/ Полные произведения / Шергин Б. / Сказки

Сказки [2/4]

Скачать полное произведение

    - Вот как! Вот как!! Набывался в высшем свете.
     За прилавок зачалился, карты из-за пазухи вывернул:
     - Предлагаю сразиться в картишки.
     Эких карт на веку никто не видывал. Льзя ли отказаться? И проиграла почтенна публика и коней и кореты, и одежду и штиблеты. Мартынко икни брюки да сертуки нафталином посыпат да в ломбард отправлят. Далее удоволился, говорит:
     - Содвигай столы! Угощаю пострадавших за свой счет!
     Этим генералам да профессорам все одно делать нечего. Голой домой не побежишь. У кого дома телефон, позвонили, чтобы костюм послали, у кого телефона нет, - с запиской лакея турнули, а сами сели закусить. Мартынко выпил и отмяк:
     - Друзья! Наша игра не более как милая штука. На фига мне ваши клячи да кареты. Получай обратно ламбардны квитанции. Пущай всяк при своем!
     Тут хмель сборол Мартынка. Он поговорил, песенку еще спел да и растянулся на полу.
     Дежурной генерал с докладом к королю:
     - Явился в ресторане субъект, с первого взгляду малостоющий. Выкинул на прилавок необыкновенные карты и этими картами всех до копейки обыграл. Но проигрыши не токмо простил, а и всех собравшихся самолучшим питьем и закусками удоволил.
     Король говорит:
     - Эта личность где сейчас?
     - Где гулял, тамотки и повалился.
     Король туда лично пальнул в легковом автомобиле, спрашиват лакеев:
     - Где-ка гостя-то положили?
     - Они сами под стол удалились.
     Мартына рострясли, душетырного спирту дали понюхать, в сознание привели. Король с им за ручку поздоровался:
     - Мимо ехал - и вдруг жажда одолила, не иначе с редьки. К счастью, вспомнил про этот лесторан.
     Мартынко осмелел:
     - Ваше королевское величие, окажите монаршее внимание с выпитием рюмочки при надлежашшей закуске.
     - Ха-ха-ха! Вы в состоянии короля угошшать?
     Мартын сидельцу мигнул, лакеи полон стол наносили. Король сколько сам уписыват, боле в чемодан складыват:
     - Деточкам свезу гостинчика.
     - Не загружайте тары эким хламом, ваше величие. Есть у нас кока с соком в чемодан ложить.
     - Это вы не про карты ли?
     - Имеются и карты.
     Король колоду позадевал:
     - Этих картов я и на всемирной выставки не видел.
     Сели за зелено сукно. И проиграл король Мартыну деньги, часы, пальто, автомобиль с шофером. Тогда расстроился:
     - Тошнехонько машины жалко. Летось на именины ото всей инперии поднесена...
     - Ваше величие! Папаша всенародной! Это все была детская забава. Велите посторонним оставить помещение.
     Король выпнул публику, заложил двери на крюк, подъехал к Мартынку. Нас бы с вами на ум, Мартына на дело. Говорит:
     - Ваше велико! Держава у вас - место самое проходное. В силу вашего географического положения пароходов заграничных через вас плывет, поездов бежит, еропланов с дипломатами летит ужасти сколько. Никакому главному бухгалтеру не сосчитать, сколько через вас иностранного купечества со своима капиталами даром пролетит и проплывет... Ваше велико! Надеюсь, вы убедились, кака сила в моих картах... Поручите мне осударственну печать, посадите меня в главно место и объявите, что без пропуска и штенпеля нету через вашу границу ни пароходу проходу, ни ероплану пролету, ни на машине проезду... Увидаете, что будет.
     Король троекратно прокричал ура и объявил:
     - Министром финанцевым быть хошь?
     - Велите, состоим-с!
     - Завтра в обед приходи должность примать.
     Отвели под Мартына семиэтажной дом, наголо окна без простенков. По всем заборам наклеили, что "через нашу державу без пропуска и министерской печати нет ни пароходу проходу, ни на ероплане пролету, ни на машине проезду".
     Вот Мартын сидит в кабинете за столом, печати ставит, а ко столу очередь даже во всю лестницу.
