/ Полные произведения / Панаев И.И. / Дочь чиновного человека
Дочь чиновного человека [4/5]
 |
Скачать полное произведение |
 |
этом нет никакого греха!
- Ради бога, оставьте меня, матушка, я прошу вас...
- Друг мой, Сашенька, не говори мне так, не обижай своей старухи. - И слезы
катились по лицу ее. - Уж как ты хочешь, а я не оставлю тебя, я и без того долго молчала.
Я знаю, почему ты не хочешь продать своей картины. Причина, о которой ты говоришь,
может статься, сама по себе; а есть другая... Ох, не скрывай, от меня этого. Я знаю - я
вижу все.
Он посмотрел на мать с выражением глубокой муки; краска вдруг пропала с лица
его. И он, безмолвный, грянулся к ногам ее, дрожа всем телом.
- Встань, встань, Саша! Мне и без того тоишнехонько... Встань, голубчик. - Она не
говорила, а рыдала.
- Родная, мне так легче... - И он целовал ее ноги.
- Встань да садись возле меня. Вот, что я хочу сказать тебе. Послушай меня,
старуху: хоть ты и умнее меня, и ученее меня, да ты молод, неопытен. Отца нет у тебя...
Скажи, ты очень любишь меня?
- Можете ли вы в этом сомневаться?
- Да, ты любишь меня... - И она гладила его волосы... - Очень любишь. Экая я дура,
об этом спрашивать!.. Но я сама не знаю, что говорю. Дай-ка мне подумать хорошенько. -
Она отерла рукою слезы. - Да, вот что: мы люди бедные и незначащие: нам не должно
заноситься высоко. Покойник отец твой говаривал (упокой господи его душу! Никогда не
забуду слов его): "Все несчастия оттого происходят, что люди всё, видишь ли, вон лезут
из своего состояния, всё хотят выше... Всякий сверчок знай свой шесток"; а покойник
никогда ничего не говаривал даром. И мне тоже сдается, уж коли господь бог указал нам
наше место, так не будем гневить его и останемся на этом месте, - так, видно, надобно.
Есть и в нашем состоянии девушки хорошие, добрые. Сашенька, друг мой, если можешь,
оставь свои мысли - и мы хоть без денег, а все-таки будем спокойны и счастливы. А эта
любовь до добра не доведет, вспомни мое слово.
- Мне грешно было бы перед вами скрываться - я должен высказать вам все. Не
вините меня, матушка, что я полюбил ее, эту девушку, которая выше меня всем. Что же
мне делать? Я и сам не знаю, как это сделалось, но я люблю ее, люблю всею силою души
моей...
- Что об этом говорить, ее нельзя не любить! Ах, если бы она не была такого
знатного происхождения! шутка, дочка такого важного человека! Она-то, голубушка, и не
думает об этом, но ты видел ее мать: сам ты знаешь, какая она важная; она нас, простых
людей, и людьми-то не считает, а отец ее, говорят, еще гордее.
- Что мне за дело до ее отца и матери? Лишь бы она не пренебрегала мной, лишь
бы она понимала меня... И что мне за дело до ее происхождения? Я люблю ее душу, ее ум,
ее сердце; кто бы она ни была, для меня все равно. Разумеется, я не могу быть ее мужем,
но, божусь вам, мне более ничего не нужно, как глядеть на нее, любить ее, слушать ее
речи... Она будет моею светлою мечтою, моим вдохновением, моею святынею.
- Бог тебя знает, что это ты говоришь, Саша! Полюбить - значит захотеть жениться,
это так искони века водится. Например, полюби ее какой-нибудь граф или князь, то есть
посватайся за нее, ее сейчас выдадут замуж и не спросят у нее, у бедной, и согласия. Это
знатные всегда так делают. Он задумался.
- Что вы говорите, матушка? Всегда так делают? Нет, это делывали в старину, но
теперь, когда мы все стали так образованны, - теперь такой поступок считается
варварством. Выдать девушку замуж против ее согласия... Невозможно!
- Ничего-то ты не знаешь, как посмотрю я. Еще и такие ли вещи делаются теперь?
