Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Лермонтов М.Ю. / Сашка

Сашка [2/2]

  Скачать полное произведение

    Смешно, тем боле об таких предметах.
    81
    К тому же я совсем не моралист, -
    Ни блага в зле, ни зла в добре не вижу,
    Я палачу не дам похвальный лист,
    Но клеветой героя не унижу, -
    Ни плеск восторга, ни насмешки свист
    Не созданы для мертвых. Царь иль воин,
    Хоть он отличья иногда достоин,
    Но верно нам за тяжкий мавзолей
    Не благодарен в комнатке своей,
    И, длинным одам внемля поневоле,
    Зевая вспоминает о престоле.
    82
    Я прикажу, кончая дни мои,
    Отнесть свой труп в пустыню и высокий
    Курган над ним насыпать, и - любви
    Символ ненарушимый - одинокий
    Поставить крест: быть может издали,
    Когда туман протянется в долине,
    Иль свод небес взбунтуется, к вершине
    Гостеприимной нищий пешеход,
    Его заметив, медленно придет,
    И, отряхнувши посох, безнадежней
    Вздохнет о жизни будущей и прежней -
    83
    И проклянет, склонясь на крест святой,
    Людей и небо, время и природу, -
    И проклянет грозы бессильный вой
    И пылких мыслей тщетную свободу...
    Но нет, к чему мне слушать плач людской?
    На что мне черный крест, курган, гробница?
    Пусть отдадут меня стихиям! Птица
    И зверь, огонь и ветер, и земля
    Разделят прах мой, и душа моя
    С душой вселенной, как эфир с эфиром,
    Сольется и развеется над миром!..
    84
    Пускай от сердца, полного тоской
    И желчью тайных тщетных сожалений,
    Подобно чаше, ядом налитой,
    Следов не остается... Без волнений
    Я выпил яд по капле, ни одной
    Не уронил; но люди не видали
    В лице моем ни страха, ни печали,
    И говорили хладно: он привык.
    И с той поры я облил свой язык
    Тем самым ядом, и по праву мести
    Стал унижать толпу под видом лести...
    85
    Но кончим этот скучный эпизод
    И обратимся к нашему герою.
    До этих пор он не имел забот
    Житейских и невинною душою
    Искал страстей, как пищи. Длинный год
    Провел он средь тетрадей, книг, историй,
    Грамматик, географий и теорий
    Всех философий мира. Пять систем
    Имел маркиз, а на вопрос: зачем?
    Он отвечал вам гордо и свободно:
    "Monsieur, c'est mon affaire"3 - так мне угодно!
    86
    Но Саша не внимал его словам, -
    Рассеянно в тетради над строками
    Его рука чертила здесь и там
    Какой-то женский профиль, и очами,
    Горящими подобно двум звездам,
    Он долго на него взирал и нежно
    Вздыхал и хоронил его прилежно
    Между листов, как тайный милый клад,
    Залог надежд и будущих наград,
    Как прячут иногда сухую травку,
    Перо, записку, ленту иль булавку...
    87
    Но кто ж она? Что пользы ей вскружить
    Неопытную голову, впервые
    Сердечный мир дыханьем возмутить
    И взволновать надежды огневые?
    К чему?.. Он слишком молод, чтоб любить,
    Со всем искусством древнего Фоблаза.
    Его любовь, как снег вершин Кавказа,
    Чиста, - тепла, как небо южных стран...
    Ему ль платить обманом за обман?..
    Но кто ж она? - Не модная вертушка,
    А просто дочь буфетчика, Маврушка...
    88
    И Саша был четырнадцати лет.
    Он привыкал (скажу вам под секретом,
    Хоть важности большой во всем том нет)
    Толкаться меж служанок. Часто летом,
    Когда луна бросала томный свет
    На тихий сад, на свод густых акаций,
    И с шопотом толпа домашних граций
    В аллее кралась, - легкою стопой
    Он догонял их; и, шутя, порой,
    Его невинность (вы поймете сами)
    Они дразнили дерзкими перстами.
    89
    Но между них он отличал одну:
    В ней было всё, что увлекает душу,
    Волнует мысли и мешает сну.
    Но я, друзья, покой ваш не нарушу
    И на портрет накину пелену.
    Ее любил мой Саша той любовью,
    Которая по жилам с юной кровью
    Течет огнем, клокочет и кипит.
    Боролись в нем желание и стыд;
    Он долго думал, как в любви открыться, -
    Но надобно ж на что-нибудь решиться.
    90
    И мудрено ль? Четырнадцати лет
    Я сам страдал от каждой женской рожи
    И простодушно уверял весь свет,
    Что друг на дружку все они похожи.
    Волнующихся персей нежный цвет
    И алых уст горячее дыханье
    Во мне рождали чудные желанья;
    Я трепетал, когда моя рука
    Атласных плеч касалася слегка,
    Но лишь в мечтах я видел без покрова
    Всё, что для вас, конечно, уж не ново...
