/ Полные произведения / Арцыбашев М.П. / Рассказ об одной пощечине
Рассказ об одной пощечине [2/2]
 |
Скачать полное произведение |
 |
Потом мы говорили о модном романе, герой которого нечаянно увидел героиню в купальне. Надо вам сказать, что за последнее время мы только при профессоре и Ниночке не говорили на такие темы, а как только оставались вдвоем, Лидия Михайловна сейчас же сводила разговор на любовь, флирт и тому подобное. Я уже понимал, что я ей нравлюсь, что моя молодость и свежесть щекочут ей нервы, и все время меня не оставляло скверное ощущение, что совершаю что-то подлое. Но молодость брала свое, и я не мог не искать этих разговоров.
И вот, когда мы проплывали мимо купальни, белевшей на берегу под дубами, как-то так случилось, что мы оба посмотрели в ту сторону и, должно быть, одна и та же мысль пришла в голову обоим. Мысль эта испугала меня, точно я в пропасть заглянул, даже голова у меня закружилась. Мы встретились глазами и поняли друг друга.
"А вы хотели бы видеть меня... как я купаюсь?" - вдруг спросила Лидия Михайловна и неловко засмеялась опять.
"Хотел бы!" - ответил я через силу и изо всех сил стал грести дальше.
Довольно долго мы плыли молча. Я чувствовал, что у меня дрожат руки и ноги и во всем теле какая-то сладкая истома. Лидия Михайловна сидела неподвижно, уронив одну руку в воду, и о чем-то напряженно думала. И я боялся угадать ее мысли.
Река делала крутой поворот, а за ним уже начинались поля и большое село.
"Поедем назад", - точно очнувшись, сказала Лидия Михайловна.
Я послушно повернул лодку, и мы опять вплыли в лес. Было уже довольно темно. И вот когда мы опять поравнялись с купальней, Лидия Михайловна потянулась и сказала, глядя в сторону:
"А знаете, я и в самом деле выкупаюсь. Я люблю купаться по вечерам. Чувствуешь себя какой-то русалкой, и кажется, что за тобой из-за кустов подсматривает какой-то... фавн".
Чувство мое было похоже на испуг. В эту минуту я уже знал, что будет, и растерялся. Мне стало вдруг душно и тоскливо.
"Ну, подъезжайте же!" - сказала она с нетерпением, точно ей было досадно, что я так трушу.
Нечего делать, я пристал к берегу и вздрогнул, когда лодка со скрипом вползла на песок.
Она ушла в купальню, а я остался у лодки. Было совсем темно, кругом стояли темные таинственные деревья, вода была какая-то странная, и в ней колыхались отражения первых звезд. В купальне слышался шорох, потом раздался плеск воды, и на середине реки, светлой от темных берегов, показалась голова Лидии Михайловны.
Я глаз от нее оторвать не мог. Под водой, колыхавшейся вокруг, я угадывал ее тело, и мне было почти больно от воспаленного воображения.
Лидия Михайловна поплыла обратно и скрылась в купальне. Плеск воды затих. Она вышла. Не могу вам передать, что я переживал в те минуты: я знал, что она хочет, чтобы я пришел, я говорил себе, что такой момент, может быть, никогда не повторится, что надо пользоваться случаем, а в то же время уверял себя, что просто у меня грязное воображение и все это мне показалось... Тут она меня позвала.
Я не узнал ее голоса, до того странным он мне показался, и ответил тоже каким-то чужим, не своим голосом.
"Что это вас совсем не слышно? Вы здесь?.. Я боюсь!" - крикнула она.
Тогда я встал и пошел... Она вскрикнула, когда увидела меня в купальне, и замахала руками.
"Нельзя, нельзя, я еще не одета!"
Но я уже не мог уйти и, кажется, только глупо улыбался, шаг за шагом приближаясь к ней. Лидия Михайловна была уже в капоте, но я сразу увидел, что капот наброшен на голое тело кое-как, нарочно, а рубашка ее лежит на скамье. Я подошел к ней совершенно молча. Она так же молча оттолкнула меня, не спуская с меня темных, непонятных глаз, и выражение у нее было злое, животное.
