Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Заболоцкий Н.А. / Стихотворения

Стихотворения [4/9]

  Скачать полное произведение

    Пламя скорби свистит под ногами,
     Ворохами листвы шевеля.
     3. Последние канны
     Все то, что сияло и пело,
     В осенние скрылось леса,
     И медленно дышат на тело
     Последним теплом небеса.
     Ползут по деревьям туманы,
     Фонтаны умолкли в саду.
     Одни неподвижные канны
     Пылают у всех на виду.
     Так, вытянув крылья, орлица
     Стоит на уступе скалы,
     И в клюве ее шевелится
     Огонь, выступая из мглы.
     1955
    Некрасивая девочка
     Среди других играющих детей
     Она напоминает лягушонка.
     Заправлена в трусы худая рубашонка,
     Колечки рыжеватые кудрей
     Рассыпаны, рот длинен, зубки кривы,
     Черты лица остры и некрасивы.
     Двум мальчуганам, сверстникам ее,
     Отцы купили по велосипеду.
     Сегодня мальчики, не торопясь к обеду,
     Гоняют по двору, забывши про нее,
     Она ж за ними бегает по следу.
     Чужая радость так же, как своя,
     Томит ее и вон из сердца рвется,
     И девочка ликует и смеется,
     Охваченная счастьем бытия.
     Ни тени зависти, ни умысла худого
     Еще не знает это существо.
     Ей все на свете так безмерно ново,
     Так живо все, что для иных мертво!
     И не хочу я думать, наблюдая,
     Что будет день, когда она, рыдая,
     Увидит с ужасом, что посреди подруг
     Она всего лишь бедная дурнушка!
     Мне верить хочется, что сердце не игрушка,
     Сломать его едва ли можно вдруг!
     Мне верить хочется, что чистый этот пламень,
     Который в глубине ее горит,
     Всю боль свою один переболит
     И перетопит самый тяжкий камень!
     И пусть черты ее нехороши
     И нечем ей прельь воображенье,-
     Младенческая грация души
     Уже сквозит в любом ее движенье.
     А если это так, то что есть красота
     И почему ее обожествляют люди?
     Сосуд она, в котором пустота,
     Или огонь, мерцающий в сосуде?
     1955
     При первом наступлении зимы,
     Блуждая над просторною Невою,
     Сиянье лета сравниваем мы
     С разбросанной по берегу листвою.
     Но я любитель старых тополей,
     Которые до первой зимней вьюги
     Пытаются не сбрасывать с ветвей
     Своей сухой заржавленной кольчуги.
     Как между нами сходство описать?
     И я, подобно тополю, не молод,
     И мне бы нужно в панцире встречать
     Приход зимы, ее смертельный холод.
     1955
    Осенний клен
     (Из С. Галкина)
     Осенний мир осмысленно устроен
     И населен.
     Войди в него и будь душой спокоен,
     Как этот клен.
     И если пыль на миг тебя покроет,
     Не помертвей.
     Пусть на заре листы твои умоет
     Роса полей.
     Когда ж гроза над миром разразится
     И ураган,
     Они заставят до земли склониться
     Твой тонкий стан.
     Но даже впав в смертельную истому
     От этих мук,
     Подобно древу осени простому,
     Смолчи, мой друг.
     Не забывай, что выпрямится снова,
     Не искривлен,
     Но умудрен от разума земного,
     Осенний клен.
     1955
    Старая актриса
     В позолоченной комнате стиля ампир,
     Где шнурками затянуты кресла,
     Театральной Москвы позабытый кумир
     И владычица наша воскресла.
     В затрапезе похожа она на щегла,
     В три погибели скорчилось тело.
     А ведь, Боже, какая актриса была
     И какими умами владела!
     Что-то было нездешнее в каждой черте
     Этой женщины, юной и стройной,
     И лежал на тревожной ее красоте
     Отпечаток Италии знойной.
     Ныне домик ее превратился в музей,
     Где жива ее прежняя слава,
     Где старуха подчас удивляет друзей
     Своевольем капризного нрава.
     Орденов ей и званий немало дано,
     И она пребывает в надежде,
     Что красе ее вечно сиять суждено
     В этом доме, как некогда прежде.