     Иностранно купечество, дипломаты - все тут. Новый министр пока штемпель ставит, свои карты будто ненароком и покажет. Какой капиталист эти карты увидал, тот и ум потерял. Не только что наличность у Мартына оставит - сколько дома есть денег, все телеграфом сюда выпишет.
     Ну, Мартынкино королевство разбогатело. Сотрудникам пища пошла скусна. Ежедень четыре выти, у каждой перемены по стакану вина. В каком прежде сукне генералы на парад сподоблялись, то сукно теперь служащи завседенно треплют.
     Однако соседним государствам ужасно не понравилось, что Мартынко у них все деньги выманил. Взяли подослали тайных агентов - какой бы хитростью его потушить.
     Тут приходит вот како дело рассказать. У короля была дочерь Раиска. И она с первого взгляду влюбилась в нашего прохвоста. Где Мартынко речь говорит или доклад делат, она в первом ряду сидит, мигает ему, не может налюбоваться. Из газет, из журналов Мартынкины портреты вырезат да в альбом клеит. Уж так его абажат. А она Мартыну ни на глаза. Он ей видеть не может, бегом от ей бегат. Однажды при публике выразился:
     - Эту Раиску увижу, меня так блевать и кинет!
     Которые неосторожные слова прекрасно слышали тайны агенты других держав и довели до сведения Раиски... Любовь всегда слепа. Несчастна девица думала, что ейна симпатия из-за скромности на нее не глядит. А тут, как ужасну истину узнала, нахлопала агентов по харе, также отдула неповинных фрелин и упала в обморок.
     Как в себя пришла, агенты говорят:
     - Вот до чего довел вас этот тиран. Конешно, дело не наше, и мы этим не антиресуимся, а только напрасно ваш тятенька этого бродягу в главно место посадил. Вот дак министр с ветру наскочил! И вас своими секретами присушил. Такого бы без суда в нужнике давно надо утопить. Но мы вас научим...
     Утром получат Мартынко записку:
     "Дорогой министр финанцев! Пожалуте выпить и закусить к нам на квартеру антиресуимсе каки таки у вас карты известная вам рая".
     Мартынко этой Раи боитсе, а не идти неможно, - что он у ней с визитом не бывал.
     Только гость созвонился, агенты за ширмы, а Мартын заходит и от угошшения вежливо отказывается. Заговорили про войну, про погоду. А Раиска речь пересекла:
     - Я слыхала, у вас карты есь бутто бы золоты? Я смала охвоча карты мешать.
     И зачала она проигрывать деньжонки, кольца, брошки, браслетки, часики с цепочкой - все продула гостю.
     Тут он домой сторопился:
     - Однако поздно. На прошшанье дарю вам обратно ваши уборы. Мне-ка не нать, а вам от папы трепка.
     А Раиска нахальне:
     - Я бы все одно в суд подала, что у тебя карты фальшивы.
     - Как это фальшивы?
     Она искусственно захохотала:
     - А вот эк!
     Выхватила колоду да к себе под карсет.
     - Докуль у меня рюмку-другу не выпьете, дотуль не отдам.
     Делать нечего. Дорогой гость две-три рюмочки выкушал и и пал на ковер. В графине было усыпаюшшее зелье. Шпионы выскочили из-за ширмов, раздели сонного догола и кошелек нашли. Тело на худой кляче вывезли далеко в лес и хвоснули в овраг, куда из помойных ям вываливают.
     На холоду под утром Мартын очнулся. Все вспомнил:
     - О, будь ты проклята, королевнина гостьба! Куда теперь подамся, нагой, без копейки?
     Како-то лохмотье вырыл, завесился и побрел лесом. Думат: "Плох я сокол, что ворона с места сбила".
     И видит: яблоки растут белого цвету.
     - Ах, как пить охота!
     Сорвал пару и съел. И заболела голова. За лоб схватился, под рукой два волдыря. И поднялись от этих волдырей два рога самосильных.
     Вот дак приужахнулся бедный парень! Скакал, скакал, обломить рогов не может. Дале заплакал:
     - Что на меня за беды, что на меня за напасти! Та шкура разорила, пристрамила, разболокла, яблоком объелся, рога явились, как у вепря у дикого. О, задавиться ли, утопиться?! Разве я кому надоел? Уйду от вас навеки, буду жить лучче с хичныма хехенами и со львами.