Ученость ваша, видно, не помогает. У кого нет доброго сердца, так хватай тот хоть звезды
с неба, да что в этом толку? Не будь у нее доброго сердца, она так же бы, как другие,
пренебрегала нами и не ходила бы сама, моя голубушка, украдкой от отца и от матери к
нам, и не думала бы утешать нас и помогать нам. Бог заплатит ей за доброе дело!..
Старушка замолчала, облокотилась рукой на стул и вздохнула; потом через минуту
продолжала вполголоса: "Да и она, как видно, совсем забыла нас; сколько времени
перестала ходить к нам! Правда, она не от себя зависит. Ну, да что об этом говорить! Будь
ты у меня только весел, здоров да молись почаще, и все пойдет хорошо, и старуха твоя
будет счастлива..."
- Я буду веселее, будьте только вы покойны.
- А что, ты нисколько не меньше меня любишь с тех пор, как ты полюбил?..
- Еще более, еще более, если это только можно, матушка!
Старушка взяла его голову обеими руками и долго и горячо целовала ее.
Когда она вышла из комнаты, он встал со стула и, мучимый сомненьем, начал
ходить большими шагами.
"Что, если в самом деле?.. О, дай мне силы, боже, перенести эту мысль! А когда
она сама полюбит какого-нибудь графа или князя, когда она скажет ему: да, я согласна -
от сердца? Что будет с тобою в ту минуту, глупый мечтатель, жалкий пачкун, маляр,
заносящийся так высоко? Ты осмеливаешься класть свою кисть наряду с графскою или
княжескою короною? О, безумец, безумец! До чего дошел я! Из любви к женщине я
унижаю тебя, святое искусство, я ругаюсь над тобою!.. Мне казалось, однако, что она
неравнодушна ко мне, - иногда в ее взгляде я видел более, нежели участие. Но ведь все это
могло мне представиться. По доброте сердца она ходила к нам, чтобы помогать моей
матери, чтобы утешать ее в несчастии; теперь более месяца мы не видим ее, верно,
потому, что она нашла кого-нибудь еще беднее, еще несчастнее нас!.."
Как смешны бывают вообще предположения!.. Три недели перед этим случилось...
но, позвольте, прежде...
глава VII
В породе и в чинах высокость хороша...
и проч.
Крылов.
Представьте себе большую, продолговатую комнату, убранную следующим
образом: три письменные стола, один большой, посредине комнаты, два, поменьше, у
окон; на этих столах в строгом, систематическом порядке разложены бумаги в серых
обертках с печатными надписями: на каждом из столов стоят чернильницы, и в граненых
стеклянных вазочках вложены связки чиненых перьев; множество распечатанных
конвертов в беспорядке разбросано между бумагами; посредине большого стола, кроме
бумаг, два тома "Свода законов", раскрытый Адрес-календарь, зажженная свечка и
бронзовый колокольчик; вычурное готическое кресло средних веков - и на нем
брошенный Месяцеслов в золотом обрезе. Стены комнаты украшены тремя портретами
министра; один из них небольшой, гравированный, другой еще поменее,
литографированный, третий во весь рост, написанный масляными красками, - все три в
золотых рамах. К потолку привешена люстра из бумаги, сделанная под бронзу, и в ней
необожженные свечи. В одном из углов стоят старинные часы с башенкой. Уголья
догорают в камине. На ручке кресел, стоящих у камина, лежат "Академические
ведомости". Лучи солнца, проходя сквозь пунцовые занавесы, отбрасывают красноватый
цвет на всю комнату. На бумагах и мебелях пыль слоями, на потолке и на люстре паутина
висит нитями.
Был одиннадцатый час утра. Человек лет пятидесяти пяти, очень тучный, с
заспанными глазами и с блестящей лысиной на голове, в ваточном халате из шелковой
материи, прохаживался взад и вперед по этой комнате. Двумя пальцами левой руки
держал он золотую табакерку рококо, а указательным пальцем правой руки повертывал ее
кругом; по временам он открывал крышку табакерки, переминал табак в руке и с
расстановкою нюхал.
Это был сам г. Поволокин.