     Здесь картины, портреты, альбомы, венки,
     Здесь дыхание южных растений,
     И они ее образ, годам вопреки,
     Сохранят для иных поколений.
     И не важно, не важно, что в дальнем углу,
     В полутемном и низком подвале,
     Бесприютная девочка спит на полу,
     На тряпичном своем одеяле!
     Здесь у тетки-актрисы из милости ей
     Предоставлена нынче квартира.
     Здесь она выбивает ковры у дверей,
     Пыль и плесень стирает с ампира.
     И когда ее старая тетка бранит,
     И счити прячет монеты,-
     О, с каким удивленьем ребенок глядит
     На прекрасные эти портреты!
     Разве девочка может понять до конца,
     Почему, поражая нам чувства,
     Поднимает над миром такие сердца
     Неразумная сила искусства!
     1956
    О красоте человеческих лиц
     Есть лица, подобные пышным порталам,
     Где всюду великое чудится в малом.
     Есть лица - подобия жалких лачуг,
     Где варится печень и мокнет сычуг.
     Иные холодные, мертвые лица
     Закрыты решетками, словно темница.
     Другие - как башни, в которых давно
     Никто не живет и не смотрит в окно.
     Но малую хижинку знал я когда-то,
     Была неказиста она, небогата,
     Зато из окошка ее на меня
     Струилось дыханье весеннего дня.
     Поистине мир и велик и чудесен!
     Есть лица - подобья ликующих песен.
     Из этих, как солнце, сияющих нот
     Составлена песня небесных высот.
     1955
     Где-то в поле возле Магадана,
     Посреди опасностей и бед,
     В испареньях мерзлого тумана
     Шли они за розвальнями вслед.
     От солдат, от их луженых глоток,
     От бандитов шайки воровской
     Здесь спасали только околодок
     Да наряды в город за мукой.
     Вот они и шли в своих бушлатах -
     Два несчастных русских старика,
     Вспоминая о родимых хатах
     И томясь о них издалека.
     Вся душа у них перегорела
     Вдалеке от близких и родных,
     И усталость, сгорбившая тело,
     В эту ночь снедала души их,
     Жизнь над ними в образах природы
     Чередою двигалась своей.
     Только звезды, символы свободы,
     Не смотрели больше на людей.
     Дивная мистерия вселенной
     Шла в театре северных светил,
     Но огонь ее проникновенный
     До людей уже не доходил.
     Вкруг людей посвистывала вьюга,
     Заметая мерзлые пеньки.
     И на них, не глядя друг на друга,
     Замерзая, сели старики.
     Стали кони, кончилась работа,
     Смертные доделались дела...
     Обняла их сладкая дремота,
     В дальний край, рыдая, повела.
     Не нагонит больше их охрана,
     Не настигнет лагерный конвой,
     Лишь одни созвездья Магадана
     Засверкают, став над головой.
     1956
    Поэма весны
     Ты и скрипку с собой принесла,
     И заставила петь на свирели,
     И, схватив за плечо, повела
     Сквозь поля, голубые в апреле.
     Пессимисту дала ты шлепка,
     Настежь окна в домах растворила,
     Подхватила в сенях старика
     И плясать по дороге пустила.
     Ошалев от твоей красоты,
     Скряга вытащил пук ассигнаций,
     И они превратились в листы
     Засиявших на солнце акаций.
     Бюрократы, чинуши, попы,
     Столяры, маляры, стеклодувы,
     Как птенцы из своей скорлупы,
     Отворили на радостях клювы.
     Даже те, кто по креслам сидят,
     Погрузившись в чины и медали,
     Улыбнулись и, как говорят,
     На мгновенье счастливыми стали.
     Это ты, сумасбродка весна!
     Узнаю твои козни, плутовка!
     Уж давно мне из окон видна
     И улыбка твоя, и сноровка.
     Скачет по полю жук-менестрель,
     Реет бабочка, став на пуанты.
     Развалившись по книгам, апрель
     Нацепил васильков аксельбанты.
     Он-то знает, что поле да лес -
     Для меня ежедневная тема,
     А вессумасбродка небес,-
     И подружка моя, и поэма.
     1956
    Последняя любовь
    1. Чертополох
     Принесли букет чертополоха
     И на стол поставили, и вот
     Предо мной пожар и суматоха
     И огней багровых хоровод.