    91
    Он потерял и сон и аппетит,
    Молчал весь день и бредил в ночь, бывало,
    По коридору бродит и грустит,
    И ждет, чтоб платье мимо прожужжало,
    Чтоб ясный взор мелькнул... Суровый вид
    Приняв, он иногда улыбкой хладной
    Ответствовал на взор ее отрадный...
    Любовь же неизбежна, как судьба,
    А с сердцем страх невыгодна борьба!
    Итак, мой Саша кончил с ним возиться
    И положил с Маврушей объясниться.
    92
    Случилось это летом, в знойный день.
    По мостовой широкими клубами
    Вилася пыль. От труб высоких тень
    Ложилася на крышах полосами,
    И пар с камней струился. Сон и лень
    Вполне Симбирском овладели; даже
    Катилась Волга медленней и глаже.
    В саду, в беседке темной и сырой,
    Лежал полураздетый наш герой
    И размышлял о тайне съединенья
    Двух душ, - предмет достойный размышленья.
    93
    Вдруг слышит он направо, за кустом
    Сирени, шорох платья и дыханье
    Волнующейся груди, и потом
    Чуть внятный звук, похожий на лобзанье.
    Как Саше быть? Забилось сердце в нем,
    Запрыгало... Без дальних опасений
    Он сквозь кусты пустился легче тени.
    Трещат и гнутся ветви под рукой.
    И вдруг пред ним, с Маврушкой молодой
    Обнявшися в тени цветущей вишни,
    Иван Ильич... (Прости ему всевышний!)
    94
    Увы! покоясь на траве густой,
    Проказник старый обнимал бесстыдно
    Упругий стан под юбкою простой
    И не жалел ни ножки миловидной,
    Ни круглых персей, дышащих весной!
    И долго, долго бился, но напрасно!
    Огня и сил лишен уж был несчастный.
    Он встал, вздохнул (нельзя же не вздохнуть),
    Поправил брюхо и пустился в путь,
    Оставив тут обманутую деву,
    Как Ариадну, преданную гневу.
    95
    И есть за что, не спорю... Между тем
    Что делал Саша? С неподвижным взглядом,
    Как белый мрамор холоден и нем,
    Как Аббадона грозный, новым адом
    Испуганный, но помнящий эдем,
    С поникшею стоял он головою,
    И на челе, наморщенном тоскою,
    Качались тени трепетных ветвей...
    Но вдруг удар проснувшихся страстей
    Перевернул неопытную душу,
    И он упал как с неба на Маврушу.
    96
    Упал! (прости невинность!). Как змея,
    Маврушу крепко обнял он руками,
    То холодея, то как жар горя,
    Неистово впился в нее устами
    И - обезумел... Небо и земля
    Слились в туман. Мавруша простонала
    И улыбнулась; как волна, вставала
    И упадала грудь, и томный взор,
    Как над рекой безлучный метеор,
    Блуждал вокруг без цели, без предмета,
    Боясь всего: людей, дерев и света...
    97
    Теперь, друзья, скажите напрямик,
    Кого винить? ... По мне, всего прекрасней
    Сложить весь грех на чорта, - он привык
    К напраслине; к тому же безопасней
    Рога и когти, чем иной язык...
    Итак заметим мы, что дух незримый,
    Но гордый, мрачный, злой, неотразимый
    Ни ладаном, ни бранью, ни крестом,
    Играл судьбою Саши, как мячом,
    И, следуя пустейшему капризу,
    Кидал его то вкось, то вверх, то книзу.
    98
    Два месяца прошло. Во тьме ночной,
    На цыпочках по лестнице ступая,
    В чепце, платок накинув шерстяной,
    Являлась к Саше дева молодая;
    Задув лампаду, трепетной рукой
    Держась за спинку шаткую кровати,
    Она искала жарких там объятий.
    Потом, на мягкий пух привлечена,
    Под одеяло пряталась она;
    Тяжелый вздох из груди вырывался,
    И в жарких поцелуях он сливался.
    99
    Казалось, рок забыл о них. Но раз
    (Не помню я, в который день недели),Уж пролетел давно свиданья час,
    А Саша всё один был на постели.
    Он сел к окну в раздумьи. Тихо гас
    На бледном своде месяц серебристый,
    И неподвижно бахромой волнистой
    Вокруг его висели облака.
    Дремало всё, лишь в окнах изредка
    Являлась свечка, силуэт рубчатый
    Старухи, из картин Рембрандта взятый,
    100
    Мелькая, рисовался на стекле
    И исчезал. На площади пустынной,
    Как чудный путь к неведомой земле,
    Лежала тень от колокольни длинной,
    И даль сливалась в синеватой мгле.
