/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Масоны

Масоны [41/50]

Скачать полное произведение

    - Да как-нибудь тут зайду к нему, - отвечал с некоторой небрежностью Аггей Никитич и, конечно, в этом случае хитрил.
     Он прежде, чем сделать визит аптекарю, вознамерился позондировать пани Вибель и счел за лучшее сделать это не в собрании, где было все-таки довольно многолюдно, а на своих утренних встречах с ней, которые происходили таким образом, что Аггей Никитич просто нагонял экипаж пани Вибель и ехал с ней рядом, что повторил он и в настоящем случае.
     - Я имею надобность быть у вашего мужа, - сказал он.
     - А разве у вас весь вышел папье-фаяр? - спросила насмешливо аптекарша.
     - Неужели же, - возразил Аггей Никитич, - к вашему супругу только можно иметь надобность, что за папье-фаяр?
     - О, нет! - воскликнула пани Вибель. - Вы можете получить от него магнезию, ревень, солодковый корень...
     - А кроме этого, ничего у него нет? - спросил Аггей Никитич.
     - Ничего нет! - отвечала пани и засмеялась.
     Аггей Никитич тоже улыбнулся.
     - Я не то что желаю что-нибудь получить от господина Вибеля, - начал он, - но у меня есть к нему письмо от одной дамы.
     - От дамы? Ах, это интересно! - снова воскликнула пани. - От молоденькой и хорошенькой?
     - Напротив, не от молоденькой и не от хорошенькой; в этом случае вы совершенно можете успокоить вашу ревность.
     - Ревность? - произнесла как бы в невольном удивлении пани. - О, пан Зверев, я вам очень благодарна, что вы успокоили меня в этом отношении. Я действительно, - продолжала она с кокетливой грацией, - ужасно ревную моего татку, но не к женщинам, а к его коту, которого он, вообразите, лелеет, целует, моет, расчесывает гребнем.
     Честный аптекарь действительно, когда супруга от него уехала, взял к себе на воспитание маленького котенка ангорской породы, вырастил, выхолил его и привязался к нему всею душою, так что даже по возвращении ветреной супруги своей продолжал питать нежность к своему любимцу, который между тем постарел, глаза имел какие-то гноящиеся, шерсть на нем была, по случаю множества любовных дуэлей, во многих местах выдрана, а пушистый ангорский хвост наполовину откушен соседними собаками. Все это аптекарша не преминула довольно подробно описать Аггею Никитичу, который покатывался со смеху, воображая фигуру кота, и вместе с тем упивался восторгом, слыша такие насмешливые отзывы пани Вибель о своем супруге.
     - Но когда ж, однако, я могу застать господина Вибеля? - спросил он.
     - Когда хотите, он целые дни торчит в своей аптеке, - объяснила пани.
     - Но я желал бы застать и вас дома, - проговорил Аггей Никитич.
     - О, пане добродзею, как я вам благодарна за то! - воскликнула пани и низко поклонилась Аггею Никитичу.
     - В таком случае, назначьте мне час!
     - Час? - протянула она. - Всего лучше... одиннадцать часов вечера; тогда муж наверное спит, а я еще сижу.
     Аггей Никитич снова веселейшим образом захохотал.
     - Но что ж вы делаете, сидя одни? - спросил он.
     - Мечтаю.
     - О чем?
     - Угадайте!
     - Угадать нетрудно! - сказал, пожимая плечами, Аггей Никитич.
     - Ну, угадывайте! - разрешила ему пани.
     - Вы мечтаете о прошедшем, - проговорил Аггей Никитич.
     Пани при этом заметно вспыхнула.
     - Может быть, немножко о прошедшем, а может быть, и о настоящем! - произнесла она кокетливо и крикнула кучеру: - Пошел!
     Тот поехал быстрее.
     Аггей Никитич, начинавший несколько поотставать от своей спутницы, погрузился было в сладкие грезы; но аптекарша снова велела кучеру ехать тише, так что Аггей Никитич опять поравнялся с нею.
     - Не желаете ли, чтобы я предуведомила мужа, что вы хотите быть у него? - спросила она.
     - Пожалуйста! - сказал ей Аггей Никитич.
