• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Масоны

Масоны [33/50]

Скачать полное произведение

    - Почему не дозволяется? - крикнул на него Углаков.
     - Это может возмутить арестантов, как и возмутило их несколько, - проговорил с важностью смотритель, вовсе не подозревая, что у бедных узников текли слезы не из духа возмущения, а от чувства умиления.
     - Вот болван-то! - проговорил почти вслух Углаков.
     - Полно, Пьер! - остановил его Лябьев. - Мы не будем петь, - отнесся он к смотрителю.
     - Прошу вас, - сказал тот и, идя потом по коридору, несколько раз повторил сам себе: "А с этим господином офицером, я еще посчитаюсь, посчитаюсь".
     Вскоре затем посетители стали собираться; но Муза Николаевна решительно объявила, что она хочет остаться с мужем.
     - Вы имеете на то право, а если вас дурак-смотритель станет беспокоить, так покажите ему вот эту записку обер-полицеймейстера.
     И Углаков подал сказанную записку Лябьевой, которая была в восторге от подобного разрешения. Сам же m-r Пьер рассчитывал, кажется, поехать назад в одном экипаже с Сусанной Николаевной, но та, вероятно, заранее это предчувствовавшая, немедля же, как только они вышли от Лябьева, сказала:
     - Прощайте, Петр Александрыч!
     - Да я к вам же еду! - возразил было тот.
     - Но я еще еду не домой, и заеду в Никитский монастырь! - придумала Сусанна Николаевна и чрезвычайно проворно пошла с лестницы.
     У m-r Пьера вытянулось лицо, но делать нечего; оставшись в сообществе с Аграфеной Васильевной, он пошел с ней неторопливым шагом, так как Аграфена Васильевна по тучности своей не могла быстро ходить, и когда они вышли из ворот тюрьмы, то карета Сусанны Николаевны виднелась уже далеко.
     - А вы, тетенька, на извозчике разве? - спросил Углаков Аграфену Васильевну.
     - На извозчике!.. Мой-то старичище забрал всех лошадей и с Калмыком уехал шестериком на петуший бой... Ишь, какие себе забавы устроивают!.. Так взяла бы да петушиными-то когтями и выцарапала им всем глаза!..
     - Тогда, постойте, тетенька, я вас довезу.
     - Довези!
     И они уселись с большим трудом в довольно широкие сани Углакова. Аграфена Васильевна очень уж много места заняла.
     - А не завернете ли вы, тетенька, со мной, по старой памяти, пофрыштикать в Железный?
     - Могу, - отвечала Аграфена Васильевна.
     Трактир, который Углаков наименовал "Железным", находился, если помнит читатель, прямо против Александровского сада и был менее посещаем, чем Московский трактир, а потому там моим посетителям отвели довольно уединенное помещение, что вряд ли Углаков и не имел главною для себя целию, так как желал поговорить с Аграфеной Васильевной по душе и наедине. Потребовали они оба не бог знает чего. Тетенька пожелала скушать подовый пирожок и сосисок под капустой и запить все сие медом, но на последнее Углаков не согласился и велел подать бутылку шампанского. Задушевный разговор между ними сейчас же начался.
     - Кто это другая-то барыня была в тюрьме? - спросила Аграфена Васильевна.
     - Это - сестра Лябьевой - Марфина!.. - отвечал Углаков.
     - Я так и чаяла!.. Барыня, я тебе скажу, того... писаная красавица!..
     - Мало, что красавица... божество какое-то!
     - Да... - протянула Аграфена Васильевна. - И что ж, ты за ней примахиваешь маненько, больно уж все как-то юлил около нее?
     - Ах, тетенька, - воскликнул на это Углаков, - не то, что примахиваю, а так вот до сих пор, по самую макушку врезался!
     - Ишь ты какой!.. Губа-то, я вижу, у тебя не дура!.. А она-то что же?.. Тоже?
     - Нет, она невнимательна.
     - Но, может, любит уж другого?
     - Нет!
     - А муж ведь, чай, есть у ней?
     - Есть.
     - Молодой?
     - Старый, но умен очень.
     - Ну, что умен... По-моему, знаешь, что я тебе скажу, Петруша... Барыня эта также к тебе сильно склонна.
     - Как? - воскликнул Углаков, выпучив глаза от удивления и радости.
     - Да так!.. Мы, бабы, лучше друг друга разумеем... Почто же она, как заяц, убежала от тебя, когда мы вышли от Лябьева?