    Задумчив Саша... Вдруг скрипнули двери,
    И вы б сказали - поступь райской пери
    Послышалась. Невольно наш герой
    Вздрогнул. Пред ним, озарена луной,
    Стояла дева, опустивши очи,
    Бледнее той луны - царицы ночи...
    101
    И он узнал Маврушу. Но - творец! -
    Как изменилось нежное созданье!
    Казалось, тело изваял резец,
    А бог вдохнул не душу, но страданье.
    Она стоит, вздыхает, наконец
    Подходит и холодными руками
    Хватает руку Саши, и устами
    Прижалась к ней, и слезы потекли
    Всё больше, больше, и, казалось, жгли
    Ее лицо... Но кто не зрел картины
    Раскаянья преступной Магдалины?
    102
    И кто бы смел изобразить в словах,
    Чтo дышит жизнью в красках Гвидо-Рени?
    Гляжу на дивный холст: душа в очах,
    И мысль одна в душе, - и на колени
    Готов упасть, и непонятный страх,
    Как струны лютни, потрясает жилы;
    И слышишь близость чудной тайной силы,
    Которой в мире верует лишь тот,
    Кто как в гробу в душе своей живет,
    Кто терпит все упреки, все печали,
    Чтоб гением глупцы его назвали.
    103
    И долго молча плакала она.
    Рассыпавшись на кругленькие плечи,
    Ее власы бежали, как волна.
    Лишь иногда отрывистые речи,
    Отзыв того, чем грудь была полна,
    Блуждали на губах ее; но звуки
    Яснее были слов... И голос муки
    Мой Саша понял, как язык родной;
    К себе на грудь привлек ее рукой
    И не щадил ни нежностей, ни ласки,
    Чтоб поскорей добраться до развязки.
    104
    Он говорил: "К чему печаль твоя?
    Ты молода, любима, - где ж страданье?
    В твоих глазах - мой мир, вся жизнь моя,
    И рай земной в одном твоем лобзанье...
    Быть может, злобу хитрую тая,
    Какой-нибудь... Но нет! И кто же смеет
    Тебя обидеть? Мой отец дряхлеет,
    Француз давно не годен никуда...
    Ну, полно! слезы прочь, и ляг сюда!"
    Мавруша, крепко Сашу обнимая,
    Так отвечала, медленно вздыхая:
    105
    "Послушайте, я здесь в последний раз.
    Пренебрегла опасность, наказанье,
    Стыд, совесть - всё, чтоб только видеть вас,
    Поцеловать вам руки на прощанье
    И выманить слезу из ваших глаз.
    Не отвергайте бедную, - довольно
    Уж я терплю, - но что же?.. Сердце вольно...
    Иван Ильич проведал от людей
    Завистливых... Всё Ванька ваш, злодей, -
    Через него я гибну... Всё готово!
    Молю!.. о, киньте мне хоть взгляд, хоть слово!
    106
    "Для вашего отца впервые я
    Забыла стыд, - где у рабы защита?
    Грозил он ссылкой, бог ему судья!
    Прошла неделя, - бедная забыта...
    А всё любить другого ей нельзя.
    Вчера меня обидными словами
    Он разбранил... Но что же перед вами?
    Раба? игрушка!.. Точно: день, два, три
    Мила, а там? - пожалуй, хоть умри!.."
    Тут началися слезы, восклицанья,
    Но Саша их оставил без вниманья.
    107
    "Ах, барин, барин! Вижу я, понять
    Не хочешь ты тоски моей сердечной!..
    Прощай, - тебя мне больше не видать,
    Зато уж помнить буду вечно, вечно...
    Виновны оба, мне ж должно страдать.
    Но, так и быть, целуй меня в грудь, в очи, -
    Целуй, где хочешь, для последней ночи!..
    Чем свет меня в кибитке увезут
    На дальний хутор, где Маврушу ждут
    Страданья и мужик с косматой бородою...
    А ты? - вздохнешь и слюбишься с другою!"
    108
    Она заплакала. Так или нет
    Изгнанница младая говорила,
    Я утверждать не смею; двух, трех лет
    Достаточна губительная сила,
    Чтобы святейших слов загладить след.
    А тот, кто рассказал мне повесть эту, -
    Его уж нет... Но что за нужда свету?
    Не веры я ищу, - я не пророк,
    Хоть и стремлюсь душою на Восток,
    Где свиньи и вино так ныне редки,
    И где, как пишут, жили наши предки!
    109
    Она замолкла, но не Саша: он
    Кипел против отца негодованьем:
    "Злодей! тиран!" - и тысячу имен,
    Таких же милых, с истинным вниманьем,
    Он расточал ему. Но счастья сон,
    Как ни бранись, умчался невозвратно...
    Уже готов был юноша развратный
    В последний раз на ложе пуховом
    Вкусить восторг, в забытии немом
    Уж и она, пылая в расслабленье
    Раскинулась, как вдруг - о, провиденье! -
    110
    Удар ногою с треском растворил
    Стеклянной двери обе половины,
    И ночника луч бледный озарил
    Живой скелет вошедшего мужчины.