     - Но в какое же время? - поинтересовалась сама пани Вибель узнать поточнее время.
     - Вечером, часов в шесть, - объяснил Аггей Никитич, рассчитав, что сначала он переговорит с аптекарем, а потом тот, вероятно, пригласит его остаться чай пить, и таким образом Аггей Никитич целый вечер проведет с очаровательной пани.
     - Можно это?
     - О, да, можно. Но муж, вероятно, спросит, от какой дамы письмо.
     - Письмо от его бывшей ревельской знакомой, госпожи Сверстовой, - сказал Аггей Никитич, припомнив все, что только он вкупе с Миропой Дмитриевной понял из письма.
     - Ревельской знакомой! - повторила себе аптекарша и велела кучеру ехать по направлению к дому, где тотчас же передала мужу поручение Аггея Никитича.
     Вибель на первых порах исполнился недоумения; но затем, со свойственною немцам последовательностью, начал перебирать мысленно своих знакомых дам в Ревеле и тут с удивительной ясностью вспомнил вдову пастора, на которой сам было подумывал жениться и которую перебил у него, однако, русский доктор Сверстов. Воспоминания эти так оживили старика, что он стал потирать себе руки и полушептать:
     - Посмотрим, посмотрим, что мне пишет Alba Rosa?
     - Какая это Alba Rosa? - спросила было его молодая супруга.
     - Это не твое дело, - ответил он ей и решительным жестом дал понять, чтобы она уходила.
     Пани аптекарша, сделав презрительную мину, ушла.
     III
     Аггею Никитичу хоть и предстояло вечером свидание с пани Вибель, однако он не утерпел и выехал поутру прокатиться, причем, как водится, встретил ее. Разговаривали они между собою, впрочем, на этот раз немного, и пани Вибель только крикнула ему:
     - Вы будете у нас сегодня?
     - Буду! - крикнул ей тоже Аггей Никитич.
     Отобедав, он еще часов с пяти занялся своим туалетом и издержал несколько умывальников воды для обмывания рук, шеи и лица, причем фыркал и откашливался на весь дом; затем вычистил себе угольным порошком зубы и слегка тронул черным фиксатуаром свой алякок, усы и бакенбарды. Идя в аптеку, Аггей Никитич соображал, как его встретит пани Вибель - в таком ли дезабилье, в каком она явилась, когда он увидел ее в первый раз, или принарядится? Если она будет растрепашкой, то это скверно, а если наоборот, то хорошо: значит, она прямо для него прифрантится. Старого аптекаря он застал по-прежнему стоявшим у конторки и, расшаркавшись перед ним, передал ему письмо gnadige Frau. Приняв оное и заметив на верху конверта маленький крестик, весьма отчетливо изображавший два масонские молоточка, Вибель улыбнулся; но, прочитав самое послание, он окинул Аггея Никитича испытующим взглядом и медленно, выходя из-за конторки, проговорил ему:
     - Покорнейше прошу пожаловать ко мне в кабинет!
     Аггей Никитич пошел за ним и в дверях кабинета, между теми же двумя шкафами с narcotica и heroica, встретил пани Вибель, которая была одета далеко не по-домашнему и торопливо сказала ему:
     - Пан Зверев, когда вы переговорите с таткой, приходите ко мне чай пить!
     - Да, прошу вас, - поддержал ее Вибель.
     Аггей Никитич молчаливым поклоном изъявил благодарность обоим супругам за такое приглашение: расчет его, как видит читатель, удался вполне.
     Кабинет старого аптекаря оказался типом кабинетов аккуратных, дельных и расчетливых немцев. Все убранство в нем хоть было довольно небогатое, но прочное, чисто содержимое и явно носящее на себе аптекарский характер: в нескольких витринах пестрели искусно высушенные растения разных стран и по преимуществу те, которые употреблялись для лекарств; на окнах лежали стеклянные трубочки и стояла лампа Берцелиуса{28}, а также виднелись паяльная трубка и четвероугольный кусок угля, предназначенные, вероятно, для сухого анализа, наконец, тут же валялась фарфоровая воронка с воткнутою в нее пропускною бумагою; сверх того, на одном покойном кресле лежал кот с полузакрытыми, гноящимися глазами.
