/ Полные произведения / Погодин Р.П. / Трень-Брень
Трень-Брень [2/4]
 |
Скачать полное произведение |
 |
как копье.
- Я же тебя, гений гнилой! Я тебе покажу рыжую!
Аркашка вывалил длинный язык:
- Рыжая кошка!
Ольга подняла из-под ног обломок вазы. Запустила им в Аркашку. Но он
соскочил с подоконника. Звякнуло стекло. Осколки посыпались на брусчатку,
вспыхнули на ней пронзительно.
Аркашка захохотал.
Дворничиха с укором посмотрела на Ольгу.
- Я ж тебе говорила - наплюй.
На чердаке паук муху поймал в тенета. Кот на крыше поскользнулся:
хотел воробья схватить. В водосточную трубу провалился. Прочистил ее
сверху донизу, вылез бурый от ржавчины, заорал благим матом.
Дворничиха попробовала поднять Ольгин рюкзак, да не смогла.
- Как же ты с такой тяжестью управляешься?
Ольга взяла портфель, ухватила мешок за лямку, и они поволокли его
вместе с дворничихой к парадной.
- И наплюй, - сказала дворничиха. - Наплюй, и все тут.
Двор опустел...
Ухнула подворотня, эхо поднялось по водосточным трубам, запуталось на
чердаке в паутине.
Во двор из окна лестничного спрыгнул Аркашка.
- Рыжая! - заорал он.
И когда его голос смешался с уличным шумом, стал незаметным звуком в
общем грохоте улицы, на сцену вышел шут (дядя Шура). Он давно стоял где-то
сбоку. Был он в обыкновенном костюме, какой все мужчины носят, в брюках и
в пиджаке, и галстук на нем темно-красный.
Шут поиграл на своей балалайке. Что-то грустное поиграл, словно
холодным ветром по осеннему лесу. Потом позвал:
- Аркадий, поди-ка сюда.
Аркашка приблизился к нему с опаской.
- Ну, чего?
- Ты отличник?
- Отличник.
- Изложи свое отношение к рыжим.
- Я же вам излагал, - пробурчал Аркашка, прикрыв уже упомянутое место
ладонями.
- Изложи публике.
- Дядя Шура, бабушка считает, что в нашем доме спокойнее, когда вы на
работе, особенно когда на гастролях.
- Передай ей привет. Излагай, публика ждет. Как ты относишься к
рыжим?
- Дядя Шура, бабушка говорит - хорошо бы вам ожениться. Вы, наверно,
питаетесь всухомятку.
- Передай ей спасибо. Что ж ты не излагаешь?
Аркашка засопел всеми дыхательными отверстиями, потупился, втянул
голову в плечи.
- Дядя Шура, я знаю, куда вы ходите. Она крючками торгует.
- Что?!
- Я случайно узнал, дядя Шура.
- А ну, марш домой! Иди играй на рояле!
Трень-брень.
Шут струны подергал невесело, поиграл маленечко для себя. Потом
голову поднял и заговорил:
- Я хочу извиниться. Может быть, некоторые особо высокочтимые зрители
усомнятся в моем рассказе. Скажут, мол, рыжая девчонка - частный случай. И
почему рыжая? Разве мало у нас блондинов, брюнетов, шатенов и прочих?..
Много. Они тверды и проворны... - Шут легонько провел по струнам. - Я
извиняюсь. Нам придется продолжить о рыжей девочке, хотя, конечно, это
есть частный случай.
Трень-брень.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
Дворничиха отомкнула дверь бабушкиной квартиры. Ввела Ольгу в
комнату.
- Тут твоей бабки дом. Сиди в уюте, дожидайся ее.
- Спасибо. - Ольга села на стул у дверей, рюкзак положила к ногам.
- Клаше скажешь, что это я тебя запустила, Даша. Для твоего возраста
- тетя Даша. Ну, сиди. Экая закусочка возбудительная! - Дворничиха
оглядела стол, уставленный едой, отщипнула виноградину и ушла.
Комната у бабушки мало сказать замечательная - чудесная комната.
Солнце в ней - как в аквариуме. Воздух свежий, тополем пахнет. Слышно, как
воробьи на дворе пищат, как на соседней улице трамвай ходит. Слышно, как
этажом ниже шипят оладьи на сковородке.
Ольга встала осторожно, сняла шубу и положила ее рядом со стулом на
пол. Стул в крахмальном халате. Он похож на больничную строгую няню.
Ольга прошлась по комнате - руки за спину, чтобы случайно не задеть
чего, не нарушить порядка.