При входе, почти у самых дверей, была пригвождена к стене небольшая рыжая
фигурка с бессмысленно вытаращенными глазами, с руками, сложенными назади, в
вицмундире, застегнутом от первой до последней пуговицы.
Это был один из тех мелких чиновников, которым особенно покровительствовал г.
Поволокин.
- А что, братец, сегодня сильный мороз?
- Сильный, ваше превосходительство!
- Гм, сильный!
При сем г. Поволокин подошел к камину. Минуты две было молчание.
- Ну, а что, братец, нового? Я другой день что-то не вижу "Санкт-Петербургских
ведомостей" - а?
- Они находятся у ее превосходительства. Она изволит делать выписки вещам,
продающимся с публичного торга.
- Гм. То-то!
Опять минута молчания.
- Да, я забывал все тебе сказать, что это, братец, как у меня в последний четверг
играли, такие были скверные карты, - черт их знает! - ну вот так к рукам и прилипают.
Уж, полно, отборные ли это?
- Отборные-с, ваше превосходительство!
- Да отчего бы они прилипали? Ты присматриваешь ли за Максимкой?
- Я имею постоянный надзор за этим-с.
- То-то! Скажи-ка, братец, Герасиму Ивановичу и Осипу Ильичу, чтоб сегодня к
половине двенадцатого приготовлены были мне бумаги к подписанию.
- Слушаю-с.
- А после присутствия зайди-ка в Ниренбержскую и возьми табаку; у меня весь
вышел. Да спроси у Надежды Сергеевны, не нужно ли ей будет курительных свеч или
чего-нибудь этакого.
- Слушаюсь, ваше...
Чиновник не успел договорить, потому что дверь кабинета с шумом отворилась в
эту минуту. Он отскочил от двери и низко поклонился вошедшей даме.
- А вот, кстати, и сама Надежда Сергеевна, - заметил супруг. - Здравствуйте,
матушка! Не будет ли каких поручений от тебя, скажи ему (указывая на чиновника): он
пойдет после присутствия в Ниренбержские. - Надежда Сергеевна при этом слове
взглянула на чиновника и едва кивнула ему головой.
Он в другой раз отвесил ей самый низкий поклон; но когда глаза его встретились с
глазами Надежды Сергеевны, он вдруг изменился в лице и начал неловко обдергиваться.
Это было не без причины: чиновник очень хорошо изучил игру физиономии ее
превосходительства; в одну минуту узнавал он, в хорошем или дурном расположении она
находится, так или иначе, таким или другим тоном надобно заговорить с нею... Часто он
видал ее в гневе, и в сильном гневе, и никогда не смущался; но в эту минуту глаза ее
метали такие молнии, эти глаза были так страшны, что поневоле мороз по коже пробежал
у бедного чиновника, поневоле он растерялся совершенно и от убийственной мысли: "Не
прогневил ли я чем-нибудь невзначай Карла Ивановича или ее самое", - у него
закружилась голова, и светлые точки замелькали перед глазами...
- Мне ничего не нужно, - произнесла она - и, боже, каким голосом!.. У чиновника
так и запрыгало сердце под вицмундиром...
Мановением головы Надежда Сергеевна значительно указала ему на дверь.
Он споткнулся, поклонился еще ниже прежнего и вышел из кабинета.
- Скажите, чтоб никого не пускали к генералу, сказали б, что он не принимает.
Слышите? - закричала г-жа Поволокина печально удалявшемуся чиновнику,
полурастворив дверь и в ту же минуту снова захлопнув ее.
Сам г-н Поволокин, кажется, немного смутился, предчувствуя что-нибудь
необыкновенное и видя, в каком волнении находилась его супруга.
- Что случилось? что такое, матушка? - спросил он с беспокойством.
- Что случилось? - повторила она трагическим голосом... - Погодите, погодите! что
вы так торопитесь? Еще успеете порадоваться. Прежде всего прошу вас, чтоб вы
приказали выгнать вон Ваньку. Если б он был мой, я сейчас отдала бы его в солдаты! Да
еще строго-настрого запретите пускать в ваш дом эту пьяницу Федосью, чтоб ее и духа не
было здесь, чтобы она и на нашу улицу не смела заглядывать.
- Гм. В чем же дело-то?