А когда все кончилось, сел на скамейку и закурил. Говорить я не мог, а она быстро одевалась при мне,, и я испытывал жгучее наслаждение, смешанное с отвращением оттого, что уже имел право сидеть и смотреть, как она одевается.
Всю дорогу мы молчали, только когда высаживались из лодки, Лидия Михайловна сказала:
"Ну что мы с вами наделали!.."
Я совершенно глупо ответил: ничего!.. а она погрозила мне пальцем, кокетливо головой и пошла к дому.
На террасе горела лампа и пили чай профессор с Ниночкой.
Я не мог представить себе, как я посмотрю им в глаза, но Лидия Михайловна выручила меня, быстро пройдя вперед и сказав совершенно беззаботным тоном:
"А вот и мы!"
"Нагулялись?" - ласково спросил профессор.
Она стала рассказывать, где мы были, а я смотрел на нее, и мне было страшно: как может она говорить так легко и весело, улыбаться мужу и дочери, когда только что отдавалась мне?.. Знаете, много раз мне и потом приходилось обманывать мужей с их женами, и каждый раз меня поражала та легкость, та виртуозность, с какой лгали женщины... Лгали они не только словами, а голосом, движениями, смехом, каждой черточкой своего тела... И как лгали!.. С наслаждением!..
Ну, после этого связь наша продолжалась долго. Это была связь безобразная, без всякого чувства, просто потому, что мне была нужна женщина, а ей нравились моя молодость и свежесть. Однако, по молодости лет, по неиспорченности, я тяготился этим и старался думать, что мы все-таки любим друг друга. Однажды я даже сказал ей, что меня не удовлетворяют такие отношения, и при этом грубо выразился, что ей "только этого и нужно!".
Лидия Михайловна посмотрела на меня с самым искренним презрением, а затем дня три мучила меня, отказывая в ласках и ехидно повторяя, когда я приставал к ней:
"Зачем? Ведь вам этого не нужно! Это грязь!"
И доводила меня до того, что я готов был отказаться от всех своих убеждений, лишь бы она отдалась мне. И она уступила, но с таким видом, точно сделала мне величайшее снисхождение.
Странно, я чувствовал к ней непобедимое влечение и в то же время презирал ее от души. Каждый раз, когда она уходила от меня, я испытывал положительное отвращение и давал себе слово прекратить эту связь, но и сам прекрасно чувствовал, что ничего из этого не выйдет, что завтра я опять буду добиваться того же...
Мучили меня и отношения к Ниночке и профессору. Когда я подходил к Ниночке, мне казалось, что я замараю ее какой-то гадостью, а когда профессор по-прежнему ласково и внимательно вступал со мной в разговор, я заикался, бледнел, краснел и вел себя, должно быть, непозволительно глупо, так что он даже смотрел на меня с недоумением. Я не мог глядеть ему в глаза, презирал себя, а потому скоро начал чувствовать к нему ненависть. Иногда мне даже было лестно думать, что я его обманываю... Ты, мол, великий человек, знаменитый ученый, а я - ничтожество, заурядный студентишко, а вот твоя жена принадлежит мне. Мне стало приятно унижать его в своих глазах, точно этим я мстил ему за собственную подлость. А он ничего не замечал, был ласков со мною и по-прежнему обожал свою Лидию Михайловну.
Ух, подлая баба!.. Сначала она немного боялась, но потом обнаглела так, что лезла ко мне чуть ли не на глазах у мужа. Должно быть, ей даже нравилось рисковать.
Однажды, я помню, профессор на минуту вышел на террасу, а она подсела ко мне с поцелуями, я испугался и даже отстранился, а она нарочно обнимала меня, забавляясь моим испугом... В это время профессор вошел, и так быстро, что она едва успела отскочить на соседний стул, причем села чуть не мимо стула... Должно быть, он заметил что-нибудь, потому что круто повернулся и вышел.
Несколько минут мы с ней сидели, не смея взглянуть друг на друга. Потом она встала и пошла за ним, а меня никакие силы небесные не заставили бы встать... Я сидел на том же месте и ни с того ни с сего начал кашлять... Знаете, я когда и теперь вспоминаю об этом кашле, то меня в краску бросает!..
Я слышал, что они быстро и резко говорят между собой, и чувствовал себя хуже и хуже... Профессор был взволнован, но со мной, по обыкновению, ласков, только мне показалось, что он как-то уж чересчур ласков.
Потом я узнал, что она его же во всем обвинила: оказалось, что у него грязное воображение, что она просто испугалась его, что он так неожиданно вошел, а то что он еще неожиданнее вышел, было якобы уже совсем глупо и гадко, так как я мог подумать, что он в самом деле приревновал... Одним словом, она запутала его так, что бедный профессор раскаялся во всем и просил у нее прощения, а со мной удвоил ласковость и внимательность.
Это случалось не раз, и всегда она оборачивала дело так, что выходила чище снега горного!.. И вы знаете, она, ей-Богу, сама искренно верила, что чиста!.. Вы смеетесь? А я говорю, что так... Вы знаете, я сам однажды спросил ее: не догадывается ли муж?
"Ему и в голову это не может прийти, он слишком хорошо меня знает!" - сказала она с великолепным высокомерием. Понимаете, она мне, своему любовнику, говорила, что муж слишком хорошо ее знает, чтобы допустить, что у нее есть любовник!..
Ну-с, так прошло почти все лето, и наконец разразилась катастрофа.
Надо вам сказать, что связь мне стала совсем в тягость, да и надоела она мне со своим холодным развратом... Гадко как-то стало... Мы начали ссориться, по целым дням не говорили, и все эти дни она была как фурия... Страшно сказать, все свои неприятности с любовником эта женщина вымещала на муже. Он видел, что она нервничает, не сводил с нее глаз, а она устраивала ему сцены, когда не смела устроить их мне. Жизнь стала невыносимой. Ниночка совсем напугалась, профессор был сам не свой, а она день ото дня становилась все растерзаннее, все наглее и дошла до того, что при муже очень откровенно бранилась со мной. Как он ничего не замечал, не понимаю!.. Любовь!.. Слишком уж страшно было бы ему заметить, должно быть.
Как-то раз, поздно вечером, профессор пришел ко мне во флигель, сел и закурил. Мягко и осторожно стал он расспрашивать меня о моей жизни, о моих намерениях. Я солгал ему, что у меня есть невеста. Он ласково и грустно улыбнулся.
"Ах, милый мой, милый... Что ж, и вам не избежать того же, мимо чего не проходит никто из нас... Ничего не поделаешь. Но помните одно: никогда не позволяйте себе любовь к женщине поставить во главу своей жизни. Женщина-существо другого мира. Она не понимает того, чем может и должен жить мужчина... Отсюда все разлады и несчастия семейной жизни. Женщина отравит вам душу, растерзает сердце, опошлит ваш ум, унизит вашу гордость, и все это сделает так мило и грациозно, что вы и не заметите. Бойтесь любви, милый мой юноша, она приходит незаметно и вырастает в нечто сильнее воли, совести и рассудка. Есть паразитарное растение: оно появляется на коре большого дерева в виде незаметного нежного мха и сначала кажется таким нежным, слабым, беспомощным, но когда привьется, быстро пускает корни в живое тело, проедает кору, обвивает все дерево, сушит его и губит... Так и женщина: когда она подходит к мужчине, она звучит как арфа, подчиняется его мыслям, чувствует его чувствами, с ловкостью хамелеона перенимает все, что ему кажется святым и дорогим, и когда таким образом вопьется ему в душу, станет частью его сердца, тогда сбрасывает маску и обнаруживается во всей своей узости, грубости и злости... А когда корни любви уже в самом сердце, тогда она не только изуродует жизнь человеку, она изуродует его самого: то, что он любил, она научит ненавидеть, то, что он уважал, заставит презирать, пробудит в самом самоотверженном мужском сердце мелочность, жадность, своекорыстие и пошлость... Бойтесь женской любви".