- Ой как, - сказала она. - Не то что у нас. Будто собрались важные
господа и все друг на друга не смотрят. Наверное, каждый считает себя
красивее другого. Господа, помиритесь. Вы все ужасно красивые. Господин
стол, можно вас потрогать немножко? Спасибо. - Ольга провела по столешнице
пальцем. Стол завизжал.
- У вас неприятный голос, господин стол, - сказала Ольга. - Вы
недотрога. - Она отошла от стола к дивану.
- Доброе утро, господин диван. Как вы спали? Во сне вам, наверное,
снятся окорока. Нет, нет, не свиные... Вы хотите, чтобы я попробовала,
какой вы упругий? - Ольга тихонько села. Покачалась. Диван издал вздох. -
Не любите, - сказала Ольга и сделала стойку на голове.
- А бабушка плачет, - послышался голос от двери.
Ольга упала на пол от неожиданности. В дверях стояла бабушка и в
самом деле плакала.
В голубом платье, в синей шерстяной кофте, она напоминала волну с
седым гребнем. В руках бабушка держала сумку и пластмассовый обруч.
- А бабушка плачет, - повторила она сквозь слезы, вытерла глаза
уголком косынки и присела на краешек стула. - Бабушка руки ломала. Даже по
радио розыск объявляли.
- А я здесь, - сказала Ольга. - Можно я тебя поцелую?
Бабушка принялась обнимать Ольгу:
- Внученька, красное солнышко. Как ты там без бабушки жила? Ласочка
моя. Девочка... - Потом бабушка сказала совсем другим голосом: -
Наказывала я своей дочке, предупреждала: не выходи замуж за этого... -
Бабушка потрогала Ольгины волосы, вздохнула. - И волосики у тебя вроде
потемнее были. Надо же, девчонку крохотную, сосунка невидящего утащить
куда Макар телят не гонял, где не то что люди - дерево стоящее не
приживается. Говорила я своей дочке, предупреждала... Я ж тебя, внученька,
больше десяти лет не видела. - Бабушка снова пустилась обнимать Ольгу,
целовать и разглядывать. - Выросла-то! А изменилась! Мимо бы прошла, не
узнала. А твои родители без мозгов, мазурики. Девчонку одну в самолете
направили. А кабы самолет-то разбился?
Ольга не удержалась, прыснула в кулак.
- Смеешься? Вся в своего батьку. Нахалка. Смейся, смейся над
бабушкой!
Ольга посерьезнела, задумалась.
- За что ты так не любишь отца?
- А за то, что он... курам на смех. И что в нем моя дочка нашла? Ни
кожи, ни рожи. Ведь с ним по улице пройти совестно. Тьфу, какой рыжий.
- Бабушка...
- Я ж ведь не про тебя говорю. Ты девочка, не виноватая. А он мужик.
Тьфу. И надо же, уродился.
Ольга отщипнула виноградину. Бабушка спохватилась - принялась
хлопотать вокруг внучки:
- Ты голодная, Оленька. Ты ешь, кушай. Попробуй-ка... Или этого.
Ветчина свежая. С жиром-то не бери. С жиром пускай гости едят. Ты
постненького, повкуснее.
- Я подожду, - сказала ей Ольга. - Я в Архангельске завтракала.
- Я тебе конфеток дам. Виноградцу поешь... На вот, я тебе подарок
купила - хупалку. Сейчас все ее крутят. Как мартышки, виляют задом.
Смотреть тошно.
Ольга взяла обруч. Сказала спасибо и медленно пустила его вокруг
талии.
Бабушка разложила на столе конфеты, которые вытащила из сумки,
печенье и села к столу, примеряясь, как будет беседовать с гостями.
- Убери вазу на телевизор.
- Зачем? Красиво же.
- Убери, она мне будет гостей заслонять.
Ольга взяла вазу, понесла ее к окну. Поставила на телевизор.
За окном кто-то заиграл на рояле, громко, с наскоком, словно рояль -
враг и чем яростнее по нему лупить, тем скорее он испустит дух. За этим
последовала пауза, раздался Аркашкин истошный вопль: "А что ты меня за
ухо?!" - и снова загудел рояль, но уже ровнее, хотя по-прежнему в звуках
его слышались недовольство и жалоба.
- Аркадия усадили, - сказала бабушка. Быстро все поправила на столе:
тарелки, вилки, рюмки. Смахнула несуществующую пыль с вещей. Довольно
оглядела комнату. - Сейчас Маша придет. Ты с ней о чем-нибудь научном
поговори.
В коридоре звякнул звонок и залился долгим рассыпчатым звоном.
Бабушка бросилась открывать. Из коридора послышался ее голос:
- Заходи, подруга.
- Захожу, подруга, захожу. Расстроилась я, - ответил ей другой голос,
напористый и горячий. - Каждый день приступ. У меня от расстройства печень
распухла.
