• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Масоны

Масоны [29/50]

Скачать полное произведение

    - Знаю! - отвечал твердым голосом Феодосий Гаврилыч. - Сколько же я проиграл?
     - Тысячу рублей! - отвечал Калмык, сосчитав марки на столе.
     - Поэтому я и стоп! - повторил самодовольно Феодосий Гаврилыч. - Я веду коммерческую игру и проигрываю только то, что у меня в кармане лежит! - заключил он, обращаясь к прочим своим гостям.
     - Это правило отличное, - похвалил его Янгуржеев. - Но если ты каждый день будешь проигрывать по тысяче, это в год выйдет триста шестьдесят пять тысяч, что, по-моему, стоит всякой скороспелки, которой ты так боишься!
     - Ну, ты у меня, да и никто, я думаю, каждый день по тысяче не выиграет, - это будьте покойны! - говорил с уверенностью Феодосий Гаврилыч.
     - Да вот выиграл же я нынешней весной у тебя на мухах пятьсот рублей.
     - Что ж из того? - возразил с упорством Феодосий Гаврилыч. - Это ты не выиграл, а пари взял!
     - Мне все равно, - отвечал Калмык, - лишь бы деньги у меня в кармане очутились.
     Хотя все почти присутствующие знали этот казус, постигший Феодосия Гаврилыча, однако все складом лиц выразили желание еще раз услышать об этом событии, и первый заявил о том юный Углаков, сказав:
     - Но как же можно выиграть пари на мухах? - Гонку разве вы устраивали между ними?
     - Нет-с, не гонку, - принялся объяснять Янгуржеев, - но Феодосий Гаврилыч, как, может быть, вам небезызвестно, агроном и любит охранять не травы, нам полезные, а насекомых, кои вредны травам; это я знаю давно, и вот раз, когда на вербном воскресеньи мы купили вместе вот эти самые злополучные шарики, в которые теперь играли, Феодосий Гаврилыч приехал ко мне обедать, и вижу я, что он все ходит и посматривает на окна, где еще с осени лежало множество нападавших мух, и потом вдруг стал меня уверять, что в мае месяце мухи все оживут, а я, по простоте моей, уверяю, что нет. Ну, спор, заклад и перед тем, как рамы надобно было выставлять, Феодосий Гаврилыч приезжает ко мне, забрал всех мух с собой, - ждал, ждал, мухи не оживают; делать нечего, признался и заплатил мне по десяти рублей за штуку.
     - Да как же им и ожить, когда ты прежде того их приколол, чтобы я поспорил с тобой! - воскликнул, наконец, вспыливший Феодосий Гаврилыч.
     - Я с осени еще приколол их! - отвечал хладнокровно Калмык.
     - Ну, кому же, я вас спрашиваю, господа, придет в голову, как не дьяволу, придумать такую штуку? - отнесся опять Феодосий Гаврилыч к прочим своим гостям.
     - Однако я придумал же, хотя я не дьявол! - возразил Янгуржеев.
     - Нет, дьявол! - повторил настойчиво хозяин: проигранная им тысяча, видимо, раздражительно щекотала у него внутри. - А сегодня меня обыграть разве ты тоже не придумал? - присовокупил он.
     - Конечно, придумал! - отвечал, нисколько не стесняясь, Калмык. - Вольно тебе играть со мной; я этим шариком еще когда гардемарином был, всех кадет обыгрывал, - меня за это чуть из корпуса не выгнали!
     - Понимаю теперь, понимаю! - говорил Феодосий Гаврилыч, глубокомысленно качая головой.
     - Однако соловья баснями не кормят, - ты помнишь, я думаю, стих Грибоедова: "Княгиня, карточный должок!"
     - Очень хорошо помню, и вот этот долг! - сказал Феодосий Гаврилыч и, вынув из бокового кармана своего чепана заранее приготовленную тысячу, подал ее Янгуржееву, который после того, поклонившись всем общим поклоном и проговорив на французском языке вроде того, что он желает всем счастья в любви и картах, пошел из комнаты.
     Его поспешил нагнать на лестнице князь Индобский и, почти униженно отрекомендовавшись, начал просить позволения явиться к нему. Янгуржеев выслушал его с холодным полувниманием, как слушают обыкновенно министры своих просителей, и, ничего в ответ определенного ему не сказав, стал спускаться с лестницы, а экс-предводитель возвратился на антресоли. В конце лестницы Янгуржеева догнал Лябьев.