     - Может быть, из отвращения ко мне! - подхватил Углаков.
     - Ну да!.. Из отвращения к нему? - возразила Аграфена Васильевна. - А не из того ли лучше, что на воре-то шапка горит, - из страха за самое себя, из робости к тебе?.. Это, милый друг, я знаю по себе: нас ведь батьки и матки и весь, почесть, табор лелеют и холят, как скотину перед праздником, чтобы отдать на убой барину богатому али, пожалуй, как нынче вот стало, купцу, а мне того до смерти не хотелось, и полюбился мне тут один чиновничек молоденький; на гитаре, я тебе говорю, он играл хоть бы нашим запевалам впору и все ходил в наш, знаешь, трактир, в Грузинах... Вижу я, что больно уж он на меня пристально смотрит, и я на него смотрю... И прилепились мы таким манером друг к другу душой как ни на есть сильно, а сказать о том ни он не посмел, и я робела... Пословица-то, видно, справедлива: "тут-то много, да вон нейдет". Так мы, братик мой, и промигали наше дело.
     - Поэтому, тетенька, вы думаете, что и я промигаю свое дело? - спросил стремительно Углаков.
     - Ты и она, оба промигаете!.. А по нашему цыганскому рассуждению, знаешь, как это песня поется: "Лови, лови часы любви!"
     - Но как их, тетенька, поймать-то?.. Поймать я не знаю как!.. Научите вы меня тому!
     - Смешной ты человек!.. Научи его я?.. Коли я и сама не сумела того, что хотела... Наука тут одна: будь посмелей! Смелость города берет, не то что нашу сестру пленяет.
     - Ну, а если Сусанна Николаевна очень за это рассердится? Что тогда?
     - Это тоже, как сказать, может, рассердится, а то и нет... Старый-то муж, поди чай, надоел ей: "Старый муж, грозный муж, режь меня, бей меня, я другого люблю!" - негромко пропела Аграфена Васильевна и, допив свое шампанское, слегка ударила стаканом по столу: видно, уж и ей старый-то муж надоел сильно.
     - Но из чего вы, тетенька, заключаете, что Сусанна Николаевна склонна ко мне?
     - Изволь, скажу! Ты-то вот не видел, а я заметила, что она ажно в спину тебе смотрит, как ты отвернешься от нее, а как повернулся к ней, сейчас глаза в сторону и отведет.
     - Тетенька, верно ли вы это говорите? - переспросил Углаков.
     - Верно! У нас, старых завистниц, на это глаз зоркий.
     - Я вас, тетенька, за это обниму и зацелую до смерти.
     - Целуй! До смерти-то словно не зацелуешь... Целовали меня тоже, паря, не жалеючи.
     Затем они обнялись и расцеловались самым искренним образом, а потом Углаков, распив с тетенькой на радости еще полбутылочку шампанского, завез ее домой, а сам направился к Марфиным, акибы на дежурство, но в то же время с твердой решимостью добиться от Сусанны Николаевны ответа: любит ли она его сколько-нибудь, или нет.
     VII
     В почтительной позе и склонив несколько набок свою сухощавую голову, стоял перед Тулузовым, сидевшим величаво в богатом кабинете, дверь которого была наглухо притворена, знакомый нам маляр Савелий Власьев, муж покойной Аксюши. Лицо Савелия по-прежнему имело зеленовато-желтый цвет, но наряд его был несколько иной: вместо позолоченного перстня, на пальце красовался настоящий золотой и даже с каким-то розовым камнем; по атласному жилету проходил бисерный шнурок, и в кармане имелись часы; жидкие волосы на голове были сильно напомажены; брюки уже не спускались в сапоги, а лежали сверху сапог. Все это объяснялось тем, что Савелий Власьев в настоящее время не занимался более своим ремеслом и был чем-то вроде главного поверенного при откупе Тулузова, взяв который, Василий Иваныч сейчас же вспомнил о Савелии Власьеве, как о распорядительном, умном и плутоватом мужике. Выписав его из Петербурга в Москву, он стал его быстро возвышать и приближать к себе, как некогда и его самого возвышал Петр Григорьич. Савелий Власьев оказался главным образом очень способным устраивать и улаживать разные откупные дела с полицией, так что через какие-нибудь полгода он был на дружеской ноге со всеми почти квартальными и даже некоторыми частными. В настоящем случае Василий Иваныч и вел с ним разговор именно об этом предмете.