Ольга вертанула обруч вокруг талии. Опустила его, вертящийся, на
колени и опять подняла на талию.
В комнату вошли бабушка и высокая седая старуха.
- Аркадий не по годам развивается. Я чуть в обморок не упала.
Приходит и заявляет: "Бабушка, я чувствую, мне влюбиться пора".
Ольга перестала крутить обруч, поймала его рукой.
- Рано ему, - подтвердила бабушка. - А ты ему что?
- Я его за ухо - и за рояль. Я ему строго. Про любовь пусть
спрашивает, когда делу выучится. - Старуха Маша, даже не глянув на Ольгу,
прошла к окну, высунула голову и закричала: - Нюансы! Где нюансы? Нюансы
давай!
За окном снова заиграли. Старуха вернулась к столу. Уставилась на
Ольгу.
- Ребятишки сейчас в развитие пошли. До чего головастые, до чего
рослые! - сказала Ольгина бабушка.
- Особенно мой Аркадий. - Старуха Маша подошла к Ольге, пошлепала ее
по щеке: - Подосиновичек. Морковочка. Ну какая славная. Первый раз вижу,
чтобы рыженькая - и такая славная. Даже веснушек нету.
Ольга сердито пустила обруч, подняла его, крутящийся, на грудь.
- В отца? - спросила старуха Маша.
Ольгина бабушка тяжело вздохнула:
- А то в кого же. Я дочке своей говорила, предупреждала...
- И вовсе я не в отца, - сказала Ольга. - У него цвет совсем другой.
У него желтый оттенок, а у меня красный. Я сама в себя.
- В себя не бывает, - резонно заметила старуха Маша. - Все на
кого-нибудь похожие. Значит, у вас в роду кто-то красный был. Цвет до
седьмого колена передается.
- В моем роду красных не было, - заявила бабушка.
Старуха Маша принялась бесцеремонно разглядывать Ольгу.
- Перестань крутить хупалку, когда на тебя взрослые смотрят.
Несерьезная вещь. Я своему Аркадию не разрешаю.
- Это почему же несерьезная? - спросила Ольгина бабушка уязвленно. -
Я ее в магазине купила. От нее талия развивается. Она гибкость дает.
- Ни к чему с таких лет талию развивать. Она у тебя еще не
влюбляется? Ну вот, разовьет талию и влюбится. Прямо хватай за рыжие космы
и сажай дело делать, без разговоров. - Старуха Маша бросилась к окну и
закричала на весь двор. - Пьяно! Там пьяно написано! Пьяно играй! -
Послушала и добавила грозно: - Я из тебя дурацкие интересы повытрясу.
За окном заиграли тише.
- Ты, Маша, садись, - предложила Ольгина бабушка.
Маша села к столу, осмотрела закуски и, вдруг повернувшись к Ольге,
сказала:
- В кого же она такая? Она мне кого-то напоминает.
Ольгина бабушка подвинула подруге тарелку с пирогами.
- Ты, Маша, успокойся. Пироги кушай.
Старуха взяла кусок пирога и положила его обратно.
- Перестань кружить свою хупалку... Слушай, Клаша, а почему она у
тебя в волосатом свитере ходит?
- В свитере удобно, - ответила Ольга. - И красиво.
Старуху Машу этот ответ не устроил. Она проворчала:
- Красота хороша с хлебом, хлеб - с маслом, а девочка должна ходить в
платье, как мы ходили. А то обтянутся, как неприкрытые обезьяны. Ну,
насчет брюк я сейчас не возражаю. - Старуха Маша наклонилась к Ольгиной
бабушке и что-то долго шептала ей на ухо. Обе согласно и скорбно кивали
головами, вздыхали и бормотали: "Да, да. Боже мой. Это ужас..." Потом,
когда они нашептались, Маша откинула голову и сказала задумчиво: - Так
что, подруга, против брюк я не возражаю. А вот всякие свитера...
Ольга перестала крутить обруч; он упал на пол, очертил Ольгу ярким
оранжевым кругом.
- Мой папа говорит, что всякий культурный человек должен прежде всего
уважать чужие вкусы. А свитер мне мама вязала.
Маша снова взяла кусок пирога и опять положила его на блюдо.
- Смотри, как со взрослыми разговаривает. Ты потакай ее вкусам, она
тебе еще не то скажет.
Бабушка мигнула Ольге и рукой махнула, чтобы Ольга не спорила.
- Маша, ты пирога попробуй.
- Отбери у них внучку. А то тебе жить не для чего, только пыль с
сундуков стирать. Отбери, я тебе ее воспитывать помогу, чтобы никакой
пошлости. - Маша что-то хотела добавить, но снова взорвалась: - Акценты!
Где у тебя акценты? Ты о чем думаешь? Переиграй.
Пока Маша кричала на своего Аркашку, в коридоре снова раздался
звонок. Бабушка открыла и вернулась в комнату с новой гостьей -
дворничихой тетей Дашей.
- А ну-ка, скажи, что ты там думаешь? - требовала старуха Маша в
окно.
- Он думает, когда же ты перестанешь кричать, - сказала ей
дворничиха. - И все жильцы в доме об этом думают.
Маша обернулась.
- Брось. Бабушки не кричат - воспитывают, - проворчала она и снова
высунулась в окно: - В этом месте легата! Ты что, не видишь легату? Ты мне
перестань о постороннем мечтать!
Дворничиха улыбнулась Ольге, кивнула на распаленную Машу:
- Ее батька тележного скрипа боялся. Ей самой слон на ухо наступил. В
молодости ей даже на демонстрациях петь запрещали. А теперь, смотри-ка,
слова какие употребляет - легата, нюансы.
- Кто запрещал-то? - обернулась старуха Маша. - Я вас всех забивала в
голосе. - Она запела на несусветный мотив: - "Наш паровоз летит вперед..."
Вашего чириканья со мной рядом и не слышно было. Потому и запрещали. Из
зависти. Кто лучше всех речи произносил? Как выйду, бывало, как грохну:
"Товарищи! Мировая буржуазия хочет задушить нашу пролетарскую
индивидуальность, навязать нам свою ханжескую, насквозь прогнившую мораль.
Долой мещанские предрассудки!" Пальцы мягче! - закричала она в окно.
Ольгина бабушка смеялась, прикрыв рот ладонью. Дворничиха даже
колыхалась от смеха. А когда отдышалась, сказала:
- Нюансы. Когда ее дочка в ожидании ходила, Маша всю квартиру
портретами завесила в рамках. С одной стены Лев Толстой, с другой стены
Пушкин, с третьей Чайковский, с четвертой Бетховен. Дочка-то, мол, на
гениев наглядится и родит ей гения тоже. Разевай рот. Слышь, Маша, так бы
все гениев нарожали.
Маша отошла от окна.
- Компрометируй меня, компрометируй. Они уже и так никого не уважают.
Упарилась, сердце так и колотится. - Старуха Маша опустилась было на свой
стул, но, глянув еще раз на Ольгу, вскочила. Шлепнула себя по бокам. -
Клава, у нас в деревне рыжая Марфа была. Помнишь?
- Не помню, - сказала бабушка. - Садись, Маша, пироги кушай.
Маша уселась наконец, положила себе на тарелку винегрет, налила себе
шампанского в стакан.
- Люблю шампанское и винегрет. Ты с нас пример не бери, - сказала она Ольге. - Мы старухи, мы и выпить можем.
Дворничиха подтолкнула Ольгу.
- А ну закрути. На поджилках умеешь?
Ольга подняла обруч. Пустила его вокруг шеи, просунула в него,
крутящийся, руки. Крутит на груди, на талии, на коленках.
Маша выпила и навалилась на бабушку.
- Как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Ее ведьмой считали по
предрассудку. У нее дурной глаз был.
Бабушка печально потрясла головой.
- Не помню. Кушайте пироги.
- Дай-ка я покручу, - попросила Ольгу дворничиха. Встала, пустила
обруч вокруг талии и захохотала: - Вот бес - щекотно.
- Ты не от инфаркта умрешь - от хохота, - недовольно проворчала
старуха Маша. - Возраста своего не уважаешь.
- Чего мне его уважать?
Ольга подставила дворничихе стул.
- Вот кто мой возраст пускай уважает - дети. Я со своим возрастом
только мирюсь. Приходится, ничего не поделаешь. А ну, закрути.
Ольга подняла обруч, запустила его так быстро, словно она сама
шпулька и на нее нитка наматывается.
Старуха Маша поморщилась.
- Перестань крутить хупалку, у меня от нее в голове мелькает. Рыжая
Марфа такая же упрямая была, поперечная. - Маша опять повернулась к
бабушке. - Ну, вспомнила? Мар-фа ры-жа-ая.
- Ольга, садись. Ешь пироги, - приказала бабушка.
Ольга потрясла головой.
- Не хочу. Я в Архангельске ела.
- Сейчас дети закормленные, - словно извиняясь за внучку, сказала
бабушка. - Даже вкусненького не хотят.
- Закормленные. Особенно мой Аркадий, - кивнула старуха Маша. - Как
же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? На высоких каблуках все еще
фасонишь, а памяти нет, - рассердилась она. - Ну, Марфа... Неужели не
помнишь? Она за поскотиной жила. На отрубе. У реки.