     Во слезах пути-дороженьки не видит и наткнулся опять на яблоню. Тут яблочки красненьки, красивы.
     - Объистись разве да умереть во младых летах?...
     Сгрыз яблоко, счавкал друго, - головы-то ловко стало. Рукой схватился и рога, как шапочку, сронил. Все тело согрелось, сердце звеселилось и напахнула така молодось, дак Мартын на голове ходить годен.
     Нас бы с вами на ум, Мартына на дело: этих красных молодильных яблоков нарвал, воротился на старо место, рогатых яблоков натряс, склал за пазуху и побежал из лесу.
     Дорога в город повела, а Мартынко раздумался:
     "В эдаких трепках мне там нельзя показаться. В полицу заберут".
     А по пути деревня, с краю домик небольшой - и старуха кривобока крыльцо пашет. Мартынко так умильно:
     - Бабушка, дозвольте в ызбу затти обогреться. Не бойтесь этих ремков, меня бродяги ночесь раздели.
     Старуха видит: парень хоть рваной, а на мазурика не похож - и запустила в кухню. Мартынко подает ей молодильного яблока:
     - Баба, на-ко съешь!
     Баба доверилась и съела.
     - Парень, чем ты меня накормил, будто я вина испила?
     Она была худа, морщевата, рот ямой; стала хороша, гладка, румяна.
     - Эта я ли? Молодец, как ты меня эку сделал? Мне ведь вам нечем платить-то!
     - Любезна моя, денег не надо. А нет ли костюма на мой рост - мужнева ли, братнева ли? Видишь, я наг сижу.
     - Есь, дитетко, есь!
     Отомкнула сундук.
     - Это сынишка моего одежонка. Хоть все понеси, андел мой, благодетель!... Оболокайся, я самоварчик согрею.
     Мартыну гостить некогда. Оделся в простеньку троечку и в худеньки щиблеты, написал на губы усы, склал свои бесценны яблоки в коробок и пошел в город.
     У Раискиных ворот увидал ейну стару фрелину:
     - Яблочков не прикажете-с?
     - Верно, кисляшши.
     - Разрешите вас угостить.
     Подал молодильного. Старой девки лестно с кавалером постоять. Яблоко на обе шшоки лижот. И кряду стала толста, красна, красива. Забыла спасибо сказать, полетела к королевны:
     - Раичка, я-та кака!
     - Машка, ты ли? Почто эка?
     - Мушшина черноусой яблочком угостили. Верно, с этого... У их полна коробка.
     - Бежи, ростыка, догоняй. Я куплю, скажи: королевна дорого даст!
     Мартынка того и ждал. Завернул пару рогатых, подает этой Машки:
     - Это для барыни. Высший сорт. Пушшай едят на здоровье. За деньжонками потом зайду.
     Раиска у себя в опальны зеркалов наставила, хедричество зажгла, стала яблоки хряпать:
     - Вот чичас буду моложе ставать, вот чичас сделаюсь тельна, да румяна, да красавица...
     Ест яблоко и в зеркало здрит и видит - на лбу поднелись две россохи и стали матеры, и выросли у королевны рога долги, кривы, кабыть оленьи.
     Ну, уж эту ночку в дому не спали. Рога те и пилой пилили, и в стену она бодалась - все без пользы.
     Как в зеркало зглянет, так ей в омморок и бросат.
     Утром отправили телеграмму папаше, переимали всех яблочных торговцев, послали по лекарей.
     Нас бы с вами на ум, Мартына на дело: наклеил бороду, написал морщины, наложил очки. Срядился эким профессором и с узелочком звонится у королевиной квартеры:
     - Не здесь ли больная?
     - Здесь, здесь!
     Раиска лежит на постели, рошшеперя лапы, и рога на лямках подвешаны. Наш дохтур пошшупал пуп - на месте ли, спросил, сколько раз до ветру ходила, и были ле дети, и были ле родители, и не сумашеччи ле были, и папа пьюшшой ле, и кака пинтература?