     - Я тебе очень благодарен, Савелий Власьев, - говорил он, сохраняя свой надменный вид, - что у нас по откупу не является никаких дел.
     - Зачем же и быть им? - отвечал, слегка усмехнувшись тонкими губами, Савелий Власьев.
     - Да... Но целовальники, вероятно, и вещи краденые принимают, - продолжал Тулузов.
     - Постоянно-с! - не потаил Савелий Власьев.
     - А полиция что же?
     - Полиции какое дело, когда жалоб нет, и от нас она получает, что ей следует.
     - Кроме ворованных вещей, я убежден, что в кабаках опиваются часто и убийства, может быть, даже совершаются? - допытывался Василий Иваныч.
     - Конечно, не без греха-с! - объяснил Савелий Власьев.
     - И как же вы тут вывертываетесь?
     - Что ж?.. Поманеньку вывертываемся... Разве трудно вывезти человека из кабака куда-нибудь подальше?.. Слава богу, пустырей около Москвы много.
     - Вывезти, ты говоришь!.. Но в кабаке могут быть свидетели и видеть все это.
     - Какие там свидетели?.. Спьяну-то другой и не видит, что вокруг его происходит, а которые потрезвей, так испугаются и разбегутся. Вон, не то что в кабаке, а в господском доме, на вечере, князя одного убили.
     - Ты разве слышал это?
     - Слышал-с!.. Мне тутошный квартальный надзиратель все как есть рассказал.
     - Однако тот господин, который убил князя, - я его знаю: он из нашей губернии, - некто Лябьев, в тюрьме теперь сидит.
     - Вольно ж ему было вовремя не позамаслить полиции... Вон хозяина, у кого это произошло, небось, не посадили.
     - Да того за что же сажать?
     - За то, что-с, как рассказывал мне квартальный, у них дело происходило так: князь проигрался оченно сильно, они ему и говорят: "Заплати деньги!" - "Денег, говорит, у меня нет!" - "Как, говорит, нет?" - Хозяин уж это, значит, вступился и, сцапав гостя за шиворот, стал его душить... Почесть что насмерть! Тот однакоче от него выцарапался да и закричал: "Вы мошенники, вы меня обыграли наверняка!". Тогда вот уж этот-то барин - как его? Лябьев, что ли? - и пустил в него подсвечником.
     - Вздор это! - отвергнул настойчиво Тулузов. - Князя бил и убил один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник... Впрочем, черт с ними! Мы должны думать о наших делах... Ты говоришь, что если бы что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало... Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого... Надобно, чтобы у нас были заранее готовые люди, которые бы показали все, что мы им скажем. Полагаю, что таких людей у тебя еще нет под рукой?
     - Никак нет! - отвечал Савелий Власьев.
     - Но приискать ты их можешь?
     Савелий Власьев несколько мгновений соображал.
     - Приискать, отчего же не приискать? Только осмелюсь вам доложить, как же мы их будем держать? На жалованьи? - произнес Савелий Власьев, кажется, находивший такую меру совершенно излишнею.
     - На жалованьи, конечно, и пусть в кабаках даром пьют, сколько им угодно... Главное, не медли и на днях же приищи их!
     - Слушаю-с! - отвечал покорно Савелий Власьев.
     Он видел барина в таком беспокойном состоянии только один раз, когда тот распоряжался рассылкой целовальников для закупки хлеба, и потому употребил все старание, чтобы как можно скорее исполнить данное ему поручение. Однако прошло дня четыре, в продолжение которых Тулузов вымещал свое нетерпение и гнев на всем и на всех: он выпорол на конюшне повара за то, что тот напился пьян, сослал совсем в деревню своего камердинера с предписанием употребить его на самые черные работы; камердинера этого он застал на поцелуе с одной из горничных, которая чуть ли не была в близких отношениях к самому Василию Иванычу.
     Савелий Власьев наконец предстал перед светлые очи своего господина и донес, что им отысканы нужные люди.
     - Кто именно? - спросил в одно и то же время с радостью и величавым выражением в лице Тулузов.
     - Да двое из них чиновники, а один отставной поручик артиллерии.
     - Что они, молодые или старые?
     - Какое молодые?.. Старые... Разве человек в силах и годный на что-нибудь пошел бы на то?
     - Это и хорошо!.. Но теперь о тебе собственно, - начал Тулузов, и голос его принял явно уже оттенок строгости, - ты мне всем обязан: я тебя спас от Сибири; я возвел тебя в главноуправляющие по откупу, но если ты мне будешь служить не с усердием, то я с тобой строго распоряжусь и сошлю тебя туда, куда ворон костей не занашивал.