- Не помню Марфу! - Бабушка тоже начала сердиться. - А каблуки к
этому не касаются. Чем выше каблук, тем выше у женщины настроение.
- Не воображай. Ты всегда воображала - старые песни на новый лад
перекраивала. - Маша махнула на бабушку рукой, повернулась к старухе Даше.
- Я говорю, у нас в деревне рыжая Марфа жила. Я соображаю: на кого
девчонка похожа? На рыжую Марфу похожа. Такой же зловредный цвет. И
угораздило же такой родиться! Бедняжка. - Старуха Маша погладила Ольгу по
голове. Поцеловала.
Ольга съежилась.
- Рыжая Марфа несчастная. Она, знаешь, померла от мороза. Закоченела.
У нее изба сгорела до угольков. Ей ночевать негде было, и никто ее к себе
не пустил. Все за скотину боялись. Марфа своими бесстыжими глазами на
скотину хворь наводила. Темный народ был. Так и замерзла. Нашли ее утром
на паперти. Лежит снегом засыпанная, только рыжие волосы на снегу горят.
Ольга еще больше съежилась.
Маша сорвалась с места, побежала к окну.
- Ты что перестал? Играй вальс из Ляховицкой. Ляховицкая на шкафу! -
закричала она.
Старуха Даша обняла Ольгу.
- Не обращай внимания. Маша старуха добрая. Чуткости у нее маловато,
а доброта есть. Последним поделится.
- Неужели добротой можно оправдать глупость? - спросила Ольга.
Бабушка кинула на нее растерянный взгляд.
- Помолчи, не тебе судить Машу. Не доросла. Кушай вот вкусненькое.
- Я ее не сужу. Я ее просто боюсь.
- Нашел? - крикнула Маша в окно. - Медленно играй, не скачи по
клавишам, как козел по грядкам.
Она вернулась к столу, села грузно и снова принялась терзать бабушку:
- Ну, как же ты, Клаша, не помнишь рыжую Марфу? Такой цвет и в гробу
вспомнить можно.
- Я твоему Аркашке за этот самый цвет уши нарвала, - сказала старая
дворничиха.
- То-то он сегодня фальшивит. - Маша откусила пирога. - У тебя своих
нет, потому и хохочешь.
- Ага. Я своих в войну похоронила.
- Легко тебе живется! - Старуха Маша сказала это по инерции, потом
спохватилась и добавила: - Я бы на твоем месте икала от горя.
Дворничиха поперхнулась, пробормотала с натугой:
- Ну, беда.
Маша еще пирога откусила. Причмокнула.
- Вкусный пирог. Ты, Клаша, всегда была мастерица пироги печь...
Марфину избу Аграфена-солдатка спалила из ревности. Ну, как же ты, Клаша,
не помнишь рыжую Марфу? Марфа же тебе родственницей приходилась. Ну, ну...
Вспомнила? Ры-жа-я. Ею ребятишек в деревне пугали.
- Не было у меня рыжих родственников, - сказала бабушка.
- Как же не было, когда я знаю, что были. Рыжая Марфа твоя
родственница.
За окном заиграли вальс, медленный и торжественный. И все вокруг
подтянулось: кресла у стен словно щелкнули каблуками, кот в подвале
перестал мышь ловить, принялся вылизывать грязь с боков.
- Не этот! - вскочила старуха Маша. - Я тебе велела не этот играть.
Другой! - Она хрипло и фальшиво запела: - Ум-па-па, ум-па. Ля-ля-ля-ля,
тру-ля-ля... Понял?
За окном заиграли другой вальс.
- Когда хочешь, тогда можешь, - сказала старуха Маша.
Ольгина бабушка упрекнула ее:
- И вообще, Маша, нечуткая ты. При рыжем нельзя о рыжем
разговаривать. Нетактично. Своего Аркашку на рояле учишь, а у самой
тактичности нет. Даже когда в трамвае один рыжий сидит и вошел второй, он
никогда с ним рядом не сядет.
- Это ихнее дело, - заявила Маша. - Господь с ними, я их не осуждаю.
А Ольга - она же своя. Она на меня не обидится. Морковочка. - Старуха
поцеловала Ольгу и объяснила: - Я твою бабку о Марфе спрашиваю, чтобы она
биографию вспомнила. - Маша повернулась к бабушке. - От родственников
отказывается. Какая безродная. Может быть, тебя в капусте нашли? Мне
мораль читаешь, а сама от своих открещиваешься. Я вот от родственников не
откажусь. Будь он хоть вором. Я его заклеймлю, в лицо ему плюну, а
отказаться - не откажусь.
- Не было у меня рыжих родственников, - с угрозой в голосе сказала
бабушка.