     Также потребовал молоток, полчаса в пятки и в темя колотил и дышать не велел. Тогда говорит:
     - Это вполне научное явление с рогами. Дайте больной съись два куска мыла и ташшыте в баню на снимок.
     Она ела- ела, тогда заревела:
     - О, беда, беда! Не хочу боле лечицца-а! Лучче бы меня на меленки смололи-и, на глину сожгали, на мыло сварили-и!
     Тут Мартын выгонил всех вон и приступил накоротки:
     - Я по своей практике вижу, что за некотору подлось вам эта болесь!
     - Знать ницего не знаю, ведать не ведаю.
     Тогда добрый лекарь, за рога ухватя, зачал ей драть ремнем:
     - Признавайся, дура, не обидела ле кого, не обокрала ле кого?!
     - О, виновата, тепере виновата!
     - В чем виновата?
     - У тятенькиного министра карты высадила.
     - Куда запехала?
     - Под комод.
     Мартын нашел карты. Достал молодильные яблоки:
     - Ешь эти яблоки!
     - О, боюсь, боюсь!
     - Ешь, тигра рогатая!
     Она яблоко съела, - рога обмякли и отпали; друго съела - красавица стала.
     Была черна, суха, стала больша, красна, налита!
     Мартынко взглянул, и сердце у него задрожало. Конешно, против экой красоты кто же устоит! Глядел, глядел, дале выговорил:
     - Соблаговолите шайку воды.
     Подала. Он бороду и краску смыл. Раиса узнала, - где стояла, тут и села. Мартынко ей:
     - Рая, понапрасну вы на меня гору каменну несли. Это я из-за многих хлопот не поспел вас тогда высмотреть, а тепериче страстно абажаю.
     Дальше нечего и сказывать. Свадьба пошла у Мартынка да у Раиски. Песни запели, в гармонь заиграли.
     Вот и живут. Мартынко всех в карты обыгрыват, докуль этих карт не украдут. Ну, а украдут, опять и выпнут Мартына.
    
     Пойга и Лиса
     Жил юный Пойга Корелянин. Жил житьем у вершины реки. Наехала на него шведка Кулимана [Кулимана, шведка Кулимана - В преданиях карелов сохранилась память о "свейских нагонах" (шведских набегах), которые бывали на Севере в XVI веке. Отсюда сказочная "шведка Кулимана".] , дом и оленей схватила. Пойга и пошел вниз по реке. У Лисьей горы изготовил ловушку и пошел умыться. Видит - на воде карбас, в нем спят. На берегу девица, не спит. Ночь летняя, сияющая.
     Пойга испугался красоты этой девицы:
     - Ты не звезда ли утренница?
     Она засмеялась:
     - Если я звезда, ты, должно быть, месяц молодой. По сказкам, он гоняется за утренней звездой.
     - Чья же ты?
     - Я дочь вдовы Устьянки. В карбасе моя дружина, пять уверенных старух. Плавали по ягоды по мамкину указу.
     Пойга взмолился к ней:
     - Девица, подожди здесь! Я тебе гостинец принесу, лисичку.
     Он к ловушкам поспешил к своим - туда залезли Лисьи дети. Он обрадовался: "Не худой будет подарок для девицы".
     И тут прибежала Лисья мать. Стала бить челом и плакаться:
     - Пойга, милый, отдай мне моих детей!
     Он говорит:
     - На что много плачешь, Лиса? Мне твое горе внятно. Меня самого шведская Кулимана обидела. Возьми детей.
     Пока Лиса да Пойга разговаривали, старух на карбасе заели комары. Устьянкина дочь и уплыла домой...
     Пойга опять идет вниз по реке.
     На новый месяц догоняет его Лисья мать. Пойга удивился:
     - Ты на кого детей-то бросила?
     Лисица говорит:
     - Есть у меня родни-то. Это ты один, как месяц в небе. Я тебя женю на дочери вдовы Устьянки. За твое добро тебе добро доспею.
     Вот они дошли до Устья. Тут сделали шатер из белого моху. Лисица говорит:
     - Пойга, нет ли у тебя хоть медной денежки?
     - У меня серебряных копеек пять.