     Усевшись сам и усадив своего гостя, старый аптекарь, видимо, хотел прежде всего расспросить о gnadige Frau.
     - Госпожа Сверстова где же теперь живет? - сказал он.
     - У Егора Егорыча Марфина, у которого муж ее служит врачом, - объяснил Аггей Никитич.
     - Понимаю! - произнес не без глубокомыслия Вибель. - Я слыхал о господине Марфине!.. Это богатый русский помещик?
     - Очень богатый и при этом масон.
     - Так! - подтвердил Вибель. - Эмма Карловна, - продолжал он затем медленно, - рекомендует мне вас, как человека, ищущего и еще не обретшего истинного пути.
     - Совершенно не обретшего! - подхватил Аггей Никитич, закидывая голову немного назад от напора разнообразных чувствований и от сознания, что если он искал в настоящие минуты, то не того, чего искал прежде.
     - И вы находите меня способным подвести вас к этому пути? - спросил Вибель.
     - Вполне! - отрезал ему Аггей Никитич.
     - Но из чего же вы заключили это? - допытывался Вибель.
     - Из того, что вы были под присмотром полиции! - снова отрезал Аггей Никитич.
     - И теперь даже нахожусь! - воскликнул Вибель с явной гордостью. - А поэтому вы понимаете, как тут нужно поступать?
     - Понимаю, - отвечал Аггей Никитич.
     - Прежде всего надобно быть молчаливым, как рыба, - так?
     - Так! - произнес Аггей Никитич.
     Вибель после того погрузился в соображения.
     - Значит, нашу работу мы должны разделить на значительное число уроков.
     - Непременно-с! - воскликнул Аггей Никитич, обрадованный таким намерением Вибеля.
     - А в настоящий вечер вам угодно будет выслушать мое первое вступление?
     - С величайшей радостью! - произнес Аггей Никитич, уже струхнувший, чтобы не чересчур долго его наставник затянул свое вступление.
     - Если так, то... - сказал Вибель и, встав с кресла, поспешил поплотнее притворить дверь, что он, наученный, вероятно, прежним опытом, сделал весьма предусмотрительно, ибо в эту дверь подсматривала и подслушивала его молодая супруга, которой он сделал свой обычный повелительный жест, после чего она, кокетливо высунув ему немного язык, удалилась, а Вибель запер дверь на замок.
     - Вам, может быть, известно, - начал он, снова усевшись в кресло, - что франкмасонство есть союз?
     - Известно, - отвечал Аггей Никитич.
     - Но почему же это союз? - вопросил его Вибель.
     Аггей Никитич не сумел объяснить, почему.
     - Потому, - продолжал Вибель, - что проявлением стремления людей к религии, к добру, к божественной жизни не может быть единичное существо, но только сонм существ, кои сливаются в желании не личного, но общего блага.
     Проговорив это, Вибель взглянул на Аггея Никитича, как бы желая изведать, понимает ли неофит{30}, что ему говорится, и, убедившись, что тот понимает, продолжал с еще большим одушевлением:
     - Это стремление любить, соединяться создает целый ряд союзов, из коих одни тесны, каковы союзы: дружественные, любовные, брачные, семейные, корпоративные; другие, как, например, союзы сословные, государственные и церковные, более всеобъемлющи. Но самым широким союзом является тот, который ставит для себя лишь предел человеческого чувствования и мышления. Из этого союза не изгоняются те, которые веруют иначе, но только те, которые хотят не того и поступают не так; этот-то союз союзов и есть франкмасонство! Кроме сего союза, нет ни одного, в основе которого лежало бы понятное лишь добрым людям. В масонстве связываются все контрасты человечества и человеческой истории. Оно собирает в свой храм из рассеяния всех добрых, имея своей целию обмен мыслей, дабы сравнять все враждебные шероховатости. Совершается это и будет совершаться дотоле, пока человечество не проникнется чувством любви и не сольется в общей гармонии.
     Аггей Никитич слушал Вибеля все с более и более возрастающим утомлением, потому что когда поучали его Егор Егорыч и Мартын Степаныч, то они старались снисходить к уровню понятий Аггея Никитича, тогда как добродушный немец сразу втащил его на высоту отвлеченностей и не спускал оттуда ни на минуту.