     - Разве я того не понимаю-с? - произнес с чувством Савелий Власьев. - Я готов служить вам, сколько сумею.
     - Дело мое, о котором я буду теперь с тобой говорить, - продолжал, уже не сидя величественно в кресле, а ходя беспокойными шагами по кабинету, Тулузов, - состоит в следующем глупом казусе: в молодости моей я имел неосторожность потерять мой паспорт... Я так испугался, оставшись без вида, что сунулся к тому, к другому моему знакомому, которые и приладили мне купить чужой паспорт на имя какого-то Тулузова... Я записался по этому виду, давал расписки, векселя, клал деньги в приказ под этим именем, тогда как моя фамилия вовсе не Тулузов, но повернуться назад было нельзя... За это сослали бы меня понимаешь?
     - Поди ты, какое дело! - сказал с участием Савелий Власьев.
     - Но казус-то разыгрался еще сквернее! - подхватил Тулузов. - На днях на меня сделан донос, что человек, по паспорту которого я существую на белом свете, убит кем-то на дороге.
     - Господи помилуй! - проговорил уже с некоторым страхом Савелий Власьев.
     - Удивительное, я тебе говорю, стечение обстоятельств!.. Объявить мне теперь, что я не Тулузов, было бы совершенным сумасшествием, потому что, рассуди сам, под этим именем я сделался дворянином, получил генеральский чин... Значит, все это должны будут с меня снять.
     - Но за что же это, помилуйте?! - возразил с участием Савелий Власьев.
     - Закон у нас не милует никого, и, чтобы избежать его, мне надобно во что бы то ни стало доказать, что я Тулузов, не убитый, конечно, но другой, и это можно сделать только, если я представлю свидетелей, которые под присягой покажут, что они в том городе, который я им скажу, знали моего отца, мать и даже меня в молодости... Согласны будут показать это приисканные тобою лица?
     - Как бы, кажется, не согласиться! Это не весть что такое! - произнес с некоторым раздумьем Савелий Власьев. - Только сумеют ли они, ваше превосходительство, - вот что опасно... Не соврали бы чего и пустяков каких-нибудь не наговорили.
     - Это можно устранить: я тебе надиктую, что они должны будут говорить, а ты им это вдолби, и пусть они стоят на одном, что знали отца моего и мать.
     - Понимаю-с! - проговорил Савелий Власьев. - Но тут еще другое есть, - присовокупил он, усмехнувшись, - больно они мерзко одеты, все в лохмотьях!
     - В таком случае, купи им новое платье и скажи им, чтобы они являлись в нем, когда их потребуют по какому бы то ни было нашему делу.
     - Сказать им это следует, только послушаются ли они?.. Пожалуй, того и гляди, что пропьют с себя все, окаянные! - возразил Савелий Власьев.
     - А если пропьют, другое им сделаешь!.. Стоит ли об этом говорить?
     - Слушаю-с, - сказал на это Савелий Власьев и хотел было уже раскланяться с барином, но тот ему присовокупил:
     - Если ты мне все это дело устроишь, я тебе две тысячи дам в награду.
     - Благодарю-с на том! - отозвался несколько глухим голосом Савелий Власьев и ушел.
     Нет никакого сомнения, что сей умный мужик, видавший на своем веку многое, понял всю суть дела и вывел такого рода заключение, что барин у него теперь совсем в лапах, и что сколько бы он потом ни стал воровать по откупу, все ему будет прощаться.
     Не ограничиваясь всеми вышесказанными мерами, Тулузов на другой день поутру поехал для предварительных совещаний в частный дом к приставу. Предприняв этот визит, Василий Иваныч облекся в форменный вицмундир и в свой владимирский крест. Частный пристав, толстый и по виду очень шустрый человек, знал, разумеется, Тулузова в лицо, и, когда тот вошел, он догадался, зачем собственно этот господин прибыл, но все-таки принял сего просителя с полным уважением и предложил ему стул около служебного стола своего, покрытого измаранным красным сукном, и вообще в камере все выглядывало как-то грязновато: стоявшее на столе зерцало было без всяких следов позолоты; лежавшие на окнах законы не имели надлежащих переплетов; стены все являлись заплеванными; даже от самого вицмундира частного пристава сильно пахнуло скипидаром, посредством которого сей мундир каждодневно обновлялся несколько.
     - Я получил от вас бумагу, - начал Тулузов с обычным ему последнее время важным видом, - в которой вы требуете от меня объяснений по поводу доноса, сделанного на меня одним негодяем.
     - Да, что делать?.. Извините! - отвечал частный пристав, пожимая плечами. - Служба то повелевает, а еще более того наша Управа благочиния, которая заставляет нас по необходимости делать неприятности обывателям.
     - Кто ж этого не понимает?.. И я приехал не претензии вам изъявлять, а посоветоваться с вами, как с человеком опытным в подобных делах.
     - Благодарю вас за доверие и сочту себя обязанным быть к вашим услугам.
     - Услуга ваша будет для меня состоять в том, чтобы вы научили меня, в каком духе дать вам объяснение.
     - То есть, я полагаю, - произнес решительным тоном частный пристав, - что вам лучше всего отвергнуть донос во всех пунктах и учинить во всем полное запирательство.
     - Да мне запираться-то не в чем, понимаете? - возразил с некоторым негодованием и презрительно рассмеявшись Тулузов.
     - Знаю-с это, - извините, что не так выразился!.. Отвергнуть весь донос, - повторил частный пристав.
     - Мало, что отвергнуть, - продолжал Тулузов, - но доказать даже противное.
     - А это еще лучше, если вы можете! - подхватил частный пристав.
     - Могу-с! - отвечал с окончательною уже величавостью Василий Иваныч. - Я представлю вам свидетелей, которые знали меня в детстве, знали отца моего, Тулузова.
     - И превосходно, отлично! - воскликнул частный пристав. - Тогда этот донос разлетится в пух и прах!
     - Но вы, конечно, указанных мною свидетелей вызовете в часть и спросите? - допытывался Тулузов.
     - Непременно-с! - проговорил частный пристав.
     - И я просил бы вас, Иринарх Максимыч, - назвал Тулузов уже по имени частного пристава, - позволить мне быть при этом допросе.
     По лицу частного пристава пробежал как бы маленький конфуз.
     - По закону этого, ваше превосходительство, нельзя, - сказал он, - но, желая вам угодить, я готов это исполнить... Наша проклятая служба такова: если где не довернулся, начальство бьет, а довернулся, господа московские жители обижаются.
     - Ну, это дураки какие-нибудь! - произнес, вставая, Тулузов. - Я не замедлю вам представить объяснение.
     - Бога ради; мы уже подтверждение по этому делу получили! - воскликнул жалобным тоном частный пристав.
     - Не замедлю-с, - повторил Тулузов и действительно не замедлил: через два же дня он лично привез объяснение частному приставу, а вместе с этим Савелий Власьев привел и приисканных им трех свидетелей, которые действительно оказались все людьми пожилыми и по платью своему имели довольно приличный вид, но физиономии у всех были весьма странные: старейший из них, видимо, бывший чиновник, так как на груди его красовалась пряжка за тридцатипятилетнюю беспорочную службу, отличался необыкновенно загорелым, сморщенным и лупившимся лицом; происходило это, вероятно, оттого, что он целые дни стоял у Иверских ворот в ожидании клиентов, с которыми и проделывал маленькие делишки; другой, более молодой и, вероятно, очень опытный в даче всякого рода свидетельских показаний, держал себя с некоторым апломбом; но жалчее обоих своих товарищей был по своей наружности отставной поручик. Он являл собою как бы ходячую водянку, которая, кажется, каждую минуту была готова брызнуть из-под его кожи; ради сокрытия того, что глаза поручика еще с раннего утра были налиты водкой, Савелий Власьев надел на него очки. Когда все сии свидетели поставлены были на должные им места, в камеру вошел заштатный священник и отобрал от свидетелей клятвенное обещание, внушительно прочитав им слова, что они ни ради дружбы, ни свойства, ни ради каких-либо выгод не будут утаивать и покажут сущую о всем правду. Во время отобрания присяги как сами свидетели, так равно и частный пристав вместе с Тулузовым и Савелием Власьевым имели, как водится, несколько печальные лица. Опрос потом начался с отставного поручика.
     - Вы знали родителя господина Тулузова? - спросил его частный пристав.
     - Знал! - нетвердо выговорил поручик. - У нас в бригаде был тоже Тулузов...
     - Это к делу нейдет! - остановил его частный пристав.
     - Пожалуй, что и нейдет!.. Позвольте мне сесть: у меня ноги болят!..
     - Сделайте милость! - разрешил ему пристав.