- Дайте же мне выговорить, дайте мне опомниться! Я сегодня всю ночь глаз не
смыкала, я... да где это вы были вчера до пятого часа?
- В Английском; очень любопытная была партия: князь Федор Григорьевич, я, граф
Антон Карлович да новоприезжий секретарь посольства.
- Вот как: подумаешь, отец дослужился до такого чина, с такими важными людьми
обращается всякий день, приобрел их дружбу, трудится, просиживает напролет ночи, а
для кого это? все для своей дочки! Думает, как бы составить ей хорошую партию, - а она,
утешение наше, она изволила уже себе выбрать общество без нашего согласия, не
спросясь нашего совета.
И Надежда Сергеевна, говоря это, ходила взад и вперед по комнате своего супруга.
Лицо ее было почти багрово от гнева, и чепец, накинутый на невычесанную голову,
сбился на одну сторону. В пылу гнева она даже забыла о своем туалете, - а это было еще
любимое ее занятие, потому что она еще имела претензию пленять.
- Что же это все значит, матушка? Я, то есть, ни полслова не понял, - осмелился
возразить супруг.
- То, сударь, что дочка ваша, - и она остановилась прямо перед супругом, - всякий
день, под видом прогулки, шляется на чердак любезничать с каким-то мальчишкой, в
которого, говорят, влюблена и который обращается с нею, как с равной, и сидит с нею по
целым часам глаз на глаз! Вот до какого посрамления мы дожили с тобою, Николай
Мартыныч! Вот вам, - я всегда говорила, а вы только слушать меня не хотели, - вот вам
утешение на старости лет от детей!
Г-н Поволокин повел рукою по лбу, выразительно прищелкнул двумя пальцами,
вытянул нижнюю губу, посмотрел на Надежду Сергеевну, потупил голову, еще раз потер
лоб и прошептал себе под нос: "Полно, не во сне ли это?"
Г-жа Поволокина, к несчастию, услышала этот шепот:
- Во сне! во сне? - закричала она, подступая к нему. - Во сне! Да что я,
сумасшедшая, что ли? За кого вы меня принимаете? Вы-то сами не во сне ли? - И она
задыхалась...
- Матушка, нет, не то; я хотел попросить вас, чтобы вы рассказали поподробнее...
Ах ты, боже мой! - И он сделал шаг назад.
- Понимаете ли вы? - И она стучала указательным пальцем по столу. - После
болезни ее Карл Иванович приказал ей гулять всякий день. Карл Иванович, надо отдать
ему справедливость, не отходил от нее во время болезни; я приказала ей гулять с
человеком... Ну, а эта проклятая нянька изволила ее познакомить с какой-то старушонкой,
у которой сын малюет стены. Она всякий божий день и зачастила туда: обрадовалась, моя
голубушка, что нашла по себе общество. Благородная кровь, видно, у нее в жилах
обращается, нечего сказать!
- Бог знает, что это такое? Как же вы это узнали? Кто же вам сказал, что влюблена
в этакого?..
- Тебе давно хотел сказать Теребеньин, да не смел, и ко мне вчера пришла жена
его, да все и порассказала. Спасибо еще ей, - она хоть простая, но хорошая женщина, -
плакала, рассказывая. Живописишка этот ей родня, да уж и она отрекается от него, потому
что пьяница, негодный мальчишка. Она было его, месяцев с восемь тому, рекомендовала
мне, и я имела глупость позволить такой дряни прийти ко мне писать портрет с меня!
Хорошо, что я его выгнала тогда, не помню почему, - он пришел не вовремя. И, вообрази!
мать его хвастает везде: знайте, говорит, наших! в моего сына влюблена дочка знатного
человека и сама навязывается нам. Как со мной паралич не сделался, как я это услышала!
- Да, да, да! ай-ай-ай... Что тут прикажешь делать? Ну, а спрашивала ли ты у нее,
правда ли это?
- Я после этого и видеть-то не могу ее, не только спрашивать. Не угодно ли вам
будет послать за ней теперь и порасспросить ее при мне обо всем? Посмотрим, что она
заговорит. А Ваньку, который за ней ходил, сегодня же выгнать из дома.