Дворничиха прошептала Ольге:
- Не обращай внимания. Они, сколько я их помню, все время спорят.
- Если еще хоть слово про рыжую Марфу, я улечу обратно на Север, -
прошептала Ольга.
- Что ты, милая.
За окном печально и ломко затренькала балалайка.
- Шурик страдает, - сказала Клаша.
- Любовь, - улыбнулась Даша.
- Непутевый - везде непутевый. Даже продавщица - тьфу! - и та на него
не смотрит. - Старуха Маша пожевала пирог, возмущенно сверкнула на бабушку
глазами. - А я говорю, рыжая Марфа твоя родственница. Она кривого Матвея
дочка. А кривой Матвей и твой дед - братья двоюродные.
- А я говорю, не было у меня рыжих родственников. Матвей был
каштановый.
- Нет, рыжий.
- А я говорю - каштановый. Не было у меня рыжих родственников и не
будет.
Ольга вскочила из-за стола. Стул в накрахмаленном белом халате упал.
Ольга спросила тихо:
- А я?
- Что ты? Ты сиди, ешь пирог.
- А я разве тебе не родственница? - крикнула Ольга, оттолкнула ногой
упавший стул и выбежала из комнаты. Громко хлопнула лестничная дверь.
Звонок над ней звякнул от неожиданности. Умолкла балалайка. Аркашкин вальс
громыхнул нелепым аккордом и затих.
- Ишь ты, - сказала старуха Маша. - Вся в рыжую Марфу. У тебя, Клаша,
еще деверь был рыжий, Варфоломей.
- Не было деверя! - тихо и угрожающе прошептала бабушка.
- Как же не было?
- Не было!..
- Был!
Старая дворничиха взяла в зубы нож. Зарычала. И Маша, и Клаша
примолкли в испуге. И Маша, и Клаша спросили:
- Что с тобой, Даша? Ты, никак, спятила?
КАРТИНА ПЯТАЯ
На дворе опавшие листья. Их намело с улицы. Они колышутся и тоненько
звенят. Ветер обшаривает углы и подвалы, торопит засыпающие деревья.
Воробьи снова завладели двором, скандалят и скачут.
Ольга выбежала из парадной. Воробьи разлетелись, как брызги. Со
второго этажа во двор спрыгнул Аркашка, схватил Ольгу за руку и потащил ее
за каменный цоколь вазы.
- Прячься, бабушки мчатся!
Ольга сжалась в комок. Аркашка развалился на скамейке, задрал ногу на
ногу и принялся спокойно свистеть песни.
Старухи высыпали из парадной - Маша за Клашей, Даша за Машей.
- И не отказывайся. Твой деверь Варфоломей был форменный рыжий.
- Нет, каштановый... Ольга! - позвала бабушка. - Ольга!
- Форменный рыжий. Его так и дразнили: Красный Варфоломей. Его кулаки
вилами закололи, когда он по продразверстке ходил.
- Каштановый!
- Рыжий!
Дворничиха схватила метлу. Крикнула:
- Хватит!
- А я говорю - рыжий.
- А я говорю - каштановый.
- А я говорю - хватит!
Аркашка соскочил со скамейки, встал между старухами.
- Оттаскайте меня за уши. Кто желает? Ну, оттаскайте меня за уши.
Старухи опешили.
- Ольгу не видел? - спросила бабушка.
- На улицу побежала.
- Она тебе ничего не говорила?
- Сейчас вспомню. Ага, сказала, что больше не вернется, больше к вам
не придет, потому что утопится.
- Что?
- Утопится.
Ольгина бабушка закачалась.
- И ты ее не схватил, не остановил за руку?
- Я не успел. А потом, для чего? Одной рыжей меньше.
- Ох ты... Ох ты... - сказала Ольгина бабушка и, как слепая, стала
шарить рукой, куда бы ей сесть. - Уши оторвать тебе мало. Гений сырой!
Аркашка подставил ей ухо.
- Рвите, отрывайте. Я их вазелином смазал. Теперь не ухватите.
Старухи посадили Ольгину бабушку на скамейку. Маша напустилась на
внука:
- Я тебе что велела? Я тебе велела вальс играть.
- Оттаскай меня за уши.
Старуха попыталась это сделать, но скользкие Аркашкины уши тут же
выскользнули из ее пальцев.
- Рвите! Отрывайте! - крикнул Аркашка. - Что, не можете?
Воробьи на дереве тихо сидели. Они не понимали, что происходит,
потому что такого во дворе никогда не бывало. Еще никто не отказывался
Аркашке уши нарвать.
- Оленька, - всхлипывала Ольгина бабушка.