     - Мы, люди... - начал было он снова, но в это время послышался стук в дверь.
     - Wer ist da?* - сердито отозвался на это Вибель.
     ______________
     * Кто там? (нем.).
     - Позвольте мне ключ, достать medicamenta heroiса! - отвечал ему тоже по-немецки голос помощника.
     - Какого именно? - спросил его на том же языке Вибель.
     - Mercurius sublimaticus corrosivus, - пояснил помощник.
     - Ah, ja, gleichviel!* - проговорил Herr Вибель и, знаменательно качнув головой Аггею Никитичу, заметил: - Это вот свидетельствует о нравах здешних!
     ______________
     * А, да, столько же! (нем.).
     Аггей Никитич также ответил ему знаменательным кивком, поняв, что хотел сказать аптекарь.
     А затем Herr Вибель, отперев дверь, сунул помощнику ключ и, снова заперев ее, принялся, не теряя минуты, за поучение:
     - Нам, людям, не дано ангельства, и наши чувственные побуждения приравнивают нас к животным; но мы не должны сим побуждениям совершенно подчиняться, ибо иначе можем унизиться до зверства - чувства совершенно противоположного гуманности, каковую нам следует развивать в себе, отдавая нашей чувственности не более того, сколько нужно для нашего благоденствия.
     На этих словах Вибеля раздался уже не легкий удар в дверь, а громкий стук, и вместе с тем послышался повелительный голос пани Вибель:
     - Генрику, пора чай пить; пан Зверев, идите чай пить!
     Вибель при этом развел руками.
     - Мешают!.. Как тут быть? - произнес он.
     - Мешают-с! - подтвердил Аггей Никитич как бы тоном сожаления и в то же время поднимаясь со стула.
     - Подождите! - остановил его аптекарь. - Когда ж вы еще желаете прослушать меня?
     Аггей Никитич затруднился несколько ответом.
     - Завтра вечером? - решил за него Вибель.
     - Будьте так добры, завтра! - подхватил вспыхнувший в лице от удовольствия Аггей Никитич.
     После этого Вибель повел своего гостя в маленькую столовую, где за чисто вычищенным самоваром сидела пани Вибель, кажется, еще кое-что прибавившая к украшению своего туалета; глазами она указала Аггею Никитичу на место рядом с ней, а старый аптекарь поместился несколько вдали и закурил свою трубку с гнущимся волосяным чубуком, изображавшую турка в чалме. Табак, им куримый, оказался довольно благоухающим и, вероятно, не дешевым.
     - Генрику, отчего ж ты не предложишь курить Аггею Никитичу? - сказала пани Вибель.
     - А, извините! - произнес Генрик и, обтерев костяной мундштук трубки, хотел было предложить ее Аггею Никитичу.
     - Нет, пожалуйста! - отказался тот, кланяясь. - Я курю Жуков табак.
     - Да, это другой табак, это кнастер; а сигары вы?.. - спросил Вибель.
     - Сигары я курю, - отвечал Аггей Никитич.
     Услышав это, Вибель торопливо сходил в свой кабинет и принес оттуда ящик сигар.
     - Рекомендую: суха и прекрасно свернута, - сказал он, подавая одну из них Аггею Никитичу, который довольно неумело закурил сигару, причем пани Вибель подавала ему свечку, и руки их прикоснулись одна к другой.
     Herr Вибель вместе с сигарами захватил также и кота своего, которого, уложив на колени, стал незаметно для супруги гладить.
     Пани Вибель пододвинула к Аггею Никитичу налитый стакан, а вместе с оным сливки, варенье, лимон обсахаренный и проговорила:
     - Цо пан собе еще жычи?*
     ______________
     * Чего еще хочет пан? (Прим. автора.).
     - Дзенкуен, опручь гербаты ниц венцей*, - отвечал Аггей Никитич, и все потом занялись чаем, который, как известно, вызывает несколько к разговорчивости, что немедля же и обнаружила пани Вибель.
     ______________
     * Благодарю, кроме чаю, ничего не хочу (Прим. автора.).
     - Скажите, вам нравится, как его?.. Пан, пан... ну, не знаю! Пан откупщик? - сказала она.
     Аггей Никитич пожал плечами.