- Так позвать, что ли, ее?
- Нет, лучше оставить так, - пусть позорит ваши седые волосы...
Г-н Поволокин позвонил.
- Попросите ко мне Софью Николаевну.
Через минуту она вошла в кабинет.
Глаза бедной девушки были болезненно-томны, и густой румянец, которого у нее
никогда не было, покрывал ее щеки. На ней было темное ситцевое платье, совершенно
закрытое, и голубой платочек на шее; но, несмотря на эту простоту одежды, в ее походке,
во всех ее движениях было столько благородства, столько непринужденности, что вы
везде и во всем отличили бы ее с первого взгляда... Она подошла к отцу и хотела
поцеловать его руку, но он отдернул ее... Сердце ее сильно забилось; она взглянула на
мать - и поняла все.
- До нас, - начал Николай Мартыныч, не смотря на нее, - доходят такие странные
слухи, такие, что, признаюсь, я никак не мог... Это просто ни на что не похоже,
невероятно...
- Что же вы молчите? - закричала Надежда Сергеевна, - извольте отвечать вашему
отцу, он ждет вашего ответа.
- Я не знаю, что угодно сказать батюшке.
- Вы не знаете? а? это прекрасно! Расскажите ему, как вы ходите на чердак, из
любви к живописи, смотреть, как там какой-то маляр пачкает кистью. Вы берете уроки у
него, сударыня, или он снимает с вас портрет, или вы служите для него?.. Вы думали, что
я так глупа, что ничего не знаю?
Кровь бросилась ей в голову, однако она отвечала твердым голосом:
- Матушка, выслушайте меня прежде, а потом оскорбляйте, если вам угодно. Я
только виновата в том, что без вашего позволения ходила к бедной, но благородной и
честной женщине, думая ей помочь чем-нибудь. Правда, у этой женщины есть сын,
живописец, молодой человек, образованный и с дарованием; но я ходила к ней, к
старушке, к его матери, не думая, чтоб это было преступление.
- Слышите? она еще осмеливается грубить нам. Это ужасно! Благородная
женщина, молодой человек, образованный, с дарованием! Так это ваша компания,
сударыня? К тому же вы лжете: старушка эта побродяга, а , сын ее негодяй и пьяница.
- Матушка! для чего вы оскорбляете честных людей, матушка!..
- Замолчи! Слышишь ли? Я, твоя мать, приказываю тебе, - молчи! Вот ваша
литература, вот ваши писатели до чего довели вас! как хорошо они образовали вас!.. Вы
унижаете себя и хотите, вместе с собою, затоптать и нас в грязь, - нас! Нет, это уж
слишком! Вы кладете нас заживо в гроб, зарываете в могилу? Прекрасная дочь! Вместо
того, чтоб идти все выше и выше, помогать возвышаться отцу, как это бы сделала другая,
благородная дочь, вместо того, чтоб поддерживать знакомство княгини Д* и ее дочери,
стараться войти к ним в дружбу, сделаться домашней в их доме и через них составить себе
блестящую партию, вы, сударыня, вы... да мне и говорить-то с вами стыдно!.. вы сводите
дружбу с такими тварями, которые могут ходить только к нам на кухню. Вы не смейте с
сегодняшнего дня называть меня вашею матерью, - вы влюбляетесь... - При этом слове
Надежда Сергеевна захохотала. - Влюбляетесь... Что, ведь вы, говорят, влюблены в сына
этой торговки, этой старушонки?
Отец все ходил по комнате, покачивая головою и повертывая в руках табакерку.
Силы оставляли бедную девушку; она прислонилась к стене, боясь упасть; кровь
застывала в ней; ей было холодно, она дрожала всем телом... Вдруг, при последних словах
матери, она как бы очнулась от смертного обморока; щеки ее снова зарделись пурпуровым
румянцем; глаза странно засветились. Она приподняла голову и посмотрела на мать:
- Да, - сказала она, - я влюблена в ее сына, в сына этой старушонки, я в него
влюблена!..
Это была ужасная минута: у г-на Поволокина выпала из рук табакерка, а г-жа
Поволокина сделала какое-то странное движение и остановилась; она усиливалась что-то
произнести, но язык не повиновался ей.