Дворничиха ее утешала:
- Ну, не рыдай, Клаша. Ну, не рыдай. Не такая она дурочка, чтобы с
жизнью попрощаться.
- Оленька и пирогов не покушала.
- В милицию заявить нужно, - сказала старуха Маша. - Непременно. Ее
по цвету разыщут... Ты мой вазелин взял? - спросила она Аркашку. - Тебе
кто велел?
Аркашка снова подставил ухо.
- Тьфу ты, бес. Ну ладно, я найду к тебе другой ключ. Басовый. Я тебе
что велела?
- Я музыку с пеленок ненавижу, - вкрадчиво сказал Аркашка. - Рвите
мне уши. Отрывайте. Я слух потеряю. - Он сам взял себя за ухо и сам от
себя вырвался.
- Вот и свихнулся мальчик, - покачала головой дворничиха.
Воробьи на дереве забеспокоились, принялись обсуждать, что сулит им в
дальнейшем такое Аркашкино поведение.
- Оленька... - Ольгина бабушка вдруг вскочила. - Я тебя отыщу. - Она
ринулась в подворотню. - Я тебя из-под воды спасу.
Старуха Даша устремилась за ней.
- Куда ты, Клаша?! Ты же плавать не умеешь.
- Все из-за твоей Марфы, - сказал Аркашка.
- Господи, воля твоя. Что же я такого сказала? Если Марфа была рыжая,
так ведь ее зеленой не назовешь. Уж какая есть. Господи, я ж говорила, что
от рыжей Марфы одно несчастье. Недаром я сегодня корову во сне видела.
Черную комолую корову... Оленька. Морковочка. Подосиновичек. Рыженькая ты
наша... - Старуха побежала догонять подруг.
Когда она скрылась, Аркашка сказал:
- Вылазь.
Ольга вылезла из-за цоколя.
- Так нельзя. У тебя сердца нет.
- Целый час про какую-то Марфу говорить можно? - спросил Аркашка. -
Меня каждый день за уши дергать можно? Уши ведь не для того человеку,
чтобы их дергали.
Ольга села на краешек скамьи.
- Но ведь они старенькие - бабушки. Их уважать нужно.
- Бабушки - бич педагогики. Это наш директор сказал на собрании. Наш
директор сам старик, он точно знает. - Вдруг Аркашка шлепнул кепкой по
скамейке. - Придумал. Давай мы тебя перекрасим.
- Это зачем?
- Тогда тебя никто не будет рыжей дразнить.
- Пусть лучше дразнят. Я останусь как есть. А зачем это ты обо мне
заботишься? Ты ненавидишь рыжих.
Аркашка снова сел. Вздохнул тяжело-тяжело.
- Я переменил взгляды. Слышишь, давай мы тебя перекрасим. Ты ведь в
душе будешь знать, что ты рыжая, а другие не будут.
- Зачем? Пусть знают... Мне эту Марфу жалко. Она, наверно, красивая
была и несчастная.
- Ты тоже красивая, - сказал Аркашка. Он застеснялся своих слов и,
наверно, поэтому рассердился. - Не хочешь перекрашиваться? Как хочешь.
Пусть тебе говорят: "Рыжий бес, куда полез?" Пусть кричат: "На рыжих
облава!" - Аркашка прокричал эту фразу, после чего добавил: - Рыжая
ведьма.
Ольга вскочила.
- Опять? Это ты зачем же опять?
- Я же не дразню тебя. Я просто напоминаю и предупреждаю: "Рыжая
карга. Рыжая нахалка. Черный рыжего спросил: "Где ты бороду красил?" Рыжий
мерин, куда бегал?"
- Замолчи! - Ольга двинулась на Аркашку с кулаками.
- Что ты? Что ты наскакиваешь? - Аркашка прикрылся. - Я же просто
говорю, как тебя будут дразнить, если ты не перекрасишься. "Рыжий, да
красный - человек опасный. С рыжим дружбу не води, с рыжим в лес не ходи".
Рыжуха.
- Я тебя убью.
- "Рыжих и во святых нету".
- Я тебя в самом деле убью.
- "Рыжий вор украл топор".
Ольга бросилась на Аркашку. Но он упал на землю и спрятался под
скамейку.
- Какая рыжесть, - сказал он оттуда.
Ольга полезла было за ним, но Аркашка отбежал на четвереньках к вазе.
- Иди сюда, я тебе покажу что-то, - позвал он. - Отвалил каменную
плиту от цоколя. Открыл тайник. Аркашка вытащил оттуда толстую пачку
растрепанных книжек. - Вот. Детективы и другие ценные книги. Конан-Дойль.