     - По-моему, - ответил он, - господин Рамзаев... человек очень странный.
     - Не странный, а просто дурак, - более решительно определила пани аптекарша.
     - Почему же он дурак? - пожелал знать Вибель, ударив тихонько рукой кота, который начал было довольно громко мурлыкать.
     - Ах, татко, как же ты не понимаешь этого! - воскликнула необыкновенно мило пани Вибель. - Рамзаев - магнат здешний, богатый человек, и вдруг стоит вместе с оркестром в лакейской, точно ему не на что нанять капельмейстера!..
     - Что ж, стоит с оркестром, - возразил ей муж, - если он сам музыкант и любит дирижировать!
     - Это конечно! - согласился Аггей Никитич, которому понравился такой взгляд Herr Вибеля. - Все-таки по нашим русским понятиям, знаете, это странно.
     - Мало, что странно, а глупо и смешно! - подхватила аптекарша, видимо любившая позлословить своих ближних. - А как вы находите его Анну Прохоровну, которая к вам неравнодушна? - отнеслась она к Аггею Никитичу.
     - Я нахожу, что она не женщина даже, а какая-то толстая, полинялая кукла.
     Herr Вибель при этом покачал головой.
     Дальнейший разговор продолжался в том же тоне, и только Аггей Никитич, заметив, что старому аптекарю не совсем нравится злословие, несколько сдерживался, но зато пани Вибель шла crescendo и даже стала говорить сальности:
     - Вы обратили, пан Зверев, внимание на этого несчастного инвалидного поручика? У него живот кривой, как будто бы он его вывихнул.
     Аггей Никитич, припомнив фигуру инвалидного поручика и мысленно согласившись, что у того живот был несколько кривой, улыбнулся. Досталось равным образом от пани Вибель и высокой девице, танцевавшей с поручиком вальс, которая была, собственно, дочь ополченца и не отличалась ни умом, ни красотой.
     - Эту длинную mademoiselle здесь прозвали чертовой зубочисткой! - объяснила она об ней.
     Аггей Никитич снова улыбнулся, но муж ей заметил с легким укором:
     - А кто же прозвал ее, как не ты?
     - Конечно, я! - призналась пани Вибель и, заметив, что Генрику ее широко и всласть зевнул, сказала ему: - Что ж ты, татко, сидишь тут и мучишься? Ступай к себе спать.
     Аггей Никитич, разумеется, при этом поспешил взяться за фуражку.
     - Ах, нет, нет! Вы извольте оставаться и посидите со мной! - воскликнула ему торопливо аптекарша, отнимая у него фуражку.
     - Посидите с ней! - попросил его и Вибель, а затем, сказав: - До завтра! - ушел вместе с котом своим.
     Оставшись таким образом с глазу на глаз, пан исправник и пани аптекарша почувствовали некоторый конфуз.
     - Ну-с! - начала она, уложив красивый подбородочек на кулаки своих опершихся на стол рук, которые при этом обнажились до локтя.
     - Ну-с! - повторил тоже и Аггей Никитич, невольно устремляя глаза на обнаженные руки аптекарши.
     - Завтра вы, по приказанию мужа, я слышу, опять к нам явитесь? - продолжала пани Вибель.
     - Я явлюсь, если вы тоже меня пригласите, - заметил ей Аггей Никитич.
     - О, я не смею того! Это слишком большая честь для меня! - проговорила плутоватым голосом пани Вибель и засмеялась: своей прелестной кокетливостью она окончательно поражала Аггея Никитича. - Но я желала бы знать, пан Зверев, о чем вы, запершись, говорили с мужем.
     Вопрос этот весьма затруднил Аггея Никитича.
     - Он меня расспрашивал о госпоже Сверстовой, от которой я доставил ему письмо, - объяснил было он.
     - Но что же он вас расспрашивал? - любопытствовала пани Вибель.
     - Расспрашивал, где и как она живет, - отвертывался, как умел, Аггей Никитич.
     - Нет, не то, - отвергнула пани Вибель.
     - А вас все по этому случаю мучает ревность? - спросил Аггей Никитич.
     - Отвяжитесь, пожалуйста, с вашей ревностью! Что вы на меня выдумываете? - возразила уж с досадой пани Вибель. - Я только хочу догадаться, почему с вами так любезен муж.
     - Я не знаю, - заперся Аггей Никитич.
     - О, вы знаете, но не хотите, вижу, сказать мне правду, тогда и я вам во всю жизнь мою не скажу никакой моей тайны!
     Аггей Никитич приведен был в отчаяние таким решением пани Вибель.
     - Теперь я пока никак не могу сказать правды, - проговорил он.
     - Но когда же вам можно будет сказать мне ее?
     - Да, может быть, завтра, а если не завтра, так потом, впоследствии времени, - говорил Аггей Никитич.
     - И всю правду мне скажете? - переспросила с ударением пани Вибель.
     - Всю, - отвечал ей глухим голосом Аггей Никитич и затем начал молча созерцать пани Вибель, да и она, в свою очередь, тоже молча созерцала его.
     Наконец, часу в двенадцатом, Аггей Никитич счел за нужное раскланяться, и пани Вибель больше не удерживала его.
     Всю ночь Аггей Никитич придумывал, как ему вывернуться из затруднительного положения, в которое он поставлен был любопытством пани Вибель, и в итоге решился переговорить о том, не прямо, конечно, но издалека с старым аптекарем, придя к которому, на этот раз застал его сидящим в кабинете и, видимо, предвкушавшим приятную для себя беседу. Увидев вошедшего гостя, Вибель немедля же предложил ему сигару, но Аггей Никитич, прежде чем закурить ее, спросил:
     - Объясните мне, Herr Вибель, вы вчера изволили сказать, что о масонстве надо быть молчаливым, как рыба; но неужели же семейным своим, например, я жене моей, не должен рассказывать, что желаю быть масоном?
     - Отчего ж не рассказывать?.. Не пойдет же она с доносом на вас к правительству, - объяснил ему тот.
     - А супруга ваша, извините за нескромный вопрос, знает, что вы масон? - допытывался Аггей Никитич.
     - Да, я ей говорил и предлагал вступить в наш орден, но она преданная католичка и говорит, что это грех.
     Услышав такого рода объяснение, Аггей Никитич вздохнул свободнее, потому что он, по его соображениям, мог касательно масонства быть до некоторой степени откровенен с пани Вибель.
     - Но тогда зачем же все-таки в масонстве есть скрытность? - повторил он еще раз.
     Вибель развел при этом руками.
     - Я не знаю, что вы разумеете под скрытностью масонов, - сказал он, - если то, что они не рассказывают о знаках, посредством коих могут узнавать друг друга, и не разглашают о своих символах в обрядах, то это единственно потому, чтобы не дать возможности людям непосвященным выдавать себя за франкмасонов и без всякого права пользоваться благотворительностью братьев.
     - Это весьма благоразумно, - заметил Аггей Никитич.
     - Да, весьма, - повторил за ним Вибель, - но скажите, вас знакомил кто-нибудь со средствами к распознаванию собратьев своих и с символами нашими?
     - Никто; я пока только еще читал некоторые масонские сочинения, - отвечал Аггей Никитич.
     - Тогда возьмите эти лежащие на столе белый лист бумаги и карандаш! - повелел ему Вибель, и когда Аггей Никитич исполнил это приказание, старик принялся диктовать ему:
     - Масоны могут узнавать друг друга трояким способом, из коих каждый действует на особое чувство: на зрение - знак, на слух - слово, на осязание - прикосновение. Знак состоит в следующем: брат, желающий его сделать другому брату, складывает большие пальцы и указательные так, чтобы образовать треугольник.
     И Вибель показал на практике, как следует складывать пальцы.
     - Ответствующий брат, - продолжал он, - делает то же самое, после чего оба брата соединяют концы своих указательных пальцев.
     Здесь Вибель, заставив Аггея Никитича сделать из пальцев треугольник, приблизил к ним свои пальцы, тоже сложенные в треугольник, и тогда образовалась фигура, похожая на два треугольника, прикасающиеся один к другому вершинами.
     - Я теперь, - добавил он, - изображаю знак огня, а вы - знак воды; поняли?
     - Понял, - отвечал Аггей Никитич, хотя в сущности весьма мало понял.