     - К тебе не приезжать сегодня? - спросил он.
     - Нет, никого порядочного не будет! А что это за князь такой, который давеча подскакивал к тебе? - проговорил Янгуржеев.
     - Это наш губернский предводитель.
     - Богат?
     - Должно быть, особенно если судить по образу его жизни.
     - Жаль, я этого не предполагал, - произнес Янгуржеев, как бы что-то соображая, и, проходя затем через залу, слегка мотнул головой все еще сидевшей там Аграфене Васильевне.
     Та позеленела даже при виде его.
     - Сколько мой старый-то дурак проиграл? - спросила она Лябьева и Углакова, когда те сошли вниз.
     - Тысячу рублей всего! - отвечал ей последний. - Тетенька, не споете ли еще чего-нибудь? - прибавил он почти умоляющим голосом.
     - Нет, - отвечала Аграфена Васильевна, отрицательно мотнув головой, - очень я зла на этого Калмыка, так бы, кажись, и вцепилась ему в волосы; прошел тут мимо, еле башкой мотнул мне... Я когда-нибудь, матерь божия, наплюю ему в глаза; не побоюсь, что он барин; он хуже всякого нашего брата цыгана, которые вон на Живодерке лошадьми господ обманывают!
     Видя, что тетенька была в очень дурном расположении духа, молодые люди стали с ней прощаться, то есть целоваться в губы, причем она, перекрестив Лябьева, сказала:
     - Ну, да благословит тебя бог, мой соловушко!
     - Благословите и меня, тетенька! - просил Углаков.
     - Ты-то еще что?.. Чертеночек только! Хоть тоже, храни и тебя спаситель!
     Все эти слова Аграфена Васильевна произнесла с некоторой торжественностью, как будто бы, по обычаю своих соплеменниц, она что-то такое прорекала обоим гостям своим.
     Когда Лябьев и Углаков уселись в сани, то первый сказал:
     - Хочешь у меня отобедать?
     - А что у тебя такое сегодня? - спросил с любопытством последний.
     - Ничего особенного!.. У нас обедает Марфина!
     - Марфина у вас обедает?.. - повторил уже с разгоревшимися глазами Углаков. - В таком случае я очень рад!
     - Вот видишь, как я угадал твое желание! - произнес опять-таки с своей горькой улыбкой Лябьев, хотя, правду говоря, он пригласил Углакова вовсе не для удовольствия того, но дабы на первых порах спрятаться, так сказать, за него от откровенных объяснений с женой касательно не дома проведенной ночи; хотя Муза при такого рода объяснениях всегда была очень кротка, но эта-то покорность жены еще более терзала Лябьева, чем терзал бы его гнев ее. - И приволокнись, если хочешь, за Марфиной, освежи немного ее богомольную душу! - продолжал он, как бы желая, чтобы весь мир сбился с панталыку.
     II
     Квартира Лябьевых в сравнении с логовищем Феодосия Гаврилыча представляла верх изящества и вкуса, и все в ней как-то весело смотрело: натертый воском паркет блестел; в окна через чистые стекла ярко светило солнце и играло на листьях тропических растений, которыми уставлена была гостиная; на подзеркальниках простеночных зеркал виднелись серебряные канделябры со множеством восковых свечей; на мраморной тумбе перед средним окном стояли дорогие бронзовые часы; на столах, покрытых пестрыми синелевыми салфетками, красовались фарфоровые с прекрасной живописью лампы; мебель была обита в гостиной шелковой материей, а в наугольной - дорогим английским ситцем; даже лакеи, проходившие по комнатам, имели какой-то довольный и нарядный вид: они очень много выручали от карт, которые по нескольку раз в неделю устраивались у Лябьева.
     В то утро, которое я перед сим описывал, в наугольной на диване перед столиком из черного дерева с золотой инкрустацией сидели Муза Николаевна и Сусанна Николаевна. Последняя только что приехала к сестре и не успела еще снять шляпки из темного крепа, убранной ветками акации и наклоненной несколько на глаза; платье на Сусанне Николаевне было бархатное с разрезными рукавами. По приезде в Москву Егор Егорыч настоял, чтобы она сделала себе весь туалет заново, доказывая, что молодые женщины должны любить наряды, так как этого требует в каждом человеке чувство изящного. Говоря это, Егор Егорыч не договаривал всего. Ему самому было очень приятно, когда, например, Сусанна Николаевна пришла к нему показаться в настоящем своем костюме, в котором она была действительно очень красива: ее идеальное лицо с течением лет заметно оземнилось; прежняя девичья и довольно плоская грудь Сусанны Николаевны развилась и пополнела, но стройность стана при этом нисколько не утратилась; бледные и суховатые губы ее стали более розовыми и сочными. Изменилась, в свою очередь, и Муза Николаевна, но только в противную сторону, так что, несмотря на щеголеватое домашнее платье, она казалась по крайней мере лет на пять старше Сусанны Николаевны, и главным образом у нее подурнел цвет лица, который сделался как бы у англичанки, пьющей портер: красный и с небольшими угрями; веки у Музы Николаевны были тоже такие, словно бы она недавно плакала, и одни только ее прекрасные рыжовские глаза говорили, что это была все та же музыкантша-поэтесса.
     - Отчего же Егор Егорыч не приехал к нам обедать? Как ему не грех? - говорила Муза Николаевна.
     - Он прихворнул сегодня, и очень даже, - отвечала Сусанна Николаевна.
     - Чем? - спросила Муза Николаевна.
     - Да как тебе сказать?.. После смерти Валерьяна с ним часто случаются разные припадки, а сегодня даже я хотела не ехать к тебе и остаться с ним; но к нему приехал его друг Углаков, и Егор Егорыч сам уж насильно меня услал.
     С этими словами Сусанна Николаевна встала и сняла свою шляпку, причем оказалось, что бывшая тогда в моде прическа, закрывавшая волосами уши и с виднеющимися сзади небольшими локончиками, очень к ней шла.
     - Ну, а ты как? Здорова? - продолжала она, снова садясь около сестры и ласково беря ее за руку.
     - Ты взгляни на меня! Разве можно с таким цветом лица быть здоровою?! - отвечала, грустно усмехнувшись, Муза Николаевна.
     - Отчего же это и когда с тобой случилось?
     - После первых же моих неблагополучных родов.
     - Но ты и потом еще неблагополучно родила?
     - И потом.
     - А это отчего же? Как объясняют доктора?
     - Они говорят, что это происходит от моих душевных волнений.
     - А душевные-то волнения отчего же, Муза?
     - От разных причин.
     - Но есть же между ними какая-нибудь главная?
     - Главная, что я до безумия люблю мужа.
     - А он разве тебя не любит?
     - Ах, нет, он меня любит, но любит и карты, а ты представить себе не можешь, какая это пагубная страсть в мужчинах к картам! Они забывают все: себя, семью, знакомятся с такими людьми, которых в дом пустить страшно. Первый год моего замужества, когда мы переехали в Москву и когда у нас бывали только музыканты и певцы, я была совершенно счастлива и покойна; но потом год от году все пошло хуже и хуже.
     - И неужели, Муза, ты не могла отвлечь своим влиянием Аркадия Михайлыча от подобного общества?
     - Может, вначале я успела бы это сделать, но ты знаешь, какая я была молодая и неопытная; теперь же и думать нечего: он совершенно в их руках. Последнее время у него появился еще новый знакомый, Янгуржеев, который, по-моему, просто злодей: он убивает молодых людей на дуэлях, обыгрывает всех почти наверное...
     - Но неужели Аркадий Михайлыч может быть дружен с таким господином? - заметила Сусанна Николаевна.
     - Мало, что дружен, но в каком-то подчинении у него находится! - отвечала Муза Николаевна.
     - И у вас он бывает?
     - Очень часто, и надобно сказать - очарователен в обращении: умен, остер, любезен, вежлив... Муж справедливо говорит, что Янгуржеев может быть и во дворце и в кабаке, и везде будет вровень с обществом.
     - Но скажи, - это, впрочем, поручил мне спросить тебя по секрету Егор Егорыч, - не проигрывается ли очень сильно Аркадий Михайлыч?