"Лига красноголовых". "Инесса, рыжий дьявол". А вот еще заграничный автор:
"В когтях Барбароссы". Барбаросса - рыжебородый пират, гроза Средиземного
моря. Мне эти книжки дома читать не разрешают. Дома я читаю по специальной
программе. Только классику и биографии великих людей. Бабушка настаивает.
Кстати, у классиков тоже рыжие навалом - и почти все как есть злодеи.
- Разорви эти книги.
- Скажешь! Книга - друг человека.
- Собака - друг человека.
- Книжки тоже. Всему хорошему в нас мы обязаны книгам. Видала, какие
растрепанные? Их уже, наверно, миллион людей прочитали. Я их берегу,
подклеиваю. Кстати, в "Трех мушкетерах" миледи - рыжая. - Аркашка
хихикнул, запустил обе руки в свою надерганную челку. - Я иногда читаю и
задумываюсь. Что мешает людям спокойно жить? Все говорят: подлецы мешают.
И в книжках тоже. Какой-нибудь подлец всем кровь портит. Тысячи людей его
ищут, не могут найти: он - как блоха в темноте. Я, значит, задумался: кто
же эти подлецы все-таки? Как бы их сразу узнавать, ну, как лошадь или
кошку, уже при рождении. Родился подлец - сразу на него карточку заводить
спецучета и глаз с него не спускать. - Аркашка посмотрел на Ольгу с
опаской.
- А ведь действительно, - сказала Ольга. - Подлецы, подлецы, кто же
они по природе? Откуда берутся?
Аркашка вытащил из тайника еще пачку книжек, поновее.
- Про шпионов, "Волчье логово". Здесь рыжих штук двадцать. Все самые
кровососы фашисты - рыжие. Русский изменник, в прошлом вор, - рыжий.
Шпион-диверсант тоже рыжий. Хочешь, дам почитать? Не оторвешься.
- Не хочу.
- А вот эту хочешь? "Оливы, оливы". Про нашего разведчика в Италии,
во время войны.
Ольгой овладело беспокойство, она напряглась вся.
- В ней тоже есть... эти?
- Полно, - грустно сказал Аркашка. - Фашистский фельдфебель,
женщина-предательница и целый взвод карателей. Этот взвод так и назывался
- "Рыжая банда".
- Значит, ты думаешь... Значит, вот ты как думаешь!
- Ну да, а как же мне было иначе думать? Если в книжках как подлец,
так обязательно рыжий. Я даже рацпредложение написал: если все рыжие -
подлецы, то почему милиции не переловить их всех и не упрятать куда-нибудь
подальше? Я это сочинение дяде Шуре отдал, который разнимал нас. Он всех
знает, даже главного комиссара милиции.
- Ну и что?
Аркашка посмотрел на Ольгу, хмыкнул.
- Он тоже спросил: "Ну и что?" А я ему афоризм: "Я мыслю, - значит,
живу". А он говорит: "Не тем местом мыслишь". Взял с меня слово, что буду
молчать до гроба жизни, потом снял с себя ремень, а с меня снял штаны. - В
этом месте повествования Аркашка хлюпнул носом и возмущенно бровями
двинул. - Еще лупит, да еще и приговаривает: "Мелкие мысли назойливее
насекомых. К тому же от них труднее избавиться. Избавляйся и меня за
помощь благодари". А потом говорит: "Если живешь, научись мыслить шире". А
еще родной дядя. Я два дня не мог за роялем сидеть. Мне еще и от бабушки
попало за то, что плохо играл. Короче, мы друг друга не поняли. Короче, я
решил действовать самостоятельно... Ты была первая.
- Но это же хамство, - сказала Ольга.
- Что хамство?
- Хамство так думать. И эти книжки хамские.
Они помолчали оба, в грусти и в недоумении. Аркашка еще посопел
вдобавок, потер свои горемычные уши.
- Зачем ты уехала с Севера? Там тебя, наверное, меньше дразнили.
- Одинаково. Просто там меньше народу. А уехала потому, что в школу.
Где мы раньше жили, там школа была, там большой поселок. Сейчас моих папу
и маму перевели в океан. А мне либо на Диксон, в интернат, либо сюда, к
бабушке. Мы решили - пусть я лучше сюда поеду.
Они опять помолчали.
Воробьи, видя такое дело, взялись за охоту. Ведь как ни говори, свой
желудок гораздо требовательнее чужого горя. Пустились мух ловить.
Роскошные осенние мухи гудели и нахально кусались.
Аркашка поймал одну муху с выпученными глазами, оторвал ей крылья.
- Мухи гады! Мухи гадят! Мухи мучают людей! - пропел он.
Ольга подняла опавший лист, разгладила его на колене.
- Почему опавшие листья никто не называет падалью?
- Они красивые.
[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]