     - В прикосновении, - воскликнул вслед за тем Вибель, - каждый вопрошающий и ответствующий протягивает правую руку так, чтобы большой палец был приподнят вверх, и, взяв потом друг друга за руки, крепко пожимают их для выражения братского соединения, сродства и верности.
     Таковое прикосновение Herr Вибель тоже не преминул показать Аггею Никитичу на практике.
     - Слово, - толковал он далее, - произносится таким образом, что вопрошающий шепчет ответствующему: А. и Е.
     - Но что же это за слова такие? - невольно полюбопытствовал Аггей Никитич.
     Вибель вполне объяснить это несколько затруднился.
     - Полагаю, что первая буква обозначает Адонирама, а вторая - Иегову.
     Аггей Никитич выразил кивком головы, что это им понято. Он действительно об Иегове и об Адонираме слыхал и читал.
     - Ответствующий, - снова приступил Вибель к поучению, - немедленно при этом поднимает ладонь к лицу своему и потихоньку шикает, напоминая тем вопрошающему о молчании; потом оба брата лобызаются, три раза прикладывая щеку к щеке... - Записали все мои слова?
     - Записал-с, - отвечал Аггей Никитич покорным голосом.
     - Поэтому перейдем теперь к символам! - возгласил Вибель (важность в нем и самодовольство увеличивались с каждым словом его). - Символы наши суть: молоток, изображающий власть, каковую имеет убеждение над человеческим духом; угломер - символ справедливости, поэтому он же и символ нравственности, влекущий человека к деланию добра; наконец, циркуль - символ круга, образуемого человеческим обществом вообще и союзом франкмасонов в частности. Эти-то три возвышенные идеи - истинного, доброго и прекрасного - составляют три основных столба, на которых покоится здание франкмасонского союза и которые, нося три масонских имени: имя мудрости, имя крепости и имя красоты, - служат, говоря языком ремесла, причалом образа действий вольного каменщика. "Мудрость, - говорят масоны, - руководит нашими поступками, крепость их основывает, а красота украшает". Иных тайн масоны не имеют никаких; но зато масонство само есть тайна, потому что его истинное и внутреннее значение может открыться только тому, кто живет в союзе масонском и совершенствуется постоянным участием в работах.
     Аггею Никитичу, старательно писавшему под диктант Вибеля, становилось, наконец, невыносимо скучно и утомительно; но разговорившийся ритор не замечал того и потянул со стола довольно толстую писаную тетрадку, предполагая, по-видимому, из нее диктовать.
     - Это - ритуал одной ложи, - сказал он, но в это время, к неописанной радости Аггея Никитича, послышался стук и миленький голосок пани Вибель:
     - Прошен исьць пиць гербатен, мне без вас тенскно!*
     ______________
     * Прошу идти пить чай, мне без вас скучно! (Прим. автора.).
     - О, с этим чаем! - произнес с досадой Вибель; но, подумав, присовокупил: - А повиноваться надо!
     Аггей Никитич ничего на это не сказал и в душе готов был обнять Вибеля за такую покорность того жене.
     Старик между тем поднялся и, подумав немного, сказал:
     - Этот ритуал вы возьмите домой! Переписан он, как вы видите, прекрасно; изучите его, и я вас проэкзаменую потом.
     - Очень вам благодарен; непременно выучу! - подхватил Аггей Никитич.
     За чаем, собственно, повторилось почти то же, что происходило и в предыдущий вечер. Пани Вибель кокетливо взглядывала на Аггея Никитича, который, в свою очередь, то потуплялся, то взмахивал на нее свои добрые черные глаза; а Вибель, первоначально медленно глотавший свой чай, вдруг потом, как бы вспомнив что-то такое, торопливо встал со стула и отнесся к Аггею Никитичу:
     - Извините, мне еще нужно нечто обдумать для нашей завтрашней беседы; вы придете, да?
     - Непременно! - ответил радостно Аггей Никитич.
     - Gute Nacht!* - произнес в заключение Вибель и ушел.
     ______________
     * Доброй ночи! (нем.).
     - Можете вы мне сказать, о чем я вас спрашивала вчера? - проговорила тотчас же после его ухода пани Вибель.
     - Могу, - протянул Аггей Никитич.