Удушливая тишина перед грозой, минута гробового молчания, - только маятник
стенных часов стучал мерно и однозвучно. Сердце несчастной билось неровно и
мучительно, дыхание ее становилось тяжелее и тяжелее; наконец скорыми шагами и с
угрожающим видом; Наежда Сергеевна подошла к дочери.
- Знаешь ли, что я могу проклясть тебя? что я прокляну тебя? Понимаешь ли ты,
что такое проклятие матери?
Она вытянула руку над головою страдалицы и вперила на нее глаза свои.
Та застонала, бросилась от нее, упала к ногам отца, уцепилась за его ноги и
умирающим голосом сказала:
- Спасите меня, спасите, батюшка! спасите меня!
У Николая Мартыновича закапали из глаз слезы...
Чувство отца, может быть, впервые взяло верх над чувством чиновника, но он не
смел ей сказать слово утешения в присутствии своей неумолимой супруги: он приподнял
и, незаметно наклонясь, поцеловал ее в голову, прошептав: "Поди в свою комнату!"
Она вышла из кабинета.
Когда, без памяти, она добрела до своей комнаты и упала в кресла, блуждающими
глазами обвела она кругом себя и облокотилась на стол, который стоял перед нею. На
этом столе лежала книга в старинном кожаном переплете, с медными застежками. Эта
книга была евангелие. Девушка перекрестилась слабеющею рукою, развернула книгу,
хотела читать, но в глазах ее потемнело; голос ее замер, голова скатилась на книгу... Она
лишилась чувств.
Оставшись в кабинете глаз на глаз, супруги долго ни слова не говорили; потом
Надежда Сергеевна презрительно взглянула на Николая Мартыновича и сказала:
- Вы, старый плакса, вы избаловали эту девчонку; теперь пеняйте сами на себя, - и
вышла из кабинета, громко хлопнув дверью.
Николай Мартынович вздохнул, подошел к одному из столов, взял банку с
одеколоном и потер себе виски.
ГЛАВА VIII
Все это честолюбие и честолюбие от того, что под
язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой
червячок, величиною с булавочную головку, и это все делает
какой-то цирюльник, который живет в Гороховой.
Гоголь.
После этого рокового утра Софья слегла в постелю. Болезнь, которая давно таилась
в ней, теперь обнаружилась со всеми ее странными признаками и с каждым днем
развивалась больше и больше. Лицо девушки все горело румянцем, и глаза как-то cтранно
светились. У нее отняли последнее утешение: к ее страдальческому изголовью не
допускали эту добрую старушку-няню, которая прежде заменяла ей мать, и последние дни
свои на земле она должна была проводить без привета, без ласки. Но няня каждый день
ходила тайком к людям, проведывать о здоровье своего ненаглядного сокровища и всякий
день заливалась слезами. Отец раза два в день на минуту приходил к постели больной
дочери, и она, как ангел, улыбалась ему, говорила всякий раз: "Мне сегодня полегче", - и
целовала его руку. Раз как-то он проговорился в присутствии своей супруги:
- Она, кажется, не жилица у нас; надо бы позабыть все прошедшее.
И Надежда Сергеевна разгневалась и закричала:
- Не беспокойтесь; поверьте, что она очень живуща.
Но когда Карл Иванович, через неделю после этого, объявил, что у нее в сильной
степени развилась чахотка, которая давно скрывалась в ней, и что вряд ли она проживет с
месяц, Надежда Сергеевна призадумалась, и с этой минуты она, говорят, стала
снисходительнее и внимательнее к умирающей. Впрочем, она никогда не оставалась долго
с нею; не знаю, может быть, совесть, а может быть, и равнодушие были тому причиной.
Обрученница смерти, бедная девушка, казалось, вполне примирилась с своею участью.
Несмотря на страданье и болезнь, лицо ее выражало совершенное спокойствие: видно, она
чувствовала себя счастливее. Часто заставали ее пристально смотрящую на образ
спасителя, стоявший у ее изголовья. В эти минуты уста ее шевелились, произнося
молитву, и эта молитва изливалась слезами, которые катились по впалым щекам ее.