     Савелий Власьев поспешил пододвинуть поручику стул, на который тот и опустился.
     - Я раненый... и ниоткуда никакого вспомоществования не имею... - бормотал, пожимая плечами, поручик.
     - Но подтверждаете ли вы, что знали отца господина Тулузова? - повторил ему пристав.
     - Утверждаю! - воскликнул громко, как бы воспрянув на мгновение, поручик.
     - Тогда подпишитесь вот к этой бумаге! - сказал ему ласковым голосом пристав.
     Поручик встал на ноги и долго-долго смотрел на бумагу, но вряд ли что-нибудь прочел в ней, и затем кривым почерком подмахнул: такой-то.
     - Могу я теперь уйти? - спросил он.
     - Можете, - разрешил ему частный.
     Поручик пошел шатающейся походкой, бормоча:
     - За неволю пьешь, когда никакого нет состояния, а я раненый, - служить не могу...
     Тулузов за приведение такого пьяного свидетеля бросил сердитый взгляд на Савелия Власьева и обратился потом к частному приставу, показывая глазами на ушедшего поручика:
     - А ведь часто бывал в доме моего покойного отца... Я его очень хорошо помню, был весьма приличный молодой человек.
     - Что делать? Жизнь! - отвечал на это философским тоном частный и стал спрашивать старичка-чиновника:
     - Знали вы родителя господина Тулузова?
     - Знал! - отвечал плаксивым тоном старичок.
     - А самого господина Тулузова, который сидит вот здесь, вы видали в доме его отца?
     - Видал, батюшка!.. Вот уж я одной ногой в могиле стою, а не потаю: видал!
     Тулузов при этом поспешно сказал приставу:
     - Это показание вы запишите в подлинных выражениях господина Пупкина!
     - Без сомнения! - подхватил тот и, повернувшись затем к старичку-чиновнику, проговорил: - Подпишитесь!
     Старичок не стал даже и читать отобранного от него показания, но зато очень четким старческим почерком начертал: "Провинциальный секретарь и кавалер Антон Пупкин".
     Чиновник, опытный в даче свидетельских показаний, сделал, как и следовало ожидать, более точное и подробное показание, чем его предшественники. Он утвердительно говорил, что очень хорошо знал самого господина Тулузова и его родителей, бывая в том городе, где они проживали, и что потом встречался с господином Тулузовым неоднократно в Москве, как с своим старым и добрым знакомым. Желтоватое лицо Савелия Власьева при этом блистало удовольствием. Чело Тулузова также сделалось менее пасмурно. И когда, после такого допроса, все призванные к делу лица, со включением Савелия, ушли из камеры, то пристав и Тулузов смотрели друг на друга как бы с некоторою нежностью.
     - А вот вам и еще пакетик! - проговорил Василий Иваныч, подавая частному довольно туго наполненный пакет.
     - Это очень приятно! - ответил тот, на ощупь узнав, сколько таилось в пакете.
     Совершив это, Тулузов спросил уже снова с насупленным несколько лицом:
     - А Управа благочиния этими показаниями удовлетворится?
     - Полагаю, что не придерется! - отвечал с не совсем полною уверенностью частный пристав. - Но для большей безопасности похлопочите лучше и там!
     - У самого председателя? - сказал Тулузов.
     - Нет-с! Тот, знаете, человек военный, мало в дела входит... Надобно задобрить советника, в отделение которого поступят ваши бумаги.
     - А тот какого сорта человек? - спросил Тулузов.
     - Тот родом французишка какой-то!.. Сначала был учителем, а теперь вот на эту должность пробрался... Больше всего покушать любит на чужой счет!.. Вы позовите его в Московский и угостите обедцем, он навек вашим другом станет и хоть каждый день будет ходить к вам обедать.
     - О, черт бы его драл!.. Но все-таки благодарю вас за совет, - произнес Тулузов и при этом пожал руку частному приставу.
     В описываемое мною время Московский трактир после трех часов пополудни решительно представлял как бы продолжение заседаний ближайших присутственных мест. За отдельными столиками обыкновенно сидели, кушали и пили разные, до шестого класса включительно, служебные лица вместе с своими просителями, кои угощали их обильно и радушно. Однажды за таковым столиком Тулузов чествовал нужного ему члена Управы. Член этот действительно был родом французик, значительно пожилой, но при этом вертлявый, в завитом парике, слегка набеленный, подрумяненный, с большим ртом, с визгливым голосом и с какой-то несносной для всех энергией, по милости которой, а также и манерами своими, он весьма напоминал скорпиона, потому что, когда к кому пристанет, так тот от него не скоро отцепится. Тулузов прежде всего старался его накормить всевозможными яствами и накатить вином. На все это член управы шел довольно податливо. К концу обеда Василий Иваныч нашел возможным приступить к необходимому для него объяснению.
     - У вас скоро будет в рассмотрении мое дело, - сказал он.
     - Знаю-с, - взвизгнул член Управы.
     - И как же вы на него взглянете? - спросил, напротив, почти октавой Тулузов.
     - Этого я не знаю-с, ибо самого дела не помню!
     - Дело, в сущности, пустячное!.. Я, по моим отношениям к генерал-губернатору, мог бы совершенно затушить его...
     Тут уж член Управы обиделся.
     - Нет-с, у нас генерал-губернатор не такой, чтобы тушить дела... Вы сильно ошибаетесь! - завизжал он.
     - Да я и сам не хочу тушить, а желаю, напротив, чтобы оно всплыло совершенно, - возразил Тулузов.
     - И всплывет-с, не беспокойтесь! Кроме того-с, в общественных местах не должно говорить о делах, а вот лучше, - визжал член, проворно хватая со стоявшей на столе вазы фрукты и конфеты и рассовывая их по своим карманам, - лучше теперь прокатимся и заедем к одной моей знакомой даме на Сретенке и у ней переговорим обо всем.
     - С великим удовольствием! - отозвался на первых порах в самом деле с удовольствием Тулузов, и затем оба они, взяв лихача-извозчика, полетели на Сретенку.
     Тулузов потом возвратился домой в два часа ночи и заметно был в сильно гневном состоянии. Он тотчас же велел позвать к себе Савелия Власьева. Тот оказался дома и явился к барину.
     - Сколько тебе стоили эти дурацкие свидетели? - спросил Тулузов.
     - У меня счет написан-с! - отвечал Савелий Власьев и подал довольно длинное исчисление, просмотрев которое Тулузов еще более нахмурился.
     - Порядочно израсходовал! - произнес он.
     - Меньше никто не брал-с! - отвечал твердым голосом Савелий Власьев.
     - Но всего важнее то, что они все болтали какой-то вздор, вовсе не то, что я тебе говорил.
     - Разве можно было вдолбить этим дуракам?
     - Да тебе бы следовало приискать мне не глупых, а умных. Теперь, пожалуй, затормозят в Управе. Я сегодня целый день провел с одним тамошним гусем. Это такая каналья, каких мир еще не производил.
     - Что ж он, очень много заломил?
     - И много и нахально! - продолжал Тулузов. - Мало, что сам сорвал, да еще привез меня к каким-то девицам; начал танцевать с ними; меня тоже, скотина, заставлял это делать, требуя, чтобы я угощал их и деньгами награждал...
     - Ужасно нынче эти чиновники безобразничают, - заметил Савелий Власьев.
     - Но я это им все припомню, только бы кончилось мое дело!.. Я расскажу об них все генерал-губернатору... Он мне поверит...
     - Еще бы вам-то не поверить? Славу богу, благодетель всей Москвы! - подхватил Савелий.
     - А не знаешь ли ты, барыня дома?
     - Никак нет-с!
     - Где ж она?
     - Кучер говорил, что ему приказано карету заложить в театр-с!
     - Какой теперь театр?.. В два часа ночи...
     Савелий Власьев молчал. Василий Иваныч тоже некоторое время как бы нечто соображал и затем продолжал:
     - Ты хоть и плохо, но все-таки исполнил мое поручение; можешь взять из откупной выручки тысячу рублей себе в награду. Вместе с тем я даю тебе другое, столь же важное для меня поручение. Расспроси ты кучера Екатерины Петровны, куда именно и в какие места он ездит по ночам с нею?
     - Слушаю-с! - произнес на это Савелий Власьев.
     - Но скажет ли он тебе правду? Екатерина Петровна сама его выбрала себе против воли моей. В дружбе, вероятно, с ним состоит и замасливает его.
     - Не думаю-с! - возразил Савелий Власьев. - Он тоже очень жалуется на них, иззнобила она его по экому морозу совсем. Тоже вот, как он говорил, и прочие-то кучера, что стоят у театра, боже ты мой, как бранят господ!.. Хорошо еще, у которого лошади смирные, так слезть можно и погреться у этих тамошних костров, но у Катерины Петровны пара ведь не такая; строже, пожалуй, всякой купеческой.
     - Ну, ты ему скажи, что пусть пока терпит все, и дай ему от меня десять рублей... Вели только, чтобы он тебе всякий раз говорил, куда он возит госпожу свою.
     - Ах, батюшка Василий Иваныч! - воскликнул Савелий с каким-то грустным умилением. - Мы бы рады всей душой нашей служить вам, но нам опасно тоже... Вдруг теперь Катерина Петровна, разгневавшись, потребует, чтобы вы нас сослали на поселение, как вот тогда хотела она сослать меня с женой... А за что?.. В те поры я ни в чем не был виноват...
     - Ты глуп после этого, если не понимаешь разницы! Тогда Екатерина Петровна действовала из ревности, а теперь разве она узнает о том, что вы мне говорите... Теперь какая к кому ревность?
     - Да все словно бы, когда бы мы были вольные, поспокойнее бы было. Я вот так теперь перед вами, как перед богом, говорю: не жалуйте мне ваших двух тысяч награды, а сделайте меня с отцом моим вольными хлебопашцами!
     - Теперь я этого еще не могу сделать, но со временем, и даже скоро, я это устрою, а теперь я тебя еще хочу немного на уздечке подержать. Понял меня?
     - Понял-с! - ответил Савелий Власьев, потупляя глаза.
     VIII
     Наступил и май, но Марфины не уезжали в деревню. Сусанна Николаевна никак не хотела до решения участи Лябьева оставить сестру, продолжавшую жить у них в доме и обыкновенно целые дни проводившую в тюрьме у мужа. Углаков по-прежнему бывал у Марфиных каждодневно и всякий раз намеревался заговорить с Сусанной Николаевной порешительнее, но у него ни разу еще не хватило на то духу: очень уж она держала себя с ним осторожно, так что ему ни на минуту не приходилось остаться с ней вдвоем, хотя частые посещения m-r Пьера вовсе, по-видимому, не были неприятны Сусанне Николаевне. Егор же Егорыч, с своей стороны, искренно привязался к молодому шалуну, который, впрочем, надобно сказать правду, последнее время сделался гораздо степеннее, и главным образом он поражал Егора Егорыча своей необыкновенною даровитостью: он прекрасно пел; очень мило рисовал карикатуры; мастерски читал, особенно комические вещи. Того, что причиною частых посещений Углакова была Сусанна Николаевна, Егор Егорыч нисколько не подозревал, как не подозревал он некогда и Ченцова в любви к Людмиле Николаевне. В начале июня Егор Егорыч был обрадован приездом в Москву Мартына Степаныча Пилецкого, которому после двухгодичных хлопот разрешили, наконец, приехать из Петербурга в Москву к обожаемой им, но - увы! - почти умирающей Екатерине Филипповне. Мартын Степаныч известил Егора Егорыча о своем приезде письмом, в котором, тысячекратно извиняясь, что не является лично, ибо не может оставить больную ни на минуту, умолял посетить его. Егор Егорыч, без сомнения, немедля поехал. Екатерина Филипповна жила в довольно глухой местности, в собственном наследственном доме, который, впрочем, она, по переезде в Москву, сломала, к великому удовольствию своих соседей, считавших прежде всего ее самое немножко за колдунью, а потом утверждавших, что в доме ее издавна обитала нечистая сила, так как в нем нередко по вечерам слышали возню и даже иногда видали как бы огонь. Вместо этого, действительно угрюмого здания Екатерина Филипповна на своем дворе, занимавшем по крайней мере десятины три пространства и усаженном красивыми, ветвистыми березками, выстроила несколько маленьких деревянных флигельков, соединившихся между собой дорожками, усыпанными песком. Все это придавало двору весьма оживленный вид и делало его как бы похожим на скит раскольничий, тем более, что во всех этих флигельках проживали какие-то все старушки, называвшие себя богаделенками Екатерины Филипповны. Сверх того, весь двор обнесен был высоким забором с единственными, всегда затворенными воротами, у калитки которых стоял привратник. Когда Егор Егорыч подъехал к дому Екатерины Филипповны, то, по просьбе этого привратника, должен был оставить экипаж на улице и пройти по двору пешком. Екатерина Филипповна жила тоже в одном из флигельков, в котором встретил Егора Егорыча почти на пороге Мартын Степаныч. В первую минуту свидания оба друга как бы не находились, о чем им заговорить, и только у обоих навернулись слезы на глазах. Мартын Степаныч начал потом первый:

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Масоны