    Казалось, в страхе с ложа он вскочил, -
    Растрепан, босиком, в одной рубашке, -
    Вошел и строго обратился к Сашке:
    "Eh bien, monsieur, que vois-je?" - "Ah, c'est vous!"
    "Pourquoi ce bruit? Que faites-vous donc?" - "Je f<. ..>!"4
    И, молвив так (пускай простит мне муза),
    Одним тузом он выгнал вон француза.
    111
    И вслед за ним, как лань кавказских гор,
    Из комнаты пустилася бедняжка,
    Не распростясь, но кинув нежный взор,
    Закрыв лицо руками... Долго Сашка
    Не мог унять волненье сердца. "Вздор, -
    Шептал он, - вздор: любовь не жизнь!" Но утро
    Подернув тучки блеском перламутра,
    Уж начало заглядывать в окно,
    Как милый гость, ожиданный давно,
    А на дворе, унылый и докучный,
    Раздался колокольчик однозвучный.
    112
    К окну с волненьем Сашка подбежал:
    Разгонных тройка у крыльца большого.
    Вот сел ямщик и вожжи подобрал;
    Вот чей-то голос: "Что же, всё готово?"
    - "Готово". - Вот садится... Он узнал:
    Она!.. В чепце, платком окутав шею,
    С обычною улыбкою своею,
    Ему кивнула тихо головой
    И спряталась в кибитку. Бич лихой
    Взвился. "Пошел!"... Колесы застучали...
    И в миг... Но что нам до чужой печали?
    113
    Давно ль?.. Но детство Саши протекло.
    Я рассказал, что знать вам было нужно...
    Он стал с отцом браниться: не могло
    И быть иначе, - нежностью наружной
    Обманывать он почитал за зло,
    За низость, - но правдивой мести знаки
    Он не щадил (хотя б дошло до драки).
    И потому родитель, рассчитав,
    Что укрощать не стоит этот нрав,
    Сынка, рыдая, как мы все умеем,
    Послал в Москву с французом и лакеем.
    114
    И там проказник был препоручен
    Старухе-тетке самых строгих правил.
    Свет утверждал, что резвый Купидон
    Ее краснеть ни разу не заставил.
    Она была одна из тех княжен,
    Которые, страшась святого брака,
    Не смеют дать решительного знака
    И потому в сомненьи ждут да ждут,
    Покуда их на вист не позовут,
    Потом остаток жизни, как умеют, -
    За картами клевещут и желтеют.
    115
    Но иногда какой-нибудь лакей,
    Усердный, честный, верный, осторожный,
    Имея вход к владычице своей
    Во всякий час, с покорностью возможной,
    В уютной спальне заменяет ей
    Служанку, то есть греет одеяло,
    Подушки, ноги, руки... Разве мало
    Под мраком ночи делается дел,
    Которых знать и чорт бы не хотел,
    И если бы хоть раз он был свидетель,
    Как сладко спит седая добродетель.
    116
    Шалун был отдан в модный пансион,
    Где много приобрел прекрасных правил.
    Сначала пристрастился к книгам он,
    Но скоро их с презрением оставил.
    Он увидал, что дружба, как поклон -
    Двусмысленная вещь; что добрый малый
    Товарищ скучный, тягостный и вялый;
    Чуть умный - и забавен и сносней,
    Чем тысяча услужливых друзей.
    И потому (считая только явных)
    Он нажил в месяц сто врагов забавных.
    117
    И снимок их, как памятник святой,
    На двух листах, раскрашенный отлично,
    Носил всегда он в книжке записной,
    Обернутой атласом, как прилично,
    С стальным замком и розовой каймой.
    Любил он заговоры злобы тайной
    Расстроить словом, будто бы случайно;
    Любил врагов внезапно удивлять,
    На крик и брань - насмешкой отвечать,
    Иль, притворясь рассеянным невеждой,
    Ласкать их долго тщетною надеждой.
    118
    Из пансиона скоро вышел он,
    Наскуча всё твердить азы да буки,
    И, наконец, в студенты посвящен,
    Вступил надменно в светлый храм науки.
    Святое место! помню я, как сон,
    Твои кафедры, залы, коридоры,
    Твоих сынов заносчивые споры:
    О боге, о вселенной и о том,
    Как пить: ром с чаем или голый ром;
    Их гордый вид пред гордыми властями,
    Их сюртуки, висящие клочками.
    119
    Бывало, только восемь бьет часов,
    По мостовой валит народ ученый.
    Кто ночь провел с лампадой средь трудов,
    Кто в грязной луже, Вакхом упоенный;
    Но все равно задумчивы, без слов
    Текут... Пришли, шумят... Профессор длинный
    Напрасно входит, кланяется чинно, -
    Он книгу взял, раскрыл, прочел... шумят;
    Уходит, - втрое хуже. Сущий ад!..