Страшно видеть человека, избалованного земным счастием и не приготовленного к
святым таинствам загробного бытия, когда смерть внезапно налагает на него ледяной
перст свой, когда она отмечает его вдруг своею разрушительною печатью; но смотреть,
как потухает жизнь несчастливца, у которого ничего не остается, кроме высшего
обетованного блаженства, кроме надежды на милосердие господа, - о, это совсем другое!..
Да, смерть - или безобразный скелет с острою косою, или светлый ангел, разрушающий
земные узы, или душная и тесная яма, которую зовут могилой, или радужные крылья,
уносящие в беспредельность и вечность...
Для нее смерть была светлым ангелом. В самую тяжкую минуту жизни она
прикоснулась к ней и прошептала: "Пора! Я буду твоей спасительницей, мера страданий
твоих начинает переполняться..."
Девушка перекрестилась и подумала: "Благодарю тебя, господи, ты сделал меня
причастницей твоей благости. Ты принял мои кровавые слезы, ты услышал мои горячие
молитвы!"
Прошел месяц, и лицо ее так изменилось, что трудно было узнать ее. Она
беспрестанно забывалась; видно, какие-то образы носились перед нею, потому что она
говорила:
- Вот он, в последний раз я могу посмотреть на него; вот она; благословите,
перекрестите меня, будьте мне матерью: я с вашим крестом лягу в могилу.
- Она бредит, - говорили люди, окружающие ее.
Однажды, проснувшись, она почувствовала себя слабее обыкновенного.
Беспокойство и желание чего-то вдруг выразились на лице ее. Она подозвала горничную.
- Подай мне перо и бумаги, - сказала она, - я хочу писать.
Рука ее дрожала так, что она едва могла написать несколько строк; потом прочла
написанное, отодвинула чернильницу, посмотрела еще раз на свою записку и спрятала ее
под подушку.
Через два дня после этого, часу в десятом утра, она попросила к себе свою мать.
Надежда Сергеевна явилась в ту же минуту и села у ее постели. Бедная девушка,
казалось, собиралась с силами, чтоб начать говорить.
- Ну что? как твое здоровье, милая?
- Я чувствую, что час мой близок, матушка. Я хотела бы причаститься святых тайн.
Но прежде чем приступлю к этому великому делу, я должна просить у вас прощенья. Я
так много, хоть и неумышленно, огорчала вас. Простите меня... - И слова ее беспрестанно
перерывались кашлем, и дыханье становилось слышнее и тяжелее; она силилась
приподняться с постели, чтоб упасть к ногам матери.
- Вы видите, - продолжала она, задыхаясь от усильного движения, - я хотела бы
лежать у ног ваших, но не моту... Бог прощает всех, по своему милосердию... Простите
меня.
Голова ее упала на колени матери - и она запекшимися устами искала руки ее.
Мать приподняла ее и положила ослабевшую ее голову на подушку.
- Моя совесть, - сказала Надежда Сергеевна дрожащим голосом, - в отношении к
тебе чиста: я готова предстать на суд божий, пусть он нас рассудит с тобою; я всегда
хотела твоей пользы, хотела видеть твое счастье. - Она взглянула на образ и вздрогнула. -
Я прощаю тебя.
- Перекрестите меня! - произнесла больная едва слышно.
Надежда Сергеевна перекрестила ее.
- Теперь у меня еще одна просьба к вам, добрая матушка, одна... Допустите ко мне
мою няню; я хочу проститься с нею.
Тень неудовольствия пробежала по лицу Надежды Сергеевны; но она тотчас
скрыла это.
- Изволь, моя милая, я согласна.
- Благодарю вас... Еще я не хочу ничего скрывать от вас, и могу ли я скрываться в
такие минуты? Я поручу няне отнести записку к матеря этого живописца, к простой и
честной старушке; она любила меня без всяких видов: я только прощаюсь с нею в этой
записке, больше ничего. Вы сделаете мне и это снисхождение?
В этот раз брови матери грозно надвинулись на глаза, так что она вдруг не могла
расправить их. Судорожное движение гневно покривило ее губы; однако чрез минуту она
успокоилась и отвечала:
- Пожалуй, если ты этого непременно хочешь...
- Прикажите же послать за нею и за священником; мне непременно хочется
причаститься сегодня. Скажите батюшке.
К вечеру больная сделалась беспокойнее.
- Что же нет няни? - спрашивала она, - послали ли за священником?
Она вполголоса читала молитвы и по временам вздрагивала и прислушивалась,
нейдет ли кто. Дверь скрипнула, точно кто-то вошел на цыпочках.
- О, это она, это моя няня! - произнесла Софья шепотом, - теперь мне легче.
В самом деле, то была она. Старуха шла к постели умирающей, глотая слезы и
заглушая в груди рыдания.
- Няня, няня! это ты? - И девушка протянула к ней руки и улыбнулась, - я уж
совсем не думала видеть тебя; подойди ко мне поближе.
Старуха не выдержала, взглянув на свою вскормленницу; она зарыдала в голос,
бросилась на колени перед нею, схватила ее руку - и целовала ее, обливая слезами.
- Голубчик мой, красное мое солнышко! - приговаривала она, - думала ли я, что
господь бог приведет меня увидеть тебя такой? Сердце-то мое пополам разрывается, глядя
на тебя. Ох, лучше бы мне, горемычной, не дожить до этого часа! Пташка ты моя
ненаглядная!.. улетаешь ты от нас далеко. Уж возьми и меня с собою!
Она еще что-то говорила, но слов нельзя было различить: эти слова сливались в
отчаянный, безнадежный вопль.
- Прощай, родная моя няня! молись только обо мне богу; не плачь - я счастлива;
только мне так тяжело дышать... Положи руку ко мне на грудь, вот так. Исполни мою
последнюю просьбу, няня: возьми эту записку, отдай ее, когда меня не будет, Палагее
Семеновне. Она меня любила, поклонись ей от меня, скажи, что я ее не забыла. Как мне
становится тяжело, няня!
В эту минуту священник вошел в комнату с святыми дарами; отец и мать подошли
к ее постели. Она простилась с ними.
- Теперь ненадолго оставьте меня. Я хочу быть одна, - сказала она, - хочу
приготовиться к святому причастию.
Все отошли. Отец заливался слезами, няня рыдала, закрыв лицо передником; мать
смотрела в окно, приподняв стору, хотя на дворе было темно, как ночью; умирающая
молилась...
Через четверть часа три человека ее приподняли, прислонили к подушкам, так что
она могла сидеть, и отошли.
Священник в полном облачении приблизился к ее постели... Непродолжительна
была исповедь; он причастил ее. После совершения обряда она так уже ослабела, что едва
могла пошевелить рукою; но когда няня подошла к ее изголовью, она посмотрела на нее,
но уже едва могла прошептать:
- Записку, няня, мою записку... да где ты? У меня вдруг потемнело в глазах. "Во
имя отца..." - Это было ее последнее слово.
Еще несколько минут... раздался звонок в передней, и послышались чьи-то шаги.
- Доктор приехал! - сказала Надежда Сергеевна, - я узнаю его походку, - и
побежала к нему навстречу.
Карл Иванович подошел к постели больной посмотреть на нее, взял ее руку: рука
была холодна; наклонился к лицу ее: дыхания не было слышно... Он осмотрелся кругом,
все ждали его слова. Он произнес вполголоса:
- Она скончалась!
Из груди отца вырвался стон; Надежда Сергеевна перекрестилась, сказала:
- Его святая воля! - и подняла к глазам платок. Няня бросилась к умершей,
закричала страшным, раздирающим голосом:
- Нет, постойте, может статься, она жива еще, мое дитятко; дайте мне отогреть ее! -
и припала к ее постели.
Не знаю, сколько времени пролежала бедная старуха у ног ее, только вдруг она
почувствовала, что кто-то тянет ее за платок. Она оглянулась, открыла глаза: перед нею
стояла Надежда Сергеевна.
- Довольно и без того слез и крику в целом доме. Поди за мною.
Старуха едва могла приподняться и кой-как поплелась вслед за нею. Надежда
Сергеевна пришла в свою спальню, заперла дверь за вошедшею няней, которая
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ]