• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Критика / Пушкин А.С. / Разное / Сочинения Александра Пушкина

Сочинения Александра Пушкина [3/22]

Скачать критическую статью

    Автор статьи: Белинский В.Г.

    Подруга думы праздной,
     Чернильница моя!
     Мой век однообразный
     Тобой украсил я.
     _Как часто друг веселья
     С тобою забывал
     Условный час похмелья
     И праздничный бокал!_
     Под сенью хаты скромной,
     В часы печали томной,
     Была ты предо мной
     С лампадой и мечтой.
     В минуты вдохновенья
     К тебе я прибегал
     И музу призывал
     На пир воображенья.
     Сокровища мои
     На дне твоем таятся.
     Тебя я посвятил
     Занятиям досуга
     И с ленью примирил;
     Она твоя подруга;
     С тобой успех узнал
     Отшельник неизвестный...
     Заветный твой кристалл
     Хранит огонь небесный;
     И под-вечер, когда
     _Перо по книжке бродит,
     Без всякого труда
     Оно в тебе находит
     Концы моих стихов
     И верность выраженья,
     То звуков или слов
     Нежданное стеченье,
     То едкой шутки соль,
     То странность рифмы новой,
     Неслыханной дотоль_.
     !!!!!!!!!!!!!!!!
     Вот уже как рано проснулся в Пушкине артистический элемент: еще отроком, без всякого труда находя в чернильнице концы своих стихов, думал он о верности выраженья и задумывался над неожиданным стечением звуков или слов и странностью дотоле неслыханной новой рифмы! К таким же чертам принадлежит вольность и смелость в понятиях и словах. В одном послании он говорит:
    
     Устрой гостям пирушку,
     На столик вощаной
     Поставь _пивную кружку_
     И кубок пуншевой. {309}
     !!!!!!!!!
     За исключением Державина, поэтической натуре которого никакой предмет не казался низким, из поэтов прежнего времени никто не решился бы говорить в стихах _о пивной кружке_, и самый _пуншевой кубок_ каждому из них показался бы прозаическим: в стихах тогда говорилось не о _кружках_, а о _фиалах_, не о _пиве_, а об _амброзии_ и других благородных, но не существующих на белом свете напитках. Затеяв писать какую-то новогородскую повесть "Вадим", Пушкин в отрывке из нее употребил стих: "Но _тын_ оброс крапивой дикой". {310} Слово _тын_, взятое прямо из мира славянской и новгородской жизни, поражает сколько своею смелостию, столько и поэтическим инстинктом поэта. Из прежних поэтов едва ли бы кто не испугался пошлости и прозаичности этого слова. Мы нарочно приводим эти, повидимому, мелкие черты из "лицейских" стихотворений Пушкина, чтоб ими указать на будущего преобразователя русской поэзии и будущего национального поэта. Теперь странно видеть какую-то смелость в употреблении слова _тын_; но мы говорим не о теперешнем, а о прошлом времени: что легко теперь, то было трудно прежде. Теперь всякий рифмач смело употребляет в стихах всякое русское слово, но тогда слова, как и слог, разделялись на высокие и низкие, и фальшивый вкус строго запрещал употребление последних. Нужен был талант могучий и смелый, чтоб уничтожить эти австралийские _табу_ в русской литературе. Теперь смешно читать нападки тогдашних аристархов на Пушкина - так они мелки, ничтожны и жалки; но аристархи упрямо считали себя хранителями чистоты русского языка и здравого вкуса, а Пушкина - исказителем русского языка и вводителем всяческого литературного и поэтического безвкусия...
     Из тех "лицейских" стихотворений Пушкина, которые мы назвали лучшими и наиболее самостоятельными его произведениями, некоторые впоследствии он изменил и переделал и внес в собрание своих сочинений. Такова, например, пьеса "Друзьям":
    
     К чему, веселые друзья,
     Мое тревожит вас молчанье?
     Запев последнее прощанье.
     Уж муза смолкнула моя.
     Напрасно лиру взял я в руки
     Бряцать веселья на пирах, {311}
     И на ослабленных струнах
     Искал потерянные звуки.
     Богами вам еще даны
     Златые дни, златые ночи,
     _И на любовь устремлены
     Огнем исполненные очи!_
     Играйте, пойте, о друзья!
     Утратьте вечер скоротечный,
     И вашей радости беспечной
     Сквозь слезы улыбнуся я.
    
     Впоследствии Пушкин так переделал эту пьесу:
    
     Богами вам еще даны
     Златые дни, златые ночи,
     И томных дев устремлены
     На вас внимательные очи.
     Играйте, пойте, о друзья!
     Утратьте вечер скоротечный,
     И вашей радости беспечной
     Сквозь слезы улыбнуся я.
     !!!!!!!!!!!!!!!
     Через уничтожение первых восьми стихов и перемену одиннадцатого и двенадцатого, из безобразного куска мрамора вышла прелестная статуэтка... Мы не знаем, были ли переправлены Пушкиным другие из "лицейских" его стихотворений или они с первого раза удачно написались, - только значительное число их вошло в собрание его сочинений, изданных в 1826 и 1829 году. Так как собрание 1826 года, вышедшее маленькою книжкою, потом все вошло в следующее четырехтомное издание (1829-1835), составив первую его часть, то мы и будем ссылаться в нашем разборе только на это последнее издание, тем более, что оно выходило в свет под редакциею самого Пушкина.
     Итак, в первый том' и отчасти во второй "Сочинений Александра Пушкина" (1829) много вошло его "лицейских" стихотворений 1815-1817 годов, и потом таких его стихотворений, которые писаны им вскоре по выходе из Лицея и которые, вместе с "лицейскими", вошедшими в первый том издания, можно охарактеризовать именем переходных. В них виден уже Пушкин, но еще более или менее верный литературным преданиям, еще ученик предшествовавших ему мастеров, хотя часто и побеждающий своих учителей; поэт даровитый, но еще не самостоятельный и - если можно так выразиться - обещающий Пушкина, но еще не Пушкин. В этих _переходных_ стихотворениях видна живая историческая связь Пушкина с предшествовавшею ему литературою, и они перемешаны с пьесами, в которых виден уже зрелый талант и в которых Пушкин является истинным художником, творцом новой поэзии на Руси.
     Такими _переходными_ пьесами считаем мы следующие: _К Лицинию, Гроб Анакреона, Пробуждение, Друзьям, Певец, Амур и Гименей, Ш***ву, Торжество Вакха, Разлука, П***ну, Дельвигу, Выздоровление, Прелестнице, Жуковскому, Увы, зачем она блистает, Русалка, Стансы, Т-му, В-му, Кривцову, Черная шаль, Дочери Карагеоргия, Война, Я пережил мои мечтанья, {312} Гроб юноши, К Овидию, Песнь о вещем Олеге, Друзьям, Гречанке, Свод неба мраком обложился, Телега жизни, Прозерпина, Вакхическая песня, Козлову, Ты и Вы_ и несколько эпиграмм, которыми оканчивается вторая часть и которыми Пушкин заплатил невольную дань тому времени, когда он вышел на поэтическое поприще. Эпиграммы, мадригалы, надписи к портретам были тогда в большом ходу и составляли особенный род поэзии, которому в пиитиках посвящалась особая глава. Только Державин и Жуковский не писали эпиграмм; но Батюшков был до них большой охотник, и, вероятно, его-то пример особенно увлек Пушкина.
     Замечательно, что во второй части собрания стихотворений Пушкина уже меньше _переходных_ пьес, а в третьей их совсем нет: в ней содержатся только пьесы, проникнутые насквозь самобытным духом Пушкина и отличающиеся всем совершенством художественной формы его созревшего и возмужавшего гения. В первой части всего больше _переходных_ пьес, но в ней же, между _переходными_ пьесами, есть довольно и таких, которые по содержанию и по форме обличают уже оригинальность и самостоятельность, составляющие характер пушкинской поэзии. Чтоб яснее было нашим читателям, что мы разумеем под "переходными" стихотворениями Пушкина, мы поименуем и противоположные им чисто пушкинские пьесы, находящиеся в первой части; они начинаются не прежде, как с 1819 года, в таком порядке: _Мечтателю, Уединение_ (которое, впрочем, только по содержанию, а не по форме, можно отнести к числу чисто пушкинских пьес), _Домовому, NN, Недоконченная картина, Возрождение, Погасло дневное светило_ и в особенности начинающиеся в 1820: _Виноград, О дева-роза, я в оковах, Дориде, Редеет облаков летучая гряда, Нереида, Дорида, Ч***ву, Мой друг, забыты мной следы минувших лет, Умолкну скоро я, Муза, Дионея, Дева, Приметы, Земля и море, Красавица перед зеркалом, Алексееву, Ч***ву, Люблю ваш сумрак неизвестный, Простишь ли мне ревнивые мечты, Ненастный день потух, Ты вянешь и молчишь, К морю, Коварность, Ночной зефир_ и _Подражания корану_. Обо всех этих пьесах наша речь впереди; скажем сперва несколько слов только о "переходных".
     В переходных пьесах Пушкин больше всего является счастливым учеником прежних мастеров, особенно Батюшкова, учеником, победившим своих учителей. Стих его уже лучше, чем у них, и пьесы в целом отличаются большею выдержанностию. Собственно пушкинский элемент в них составляет элегическая грусть, преобладающая в них. CvnepBoro раза заметно, что грусть более к лицу музе Пушкина, более родственна ей, чем веселая и шаловливая шутливость. Часто иная пьеса начинается у него игриво и весело, а заключается унылым чувством, которое, как финальный аккорд в музыкальном сочинении, один остается на душе, изглаживая в ней все предшествовавшие впечатления. Маленькое стихотворение "Друзьям" может слркить образцом таких пьес и доказательством справедливости нашей мысли. Поэт говорит о шумном дне разлуки, о буйном пире Вакха, о кликах безумной юности, при громе чаш и звуке лир, и о той широкой чаше, которая, удовлетворяя скифскую жажду, вмещала в свои широкие края целую бутылку, - и вдруг эта веселая, шаловливая картина неожиданно заключается такою элегическою чертою:
    
     Я пил и думою сердечной
     Во дни минувшие летал,
     И горе жизни скоротечной
     И сны любви воспоминал.
     !!!!!!!!!!!!!!!!!!
     Но грусть Пушкина не есть сладенькое чувствованьице нежной, но слабой души; нет, это всегда грусть души мощной и крепкой, и тем обаятельнее действует она на читателя, тем глубже и сильнее отзывается в самых сокровенных тайниках его сердца и тем гармоничнее потрясает его струны. Пушкин никогда не расплывается в грустном чувстве"; оно всегда звенит у него, но не заглушая гармонии других звуков души и не допуская его до монотонности. Иногда, задумавшись, он как будто вдруг встряхивает головою, как лев гривою, чтоб отогнать от себя облако уныния, и мощное чувство бодрости, не изглаживая совершенно грусти, дает ей какой-то особенный освежительный и укрепляющий душу характер. Так и в при-" веденной нами сейчас пьесе внезапное чувство мгновенной грусти тотчас же сменилось у него бодрым и широким размахом проясневшей души:
    
     Меня смешила их измена:
     И скорбь исчезла предо мной,
     Как исчезает в чашах пена
     Перед запевшею струей. {313}
     !!!!!!!!!!
     Из _переходных_ пьес Пушкина лучшие те, в которых более или менее проглядывает чувство грусти, так что пьесы, вовсе лишенные его, отзываются какой-то прозаичностию, а при нем и незначительные пьесы получают значение. Так, например, пьеска "Я пережил мои желанья", {314} как ни слаба она, невольно останавливает на себе внимание читателя своим последним куплетом:
    
     Так поздним хладом пораженный.
     Как бури слышен зимний свист,
     Один на ветке обнаженной
     Трепещет запоздалый лист.
     !!!!!!!!!!!!!!!!!!
     Сколько этой поэтической грусти, этого поэтического раздумья в прелестном стихотворении "Гроб юноши"!
    
     А он увял во цвете лет.
     И без него друзья пируют,
     Других уж полюбить успев;
     Уж редко, редко именуют
     Его в беседе юных дев.
     Из милых жен, его любивших.
     Одна, быть может, слезы льет
     И память радостей почивших
     Привычной думою зовет...
     К чему?..
     !!!!!!!!!!!!!!!!!
     Все окончание этой прекрасной пьесы, заключающее в себе картину гроба юноши, дышит такой светлою, ясною и отрадною грустью, какую знала и дала знать миру только поэтическая душа Пушкина... Пьеса "К Овидию" в целом сбивается несколько на старинный дидактический тон посланий, но в нем много прекрасного, и особенно, начиная с стиха: "Суровый Славянин, я слез не проливал" до стиха: "Неслися издали, как томный стон разлуки"; и лучшую сторону этого стихотворения составляет его элегический тон.
     Из "переходных" стихотворений Пушкина слабейшими можно считать: _Русалку, Черную шаль, Свод неба мраком обложился_. "Русалка" прекрасна по идее, но поэт не совладал с этою идеею, - и кто хочет понять, до какой степени прекрасна и исполнена поэзии эта идея, тот должен видеть превосходное произведение нашего даровитого живописца Моллера. В этой картине художник воспользовался заимствованною им у поэта идеею несравненно лучше, чем сам поэт. "Русалка" Пушкина отзывается юношескою незрелостию; "Русалка" Моллера есть богатое и роскошное создание зрелого таланта. "Черная шаль" при своем появлении возбудила фурор в русской читающей публике, но, подобно "Гусару" Батюшкова, теперь как-то опошлилась и чрезвычайно нравится любителям "песенников". Теперь очень нередкость услышать, как поет эту пьесу какой-нибудь разгульный простолюдин вместе с песнию г. Ф. Глинки: "Вот мчится тройка удалая", или: "Ты не поверишь, как ты мила"... "Свод неба мраком обложился" есть не что иное, как отрывок из новогородской поэмы "Вадим", которую затевал было Пушкин в своей юности и которой суждено было остаться неоконченною. Один отрывок помещен между "лицейскими" стихотворениями, в IX томе, под названием "Сон", и Пушкин не хотел его печатать. Стих отрывка "Свод неба мраком обложился" хорош, но прозаичен. {315} Герои, выставленные Пушкиным в этом отрывке, - _славяне_; один старик, другой прекрасный юноша с кручиною в глазах -
     На нем одежда славянина
     И на бедре славянский меч,
     Славян вот очи голубые,
     Вот их и волосы златые.
     Волнами падшие до плеч.
    
    Старик - человек бывалый:
    
     Видал он дальние страны,
     По суше, по морю носился {316}
     Во дни былые, дни войны
     На западе, на юге бился,
     Деля добычу и труды
     С суровым племенем Одена,
     И перед ним врагов ряды
     Бежали, как морская пена
     В час бури к черным берегам.
     Внимал он радостным хвалам
     И арфам скальдов исступленных, {317}
     И очи дев иноплеменных
     Красою чуждой привлекал.
    
     Очевидно, что это не те славяне, которые, втихомолку от истории и украдкою от человечества, жили да поживали себе в степях, болотах и дебрях нынешней России; но славяне карамзинские, которых существование и образ жизни не подвержены ни малейшему сомнению только в "Истории государства российского". Из таких славян нельзя было сделать поэмы, потому что для поэмы нужно действительное содержание, и ее героями могут быть только действительные люди, а не ученые фантазии и не исторические гипотезы... Кто видал славянские мечи? Дреколья и теперь можно видеть... Кто видал славянскую боевую одежду времен баснословного Вадима или баснословного Гостомысла?.. Лапти и сермяги можно и теперь видеть...
     "Песнь о вещем Олеге" - совсем другое дело: поэт умел набросить какую-то поэтическую туманность на эту более лирическую, чем эпическую пьесу - туманность, которая очень гармонирует с историческою отдаленностию представленного в ней героя и события и с неопределенностью глухого предания о них. Оттого пьеса эта исполнена поэтической прелести, которую особенно возвышает разлитый в ней элегический тон и какой-то чисто русский склад изложения. Пушкин умел сделать интересным даже коня олегова, - и читатель разделяет с Олегом желание взглянуть на кости его боевого товарища:
    
     Вот едет могучий Олег со двора,
     С ним Игорь и старые гости,
     И видят: на холме, у брега Днепра,
     Лежат благородные кости;
     _Их моют дожди, засыпает их пыль,
     И ветер волнует над ними ковыль_...
     !!!!!!!!!!!!!!
     Вся пьеса эта удивительно выдержана в тоне и в содержании; последний куплет удачно замыкает собою поэтический смысл целого и оставляет на душе читателя полное впечатление:
    
     Ковши круговые запенясь шипят
     На тризне плачевной Олега:
     Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
     Дружина пирует у брега;
     Бойцы поминают минувшие дни
     И битвы, где вместе рубились они.
    
     Нельзя того же сказать о всех "переходных" пьесах Пушкина в отношении к выдержанности и целостности: во многих из них не чувствуешь, чтоб они были кончены на месте, или чтоб в них не было сказано лишнего, или чтоб в них было сказано, что бы можно и должно было сказать. Этого недостатка совершенно чужды пьесы чисто пушкинские, и совершенным отсутствием в них этого недостатка Пушкин резко отделяется от всех предшествовавших ему поэтов.
     Исчисляя пьесы Пушкина в первой части, мы не упомянули об одной из замечательнейших - "Наполеон". Это стихотворение двойственно: в некоторых куплетах его видишь Пушкина самобытного, а в некоторых чувствуешь что-то переходное. Такие мысли, высказанные такими стихами, как эти, могли принадлежать только великому поэту:
    
     Над урной, где твой прах лежит,
     Народов ненависть почила,
     И луч бессмертия горит.
     . . . . . . . . . . . .
     Искуплены его стяжанья
     И зло воинственных чудес
     Тоскою душного изгнанья
     Под сенью чуждою небес.
     И знойный остров заточенья
     Полночный парус посетит,
     И путник слово примиренья
     На оном камне начертит,
    
     Где, устремив на волны очи,
     Изгнанник помнил звук мечей
     И льдистый ужас полуночи,
     И небо Франции своей;
     Где иногда, в своей пустыне,
     Забыв войну, потомство, трон,
     Один, один о милом сыне
     В изгнанья горьком думал он.
    
     Да будет омрачен позором
     Тот малодушный, кто в сей день
     Безумным возмутит укором
     Его развенчанную тень!
     Хвала!.. Он русскому народу
     Высокий жребий указал,
     И миру вечную свободу
     Из мрака ссылки завещал.
     !!!!!!!!!!!!!!!
     Но все остальное в этой пьесе как-то резко отзывается тоном декламации и несколько напряженною восторженностию, под которой скрывается более раздражения, чем вдохновения. Впрочем, и тут много оригинального, что было до Пушкина неслыхано и невидано в русской поэзии, как, например, выражения: _осужденный властитель, могучий баловень побед, изгнанник вселенной, для которого настает потомство, обесславленная земля, своенравная воля, блистательный позор_ и тому подобные.
     Отчасти то же можно сказать и о другом превосходном произведении Пушкина - "Андрей Шенье", которое помещено во второй части и было написано уже в 1825 году. {318} Пять куплетов, которыми начинается эта элегия, сильно отзываются декламациею, которая совсем не в натуре пушкинского духа и которая показывает, как долго удерживалось на нем влияние воспитавшей его старой школы русской поэзии. Конец этой пьесы тоже несколько натянут: но середина, от стиха: "Не узрю вас, дни славы, дни блаженства" до стиха: "Ты, слово, звук пустой" - исполнены всей очаровательности пушкинской поэзии.
     Есть еще стихотворение, которого мы с умыслом не поименовали, чтобы поговорить о нем особенно: это - "Демон", пьеса, которая, при своем появлении, поразила всех изумлением по глубокости высказанной в ней мысли и по совершенству художнической формы... Сказать ли?.. Эта пьеса теперь пережила свою славу, и время изрекло над ней свой суд. Есть что-то простодушно-юношеское в ее выражении, и теперь нельзя без улыбки читать этих, некогда столь дивных стихов:
    
     В те дни, когда мне были новы
     Все впечатленья бытия -
     И взоры дев, и шум дубровы,
     И ночью пенье соловья -
     Когда возвышенные чувства,
     Свобода, слава и любовь
     И вдохновенные искусства
     Так сильно волновали кровь.
     !!!!!!!!!!
     и проч. Сам этот демон, который прекрасное звал мечтою, презирал вдохновение, не верил любви и свободе, насмешливо смотрел на жизнь, - сам он теперь давно уже поступил в разряд демонов средней руки, - и теперь совсем не нужно быть демоном, чтоб от души смеяться над _тою_ любовью, _тою_ свободою, над которыми он смеялся. Словом, этот страшный тогда демон теперь страшен разве только для слишком юного чувства и неопытного ума: сердца возмужалые и умы опытные теперь уже не страшатся и другого демона, пострашнее пушкинского. {319} Но о "демоне" мы еще будем говорить.
    
     -----
    
     Предлагаемая статья есть не что иное, как только введение в статьи собственно о Пушкине. Мы имели в виду показать историческую связь пушкинской поэзии с поэзиею предшествовавших ему мастеров; старались охарактеризовать Пушкина, как только еще ученика в поэзии. Предоставляем судить нашим читателям, до какой степени успели мы в этом. Главный труд наш еще впереди, и статьи о Пушкине будут продолжаться в "Отечественных записках" будущего года; за ними последуют, как было обещано, статьи о Гоголе и Лермонтове. Многие, может быть, недовольны, что эти статьи долго тянутся и беспрестанно прерываются статьями посторонними. Такой упрек был бы не совсем основателен. Задуманный и начатый нами ряд статей нисколько не принадлежит к разряду обыкновенных и случайных журнальных критик: это скорее обширная критическая история русской поэзии; а такой труд не может быть совершен наскоро и как-нибудь, но требует изучения, обдуманности, труда и времени. В лучших иностранных журналах иногда ряд статей об одном предмете тянется не один год, и публика нисколько не в претензии за эту медленность. Оценить критически такого поэта, как Пушкин, - труд немаловажный, тем более, что о нем мало сказано, хотя и много писано. Обыкновенно восхищались отдельными местами и частностями или нападали на частные недостатки, - и потому охарактеризовать особность поэзии Пушкина, определить его значение, как поэта русского, показать его влияние на современников и потомство, его историческую связь с предшествовавшими и последовавшими ему поэтами, - значит предпринять труд совершенно новый. Как мы выполним его - не наше дело судить о том; по крайней мере, мы хотим делать, что можем и что обязаны, взявшись за издание журнала. Несовершенство труда извинительно; но нет оправданий для лености и равнодушия к благородным, важным интересам и вопросам, - равнодушия, происходящего или от невежества, или от корыстного расчета, или от того и другого вместе...
     СТАТЬЯ ПЯТАЯ
    Взгляд на русскую критику. - Понятие о современной критике. - Исследование пафоса поэта, как первая задача критики. - Пафос поэзии Пушкина вообще. -
     Разбор лирических произведений Пушкина.
     В гармонии соперник мой
     Был шум лесов, иль вихорь буйной,
     Иль иволги напев живой,
     Иль ночью моря гул глухой,
     Иль шопот речки тихоструйной.
     Прежде нежели приступим к рассмотрению тех сочинений Пушкина, которые запечатлены его самобытным творчеством, почитаем нужным изложить наше воззрение на критику вообще. Доселе в русской литературе существовало два способа критиковать. Первый состоял в pазборе частных достоинств и недостатков сочинения, из которого обыкновенно выписывали лучшие или худшие места, восхищались ими или осуждали их, а на целое сочинение, на его дух и идею не обращали никакого внимания. С этим способом критики русскую литературу познакомили Карамзин и Макаров: первый своим разбором сочинений Богдановича, второй - сочинений Дмитриева. {320} Такой способ критики, очевидно, поверхностен и мелочен, даже ложен, ибо если критик смотрит на частности поэтического произведения без отношения их к целому, то необходимо должен находить дурным хорошее и хорошим дурное, смотря по произволу своего личного вкуса. Подобная критика могла существовать только в эпоху стилистики, когда на сочинения смотрели исключительно со стороны языка и слога и восхищались удачною фразою, удачным стихом, ловким звукоподражанием и т. п. Теперь такая критика была бы очень легка, ибо для того, чтоб отличить хорошие стихи от слабых или обыкновенных, теперь не нужно слишком много вкуса, а довольно навыка и литературной сметливости. Но как все в мире начинается с начала, то и такая критика для своего времени была необходима и хороша, и в то время не всякий мог с успехом за нее браться, а успевали в ней только люди с умом, талантом и знанием дела. С Мерзлякова начинается новый период русской критики: он уже хлопотал не об отдельных стихах и местах, но рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений. Это было значительным шагом вперед для русской критики, тем более, что Мерзляков критиковал с жаром, основательностию и замечательным красноречием. Но, несмотря на то, его критика была бесплодна, потому что была несвоевременна: он критиковал на основаниях Баттё, Блера, Лагарпа, Эшенбурга, - основаниях, которые не более как через пять лет и в самой России сделались анахронизмом. С двадцатых годов критика русская начала предъявлять претензии на философию и высшие взгляды. {321} Она уже перестала восхищаться удачными звукоподражаниями, красивым стихом или ловким выражением, но заговорила о народности, о требованиях века, о романтизме, о творчестве и тому подобных, дотоле неслыханных, новостях. И это было также важным шагом вперед для русской критики, ибо если она еще и сама темно и сбивчиво понимала свои требования, повторяемые ею с чужого голоса, тем не менее она произвела ими живую реакцию псевдоклассическому направлению литературы. Сверх того, она прорвала плотину авторитетства, которая держала литературу в апатической неподвижности и идеи заменяла именами. Так, например, при всем уме, дарованиях, учености и образованности, которыми обладал Мерзляков, он от души считал Хераскова, Сумарокова и Петрова великими поэтами. Романтическая критика первая осмелилась указать правду об этих писателях и столкнуть с пьедестала их глиняные кумиры, которые сейчас же и развалились от этого толчка; ведь глина - не медь и не мрамор! Конечно, как псевдоклассическая критика Мерзлякова в своей старческой неподвижности не умела видеть такой же разницы между истинным поэтом Державиным и ритором-поэтом Ломоносовым, между огромным поэтом Державиным и прозаическими стихотворцами Сумароковым, Петровым и Херасковым, между самобытным и даровитым Фонвизиным и между холодным заимствователем чужеземных вдохновений - Княжниным, между народным и гениальным баснописцем Крыловым и даровитым переводчиком и подражателем Лафонтена - Дмитриевым, так же точно и мниморомантическая критика не замечала, в запальчивости своего юношеского одушевления, неизмеримой разницы между Пушкиным и вышедшими по следам его блестящими и даже вовсе неблестящими талантами и талантиками и, подобно первой, в короткое время наделала, вместо огромных глиняных кумиров, множество фарфоровых и фаянсовых статуэток. Но, несмотря на то, она дала простор уму и фантазии, освободив их от прокрустова ложа авторитета и стеснительных условных правил. Жизненность романтической критики более всего доказывается тем, что она продолжалась менее десяти лет и родила из себя другую, более строгую, хотя и не более твердую и определенную критику. Перед тридцатыми годами, и особенно с тридцатых годов, русская критика заговорила другим тоном и другим языком. Ее притязания на философские воззрения сделались настойчивее; она начала цитовать, кстати и некстати, не только Жан-Поля Рихтера, Шиллера, Канта и Шеллинга, но даже и Платона, заговорила об эсетических еориях {Эстетических теориях.} и грозно восстала на Пушкина и его школу! {322} Даже собственно романтическая критика, та самая, которая несколько лет сряду провозглашала Пушкина _северным Байроном_ (как будто бы английский Байрон родился на юге, а не на севере Европы) _и представителем современного человечества_, даже и она отложилась от Пушкина и объявила его чуждым _высших взглядов и отставшим от века_... Несмотря на смешную сторону этого факта, в нем нельзя не признать большого шага вперед, и нельзя не одобрить этой строгости и требовательности. Смешная же сторона состоит в неопределенности и шаткости требований, которые эта критика предъявляла с такой суровостью и профессорскою важностью. Тогда ожидали от поэта не того, для чего был он призван своею природой и требованиями времени, а подтверждения и оправдания теории, которую составил себе господин критик, - и если творения поэта не улеглись плотно на прокрустовом ложе теории критика, критик или вытягивал их за ноги, или обрубал им ноги (даже и голову - смотря по обстоятельствам), или, наконец, объявлял, что поэт ничтожен, мал, чужд высших взглядов и отстал от века. Так один "ученый" критик тридцатых годов, сравнивая Пушкина с Байроном, нашел, что герои поэм Пушкина относятся к героям поэм Байрона, как мелкие бесенята к сатане, и что, ergo, Пушкин никуда не годится. {323} Этому ученому критику и в голову не входило, что Пушкин так же точно не был обязан быть Байроном, как Байрон - Гомером, и что Пушкина должно рассматривать, как Пушкина, а не как Байрона. Обманутому _внешним_ сходством формы поэм Байрона, этому ученому критику еще менее входило в голову, что между Пушкиным и Байроном не было ничего общего в направлении и духе таланта и что, следовательно, тут неуместно было какое бы то ни было сравнение. Другой критик, не ученый, но зато с высшими взглядами, объявил Пушкину опалу за то, что тот отстал от века, {324} то есть от туманно-неопределенных теорий критика. Наконец явился вскоре после того третий критик, из ученых, который, о каком бы русском поэте ни заговорил, беспрестанно обращался к итальянским поэтам, с которыми у русских поэтов ничего общего не было и быть не могло. {325} Таким образом, если псевдоклассическая критика была ложна оттого, что основывалась только на старых авторитетах, ничего не зная о явлении и существовании новых, а мниморомантическая критика была слаба оттого, что, за неимением, времени, слишком поверхностно, больше понаслышке, чем изучением, познакомилась с новыми авторитетами, - то критика тридцатых годов была неосновательна от избытка эклектического знакомства со множеством теорий и образцов.

/ Критика / Пушкин А.С. / Разное / Сочинения Александра Пушкина

Смотрите также по разным произведениям Пушкина:

• Сочинения