    По сердцу Сашке жизнь была такая,
    И этот ад считал он лучше рая.
    120
    Пропустим года два... Я не хочу
    В один прием свою закончить повесть.
    Читатель знает, что я с ним шучу,
    И потому моя спокойна совесть,
    Хоть, признаюся, много пропущу
    Событий важных, новых и чудесных.
    Но час придет, когда, в пределах тесных
    Не заключен и не спеша вперед,
    Чтоб сократить унылый эпизод,
    Я снова обращу вниманье ваше
    На те года, потраченные Сашей...
    121
    Теперь героев разбудить пора,
    Пора привесть в порядок их одежды.
    Вы вспомните, как сладостно вчера
    В объятьях неги и живой надежды
    Уснула Тирза? Резвый бег пера
    Я не могу удерживать серьезно,
    И потому она проснулась поздно...
    Растрепанные волосы назад
    Рукой откинув и на свой наряд
    Взглянув с улыбкой сонною, сначала
    Она довольно долго позевала.
    122
    На ней измято было всё, и грудь
    Хранила знаки пламенных лобзаний.
    Она спешит лицо водой сплеснуть
    И кудри без особенных стараний
    На голове гребенкою заткнуть;
    Потом сорочку скинула, небрежно
    Водою обмывает стан свой нежный...
    Опять свежа, как персик молодой.
    И на плеча капот накинув свой,
    Пленительна бесстыдной наготою,
    Она подходит к нашему герою,
    123
    Садится в изголовьи и потом
    На сонного студеной влагой плещет.
    Он поднялся, кидает взор кругом
    И видит, что пора: светелка блещет,
    Озарена роскошным зимним днем;
    Замерзших окон стекла серебрятся;
    В лучах пылинки светлые вертятся;
    Упругий снег на улице хрустит,
    Под тяжестью полозьев и копыт,
    И в городе (что мне всегда досадно),
    Колокола трезвонят беспощадно...
    124
    Прелестный день! Как пышен божий свет!
    Как небеса лазурны!.. Торопливо
    Вскочил мой Саша. Вот уж он одет,
    Атласный галстук повязал лениво,
    С кудрей ночных восторгов сгладил след;
    Лишь синеватый венчик под глазами
    Изобличал его... Но (между нами,
    Сказать тихонько) это не порок.
    У наших дам найти я то же б мог,
    Хоть между тем ручаюсь головою,
    Что их невинней нету под луною.
    125
    Из комнаты выходит наш герой,
    И, пробираясь длинным коридором,
    Он видит Катерину пред собой,
    Приветствует ее холодным взором,
    И мимо. Вот он в комнате другой:
    Вот стул с дрожащей ножкою и рядом
    Кровать; на ней, закрыта, кверху задом
    Храпит Параша, отвернув лицо.
    Он плащ надел и вышел на крыльцо,
    И вслед за ним несутся восклицанья,
    Чтобы не смел забыть он обещанья:
    126
    Чтоб приготовил модный он наряд
    Для бедной, милой Тирзы, и так дале.
    Сказать ли, этой выдумке был рад
    Проказник мой: в театре, в пестрой зале
    Заметят ли невинный маскарад?
    Зачем еврейку не утешить тайно,
    Зачем толпу не наказать случайно
    Презреньем гордым всех ее причуд?
    И что молва? - Глупцов крикливый суд,
    Коварный шопот злой старухи, или
    Два-три намека в польском иль в кадрили!
    127
    Уж Саша дома. К тетке входит он,
    Небрежно у нее целует руку.
    "Чем кончился вчерашний ваш бостон?
    Я б не решился на такую скуку,
    Хотя бы мне давали миллион.
    Как ваши зубы?.. А Фиделька где же?
    Она являться стала что-то реже.
    Ей надоел наш модный круг, - увы,
    Какая жалость!.. Знаете ли вы,
    На этих днях мы ждем к себе комету,
    Которая несет погибель свету?..
    128
    "И поделом, ведь новый магазин
    Открылся на Кузнецком, - не угодно ль
    Вам посмотреть?.. Там есть мамзель Aline,
    Monsieur Dupre, Durand, француз природный,
    Теперь купец, а бывший дворянин;
    Там есть мадам Armand; там есть субретка
    Fanchaux - плутовка, смуглая кокетка!
    Вся молодежь вокруг ее вертится.
    Мне ж всё равно, ей-богу, что случится!
    И по одной значительной причине
    Я только зритель в этом магазине.
    129
    "Причина эта вот - мой кошелек:
    Он пуст, как голова француза, - малость
    Истратил я; но это мне урок -
    Ценить дешевле ветреную шалость!"
    И, притворясь печальным сколько мог,
    Шалун склонился к тетке, два-три раза
    Вздохнул, чтоб удалась его проказа.
    Тихонько ларчик отперев, она
    Заботливо дорылася до дна
    И вынула три беленьких бумажки.
    И... вы легко поймете радость Сашки.
    130
    Когда же он пришел в свой кабинет,
    То у дверей с недвижностью примерной,
    В чалме пунцовой, щегольски одет,
    Стоял арап, его служитель верный.
    Покрыт, как лаком, был чугунный цвет
    Его лица, и ряд зубов перловых,
    И блеск очей открытых, но суровых,
    Когда смеялся он иль говорил,
    Невольный страх на душу наводил;
    И в голосе его, иным казалось,
    Надменностью безумной отзывалось.
    131
    Союз довольно странный заключен
    Меж им и Сашей был. Их разговоры
    Казалися таинственны, как сон;
    Вдвоем, бывало, ночью, точно воры,
    Уйдут и пропадают. Одарен
    Соображеньем бойким, наш приятель
    Восточных слов был страшный обожатель,
    И потому "Зафиром" наречен
    Его арап. За ним повсюду он,
    Как мрачный призрак, следовал, и что же? -
    Все восхищались этой скверной рожей!
    132
    Зафиру Сашка что-то прошептал.
    Зафир кивнул курчавой головою,
    Блеснул, как рысь, очами, денег взял
    Из белой ручки черною рукою;
    Он долго у дверей еще стоял
    И говорил всё время, по несчастью,
    На языке чужом, и тайной страстью
    Одушевлен казался. Между тем,
    Облокотись на стол, задумчив, нем,
    Герой печальный моего рассказа
    Глядел на африканца в оба глаза.
    133
    И, наконец, он подал знак рукой,
    И тот исчез быстрей китайской тени.
    Проворный, хитрый, с смелою душой,
    Он жил у Саши как служебный гений,
    Домашний дух (по-русски домовой);
    Как Мефистофель, быстрый и послушный,
    Он исполнял безмолвно, равнодушно,
    Добро и зло. Ему была закон
    Лишь воля господина. Ведал он,
    Что кроме Саши, в целом божьем мире
    Никто, никто не думал о Зафире.
    134
    Однако были дни давным-давно,
    Когда и он на берегу Гвинеи
    Имел родной шалаш, жену, пшено
    И ожерелье красное на шее,
    И мало ли?.. О, там он был звено
    В цепи семей счастливых!.. Там пустыня
    Осталась неприступна, как святыня.
    И пальмы там растут до облаков,
    И пена вод белее жемчугов.
    Там жгут лобзанья, и пронзают очи,
    И перси дев черней роскошной ночи.
    135
    Но родина и вольность, будто сон,
    В тумане дальнем скрылись невозвратно...
    В цепях железных пробудился он.
    Для дикаря всё стало непонятно -
    Блестящих городов и шум и звон.
    Так облачко, оторвано грозою,
    Бродя одно под твердью голубою,
    Куда пристать не знает; для него
    Всё чуждо - солнце, мир и шум его;
    Ему обидно общее веселье, -
    Оно, нахмурясь, прячется в ущелье.
    136
    О, я люблю густые облака,
    Когда они толпятся над горою,
    Как на хребте стального шишака
    Колеблемые перья! Пред грозою,
    В одеждах золотых, издалека
    Они текут безмолвным караваном,
    И, наконец, одетые туманом,
    Обнявшись, свившись будто куча змей,
    Беспечно дремлют на скале своей.
    Настанет день, - их ветер вновь уносит:
    Куда, зачем, откуда? - кто их спросит?
    137
    И после них на свете нет следа,
    Как от любви поэта безнадежной,
    Как от мечты, которой никогда
    Он не открыл вниманью дружбы нежной.
    И ты, чья жизнь как беглая звезда
    Промчалася неслышно между нами,
    Ты мук своих не выразишь словами;
    Ты не хотел насмешки выпить яд,
    С улыбкою притворной, как Сократ;
    И, не разгадан глупою толпою,
    Ты умер чуждый жизни... Мир с тобою!
    138
    И мир твоим костям! Они сгниют,
    Покрытые одеждою военной...
    И сумрачен и тесен твой приют,
    И ты забыт, как часовой бессменный.
    Но что же делать? - Жди, авось придут,
    Быть может, кто-нибудь из прежних братий.
    Как знать? - земля до молодых объятий
    Охотница... Ответствуй мне, певец,
    Куда умчался ты?.. Какой венец
    На голове твоей? И всё ль, как прежде,
    Ты любишь нас и веруешь надежде?
    139
    И вы, вы все, которым столько раз
    Я подносил приятельскую чашу, -
    Какая буря в даль умчала вас?
    Какая цель убила юность вашу?
    Я здесь один. Святой огонь погас
    На алтаре моем. Желанье славы,
    Как призрак, разлетелося. Вы правы:
    Я не рожден для дружбы и пиров...
    Я в мыслях вечный странник, сын дубров,
    Ущелий и свободы, и, не зная
    Гнезда, живу, как птичка кочевая.
    140
    Я для добра был прежде гибнуть рад,
    Но за добро платили мне презреньем;
    Я пробежал пороков длинный ряд
    И пресыщен был горьким наслажденьем...
    Тогда я хладно посмотрел назад:
    Как с свежего рисунка, сгладил краску
    С картины прошлых дней, вздохнул и маску
    Надел, и буйным смехом заглушил
    Слова глупцов, и дерзко их казнил,
    И, грубо пробуждая их беспечность,
    Насмешливо указывал на вечность.
    141
    О, вечность, вечность! Что найдем мы там
    За неземной границей мира? - Смутный,
    Безбрежный океан, где нет векам
    Названья и числа; где бесприютны
    Блуждают звезды вслед другим звездам.
    Заброшен в их немые хороводы,
    Что станет делать гордый царь природы,
    Который верно создан всех умней,
    Чтоб пожирать растенья и зверей,
    Хоть между тем (пожалуй, клясться стану)
    Ужасно сам похож на обезьяну.
    142
    О, суета! И вот ваш полубог -
    Ваш человек: искусством завладевший
    Землей и морем, всем, чем только мог,
    Не в силах он прожить три дня не евши.
    Но полно! злобный бес меня завлек
    В такие толки. Век наш - век безбожный;
    Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный,
    Мои слова прославит, и тогда
    Нельзя креститься будет без стыда;
    И поневоле станешь лицемерить,
    Смеясь над тем, чему желал бы верить.
    143
    Блажен, кто верит счастью и любви,
    Блажен, кто верит небу и пророкам, -
    Он долголетен будет на земли
    И для сынов останется уроком.
    Блажен, кто думы гордые свои
    Умел смирить пред гордою толпою,
    И кто грехов тяжелою ценою
    Не покупал пурпурных уст и глаз,
    Живых, как жизнь, и светлых, как алмаз!
    Блажен, кто не склонял чела младого,
    Как бедный раб, пред идолом другого!
    144
    Блажен, кто вырос в сумраке лесов,
    Как тополь дик и свеж, в тени зеленой
    Играющих и шепчущих листов,
    Под кровом скал, откуда ключ студеный
    По дну из камней радужных цветов
    Струей гремучей прыгает сверкая,
    И где над ним береза вековая
    Стоит, как призрак позднею порой,
    Когда едва кой-где сучок гнилой
    Трещит вдали, и мрак между ветвями
    Отвсюду смотрит черными очами!
    145
    Блажен, кто посреди нагих степей
    Меж дикими воспитан табунами;
    Кто приучен был на хребте коней,
    Косматых, легких, вольных, как над нами
    Златые облака, от ранних дней
    Носиться; кто, главой припав на гриву,
    Летал, подобно сумрачному Диву,
    Через пустыню, чувствовал, считал,
    Как мерно конь о землю ударял
    Копытом звучным, и вперед землею
    Упругой был кидаем с быстротою.
    146
    Блажен!.. Его душа всегда полна
    Поэзией природы, звуков чистых;
    Он не успеет вычерпать до дна
    Сосуд надежд; в его кудрях волнистых
    Не выглянет до время седина;
    Он, в двадцать лет желающий чего-то,
    Не будет вечной одержим зевотой,
    И в тридцать лет не кинет край родной
    С больною грудью и больной душой,
    И не решится от одной лишь скуки
    Писать стихи, марать в чернилах руки, -
    147
    Или, трудясь, как глупая овца,
    В рядах дворянства, с рабским униженьем,
    Прикрыв мундиром сердце подлеца, -
    Искать чинов, мирясь с людским презреньем,
    И поклоняться немцам до конца...
    И чем же немец лучше славянина?
    Не тем ли, что куда его судьбина
    Ни кинет, он везде себе найдет
    Отчизну и картофель?.. Вот народ:
    И без таланта правит и за деньги служит,
    Всех давит он, а бьют его - не тужит!
    148
    Вот племя: всякий чорт у них барон!
    И уж профессор - каждый их сапожник!
    И смело здесь и вслух глаголет он,
    Как Пифия, воссев на свой треножник!
    Кричит, шумит... Но что ж? - Он не рожден
    Под нашим небом; наша степь святая
    В его глазах бездушных - степь простая,
    Без памятников славных, без следов,
    Где б мог прочесть он повесть тех веков,
    Которые, с их грозными делами,
    Унесены забвения волнами...
    149
    Кто недоволен выходкой моей,
    Тот пусть идет в журнальную контору,
    С листком в руках, с оравою друзей,
    И, веруя их опытному взору,
    Печатает анафему, злодей!..
    Я кончил... Так! дописана страница.
    Лампада гаснет... Есть всему граница -
    Наполеонам, бурям и войнам,
    Тем более терпенью и... стихам,
    Которые давно уж не звучали,
    И вдруг с пера бог знает как упали!..