     Лисица прибежала в дом к Устьянке и говорит:
     - Государыня Устьянка, Пойга, мой сынок, просит мерку-четверик: хочет жито мерить.
     - Возьми.
     Лисина принесла мерку в шатер, запихала в заклеп две серебряные денежки и несет мерку обратно:
     - Государыня Устьянка, дай меру побольше - четвериком мерить долго.
     Вдова дала Лисе полмеру и говорит дочери:
     - Гляди, в четверике-то серебро застряло. Вот какое "жито" меряют, хитряги!
     Лиса опять там в полмеру за обруч влепила три серебряных копейцы и несет обратно. Устьянка опять приметила серебро, однако виду не подала, спрашивает:
     - Для какого случая зерно-то меряли?
     - Жениться собирается.
     - Пожиточному человеку что собираться? Посватался - и все.
     - Государыня Устьянка, я ведь и пришла твою дочку сватать.
     Вдова говорит:
     - Надобно жениха-то в лицо поглядеть.
     Ведет Лисица Пойгу на смотрины и думает: "Не гораздо ты, жених, одет. В чем зверя промышляем, в том и свататься идем". А идут они через болото, по жерди ступают. Лиса и подвернулась Пойге под ноги, он и слетел в болото.
     На сухое место выбрался, заплакал:
     - Испугается меня теперь невеста. Скажет, черт из болота вылез...
     А Лиса над ним впокаточку хохочет:
     - Сохни тут, тетеря косолапая! Я хорошую одежу принесу.
     Лисица к Устьянке прилетела:
     - Как быть, государыня? С женихом-то смех и горе! К вам на смотрины торопился, на болоте подопнулся и ляпнул в грязь. Обиделся, назад пошел.
     Вдова зашумела на Лису:
     - Как это назад пошел?! Глупая ты сватья! Возьми вот мужа моего одежу. Пусть переоденется да к нам, к горячим пирогам.
     Вот Пойга в дом заходит. Невеста шепнула ему украдкой в сенях:
     - Ты виду не показывай, что мы встречались.
     Пойга за столом сидит, ни на кого не глядит, только на себя: глянется ему кафтан василькового сукна, с серебряными пуговками.
     Вдова и шепчет Лисе:
     - Что это жених-то только на себя и смотрит?
     Лисица отвечает:
     - Он в соболях, в куницах ведь привык ходить. Ему неловко в смирном-то кафтанчике.
     Вдова и говорит Пойге:
     - Ну, добрый молодец, сидишь ты - как свеча горишь. Не слышно от тебя ни вздора, ни пустого разговора. Ты и мне и дочке по уму, по сердцу, Однако, по обычаю, надо съездить посмотреть твой дом, твое житье- бытье.
     Пойга смутился: как быть? Ведь дом-то шведка схватила.
     А Лиса ему глазком мигает, чтобы помалкивал, и говорит:
     - Обряжай, Устьянка, карбас. Возьми в товарищи уверенных людей, и поплывем смотреть житье женихово. Не забудь взять в карбас корабельный рог.
     Вот плывет дружина в карбасе: Устьянка с дочкой, Пойга, да Лиса, да пять уверенных старух. Подвигались мешкотно: по реке пороги каменные; однако до вершины добрались.
     На заре на утренней Лисица говорит:
     - Теперь до нашего житья рукой подать. Я побегу по берегу, встречу приготовлю. А вы, как только солнышко взойдет, что есть силы в рог трубите. Гребите к нашему двору и в рог трубите неумолчно.
     Лисица добежала до Пойгина двора и залезла в дом. Шведка Кулимана еще спит-храпит. По стенам висит и по углам лежит Пойгино добро: шкуры лисьи, куньи, беличьи, оленьи.
     В эту пору из-за лесу выглянуло солнце. И по речке будто гром сгремел - затрубили в рог. Кулимана с постели ссыпалась, ничего понять не может.
     А Лисица верещит:
     - Дождалась беды, кикимора? Это Русь трубит!
     Кулимана по избе бегает, из угла в угол суется, лисиц, куниц под печку прячет:
     - Ох, беда! Я-то куда? Я-то куда?
     Лиса говорит:
     - Твои слуги-кнехты где?
     Кулимана вопит:
     - Кнехты мне не оборона! У стада были, у оленей, а теперь, как русский звук учуяли, побежали в запад. Так летят, что пуля не догонит.
     Лиса говорит:
     - Тебе, чертовка, надо спрятаться. Я при дороге бочку видела. Лезь в эту бочку.
     Кулимана толста была, еле запихалась в бочку. Лисица сверху крышку вбила:
     - Хранись тут, Кулимана, в бочку поймана. Не пыши и не дыши. Я потом велю тебя в сторонку откатить.
     А Пойга с гостями уж по берегу идет и невесту свою за руку ведет. Лиса к нему бежит:
     - Гостей ведешь почетных, а на дороге бочка брошена. Ну- ка, гостьюшки-голубушки, спихнем эту бочку в воду, чтоб не рассохлась.
     Пять уверенных старух мигом подкатили бочку к берегу и бухнули с обрыва.
     Кулимана ко дну пошла. Больше никого пугать не будет.
     Устьянка с Пойгой по дому ходит, дом хвалит:
     - Дом у тебя как город! И стоит на месте на прекрасном. Моя дочка будет здесь хозяюшка и тебе помощница.
     Вот сколько добра доспела Пойге Лисья мать за то, что он ее детей помиловал.
     Пронька Грезной
     Были три брата, три американа, и сидели они за морем. Старшой прошел все науки и нажил больши капиталы. Однажды созвал он братьев и говорит:
     - Пока сила да здоровье позволят, охота мне белой свет посмотреть и себя показать. Домой не вернусь, покамест славы не добуду.
     Братья запричитали:
     На кого ты нас оставляешь,
     на кого ты нас покидаешь?!
     Мы ростом-то велики,
     а умом-то мы малы.
     Уж мы лягем да не вовремя,
     уж мы встанем да не во пору!
     Расстроили старшого:
     - Разорвало бы вас, как жалобно сказываете... Вот вам тысячу золотых на разживу.
     Молодцы деньги приняли, благодарно стукнули лбом в половицу и сказали:
     - Дорогой брат и благодетель! Ежели не секрет, в каку ты державу прависсе?
     - Надумано у меня в российски города.
     - Дорогой брат и благодетель! И нам в Америки не антиресно. Тоже охота счастье испытать. Возьми нас с собой.
     - Россия страна обширна. Хотите - поезжайте, хотите - нет.
     Вслед за старшим братом приезжают эти молоды американы в Питербурх. Сидят в гостиницы, головы ломают, на како бы дело напуститься. Увидали на столе календарь. В календаре на картины царь написан с дочерями. Эти дочери пондравились.
     - Давай посватаимся у царя! Вдруг да наше счастье?
     Послали во дворец сватью. А царские дочки были самовольны и самондравны. Кажна по четыре кукиша показала:
     - Мы в женихах-то, как в навозе, роемся. Князьев да прынцов помахивам. На фига нам твои американы, шваль такая!
     Младша добавила:
     - Не хотят ли на нашей рыжей кобылы посвататься? Она согласна.
     Так эта любовь до времени кончилась. Теперь пойдет речь за старшим братом. Он тоже посиживат на квартиры, рассуждат сам с собой:
     - Годы мои далеко, голова седа, детей, жены нету, денег не пропить, не происть. Нать диковину выкинуть всему свету на удивленье.
     В торговой день от скуки он пошел на толкучку и видит - молодой парень ходит следом и глаз не спускат.
     Через переводшика спросил, что надо. Парень не смутился:
     - Очень лестно на иностранной державы человека полюбоваться. Костюм на вас первый сорт-с...
     Американин портфель отомкнул, в деньгах порылся и подает парню трешку:
     - Выпей в честь Америки!
     А тот на портфель обзарился, Навеку столько денег не видал. Американину смешно:
     - Верно, нравятся богатые люди?
     - Бедны никому не нравятся.
     - Имя ваше как?
     - Пронькой ругают.
     - Зайдите, мистер Пронька, вечером поговорить ко мне на квартиру.
     В показанное время Пронька явился по адресу. Хозяин посадил его в мягки кресла:
     - Увидел я, мистер Пронька, велику в тебе жадность к деньгам и надумал держать с тобой пари. Я, американской гражданин, строю на главном пришпехте магазин, набиваю его разноличными товарами и передаю тебе в пользование. Торгуй, розживайся, капиталы оборачивай, пропивай, проедай... За это ты, мистер Пронька, пятнадцать лет не должен мыться, стричься, бриться, сморкаться, чесаться, утираться, ни белья, ни одежды переменять. Мои доверенны будут твои торговы книги проверять и тебя наблюдать. Ежели за эти пятнадцать лет хоть однажды рукавом утрессе, лишаю тебя всего нажитого и выбрасываю тебя босого на улицу. Ежели же вытерпишь, через пятнадцать лет хоть во ста миллионах будь, все твое бесповоротно. Далее, как ученой человек, буду я про тебя книги писать и фотографом снимать. Вот, мистер Пронька, подумайте!
     Мистер Пронька говорит:
     - Живой живое и думает. Согласен.
     К нотариусу сходили, бумаги сделали, подписи, печати.
     Дело, значит, не шутово.
     Вот наш счастливец заторговал. Пошли дни за днями, месяцы за месяцами... Первы-то годы Пронька спал по два, по три часа. Товары получат, товары отпускат - из кожи рвется, торгует. В пять годов он под себя дом каменной - железна крыша - поставил. К десяти годам в каждом губернском городе Пронькин магазин, в каждой деревне лавка. Наблюдение за выполнением американин доверил двум своим братьям, несчастным от любви, узнавши, что они не при деле да не при месте.
     День за днем, год за годом зарос Пронька, аки зверь, аки чудо морское. Лицо, руки - чернее башмаков, грива на голове метлой, бородишша свалялась, лохмотья висят. Летом дождик попадат на голову-то и мытье.
     Год за год хлебошшится в грязи, только и порадуется, что над деньгами. А денег - всей конторой считают.
     Стал Пронька именитым купцом. Ездит на рысаках. Как навозну кучу, повезут по городу. Однако этой куче ото всех почет и уважение. Все у ней в долгу. Сам осударь тысячами назаймовал. К двенадцати-то годам у Проньки на царя полна шкатулка кабальных записей. Вот каку силу мужичонко забрал!
     Только своего американина наш капиталист боится. Все терпит. Американин его помесячно аппаратом снимат во всяких видах, измерят, во сколько слоев грязи наросло, вшей вычислят, каждогодно насчет Проньки сочиненье издават. В американских тиматографах стали шевелюшших Пронек показывать. Ну, экой бы славы не все рады.
     Год за годом, скоро и сроку конец. И ни разу Пронька с копыл не сбился, ни разу братья-наблюдатели на него слова не нанесли.
     Тут соседни державы на царя войной погрозили. Надо крепостям ремонт, надо ерапланы клеить, выпускать удушливы газы. А казна порозна.
     Царь Проньки записку:
     - Одолжите полдесятка миллиончиков.
     Пронька сдумал думушку и не дал. Царь, подождав, посылат министра. Пронька сказался, что болен. Царь лично прикатил:
     - Ты что, сопля пропашша, куражиссе? Как хошь, давай денег!
     - Никак не могу, ваше величие! Вы и так в долгу, что в море, - ни дна, ни берегов.
     - Хошь, я тебя, бандита, енералом пожалую?
     - Даже в графы нам и то не завлекательно. А коли до самого дела, дозвольте с вами породниться и вашу дочь супругою назвать.
     - Что ты, овин толстой! Что ты, вшива биржа! Да поглядись-ко ты в зеркало...
     - В зеркало мы о святках смотряли, и вышло, что воля ваша, царская, а большина наша, купецкая.
     У царя губы задрожали:
     - Ты меня не заганивай в тоску, сопля пропашша!... А у меня девки-то три, котора нать?
     - Каку пожалуете.
     - Тогда хоть патрет сресуй увеличенной с твоей рожи. Я покажу, быват, котора и обзарится. Только имей в виду - в теперешно время нету настояшшого художника. Наресуют, дак зубы затрясет.
     За мастером дело не стало. В три упряга окончено в красках и приличной раме.
     Пронька со страху прослезился:
     - Сатаной меня написали... Знают, как сироту изобидеть... Уж и кажной-то меня устрашится, уж и всяко-то меня убоится!...
     Царь на портрет взглянул, оробел, старших девок кличет:
     - Вот, дорогие дочери! Есть у меня про вас жених. Конечно, по внешности так себе, аригинальный старичок, зато комерсант богатеюшшой.
     Старша глаза взвела на картину, с испугу в подпечек полезла. Папа ей кочергой добывал и ухватом - все напрасно. Друга дочка сперва тоже заревела, дале сграбилась за раму да с размаху родителю на голову и падела...
     Младша дочь явилась, папаша сидит в картины и головой из дыры навертыват:
     - Вот, дорогая дочь, сватается денежный субъект. Не гляди, что грезишша да волосишша, он тебя обажать будет нельзя как лучче...
     Девка его пересекла:
     - Плевать я хотела, что там обажать да уважать! Ты мне справку подай, в каких он капиталах, кака недвижимость и что в бумагах!...
     Она с отчишком зашумела. В те поры старша из подпечка выбралась да к середней сестры катнула:
     - Сестрича, голубушка, татка-то одичал, за облизьяна за шорснатого замуж притугинива-а-ат! Убежим-ко во болота во дыбучи, а мы схоронимся в леса да во дремучи!
     - В дыру тебя с лесом! Мы в Америку дунем. Черт ли навозного лаптя лизать, когда нас американы дожидаются.
     У старшухи слезы уж тут:
     Ох, чужедальня та сторонушка,
     Она слезами поливана,
     Горьким горем огорожена...
     - Реви, реви, корова косая! Вот уже таткин облизьян обнимать придет.
     - О, не надо, не надо!
     - Не надо, дак выволакивай чемоданы, завязывай уборы да сарафаны! А я фрелину к тем понаведаться сгоняю.
     Два брата, два американа рады такому повороту. Ночью подали к воротам грузовик, чемоданы и обеих девок погрузили да и были таковы. Дале и повенчались и в Америку срядились на радостях. Мужья рады дома женами похвастаться. Жены рады, что от Проньки ушли.
     Царь как узнал, что дочки к американам упороли, только для приличия поматерялся, про себя-то доволен, что на свадьбу изъяниться не нать.
     Тут Пронькины пятнадцать годов на извод пришли. У него мыло просто и душисто пудами закуплено, мочалок, веников, дресвы возами наготовлено. Везде по комнатам рукомойники медны, мраморны умывальники, а также до потолку сундуков с костюмами зимними, летними, осенними, весенними и прочих сезонов.
     В последний нонешний денечек является Пронька к своему американину. Опять к нотариусу сходили, все договоры разорвали, по закону ни во что положили и любезно распростились. Пронька, что птичка, на волю выпорхнул.
     Радось за радосью - царь объявляет о дочкином согласии. Поторговались, срядились. На остатки нареченной жених говорит:
     - Итак, через полмесяца свадьба. В венчальной день публика увидит неожиданной суприз.
     На друго утро он снял под себя городски бани на две недели и пригласил двенадцать человек баншиков и двенадцать паликмахтеров. И вот бани топятся, вода кипит, аки гром гремит, баншики в банны шайки, в медны тазы позванивают. Паликмахтеры в ножницы побрякивают.
     Неделю Проньку стригли садовыми ножницами, скоблили скобелем, шоркали дресвой и песком терли. Неделю травили шшолоком, прокатывали мылами семи сортов, полоскали, брили, чесали, гладили, завивали, душили, помадили.
     В венчальной день двенадцать портных наложили царскому жениху трахмальны манишки, подали костюм последней париской моды, лаковы шшиблеты и прочее.
     И как показался экой жентельмен на публику, дак никто буквально не узнал. А узнали, дак не поверили. Он явился, как написаной, бравой, толстой, красной, очень завлекательной. Царевна одночасно экого кавалера залюбила. До того все козой глядела, а тут приветлива сделалась, говорунья. Свадьба была - семь ден табуном плясали, лапишшами хлопали, пока в нижной этаж не провалились, дак ишшо там заканчивали.

/ Полные произведения / Шергин Б. / Сказки