     - Вероятно, проигрывается, и сильно даже! - продолжала Муза Николаевна. - По крайней мере, когда последний ребенок мой помер, я сижу и плачу, а Аркадий в утешение мне говорит: "Не плачь, Муза, это хорошо, что у нас дети не живут, а то, пожалуй, будет не на что ни вырастить, ни воспитать их".
     - И как же тебе не совестно, Муза, не писать мне об этом ни строчки! Я нисколько даже и не подозревала, что найду тебя такою, какою нашла!
     - Ах, Сусанна, ты после этого не знаешь, что значит быть несчастною в замужестве! Говорить об этом кому бы то ни было бесполезно и совестно... Кроме того, я хорошо знаю, что Лябьев, несмотря на все пороки свои, любит меня и мучается ужасно, что заставляет меня страдать; но если еще он узнает, что я жалуюсь на него, он убьет себя.
     Так ворковали, как бы две кроткие голубки, между собою сестры; но беседа их прервана была, наконец, приездом хозяина и Углакова.
     Лябьев конфузливо, но прежде всего поцеловал руку у жены. Та потупила глаза, чтобы он не заметил печали в ее взоре. Затем Лябьев сначала пожал, а потом тоже поцеловал руку и Сусанны Николаевны, а вместе с тем поспешил ей представить Углакова.
     - Мой друг, Петр Александрыч Углаков! - проговорил он.
     Молодой гвардеец, вовсе, кажется бы, от природы не застенчивый, молча раскланялся перед Марфиной и проговорил только:
     - Мы несколько знакомы.
     - Да, - протянула Сусанна Николаевна, - ваш батюшка теперь даже сидит у моего мужа.
     - Ах, папа у вас! Он давнишний приятель Егора Егорыча... Еще после двенадцатого года они вместе в Париже волочились за француженками.
     - Может быть, ваш отец волочился, но Егор Егорыч - не думаю, - возразила было Сусанна Николаевна.
     - Вы извольте думать или нет, это как вам угодно, но отец мне все рассказывал; я даже знаю, о чем они теперь беседуют.
     - О француженках тоже? - спросила уж Муза Николаевна.
     - Нет-с, не о француженках, но отец непременно жалуется на меня Егору Егорычу... Так это? - обратился Углаков к Сусанне Николаевне.
     Та слегка усмехнулась.
     - Почти что так, - проговорила она.
     - Он говорит, что я лениво занимаюсь службой?
     - Говорит, и его больше всего беспокоит, что вы дурно держите себя против великого князя Михаила Павловича, который вас любит, а вы ему штучки устраиваете.
     Странное дело. Сусанна Николаевна, обыкновенно застенчивая до сих пор в разговорах со всеми мужчинами, с Углаковым говорила как бы с очень близким ей родным и говорила даже несколько поучительным тоном.
     - В таком случае, mesdames, - сказал между тем Углаков, садясь с серьезнейшей миной перед дамами и облокачиваясь на черного дерева столик, - рассудите вы, бога ради, меня с великим князем: иду я прошлой осенью по Невскому в калошах, и иду нарочно в тот именно час, когда знаю, что великого князя непременно встречу... Он меня действительно нагоняет, оглядел меня и тут же говорит: "Углаков, встань ко мне на запятки, я свезу тебя на гауптвахту!" Я, конечно, встал; но не дурак же я набитый, - я калоши мои преспокойно сбросил. Великий князь привез меня на гауптвахту, сам повел к караульному офицеру. "Возьми, говорит, Углакова на гауптвахту, - он в калошах!" Тогда я протестовал. "Ваше высочество, говорю, я без калош!" Он взглянул мне на ноги. "Ну, все равно, говорит, вперед тебе это зачтется". И скажите, кто тут был прав: я или великий князь?
     - Конечно, вы! - подтвердили обе дамы.
     - И я полагаю, что если вы все так будете судить себя, так всегда и во всем останетесь правы, - присовокупила к этому Сусанна Николаевна.
     - А вы находите меня таким чурбаном, что я не понимаю, что делаю? - спросил Углаков.
     - Напротив, я нахожу, что вы очень много понимаете, - особенно для ваших лет.
     - Стало быть, вы думаете, что я очень молод?
     - Думаю.
     - Но сколько же мне, по-вашему, лет?
     - Лет девятнадцать, - определила Сусанна Николаевна.
     - О, как вы намного ошиблись! Мне двадцать первый год.
     - Нет, вы прибавляете, - возразила ему на это Сусанна Николаевна.
     В ответ на такое недоверие Углаков пожал только плечами: ему уж, кажется, было и досадно, что Сусанна Николаевна видит в нем такого еще мальчика.
     - А как ты с великим князем в маскараде встретился? - стал его подзадоривать Лябьев.
     - Да что ж в маскараде? Я опять тут тоже прав... Великий князь встретил меня и говорит: "Ты, Углаков, службой совсем не занимаешься! Я тебя всюду встречаю!" Что ж я мог ему на это сказать?.. Я говорю: "Мне тоже, ваше высочество, удивительно, что я всюду с вами встречаюсь!"
     Обе дамы засмеялись.
     - И что ж вам за это было? - спросила Лябьева.
     - За это ничего!.. Это каламбур, а каламбуры великий князь сам отличные говорит... Каратыгин Петр{442} не то еще сказал даже государю... Раз Николай Павлович и Михаил Павлович пришли в театре на сцену... Великий князь что-то такое сострил. Тогда государь обращается к Каратыгину и говорит: "Брат у тебя хлеб отбивает!" - "Ничего, ваше величество, - ответил Каратыгин, - лишь бы только мне соль оставил!"
     - Это недурно! - подхватил Лябьев.
     - Да, - согласились и дамы.
     Углаков еще хотел что-то такое рассказывать, но в это время послышались шаги.
     - Кто бы это такой мог приехать! - проговорил с досадой Лябьев и вышел прибывшему гостю навстречу.
     По гостиной шел своей барской походкою князь Индобский. На лице хозяина как бы изобразилось: "Вот кого еще черт принес!" Князь, чуть ли не подметивши неприятного впечатления, произведенного его приездом, поспешил проговорить:
     - Я до такой степени нетерпеливо желал воспользоваться вашим разрешением быть у вас...
     - Очень вам благодарен, - перебил его Лябьев, - но я извиняюсь только, что мы идем садиться обедать.
     - Неужели я так опоздал! - произнес окончательно сконфуженным тоном князь, быстро вынимая часы и смотря на них. - В самом деле, четыре часа! В таком случае, позвольте, я лучше другой раз явлюсь.
     - Как это возможно! Откушайте с нами! - остановил его Лябьев. - Не взыщите только: чем богаты, тем и рады!.. Позвольте только, я представлю вас жене моей.
     - О, благодарю вас! - воскликнул с чувством князь и, будучи представлен дамам, обратился первоначально, разумеется, к хозяйке.
     - Вас я знал еще девочкой, потом слышал вашу артистическую игру, когда вы участвовали в концерте с теперешним вашим супругом.
     Затем князь отнесся к Сусанне Николаевне:
     - Вам я еще прежде имел честь быть представлен почтенным Егором Егорычем. Как его здоровье?
     - Он нехорошо себя чувствует.
     - Ах, как это жаль! - произнес опять с чувством князь и за обедом, который вскоре последовал, сразу же, руководимый способностями амфитриона, стал как бы не гостем, а хозяином: он принимал из рук хозяйки тарелки с супом и передавал их по принадлежности; указывал дамам на куски говядины, которые следовало брать; попробовав пудинг из рыбы, окрашенной зеленоватым цветом фисташек, от восторга поцеловал у себя кончики пальцев; расхвалил до невероятности пьяные конфеты, поданные в рюмках. Все это, впрочем, нисколько не мешало, чтобы разговор шел и о более серьезных предметах.
     - Вы все время оставались у Феодосия Гаврилыча? - спросил князя хозяин.
     - Нет, я вслед же за вами уехал... Завернул только на минуточку к нашему земляку Тулузову.
     - Qui est се monsieur* Тулузов? - сказали в один голос Лябьев и Муза Николаевна.
     ______________
     * Кто это Тулузов? (франц.).
     Сусанна же Николаевна смутилась несколько и вместе с тем слегка улыбнулась презрительной улыбкой.
     - Это теперешний наш гран-сеньор, - начал объяснять князь, - ничтожный какой-то выходец... Он хотел было пролезть даже в попечители гимназии, но я все-таки, оберегая честь дворянства, подставил ему в этом случае немного ногу.
     Читатель знает, как князь подставлял Тулузову ногу.
     - А зачем он здесь живет? - поинтересовался Лябьев.
     - Затем, что участвует в здешнем откупе; кроме того, две - три соседние губернии имеет на откупу, и, кажется, в этих операциях он порядком крахнет.
     - Отчего? - спросил Лябьев.
     - Оттого, что, как вы, вероятно, это слышали, Москве и даже всей северной полосе угрожает голод. Об этом идут теперь большие толки и делаются предуготовительные распоряжения; но откупа, как известно, зависят от благосостояния простого народа. Интересно, как господа откупщики вывернутся.
     - Вывернутся, будьте покойны, да и состояние еще себе наживут! - подхватил Лябьев.
     - Может быть, - не оспаривал князь, - вообще, я вам скажу, невыносимо грустно последнее время ездить по Москве: вместо домов графа Апраксина, Чернышева, князя Потемкина, князя Петрова, Иванова, что ли, вдруг везде рисуются на воротах надписи: дом купца Котельникова, Сарафанникова, Полушубкина! Во что ж после этого обратится Москва?.. В сборище каких-то толстопузых самоварников!.. Петербург в этом случае представляет гораздо более отрадное явление.
     - А нашей губернии угрожает голод?.. У нас тоже был очень дурной урожай? - спросила Сусанна Николаевна князя.
     - По-моему, более, чем какой-либо другой! - отвечал он ей и потом стал расспрашивать Лябьева, где в Москве ведется самая большая игра: в клубах или частных домах; если в домах, то у кого именно? Лябьев отвечал ему на это довольно подробно, а Углаков между тем все время потихоньку шутил с Сусанной Николаевной, с которой он сидел рядом.
     - Не кушайте так много, - у нас голод! - шепнул он ей, когда Сусанна Николаевна взяла было, кажется, весьма небольшой кусок индейки.
     - А сами вы зачем так много кушаете? - заметила ему, в свою очередь, Сусанна Николаевна.
     - Мне надобно много кушать... По вашим словам, я еще мальчик: значит, расту; а вы уж выросли... Постойте, постойте, однако, се monsieur то же вырос, но ест, как удав, - шептал Углаков, слегка показывая глазами на князя, действительно клавшего себе в рот огромные кусищи.
     - Перестаньте! - унимала его Сусанна Николаевна.
     Но шалун не унимался.
     - Monsieur le prince*, - отнесся он к Индобскому, - когда кит поглотил Иону в свое чрево, у китов тоже, вероятно, был в это время голод?
     ______________
     * Господин князь (франц.).
     - Не знаю-с, - отвечал тот, совершенно не поняв, что хочет сказать Углаков, и снова продолжал разговор с Лябьевым.
     - Перестаньте! - повторила еще раз и даже сердитым тоном Сусанна Николаевна.
     - Ну, не буду, - произнес Углаков и в самом деле совершенно притих.
     По окончании обеда князь все-таки не уезжал. Лябьев, не зная, наконец, что делать с навязчивым и беспрерывно болтающим гостем, предложил ему сесть играть в карты. Князь принял это предложение с большим удовольствием. Стол для них приготовили в кабинете, куда они и отправились, а дамы и Углаков уселись в зале, около рояля, на клавишах которого Муза Николаевна начала перебирать.
     - Сыграй что-нибудь, Муза! - попросила Сусанна Николаевна. - Я так давно не слыхала твоей игры.
     Муза начала играть, но избранная ею пьеса оказалась такою печальной и грустною, что Сусанне Николаевне и Углакову было тяжело даже слушать эти как бы сердечные вопли бедной женщины. Муза догадалась об этом и, перестав играть, обратилась к Углакову:
     - Нет, что тут играть!.. Спойте лучше нам, Петр Александрыч!
     Тот при этом весь вспыхнул.
     - Какой же я певец! - проговорил он, потупляясь.
     - Как какой певец?.. Очень хороший! - возразила ему Муза Николаевна.
     - Какой же хороший, когда я совсем не пою! - упорствовал Углаков.
     - Что такое вы говорите! - сказала уж с удивлением Муза Николаевна. - Аркадий, подтверди, пожалуйста, поет или нет Петр Александрыч! - крикнула она мужу в кабинет.
     - Поет, - отозвался тот.
     - И хорошо поет?
     - Хорошо!
     - Это, я вижу, Петр Александрыч мне не хочет доставить удовольствия слышать его, - сказала Сусанна Николаевна.
     Углаков окончательно переконфузился.
     - Нет-с, вы ошибаетесь... Если это доставит вам удовольствие, то я готов сейчас же... - проговорил он, держа по-прежнему глаза потупленными вниз.
     При таком ответе Сусанна Николаевна, в свою очередь, сконфузилась и тоже потупилась.
     - Конечно, доставите удовольствие, пойте! - подхватила Муза Николаевна и приготовилась аккомпанировать.
     - Но что же я буду петь? - спросил ее Углаков.
     - Спойте: "Нет, доктор, нет, не приходи!"
     Углаков отрицательно потряс головой.
     - Ну, "Черный цвет"...
     Углаков и это отвергнул.
     - "Соловья"! - предложила было ему Муза Николаевна.
     - Как это возможно! - воскликнул Углаков. - Нам сейчас только Аграфена Васильевна божественно спела "Соловья"! Разве мою любимую "Le petit homme"?* - придумал он сам.
     ______________
     * Неточное название песни Беранже "Le petit homme gris" - "Подвыпивший". Перевод текста песни см. в примечании.
     - Eh bien!* - одобрила Муза Николаевна и стала аккомпанировать.
     ______________
     * Хорошо! (франц.).
     Углаков запел хоть и не совсем обработанным, но приятным тенорком:
     "Il est un petit homme,
     Tout habille de gris,
     Dans Paris;
     Joufflu comme une pomme,
     Qui, sans un sou comptant,
     Vit content,
     Et dit: Moi, je m'en...
     Et dit: Moi, je m'en...
     Ma foi, moi, je m'en ris!
     Oh qu'il est gai, qu'il est gai,
     Le petit homme gris!"{446}
     Сусанна Николаевна при этом улыбнулась. Углаков, заметив это, продолжал еще с большею резвостью:
     "A courir les fillettes,
     A boire sans compter,
     A chanter
     Il s'est couvert de dettes;
     Mais quant aux creanciers,
     Aux huissiers,
     Il dit: Moi, je m'en...
     Il dit: Moi, je m'en...
     Ma foi, et cetera, et cetera"...
     пел Углаков вместо слов и затем снова перешел к песенке:
     "Quand la goutte l'accable
     Sur un lit delabre,
     Le cure
     De la mort et du diable
     Parle a ce moribond,
     Qui repond:
     Ma foi, moi, je m'en...
     Ma foi, moi, je m'en...
     Ma foi, et cetera, et cetera"...
     Слушая эти два куплета, Сусанна Николаевна имела, или, по крайней мере, старалась иметь, совершенно серьезное выражение в лице.
     - Вы убедились, наконец, как я скверно пою! - обратился к ней Углаков.
     - Вовсе нет!.. Мне нравится ваше пение, - возразила она, - но я желала бы, чтобы вы нам спели что-нибудь русское.
     - Спойте вот это теперь! - сказала Муза Николаевна и быстро забегала своими пальчиками по фортепьяно, а также и Углаков совсем уже по-русски залился:
     Ехали бояре из Нова-города,
     Красная девица на улице была;
     Всем нашим боярам по поклону отдала,
     Одному ж боярину пониже всех,
     А за то ему пониже, что удалый молодец.
     Стал молодчик девицу спрашивати:
     - Как тебя, девушка, по имени зовут?..
     - Пощади, Углаков! - Ты в словах, а Муза в аккомпанементе бог знает как путаете!
     - Не верьте! Вы отлично это пропели! - подхватила с своей стороны Сусанна Николаевна.
     - Merci, madame! - произнес Углаков, расшаркавшись перед нею и пристукнувши при этом каблуками своих сапог, чем он, конечно, хотел дать комический оттенок своей благодарности; но тем не менее весьма заметно было, что похвала Сусанны Николаевны весьма приятна ему была.
     - Говорят, хорошо очень идет "Аскольдова могила"{448}, и Бантышев в ней отлично поет? - спросила она затем.
     - Превосходно, неподражаемо! - воскликнул Углаков. - Спел бы вам, но не решаюсь, - лучше вы его послушайте!
     И затем разговор между собеседниками перешел исключительно на театр. Углаков очень живо начал описывать актеров, рассказывал про них разные анекдоты, и в этом случае больше всех выпало на долю Максиньки, который будто бы однажды горячо спорил с купцом о том, в каких отношениях, в пьесе "Горе от ума", находится Софья Павловна с Молчалиным: в близких или идеальных. Первое утверждал купец, по грубости своих понятий; но Максинька, как человек ума возвышенного, говорил, что между ними существует совершенно чистая и неземная любовь. Слышавши этот спор их, один тогдашний остряк заметил им: "Господа, если бы у Софьи Павловны с Молчалиным и было что-нибудь, то все-таки зачем же про девушку распускать такие слухи?!" - "Благородно!" - воскликнул на это громовым голосом Максинька и ударил остряка одобрительно по плечу. Хоть подобный анекдот и был несколько скабрезен, но ужасно развеселил дам. Сусанна Николаевна вообразить себе без смеху не могла, что мог затеяться такой спор, и вообще весь этот разговор о театре ей показался чрезвычайно занимательным и новым. Несмотря на свою духовность и строгую мораль, Марфина вовсе не была сухим и черствым существом. Чуткая ко всему жизненному, она никак не могла ограничиться в своих пожеланиях одной лишь сферой масонства. Между тем пробило восемь часов. Сусанне Николаевне пора было ехать домой.
     - Нельзя ли тебе меня проводить? - сказала она сестре. - Наши лошади еще не пришли из деревни, а на извозчике я боюсь ехать.
     - Конечно, проводим, - отвечала Муза Николаевна и велела было заложить в возок лошадей; но лакей, пошедший исполнять это приказание, возвратясь невдолге, объявил, что кучер, не спавший всю прошедшую ночь, напился и лежит без чувств.
     - Как же я доберусь теперь до дому? - произнесла Сусанна Николаевна.
     - Очень просто, я велю тебе взять хорошего извозчика и пошлю с тобою человека проводить тебя, - отвечала Муза Николаевна.
     - Но зачем это, для чего? - проговорил каким-то трепетным голосом Углаков, слышавший совещание сестер. - У меня моя лошадь здесь со мною... Позвольте мне довезти вас до вашего дома... Надеюсь, что в этом ничего не будет неприличного?
     - Ей-богу, я не знаю, как это по московским обычаям принято? - спросила сестру, видимо, недоумевавшая Сусанна Николаевна.
     - По-моему, вовсе ничего нет тут неприличного... Меня из концертов часто молодые люди довозят, если Аркадий едет куда-нибудь не домой.
     - В таком случае поедемте, довезите меня! - обратилась Сусанна Николаевна к Углакову, который, придя в неописанный восторг, выскочил в одном сюртуке на мороз, чтобы велеть кучеру своему подавать лошадь.
     - Какой смешной Углаков! - проговорила Сусанна Николаевна, оставшись вдвоем с сестрою.
     - Да, но в то же время он предобрый и премилый! - определила та.
     - Это сейчас видно, что добрый, - согласилась и Сусанна Николаевна.
     Углаков возвратился и объявил, что лошадь у крыльца. Сусанна Николаевна принялась облекаться в свою модную шляпку, в свои дорогие боа и салоп.
     - А я тебя и не спросила еще, - сказала Муза Николаевна, укутывая сестру в передней, - получила ли ты письмо от мамаши из деревни?
     - Нам Сверстовы писали, что maman чувствует себя хорошо, совершенно покойна, и что отец Василий ей иногда читает из жития святых, - Прологи, знаешь, эти...
     Но Муза Николаевна совершенно не знала, что такое Прологи.
     Сестры, наконец, распрощались, и когда Сусанна Николаевна уселась с Углаковым в сани, то пристоявшийся на морозе рысак полетел стремглав. Сусанна Николаевна, очень любившая быструю езду, испытывала живое удовольствие, и выражение ее красивого лица, обрамленного пушистым боа, было веселое и спокойное; но только вдруг ее собеседник почти прошептал:
     - Сусанна Николаевна, зачем вы вышли замуж за такого старика?
     Такой вопрос совершенно поразил Сусанну Николаевну.
     - За какого же старика? - нашлась она только спросить.
     - Так неужели же ваш муж молод? - проговорил в воротник шубы Углаков.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Масоны