Так или почти так говорил мне профессор, и по его лицу было видно, что говорит он сам с собой, почти и не замечая меня, случайного собеседника, в тяжкую минуту душевного надрыва...
Я слушал точно прибитый!.. Особенно резнула меня по сердцу фраза: "Заставит презирать то, что уважали!"
Я вспомнил свое прежнее чистое, прекрасное отношение к нему и то скверное, маленькое, гаденькое чувство, с каким я расчесывал в душе наслаждение обмана, его унижение и свое превосходство над ним в обладании его женой.
Когда он ушел, я схватился за голову и точно прозрел. Во всей гадости и мерзости увидел себя, проклял Лидию Михайловну и в сотый раз, но уже всей душой, поклялся бежать отсюда.
Ночью она, по обыкновению, вылезла в окошко своей спальни и пришла ко -мне, наглая, бесстыдная, торжествующая... Со смехом она стала рассказывать, как разуверила мужа в одном случайном подозрении. Я выгнал ее...
Мы поссорились, и однажды за обедом, злая и бешеная, она начала придираться к Ниночке; профессор заступился за испуганную плачущую девочку; Лидия Михайловна начала кричать на него, осыпая бранью, как кухарка. Что-то совершилось в эту минуту, я не могу вспомнить как, но только муж что-то сказал ей, а она схватила тарелку и пустила ему в голову.
Она сидела рядом со мной, и в ту секунду, когда она бросила тарелку, горло мне сдавила судорога, и, не помня себя, я со всей силы ударил ее по щеке...
Она упала и дико, неистово закричала... И, не давая опомниться никому, страдая и плача, я закричал сам:
"Она моя любовница... дрянь!.. Так ей и надо!.." Потом бросился бежать... Собрал свои вещи и пешком ушел на станцию...
V
После рассказа доктора разговор не вязался, и мы скоро решили идти спать.
Постель нам устроили в сарае на свежем душистом сене. Доктор скоро захрапел, а я лежал на спине, смотрел на полоски лунного света, чеканившиеся на противоположной стене, и думал о профессоре, о его жене, о мужчинах и женщинах и о всей нелепости человеческой жизни.
Должно быть, и Милину не спалось, потому что он все ворочался, будто его блохи кусали.
Я стал уже дремать, когда услышал шорох и как будто тихие голоса. Я открыл глаза и увидел Милина, тихо отворявшего дверь сарая.
- Куда вы? - сонно спросил я.
- Душно, хочу посидеть на дворе, - ответил он и вышел.
Должно быть, я сейчас же заснул и спал долго. Проснулся я от скрипа двери. Кто-то быстро вскочил в сарай. Это был Милин. Уже светало, и щели в сарае были светлые. Мне показалось, что лицо Милина испуганно и бледно. Впрочем, может быть, это казалось от бледного синенького света утра.
Милин юркнул на солому, накрылся с головой пальто и затих, точно притаился.
На дворе я разобрал скрип телеги, лошадиное фырканье и два голоса: грубый мужской и визгливый женский - красивой Маланьи. "Должно быть, муж приехал", - сообразил я.
Голоса о чем-то спорили. Мужской гудел угрожающе, женский в чем-то оправдывался, и отсюда было слышно, как лживо и уклончиво верещал он.
Мало-помалу мужской голос стал тише, а женский зазвучал ласково и наконец слился в какое-то грудное мурлыканье. Потом все стихло.
Доктор ничего не слыхал. Милин не двигался под своим пальто. И когда уже на дворе воцарилась тишина, вдруг Дыня, прикорнувший в сторонке, произнес с тяжелым вздохом:
- Ишь, проклятая баба!..
Милин шевельнулся под пальто, но не отозвался.
Утро уже совсем ярко просвечивало сквозь щели стен. Наверху, под крышей, завозились воробьи. Где-то близко оглушительно закричал петух.
Добавил: POMAHONLine
[ 1 ] [ 2 ]