    ГЛАВА II
    
    1
    Я не хочу, как многие из нас,
    Испытывать читателей терпенье,
    И потому примусь за свой рассказ
    Без предисловий. - Сладкое смятенье
    В душе моей, как будто в первый раз,
    Ловлю прыгунью рифму и, потея,
    В досаде призываю Асмодея.
    Как будто снова бог переселил
    Меня в те дни, когда я точно жил, -
    Когда не знал я, что на слово младость
    Есть рифма: гадость, кроме рифмы радость!
    2
    Давно когда-то, за Москвой-рекой,
    На Пятницкой, у самого канала,
    Заросшего негодною травой,
    Был дом угольный; жизнь тогда играла
    Меж стен высоких... Он теперь пустой.
    Внизу живет с беззубой половиной
    Безмолвный дворник... Пылью, паутиной
    Обвешаны, как инеем, кругом
    Карнизы стен, расписанных огнем
    И временем, и окна краской белой
    Замазаны повсюду кистью смелой.
    3
    В гостиной есть диван и круглый стол
    На витых ножках, вражеской рукою
    Исчерченный; но час их не пришел, -
    Они гниют незримо, лишь порою
    Скользит по ним играющий Эол
    Или еще крыло жилиц развалин -
    Летучей мыши. Жалок и печален
    Исчезнувших пришельцев гордый след.
    Вот сабель их рубцы, а их уж нет:
    Один в бою упал на штык кровавый,
    Другой в слезах без гроба и без славы.
    4
    Ужель никто из них не добежал
    До рубежа отчизны драгоценной?
    Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,
    И русский бог отмстил за храм священный...
    Сердитый Кремль в огне их принимал
    И проводил, пылая, светоч грозный...
    Он озарил им путь в степи морозной -
    И степь их поглотила, и о том,
    Кто нам грозил и пленом и стыдом,
    Кто над землей промчался, как комета,
    Стал говорить с насмешкой голос света.
    5
    И старый дом, куда привел я вас,
    Его паденья был свидетель хладный.
    На изразцах кой-где встречает глаз
    Черты карандаша, стихи и жадно
    В них ищет мысли - и бесплодный час
    Проходит... Кто писал? С какою целью?
    Грустил ли он иль предан был веселью?
    Как надписи надгробные, оне
    Рисуются узором по стене -
    Следы давно погибших чувств и мнений,
    Эпиграфы неведомых творений.
    6
    И образы языческих богов -
    Без рук, без ног, с отбитыми носами -
    Лежат в углах низвергнуты с столбов,
    Раскрашенных под мрамор. Над дверями
    Висят портреты дедовских веков
    В померкших рамах и глядят сурово;
    И мнится, обвинительное слово
    Из мертвых уст их излетит - увы!
    О, если б этот дом знавали вы
    Тому назад лет двадцать пять и боле!
    О, если б время было в нашей воле!..
    7
    Бывало, только утренней зарей
    Осветятся церквей главы златые,
    И сквозь туман заблещут над горой
    Дворец царей и стены вековые,
    Отражены зеркальною волной;
    Бывало, только прачка молодая
    С бельем господским из ворот, зевая,
    Выходит, и сквозь утренний мороз
    Раздастся первый стук колес, -
    А графский дом уж полон суетою
    И пестрых слуг заботливой толпою.
    8
    И каждый день идет в нем пир горой.
    Смеются гости, и бренчат стаканы.
    В стекле граненом дар земли чужой
    Клокочет и шипит аи румяный,
    И от крыльца карет недвижный строй
    Далеко тянется, и в зале длинной,
    В толпе мужчин, услужливой и чинной,
    Красавицы, столицы лучший цвет,
    Мелькают... Вот учтивый менуэт
    Рисуется вам; шопот удивленья,
    Улыбки, взгляды, вздохи, изъясненья...
    9
    О, как тогда был пышен этот дом!
    Вдоль стен висели пестрые шпалеры,
    Везде фарфор китайский с серебром,
    У зеркала . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
    1Во всех известных списках за этим стихом следуют строки:
    Я поднимаю знамя возмущенья.
    Ура! Сюда все девы! Прочь терпенье!
    Эти два стиха выводятся из основного текста как вариант стихов 578-579. Одиннадцатистрочная строфа у Лермонтова не может содержать 13 строк. Из четырех смежных стихов с женскими рифмами два включены в строфу ошибочно. Оставляем в тексте наиболее вероятную из двух параллельных пар стихов. 2Маркиз де Тесс (франц.) 3Сударь, это мое дело. (франц.). 4"Ну, сударь, что я вижу?" - "Ах, это вы!" "Что это за шум? Что вы делаете?" - "Я <...>!" (франц.)


Добавил: RASGelios

1 ] [ 2 ]

/ Полные произведения / Лермонтов М.Ю. / Сашка


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis