с... Никогда не говорите, что Бальзамо и Калиостро -- это одно и то же. Может получиться неловко.
     Мне стало неловко.
     -- Да, -- сказал я. -- Я, конечно, не специалист. Но... Простите за нескромный вопрос, но при чем здесь диван? Кому он понадобился?
     Маленький Человечек вздрогнул.
     -- Непростительная самонадеянность, -- сказал он громко и поднялся. -- Я совершил ошибку и готов признаться со всей решительностью. Когда такие гиганты... А тут еще наглые мальчишки... -- Он стал кланяться, прижимая к сердцу бледные лапки. -- Прошу прощения, Александр Иванович, я вас так обеспокоил... Еще раз решительно извиняюсь и немедленно вас покидаю. -- Он приблизился к печке и боязливо поглядел наверх. -- Старый я, Александр Иванович, -- сказал он, тяжело вздохнув. -- Старенький...
     -- А может быть, вам было бы удобнее... через... э-э... Тут перед вами приходил один товарищ, так он воспользовался.
     -- И-и, батенька, так это же был Кристобаль Хунта! Что ему -- просочиться через канализацию на десяток лье... -- Маленький Человечек горестно махнул рукой. -- Мы попроще... Диван он с собой взял или трансгрессировал?

/ Полные произведения / Стругацкие А.Н. и Б.Н. / Понедельник начинается в субботу