     - Говорите! - приказала она ему, и лицо ее приняло такое плутоватое выражение, по которому смело можно было заключить, что она, кажется, сама догадалась, о чем беседовали Вибель и Аггей Никитич; но только последнего она хотела испытать, насколько он будет с ней откровенен.
     Аггей Никитич несколько мгновений соображал.
     - Муж ваш, - произнес он как бы несколько затрудненным голосом, - масон.
     - Да, - ответила ему пани, уставив взгляд свой на Аггея Никитича.
     - И я тоже посвящаюсь в масонство, - объяснил он ей.
     Пани Вибель заметно при этом вспыхнула.
     - Для масонства собственно? - спросила она.
     Тут уж Аггей Никитич покраснел.
     - Отвечу вашим выражением: отчасти! - придумал он ответить.
     - Моим выражением? - повторила пани. - Ах, я ужасно рада, что вы сделаетесь масоном; вы тогда будете самым близким другом моего мужа и станете часто бывать у нас!
     - Буду часто бывать, как только вы позволите!
     Пани на это ничего не отвечала и только как бы еще более смутилась; затем последовал разговор о том, будет ли Аггей Никитич в следующее воскресенье в собрании, на что он отвечал, что если пани Вибель будет, так и он будет; а она ему повторила, что если он будет, то и она будет. Словом, Аггей Никитич ушел домой, не находя пределов своему счастью: он почти не сомневался, что пани Вибель влюбилась в него!
     IV
     Могучая волна времени гнала дни за днями, а вместе изменяла и отношения между лицами, которых я представил вниманию читателя в предыдущих трех главах. Прежде всего надобно пояснить, что Аггей Никитич закончил следствие о Тулузове и представил его в уездный суд, о чем, передавая Миропе Дмитриевне, он сказал:
     - Я очень рад, что развязался с этим проклятым делом!
     Но Миропа Дмитриевна, кажется, была не рада этому: как женщина практически-сообразительная, она очень хорошо поняла, что Аггей Никитич потерял теперь всякое влияние на судьбу Тулузова, стало быть, она будет не столь нужна Рамзаеву, с которого Миропа Дмитриевна весьма аккуратно получала каждый месяц свой гонорар. Эта мысль до такой степени рассердила и обеспокоила ее, что она с гневом и насмешкой сказала своему вислоухому супругу:
     - Как же ты так дорожил прежде этим делом, а теперь радуешься, что развязался с ним?
     - Не век же им дорожить; я все, что мне следовало, исполнил.
     - Ну, ты еще погоди, что тебе будет за это исполнение твое! - продолжала с той же досадой Миропа Дмитриевна.
     В ответ на это Аггей Никитич только презрительно усмехнулся, что, конечно, еще более рассердило Миропу Дмитриевну, и она, не желая более рассуждать с подобным олухом, поспешила побежать к Рамзаевым, чтобы поразведать, как и что у них происходит.
     Анна Прохоровна, приняв Миропу Дмитриевну с тем же уважением и с той же дружбой, как и прежде, сама даже первая заговорила о тулузовском деле:
     - От Аггея Никитича поступило, наконец, это дело в уездный суд!
     - Да, он мне говорил об этом, - подхватила Миропа Дмитриевна.
     - Вчера к мужу сам судья привозил все дело; они рассматривали его и находят, что Аггей Никитич почти оправдал Василия Иваныча, - продолжала уже с таинственностью откупщица, и слова ее отчасти были справедливы, ибо Аггей Никитич, весь поглощенный совершенно иным интересом, предоставил конец следствия вести секретарю, который, заранее, конечно, подмазанный, собирал только то, что требовалось не к обвинению, а для оправдания подсудимого.
     Миропа Дмитриевна между тем знаменательно качнула головой.
     - Иначе быть не могло; я постоянно ему это внушала, - произнесла она.
     - Мы с Теофилом Терентьичем так и поняли, - продолжала с прежнею таинственностью откупщица, - и говорим вам за то тысячу раз наше merci.
     - Это уж слишком! - возразила Миропа Дмитриевна. - Я главным образом пришла к вам не затем, чтобы от вас слышать благодарность, а вас поблагодарить за ваши благодеяния нашему семейству и сказать, что мы теперь, конечно, не имеем более права на то...

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Масоны