     Эти звезды с острыми концами,
     Эти брызги северной зари
     И гремят и стонут бубенцами,
     Фонарями вспыхнув изнутри.
     Это тоже образ мирозданья,
     Организм, сплетенный из лучей,
     Битвы неоконченной пыланье,
     Полыханье поднятых мечей.
     Это башня ярости и славы,
     Где к копью приставлено копье,
     Где пучки цветов, кровавоглавы,
     Прямо в сердце врезаны мое.
     Снилась мне высокая темница
     И решетка, черная, как ночь,
     За решеткой -- сказочная птица
     Та, которой некому помочь.
     Но и я живу, как видно, плохо,
     Ибо я помочь не в силах ей.
     И встает стена чертополоха
     Между мной и радостью моей.
     И простерся шип клинообразный
     В грудь мою, и уж в последний раз
     Светит мне печальный и прекрасный
     Взор ее неугасимых глаз.
     1956
    2. Морская прогулка
     На сверкающем глиссере белом
     Мы заехали в каменный грот,
     И скала опрокинутым телом
     Заслонила от нас небосвод.
     Здесь, в подземном мерцающем зале,
     Над лагуной прозрачной воды,
     Мы и сами прозрачными стали,
     Как фигурки из тонкой слюды.
     И в большой кристаллической чаше,
     С удивлением глядя на нас,
     Отраженья неясные наши
     Засияли мильонами глаз.
     Словно вырвавшись вдруг из пучины,
     Стаи девушек с рыбьим хвостом
     И подобные крабам мужчины
     Оцепили наш глиссер кругом.
     Под великой одеждою моря,
     Подражая движеньям людей,
     Целый мир ликованья и горя
     Жил диковинной жизнью своей.
     Что-то там и рвалось, и кипело,
     И сплеталось, и снова рвалось,
     И скалы опрокинутой тело П
     робивало над нами насквозь.
     Но водитель нажал на педали,
     И опять мы, как будто во сне,
     Полетели из мира печали
     На высокой и легкой волне.
     Солнце в самом зените пылало,
     Пена скал заливала корму,
     И Таврида из моря вставала,
     Приближаясь к лицу твоему.
     1956
    3. Признание
     Зацелована, околдована,
     С ветром в поле когда-то обвенчана,
     Вся ты словно в оковы закована,
     Драгоценная моя женщина!
     Не веселая, не печальная,
     Словно с темного неба сошедшая,
     Ты и песнь моя обручальная,
     И звезда моя сумасшедшая.
     Я склонюсь над твоими коленями,
     Обниму их с неистовой силою,
     И слезами и стихотвореньями
     Обожгу тебя, горькую, милую.
     Отвори мне лицо полуночное,
     Дай войти в эти очи тяжелые,
     В эти черные брови восточные,
     В эти руки твои полуголые.
     Что прибавится -- не убавится,
     Что не сбудется -- позабудется...
     Отчего же ты плачешь, красавица?
     Или это мне только чудится?
     1957
    4. Последняя любовь
     Задрожала машина и стала,
     Двое вышли в вечерний простор,
     И на руль опустился устало
     Истомленный работой шофер.
     Вдалеке через стекла кабины
     Трепетали созвездья огней.
     Пожилой пассажир у куртины
     Задержался с подругой своей.
     И водитель сквозь сонные веки
     Вдруг заметил два странных лица,
     Обращенных друг к другу навеки
     И забывших себя до конца.
     Два туманные легкие света
     Исходили из них, и вокруг
     Красота уходящего лета
     Обнимала их сотнями рук.
     Были тут огнеликие канны,
     Как стаканы с кровавым вином,
     И седых аквилегий султаны,
     И ромашки в венце золотом.
     В неизбежном предчувствии горя,
     В ожиданье осенних минут,
     Кратковременной радости море
     Окружало любовников тут.
     И они, наклоняясь друг к другу,
     Бесприютные дети ночей,
     Молча шли по цветочному кругу
     В электрическом блеске лучей.
     А машина во мраке стояла,
     И мотор трепетал тяжело,
     И шофер улыбался устало,
     Опуская в кабине стекло.
     Он-то знал, что кончается лето,
     Что подходят ненастные дни,
     Что давно уж их песенка спета, -
     То, что, к счастью, не знали они.
     1957
    5. Голос в телефоне
     Раньше был он звонкий, точно птица,
     Как родник, струился и звенел,
     Точно весь в сиянии излиться
     По стальному проводу хотел.
     А потом, как дальнее рыданье,
     Как прощанье с радостью души,
     Стал звучать он, полный покаянья,
     И пропал в неведомой глуши.
     Сгинул он в каком-то диком поле,
     Беспощадной вьюгой занесен...
     И кричит душа моя от боли,
     И молчит мой черный телефон.
     1957
    6.
     Клялась ты -- до гроба
     Быть милой моей.
     Опомнившись, оба
     Мы стали умней.
     Опомнившись, оба
     Мы поняли вдруг,
     Что счастья до гроба
     Не будет, мой друг.
     Колеблется лебедь
     На пламени вод.
     Однако к земле ведь
     И он уплывет.
     И вновь одиноко
     Заблещет вода,
     И глянет ей в око
     Ночная звезда.
     1957
     7.
     Посредине панели
     Я заметил у ног
     В лепестках акварели
     Полумертвый цветок.
     Он лежал без движенья
     В белом сумраке дня,
     Как твое отраженье
     На душе у меня.
     1957
    8. Можжевеловый куст
     Я увидел во сне можжевеловый куст.
     Я услышал вдали металлический хруст.
     Аметистовых ягод услышал я звон.
     И во сне, в тишине, мне понравился он.
     Я почуял сквозь сон легкий запах смолы.
     Отогнув невысокие эти стволы,
     Я заметил во мраке древесных ветвей
     Чуть живое подобье улыбки твоей.
     Можжевеловый куст, можжевеловый куст,
     Остывающий лепет изменчивых уст,
     Легкий лепет, едва отдающий смолой,
     Проколовший меня смертоносной иглой!
     В золотых небесах за окошком моим
     Облака проплывают одно за другим.
     Облетевший мой садик безжизнен и пуст...
     Да простит тебя бог, можжевеловый куст!
     1957
    9. Встреча
     И лицо с внимательными глазами, с
     трудом, с усилием, как открываете
     заржавевшая дверь, -- улыбнулось...
     Л. Толстой. Война и мир
     Как открывается заржавевшая дверь,
     С трудом, с усилием, -- забыв о том, что было
     Она, моя нежданная, теперь
     Свое лицо навстречу мне открыла.
     И хлынул свет -- не свет, но целый сноп
     Живых лучей, -- не сноп, но целый ворох
     Весны и радости, и, вечный мизантроп,
     Смешался я... И в наших разговорах,
     В улыбках, в восклицаньях, -- впрочем, нет,
     Не в них совсем, но где-то там, за ними,
     Теперь горел неугасимый свет,
     Овладевая мыслями моими.
     Открыв окно, мы посмотрели в сад,
     И мотыльки бесчисленные сдуру,
     Как многоцветный легкий водопад,
     К блестящему помчались абажуру.
     Один из них уселся на плечо,
     Он был прозрачен, трепетен и розов.
     Моих вопросов не было еще,
     Да и не нужно было их -- вопросов.
     1957
    10. Старость
     Простые, тихие, седые,
     Он с палкой, с зонтиком она, --
     Они на листья золотые
     Глядят, гуляя дотемна.
     Их речь уже немногословна,
     Без слов понятен каждый взгляд,
     Но души их светло и ровно
     Об очень многом говорят.
     В неясной мгле существованья
     Был неприметен их удел,
     И животворный свет страданья
     Над ними медленно горел.
     Изнемогая, как калеки,
     Под гнетом слабостей своих,
     В одно единое навеки
     Слились живые души их.
     И знанья малая частица
     Открылась им на склоне лет,
     Что счастье наше -- лишь зарница,
     Лишь отдаленный слабый свет.
     Оно так редко нам мелькает,
     Такого требует труда!
     Оно так быстро потухает
     И исчезает навсегда!
     Как ни лелей его в ладонях
     И как к груди ни прижимай, --
     Дитя зари, на светлых конях
     Оно умчится в дальний край!
     Простые, тихие, седые,
     Он с палкой, с зонтиком она,
     Они на листья золотые
     Глядят, гуляя дотемна.
     Теперь уж им, наверно, легче,
     Теперь все страшное ушло,
     И только души их, как свечи,
     Струят последнее тепло.
     1956
    Противостояние Марса
     Подобно огненному зверю,
     Глядишь на землю ты мою,
     Но я ни в чем тебе не верю
     И славословий не пою.
     Звезда зловещая! Во мраке
     Печальных лет моей страны
     Ты в небесах чертила знаки
     Страданья, крови и войны.
     Когда над крышами селений
     Ты открывала сонный глаз,
     Какая боль предположений
     Всегда охватывала нас!
     И был он в руку - сон зловещий:
     Война с ружьем наперевес
     В селеньях жгла дома и вещи
     И угоняла семьи в лес.
     Был бой и гром, и дождь и слякоть,
     Печаль скитаний и разлук,
     И уставало сердце плакать
     От нестерпимых этих мук.
     И над безжизненной пустыней
     Подняв ресницы в поздний час,
     Кровавый Марс из бездны синей
     Смотрел внимательно на нас.
     И тень сознательности злобной
     Кривила смутные черты,
     Как будто дух звероподобный
     Смотрел на землю с высоты.
     Тот дух, что выстроил каналы
     Для неизвестных нам судов
     И стекловидные вокзалы
     Средь марсианских городов.
     Дух, полный разума и воли,
     Лишенный сердца и души,
     Кто о чужой не страждет боли,
     Кому все средства хороши.
     Но знаю я, что есть на свете
     Планета малая одна,
     Где из столетия в столетье
     Живут иные племена.
     И там есть муки и печали,
     И там есть пища для страстей,
     Но люди там не утеряли
     Души единственной своей.
     Там золотые волны света
     Плывут сквозь сумрак бытия,
     И эта милая планета -
     Земля воскресшая моя.
     1956
    Гурзуф ночью
     Для северных песен ненадобен юг:
     Родились они средь туманов и вьюг,
     Качанию лиственниц вторя.
     Они - чужестранцы на этой земле,
     На этой покрытой цветами скале,
     В сиянии южного моря.
     В Гурзуфе всю ночь голосят петухи.
     Здесь улица - род коридора.
     Здесь спит парикмахер, любитель ухи,
     Который стрижет Черномора.
     Царапая кузов о камни крыльца,
     Здесь утром автобус гудит без конца,
     Таща ротозеев из Ялты.
     Здесь толпы лихих санаторных гуляк
     Несут за собой аромат кулебяк,
     Как будто в харчевню попал ты.
     Наплававшись по морю, стая парней
     Здесь бродит с заезжей сиреной.
     Питомцы Нептуна блаженствуют с ней,
     Гитарой бренча несравненной.
     Здесь две затонувшие в море скалы,
     К которым стремился и Плиний,
     Вздымают из влаги тупые углы
     Своих переломанных линий.
     А ночь, как царица на троне из туч,
     Колеблет прожектора медленный луч,
     И море шумит до рассвета,
     И, слушая, как голосят петухи,
     Внизу у калитки толпятся стихи -
     Свидетели южного лета.
     Толпятся без страха и тычут свой нос
     В кувшинчики еле открывшихся роз,
     И пьют их дыханье, и странно,
     Что, спавшие где-то на севере, вдруг
     Они залетели на пламенный юг -
     Холодные дети тумана.
     1956
    Над морем
     Лишь запах чабреца, сухой и горьковатый,
     Повеял на меня - и этот сонный Крым,
     И этот кипарис, и этот дом, прижатый
     К поверхности горы, слились навеки с ним.
     Здесь море - дирижер, а резонатор - дали,
     Концерт высоких волн здесь ясен наперед.
     Здесь звук, задев скалу, скользит по вертикали,
     И эхо средь камней танцует и поет.
     Акустика вверху настроила ловушек,
     Приблизила к ушам далекий ропот струй.
     И стал здесь грохот бурь подобен грому пушек,
     И, как цветок, расцвел девичий поцелуй.
     Скопление синиц здесь свищет на рассвете,
     Тяжелый виноград прозрачен здесь и ал.
     Здесь время не спешит, здесь собирают дети
     Чабрец, траву степей, у неподвижных скал.
     1956
    Детство
     Огромные глаза, как у нарядной куклы,
     Раскрыты широко. Под стрелами ресниц,
     Доверчиво-ясны и правильно округлы,
     Мерцают ободки младенческих зениц.
     На что она глядит? И чем необычаен
     И сельский этот дом, и сад, и огород,
     Где, наклонясь к кустам, хлопочет их хозяин,
     И что-то вяжет там, и режет, и поет?
     Два тощих петуха дерутся на заборе,
     Шершавый хмель ползет по столбику крыльца.
     А девочка глядит. И в этом чистом взоре
     Отображен весь мир до самого конца.
     Он, этот дивный мир, поистине впервые
     Очаровал ее, как чудо из чудес,
     И в глубь души ее, как спутники живые,
     Вошли и этот дом, и этот сад, и лес.
     И много минет дней. И боль сердечной смуты,
     И счастье к ней придет. Но и жена и мать,
     Она блаженный смысл короткой той минуты
     Вплоть до седых волос все будет вспоминать.
     1957
    Лесная сторожка
     Скрипело, свистало и выло в лесу,
     И гром ударял в отдаленье, как молот,
     И тучи рвались в небесах, но внизу
     Царили затишье, и сумрак, и холод,
     В гигантском колодце сосновых стволов,
     В своей одинокой убогой сторожке
     Лесник пообедал и хлебные крошки
     Смахнул на ладонь, молчалив и суров.
     Над миром великая буря ходила,
     Но здесь, в тишине, у древесных корней,
     Старик, отдыхая, не думал о ней,
     И только собака ворчала уныло
     На каждую вспышку далеких зарниц,
     И в гнездах смолкало селение птиц.
     Однажды в грозу, навалившись на двери,
     Тут зверь появился, высок и космат,
     И так же, как многие прочие звери,
     Узнав человека, отпрянул назад.
     И сторож берданку схватил, и с окошка
     Пружиной метнулась под лестницу кошка,
     И разом короткий ружейный удар
     Потряс основанье соснового бора.
     Вернувшись, лесник успокоился скоро:
     Он, видимо, был уж достаточно стар,
     Он знал, что покой--только призрак покоя,
     Он знал, что, когда полыхает гроза,
     Все тяжко-животное, злобно-живое
     Встает и глядит человеку в глаза.
     1957
    Болеро
     Итак, Равель, танцуем болеро!
     Для тех, кто музыку на сменит на перо,
     Есть в этом мире праздник изначальный -
     Напев волынки скудный и печальный
     И эта пляска медленных крестьян...
     Испания! Я вновь тобою пьян!
     Цветок мечты возвышенной взлелеяв,
     Опять твой образ предо мной горит
     За отдаленной гранью Пиренеев!
     Увы, замолк истерзанный Мадрид,
     Весь в отголосках пролетевшей бруи,
     И нету с ним Долорес Ибаррури!
     Но жив народ, и песнь его жива.
     Танцуй, Равель, свой исполинский танец,
     Танцуй, Равель! Не унывай, испанец!
     Вращай, История, литые жернова,
     Будь мельничихой в грозный час прибоя!
     О, болеро, священный танец боя!
     1957
    Птичий двор
     Скачет, свищет и бормочет
     Многоликий птичий двор.
     То могучий грянет кочет,
     То индеек взвизгнет хор.
     В бесшабашном этом гаме,
     В писке маленьких цыплят
     Гуси толстыми ногами
     Землю важно шевелят.
     И шатаясь с боку на бок,
     Через двор наискосок,
     Перепонки красных лапок
     Ставят утки на песок.
     Будь бы я такая птица,--
     Весь пылая, весь дрожа,
     Поспешил бы в небо взвиться,
     Ускользнув из-под ножа!
     А они, не веря в чудо,
     Вечной заняты едой,
     Ждут, безумные, покуда
     Распростятся с головой.
     Вечный гам и вечный топот,
     Вечно глупый, важный вид.
     Им, как видно, жизни опыт
     Ни о чем не говорит.
     Их сердца послушно бьются
     По желанию людей,
     И в душе не отдаются
     Крики вольных лебедей.
     1957
    Одиссей и сирены
     Однажды аттическим утром
     С отважной дружиною всей
     Спешил на кораблике утлом
     В отчизну свою Одиссей.
     Шумело Эгейское море,
     Коварный туманился вал.
     Скиталец в пернатом уборе
     Лежал на корме и дремал.
     И вдруг через дымку мечтанья
     Возник перед ним островок,
     Где три шаловливых созданья
     Плескались и пели у ног.
     Среди гармоничного гула
     Они отражались в воде.
     И тень вожделенья мелькнула
     У грека, в его бороде.
     Ведь слабость сродни человеку,
     Любовь -- вековечный недуг,
     А этому древнему греку
     Все было к жене недосуг.
     И первая пела сирена:
     "Ко мне, господин Одиссей!
     Я вас исцелю несомненно
     Усердной любовью моей!"
     Вторая богатство сулила:
     "Ко мне, корабельщик, ко мне!
     В подводных дворцах из берилла
     Мы счастливы будем вполне!"
     А третья сулила забвенье
     И кубок вздымала вина:
     "Испей -- и найдешь исцеленье
     В объятьях волшебного сна!"
     Но хмурится житель Итаки,
     Красоток не слушает он,
     Не верит он в сладкие враки,
     В мечтанья свои погружен.
     И смотрит он на берег в оба,
     Где в нише из каменных плит
     Супруга его Пенелопа,
     Рыдая, за прялкой сидит.
     1957
     Это было давно.
     Исхудавший от голода, злой,
     Шел по кладбищу он
     И уже выходил за ворота.
     Вдруг под свежим крестом,
     С невысокой могилы сырой
     Заприметил его
     И окликнул невидимый кто-то.
     И седая крестьянка
     В заношенном старом платке
     Поднялась от земли,
     Молчалива, печальна, сутула,
     И творя поминанье,
     В морщинистой темной руке
     Две лепешки ему
     И яичко, крестясь, протянула.
     И как громом ударило
     В душу его, и тотчас
     Сотни труб закричали
     И звезды посыпались с неба.
     И, смятенный и жалкий,
     В сиянье страдальческих глаз,
     Принял он подаянье,
     Поел поминального хлеба.
     Это было давно.
     И теперь он, известный поэт,
     Хоть не всеми любимый,
     89И понятый также не всеми,--
     Как бы снова живет
     Обаянием прожитых лет
     В этой грустной своей
     И возвышенно чистой поэме.
     И седая крестьянка,
     Как добрая старая мать,
     Обнимает его...
     И бросая перо, в кабинете
     Все он бродит один
     И пытается сердцем понять
     То, что могут понять
     Только старые люди и дети.
     1957
    Казбек
     С хевсурами после работы
     Лежал я и слышал сквозь сон,
     Как кто-то, шальной от дремоты,
     Окно распахнул на балкон.
     Проснулся и я. Наступала
     Заря, и, закованный в снег,
     Двуглавым обломком кристалла
     В окне загорался Казбек.
     Я вышел на воздух железный.
     Вдали, у подножья высот,
     Курились туманные бездны
     Провалами каменных сот.
     Из горных курильниц взлетая
     И тая над миром камней,
     Летела по воздуху стая
     Мгновенных и легких теней.
     Земля начинала молебен
     Тому, кто блистал и царил.
     Но был он мне чужд и враждебен
     В дыхании этих кадил.
     И бедное это селенье,
     Скопленье домов и закут,
     Казалось мне в это мгновенье
     Разумно устроенным тут.
     У ног ледяного Казбека
     Справляя людские дела,
     Живая душа человека
     Страдала, дышала, жила.
     А он, в отдаленье от пашен,
     В надмирной своей вышине,
     Был только бессмысленно страшен
     И людям опасен вдвойне.
     Недаром, спросонок понуры,
     Внизу, из села своего,
     Лишь мельком смотрели хевсуры
     На мертвые грани его.
     1957
    Снежный человек
     Говорят, что в Гималаях где-то,
     Выше храмов и монастырей,
     Он живет, неведомый для света,
     Первобытный выкормыш зверей.
     Безмятежный, белый и косматый,
     Он порой спускается с высот,
     И танцует, словно бесноватый,
     И в снежки играет у ворот.
     Но когда буддийские монахи
     Со стены завоют на трубе,
     Он бежит в смятении и страхе
     В горное убежище к себе.
     Если эти россказни -- не бредни,
     Значит, в наш всеведающий век
     Существует все-таки последний
     Полузверь и получеловек.
     Ум его, как видно, не обширен,
     И приют заоблачный суров,
     И ни школ, ни пагод, ни кумирен
     Не имеет этот зверолов.
     В горные упрятан катакомбы,
     Он и знать не знает, что под ним
     Громоздятся атомные бомбы,
     Верные хозяевам своим.
     Никогда их тайны не откроет
     Гималайский этот троглодит,
     Даже если, словно астероид,
     Весь пылая, в бездну полетит.
     Но пока над свежими следами
     Ламы причитают и поют,
     И пока, расставленные в храме,
     Барабаны бешеные бьют,
     И пока тысячелетний Будда
     Ворожит над собственным пупом,
     Он себя сравнительно не худо
     Чувствует в убежище своем.
     Там, наверно, горного оленя
     Он свежует около ключа
     И из слов одни местоименья
     Произносит, громко хохоча.
     1957
    Одинокий дуб
     Дурная почва: слишком узловат
     И этот дуб, и нет великолепья
     В его ветвях. Какие-то отрепья
     Торчат на нем и глухо шелестят.
     Но скрученные намертво суставы
     Он так развил, что, кажется, ударь --
     И запоет он колоколом славы,
     И из ствола закапает янтарь.
     Вглядись в него: он важен и спокоен
     Среди своих безжизненных равнин.
     Кто говорит, что в поле он не воин?
     Он воин в поле, даже и один.
     1957
     Когда бы я недвижным трупом
     Лежал, устав от бытия, -
     Людским страстям, простым и грубым,
     Уж неподвластен был бы я.
     Я был бы только горстью глины,
     Я превратился бы в сосуд,
     Который девушки долины
     Порой у источнику несут.
     К людским прислушиваясь тайнам
     И к перекличке вешних птиц,
     Меж ними был бы я случайным
     Соединением частиц.
     Но и тогда,
     Во тьме кромешной,
     С самим собой наедине,
     Я пел бы песню жизни грешной
     И призывал ее во сне.
     1957
     Во многом знании - немалая печаль,
     Так говорил творец Экклезиаста.
     Я вовсе не мудрец, но почему так часто
     Мне жаль весь мир и человека жаль?
     Природа хочет жить, и потому она
     Миллионы зерен скармливает птицам,
     Но из миллиона птиц к светилам и зарницам
     Едва ли вырывается одна.
     Вселенная шумит и просит красоты,
     Кричат моря, обрызганные пеной,
     Но на холмах земли, на кладбищах вселенной
     Лишь избранные светятся цветы.
     Я разве только я? Я - только краткий миг
     Чужих существований. Боже правый,
     Зачем ты создал мир и милый и кровавый,
     И дал мне ум, чтоб я его постиг!
     1957
    Стирка белья
     В стороне от шоссейной дороги,
     В городишке из хаток и лип,
     Хорошо постоять на пороге
     И послушать колодезный скрип.
     Здесь, среди голубей и голубок,
     Меж амбаров и мусорных куч,
     Бьются по ветру тысячи юбок,
     Шароваров, рубах и онуч.
     Отдыхая от потного тела
     Домотканой основой холста,
     Здесь с монгольского ига висела
     Этих русских одежд пестрота.
     И виднелись на ней отпечатки
     Человеческих выпуклых тел,
     Повторяя в живом беспорядке,
     Кто и как в них лежал и сидел.
     Я сегодня в сообществе прачек,
     Благодетельниц здешних мужей.
     Эти люди не давят лежачих
     И голодных не гонят взашей.
     Натрудив вековые мозоли,
     Побелевшие в мыльной воде,
     Здесь не думают о хлебосолье,
     Но зато не бросают в беде.
     Благо тем, кто смятенную душу
     Здесь омоет до самого дна,
     Чтобы вновь из корыта на сушу
     Афродитою вышла она!
     1957
    Летний вечер
     Вечерний день томителен и ласков.
     Стада коров, качающих бока,
     В сопровожденье маленьких подпасков


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ]

/ Полные произведения / Заболоцкий Н.А. / Стихотворения


Смотрите также по произведению "Стихотворения":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis