/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!

Прощай, оружие! [8/17]

Скачать полное произведение

    - Совсем не важно. Это значит - очень посредственный игрок нападения в бейсбольной команде.
     - Но все-таки игрок нападения, - поддразнила она меня.
     - Кажется, нам друг друга не переспорить, - сказал я. - Но ты храбрая.
     - Нет. Но надеюсь когда-нибудь стать храброй.
     - Мы оба храбрые, - сказал я. - Когда я выпью, так я совсем храбрый.
     - Мы замечательные люди, - сказала Кэтрин. Она подошла к шкафу и достала коньяк и стакан. - Выпей, милый, - сказала она. - Это тебе за хорошее поведение.
     - Да, мне не хочется.
     - Выпей, выпей.
     - Ну, хорошо. - Я налил треть стакана коньяку и выпил.
     - Однако, - сказала она. - Я знаю, что коньяк - напиток героев. Но не надо увлекаться.
     - Где мы будем жить после войны?
     - Вероятно, в богадельне, - сказала она. - Три года я была очень наивна и надеялась, что война кончится к рождеству. Но теперь я надеюсь, что она кончится, когда наш сын будет лейтенантом.
     - А может, он будет генералом.
     - Если это столетняя война, он и до генерала успеет дослужиться.
     - Ты не хочешь выпить?
     - Нет. Ты от коньяка всегда веселеешь, милый, а у меня голова кружится.
     - Ты никогда не пила коньяк?
     - Нет, милый. Я ужасно старомодная жена.
     Я потянулся за бутылкой и налил себе еще коньяку.
     - Надо пойти взглянуть на твоих соотечественников, - сказала Кэтрин. - Может, ты пока почитаешь газеты?
     - Тебе непременно нужно идти?
     - Если не сейчас, то позже.
     - Лучше сейчас.
     - Я скоро вернусь.
     - Я успею дочитать газеты, - сказал я.
    Глава двадцать вторая
     Ночью стало холодно, и на следующий день шел дождь. Когда я возвращался из Ospedale Maggiore, дождь был очень сильный, и я насквозь промок. Балкон моей комнаты заливало потоками дождя, и ветер гнал их в стекло балконной двери. Я переоделся и выпил коньяку, но у коньяка был неприятный вкус. Ночью я почувствовал себя плохо, и наутро после завтрака меня вырвало.
     - Картина ясная, - сказал госпитальный врач. - Взгляните на белки его глаз, мисс.
     Мисс Гэйдж взглянула. Мне дали зеркало, чтобы и я мог взглянуть. Белки глаз были желтые, это была желтуха. Я проболел две недели. Из-за этого сорвался мой отпуск, который мы собирались провести вместе. Мы хотели поехать в Палланцу на Лаго-Маджоре. Там хорошо осенью, когда начинают желтеть листья. Есть где погулять, и в озере можно ловить форель. Там было бы лучше, чем в Стрезе, потому что в Палланпе народу меньше. В Стрезу так удобно ездить из Милана, что там всегда полно знакомых. Близ Палланцы есть очень славные деревушки, и на гребной лодке можно добираться до рыбачьих островов, а на самом большом острове есть ресторан. Но нам не пришлось поехать.
     Как-то, когда я лежал больной желтухой, мисс Ван-Кампен вошла в комнату, распахнула дверцы гардероба и увидела пустые бутылки. Я только что послал швейцара вынести целую охапку бутылок, и, наверно, она видела, как он выходил с ними, и пришла посмотреть, нет ли еще. Больше всего было бутылок из-под вермута, бутылок из-под марсалы, бутылок из-под капри, пустых фляг из-под кьянти и несколько бутылок было из-под коньяка. Швейцар унес самые большие бутылки, те, в которых был вермут, и оплетенные соломой фляги из-под кьянти, а бутылки из-под коньяка он оставил напоследок. Те бутылки, которые нашла мисс Ван-Кампен, были из-под коньяка, и одна бутылка, в виде медведя, была из-под кюммеля. Бутылка-медведь привела мисс Ван-Кампен в особенную ярость. Она взяла ее в руки. Медведь сидел на задних лапах, подняв передние, в его стеклянной голове была пробка, а ко дну пристало несколько липких кристалликов. Я засмеялся.
     - Тут был кюммель, - сказал я. - Самый лучший кюммель продают в таких бутылках-медведях. Его привозят из России.
     - Это все бутылки из-под коньяка, если не ошибаюсь? - спросила мисс Ван-Кампен.
     - Мне отсюда не видно, - сказал я. - Но по всей вероятности - да.
     - Сколько времени это продолжается?
     - Я сам покупал их и приносил сюда, - сказал я. - Меня часто навещали итальянские офицеры, и я держал коньяк, чтоб угощать их.
     - Но сами вы не пили?
     - Сам тоже пил.
     - Коньяк! - сказала она. - Одиннадцать пустых бутылок из-под коньяка и эта медвежья жидкость.
     - Кюммель.
     - Сейчас я пришлю кого-нибудь, чтобы их убрали. Больше у вас нет пустых бутылок?
     - Пока - нет.
     - А я еще жалела вас, когда вы заболели желтухой. Жалость к вам - это зря потраченная жалость.
     - Благодарю вас.
     - Я готова понять, что вам не хочется возвращаться на фронт. Но вы могли бы изобрести что-нибудь более остроумное, чем вызвать у себя желтуху потреблением алкоголя.
     - Чем?
     - Потреблением алкоголя. Вы очень хорошо слышали, что я сказала. - Я молчал. - Боюсь, что, если вы не придумаете чего-нибудь еще, вам придется отправиться на фронт, как только пройдет ваша желтуха. Не думаю, чтобы после умышленно вызванной желтухи полагался отпуск для поправления здоровья..
     - Вы не думаете?
     - Не думаю.
     - Вы когда-нибудь болели желтухой, мисс Ван-Кампен?
     - Нет, но я не раз наблюдала эту болезнь.
     - Вы заметили, какое удовольствие она доставляет больным?
     - Вероятно, это все же лучше, чем фронт.
     - Мисс Ван-Кампен, - сказал я, - вы когда-нибудь видели человека, который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы самого себя в мошонку?
     Мисс Ван-Кампен пропустила вопрос мимо ушей. Она должна была или пропустить его мимо ушей, или уйти из моей комнаты. Уходить ей не хотелось, потому что она невзлюбила меня уже давно и теперь готовилась свести со мной счеты.
     - Я видела много людей, которые спасались от фронта умышленным членовредительством.
     - Вопрос не в том. Умышленное членовредительство я и сам видел. Я спросил, видели ли вы когда-нибудь человека, который, чтобы избавиться от воинской повинности, лягнул бы себя ногой в мошонку? Потому что это ощущение ближе всего к желтухе, и я думаю, что не многим женщинам оно знакомо. Вот я и спросил, была ли у вас когда-нибудь желтуха, мисс Ван-Кампен, потому что...
     Мисс Ван-Кампен вышла из комнаты. Немного спустя вошла мисс Гэйдж.
     - Что вы такое сказали Ван-Кампен? Она взбешена.
     - Мы сравнивали различные ощущения. Я высказал предположение, что ей никогда не случалось рожать...
     - Вы сумасшедший, - сказала Гэйдж. - Она готова содрать с вас кожу живьем.
     - Она уже ее содрала, - сказал я. - Она провалила мой отпуск, а теперь, пожалуй, захочет подвести меня под полевой суд. С нее станется.
     - Она всегда вас недолюбливала, - сказала Гэйдж. - А из-за чего вышел разговор?
     - Она говорит, что я нарочно допился до желтухи, чтобы не возвращаться на фронт.
     - Пфф, - сказала Гэйдж. - Да я присягну, что вы никогда капли в рот не брали. Все присягнут, что вы никогда капли в рот не брали.
     - Она нашла бутылки.
     - Сто раз я вам говорила: нужно убирать эти бутылки. Где они?
     - В гардеробе.
     - У вас есть чемодан?
     - Нет. Суньте в этот рюкзак.
     Мисс Гэйдж упаковала бутылки в рюкзак.
     - Я их отдам швейцару, - сказала она, направляясь к двери.
     - Одну минуту, - сказала мисс Ван-Кампен. - Эти бутылки я захвачу. - С ней был швейцар. - Возьмите это, пожалуйста, - сказала она. - Я хочу показать их доктору, когда буду докладывать ему.
     Она пошла по коридору. Швейцар понес рюкзак. Он знал, что в нем.
     Ничего не случилось, только мой отпуск пропал.
    Глава двадцать третья
     В тот вечер, когда я должен был ехать на фронт, я послал швейцара на вокзал занять для меня место в вагоне, как только поезд придет из Турина. Поезд уходил в полночь. Состав формировался в Турине и около половины одиннадцатого прибывал в Милан и стоял у перрона до самого отправления. Чтоб получить место, нужно было попасть на вокзал раньше, чем придет поезд. Швейцар взял с собой приятеля, пулеметчика в отпуску, работавшего в портняжной мастерской, и был уверен, что вдвоем им удастся занять для меня место. Я дал им денег на перронные билеты и велел захватить мой багаж. У меня был большой рюкзак и две походные сумки.
     Около пяти часов я распрощался в госпитале и вышел. Швейцар уже снес мой багаж к себе в швейцарскую, и я сказал, что буду на вокзале незадолго до полуночи. Его жена назвала меня "signorino" и заплакала. Потом вытерла глаза, потрясла мою руку и заплакала снова. Я потрепал ее по плечу, и она заплакала еще раз. Это была низенькая, пухлая, седая женщина с добрым лицом. Она всегда штопала мне носки. Когда она плакала, у нее все лицо точно расползалось. Я пошел в бар на углу и там стал дожидаться, глядя в окно. На улице было темно, и холодно, и туманно. Я уплатил за стакан кофе с граппой и смотрел, как люди идут мимо в полосе света от окна. Я увидел Кэтрин и постучал в окно. Она глянула, увидела меня и улыбнулась, и я вышел ей навстречу. На ней был темно-синий плащ и мягкая фетровая шляпа. Мы вместе пошли по тротуару мимо винных погребков, потом через рыночную площадь и дальше по улице и, пройдя под аркой, вышли на соборную площадь. Ее пересекали трамвайные рельсы, а за ними был собор. Он был белый и мокрый в тумане. Мы перешли рельсы. Слева от нас были магазины с освещенными витринами и вход в Galleria. Над площадью туман сгущался, и собор вблизи был очень большой, а камень стен мокрый.
     - Хочешь, войдем?
     - Нет, - сказала Кэтрин.
     Мы пошли дальше. В тени одного из каменных контрфорсов стоял солдат с девушкой, и мы прошли мимо них. Они стояли, вплотную прижавшись к стене, и он укрыл ее своим плащом.
     - Они похожи на нас, - сказал я.
     - Никто не похож на нас, - сказала Кэтрин. Она думала не о радостном.
     - Им даже пойти некуда.
     - Может быть, так для них лучше.
     - Не знаю. Все-таки нужно, чтоб у каждого было куда пойти.
     - У них есть собор, - сказала Кэтрин.
     Мы уже миновали его. Мы перешли на другую сторону и оглянулись на собор. Он был красивый в тумане. Мы стояли перед магазином кожаных изделий. В витрине были сапоги для верховой езды, рюкзак и пьексы. Все это было разложено отдельно: рюкзак посредине, сапоги с одной стороны, пьексы - с другой. Кожа была темная, гладкая и лоснилась, точно на потертом седле. Электрический свет бросал длинные блики на тускло лоснившуюся кожу.
     - Когда-нибудь мы с тобой походим на лыжах.
     - Через два месяца начинается лыжный сезон в Мюррене, - сказала Кэтрин.
     - Давай поедем туда.
     - Давай, - сказала она. Мы прошли вдоль других витрин и свернули в переулок.
     - Я здесь ни разу не была.
     - Этой дорогой я всегда ходил в Ospedale Maggiore, - сказал я.
     Переулок был узкий, и мы держались правой стороны. В густом тумане встречалось много прохожих. Во всех лавках, мимо которых мы проходили, были освещены окна. Мы загляделись на пирамиду сыра в одном окне. Перед оружейной лавкой я остановился.
     - Зайдем на минутку. Мне нужно кое-что купить.
     - А что?
     - Пистолет.
     Мы вошли, и я отстегнул свой пояс и вместе с пустой кобурой положил его на прилавок. За прилавком стояли две женщины. Они показали мне несколько пистолетов.
     - Мне нужно, чтоб он пришелся по размеру, - сказал я, открывая кобуру. Кобура была серая, кожаная, я купил ее по случаю, чтобы носить в городе.
     - А это хорошие пистолеты? - спросила Кэтрин.
     - Все они примерно одинаковы. Можно испытать вот этот? - спросил я у женщины.
     - Здесь у нас теперь негде стрелять, - сказала она. - Но он очень хороший. Вы не пожалеете.
     Я спустил курок и оттянул затвор. Пружина была довольно тугая, но действовала исправно. Я прицелился и снова спустил курок.
     - Он не новый, - сказала женщина. - Он принадлежал одному офицеру, первоклассному стрелку.
     - А куплен был у вас?
     - Да.
     - Как он попал к вам опять?
     - Через вестового этого офицера.
     - Может быть, и мой у вас, - сказал я. - Сколько?
     - Пятьдесят лир. Это очень дешево.
     - Хорошо. Дайте мне еще две запасных обоймы и коробку патронов.
     Она достала обоймы и патроны из-под прилавка.
     - Может быть, вам нужна сабля? - спросила женщина. - У меня есть подержанные сабли, очень дешево.
     - Я еду на фронт.
     - А, ну тогда вам не нужна сабля, - сказала она. Я заплатил за патроны и пистолет, зарядил обойму и вставил ее на место, вложил пистолет в пустую кобуру, набил патронами обе запасные обоймы и спрятал их в кожаные кармашки кобуры, потом надел пояс и застегнул его. Тяжесть пистолета оттягивала пояс. Все-таки, подумал я, оружие форменного образца лучше. Всегда можно достать патроны.
     - Теперь мы в полном вооружении, - сказал я. - Это единственное, что мне нужно было сделать до отъезда. Кто-то взял мой старый, когда меня отправляли в госпиталь.
     - Только бы он был хороший, - сказала Кэтрин.
     - Может быть, вам еще что-нибудь угодно? - спросила женщина.
     - Как будто нет.
     - Пистолет со шнуром, - сказала она.
     - Да, я заметил.
     Женщине хотелось продать еще что-нибудь.
     - Может, вам нужен свисток?
     - Как будто нет.
     Женщина сказала "до свидания", и мы вышли на улицу. Кэтрин посмотрела в окно. Женщина выглянула и поклонилась нам.
     - Что это за зеркальце в деревянной оправе?
     - Это чтобы приманивать птиц. С таким зеркальцем выходят в поле, жаворонки летят на блеск, тут их и убивают.
     - Изобретательный народ итальянцы, - сказала Кэтрин. - У вас, в Америке, жаворонков не стреляют, милый, правда?
     - Разве что случайно.
     Мы пересекли улицу и пошли по другой стороне.
     - Мне теперь лучше, - сказала Кэтрин. - Мне было очень скверно, когда мы вышли.
     - Нам всегда хорошо, когда мы вместе.
     - Мы всегда будем вместе.
     - Да, если не считать, что сегодня в полночь я уезжаю.
     - Не думай об этом, милый.
     Мы шли по улице. В тумане огни были желтыми.
     - Ты не устал? - спросила Кэтрин.
     - А ты?
     - Нет. Приятно бродить так.
     - Но только не нужно очень долго.
     - Хорошо.
     Мы дошли до угла и свернули в переулок, где не было фонарей. Я остановился и поцеловал Кэтрин. Целуя ее, я чувствовал ее руку на своем плече. Она натянула на себя мой плащ так, что мы оба были укрыты им. Мы стояли на тротуаре у высокой стены.
     - Пойдем куда-нибудь, - сказал я.
     - Хорошо, - сказала Кэтрин. Мы шли по переулку, пока не дошли до более широкой улицы, выходившей на канал. На другой стороне были кирпичные дома. Впереди, в конце улицы, я увидел трамвай, который въезжал на мост.
     - У моста мы найдем экипаж, - сказал я. Мы стояли на мосту в тумане, дожидаясь экипажа. Мимо прошло несколько трамваев, набитых людьми, которые торопились домой. Потом проехал экипаж, но в нем кто-то сидел. Стал накрапывать дождь.
     - Пойдем пешком или сядем в трамвай? - сказала Кэтрин.
     - Сейчас найдем экипаж, - сказал я. - Здесь их много.
     - Вот как раз подъезжает, - сказала она.
     Кучер остановил лошадь и опустил металлический значок у своего счетчика. Верх был поднят, и на плаще у кучера были капли дождя. Его лакированный цилиндр блестел от воды. Мы уселись вместе на заднем сиденье, от поднятого верха там было темно.
     - Куда ты велел ему ехать?
     - К вокзалу. Напротив вокзала есть отель, туда мы и зайдем.
     - А в отель разве можно так? Без багажа.
     - Можно, - сказал я.
     Мы долго ехали к вокзалу переулками под дождем.
     - А обедать мы не будем? - спросила Кэтрин. - Я что-то уже проголодалась.
     - Мы пообедаем у себя в номере.
     - Мне не во что переодеться. У меня нет даже ночной сорочки.
     - А мы купим, - сказал я и окликнул кучера: Поезжайте по Виа-Манцони.
     Он кивнул и на следующем углу свернул налево. На Виа-Манцони Кэтрин стала искать магазин.
     - Вот здесь, - сказала она. Я остановил кучера, и Кэтрин слезла, перешла тротуар и скрылась внутри. Я сидел, откинувшись, в экипаже и ждал ее. Шел дождь, и я чувствовал запах мокрой улицы и дымящихся боков лошади под дождем. Кэтрин вышла со свертком, села, и мы поехали дальше.
     - Я ужасная транжирка, милый, - сказала она, - но сорочка такая красивая.
     У отеля я попросил Кэтрин подождать в экипаже, а сам вошел и переговорил с управляющим. Номеров было сколько угодно. Я вернулся к экипажу, заплатил кучеру, и мы с Кэтрин вместе вошли в отель. Мальчик с блестящими пуговицами понес сверток, Управляющий поклоном пригласил нас в лифт. Кругом было много красного плюша и бронзы. Управляющий поднялся вместе с нами.
     - Monsieur и madame угодно обедать у себя в номере?
     - Да. Пришлите, пожалуйста, карточку, - сказал я.
     - Угодно что-нибудь по особому заказу? Дичь или суфле?
     Лифт миновал три этажа, позвякивая у каждого, потом звякнул и остановился.
     - Какая у вас есть дичь?
     - Можно приготовить фазана или вальдшнепа.
     - Вальдшнепа, - сказал я. Мы пошли по коридору. Ковер был потертый. Справа и слева было много дверей. Управляющий остановился, отпер одну из дверей и распахнул ее.
     - Вот, прошу вас. Прелестная комната. Мальчик с блестящими пуговицами положил сверток на стол посреди комнаты. Управляющий раздвинул оконные портьеры.
     - Туманно сегодня, - сказал он. Комната была обставлена красной плюшевой мебелью. Было много зеркал, два кресла и широкая кровать с атласным одеялом. Вторая дверь вела в ванную.
     - Я сейчас пришлю карточку, - сказал управляющий. Он поклонился и вышел.
     Я подошел к окну и посмотрел на улицу, потом потянул за шнур, и толстые плюшевые портьеры сдвинулись. Кэтрин сидела на постели и смотрела на хрустальный подсвечник. Она сняла шляпу, и ее волосы блестели при свете. Она увидела себя в одном из зеркал и поднесла руки к волосам. Я увидел ее в трех других зеркалах. Она казалась невеселой. Она сбросила свой плащ на постель.
     - Что с тобой, дорогая?
     - Я никогда еще не чувствовала себя девкой, - сказала она. Я подошел к окну и раздвинул портьеры и посмотрел на улицу. Я не думал, что так будет.
     - Ты не девка.
     - Я знаю, милый. Но неприятно чувствовать, будто это так. - Голос ее был сухой и тусклый.
     - Это самый лучший отель, где мы могли устроиться, - сказал я.
     Я смотрел в окно. На другой стороне площади светились огни вокзала. Мимо ехали экипажи, и мне были видны деревья в парке. Огни отеля отражались в мокрой мостовой. "О, черт, - думал я, - неужели сейчас время спорить?"
     - Иди сюда, - сказала Кэтрин. Сухость исчезла из ее голоса. - Иди сюда. Я уже пай-девочка.
     Я повернулся к постели. Кэтрин улыбалась.
     Я подошел и сел на постель рядом с ней и поцеловал ее.
     - Ты моя пай-девочка.
     - Конечно, твоя, - сказала она.
     После обеда нам стало легче, а потом сделалось совсем хорошо, и вскоре мы почувствовали, что эта комната наш дом. Раньше моя комната в госпитале была нашим домом, и точно так же этот номер отеля стал нашим домом.
     Кэтрин села, накинув на плечи мой френч. Мы сильно проголодались, а обед был хороший, и мы выпили бутылку капри и бутылку сент-эстефа. Большую часть выпил я, но и Кэтрин выпила немного, и ей стало совсем хорошо. Нам подали вальдшнепа с картофелем, суфле, пюре из каштанов, салат и сабайон на сладкое.
     - Хорошая комната, - сказала Кэтрин. - Чудесная комната. Как жаль, что мы раньше не догадались здесь поселиться.
     - Смешная комната. Но славная.
     - Замечательная вещь разврат, - сказала Кэтрин. - Люди, которые им занимаются, по-видимому, делают это со вкусом. Этот красный плюш просто бесподобен. Именно то, что надо. А зеркала, разве не прелесть?
     - Ты милая.
     - Не знаю, каково проснуться в такой комнате наутро. Но вообще это прекрасная комната. Я налил еще стакан сент-эстефа.
     - Мне бы хотелось согрешить по-настоящему, - сказала Кэтрин. - Все, что мы делаем, так невинно и просто. Я не верю, что мы делаем что-то дурное.
     - Ты изумительная.
     - Только я голодна. Я ужасно голодна.
     - Ты простая, ты замечательная.
     - Я простая. Никто не понимал этого до тебя.
     - Как-то, когда мы только что познакомились, я целый день думал о том, как мы с тобой поедем вместе в отель "Кавур" и как все будет.
     - Это было нахальство с твоей стороны. Но ведь это не "Кавур", правда?
     - Нет. Туда бы нас не пустили.
     - Когда-нибудь пустят. Но вот видишь, милый, в этом разница между нами. Я никогда ни о чем не думала.
     - Совсем никогда?
     - Ну, немножко, - сказала она.
     - Ах ты, милая!
     Я налил еще стакан вина.
     - Я совсем простая, - сказала Кэтрин.
     - Сначала я думал иначе. Мне показалось, что ты сумасшедшая.
     - Я и была немножко сумасшедшая. Но не как-нибудь по-особенному сумасшедшая. Я тебя не смутила тогда, милый?
     - Изумительная вещь вино, - сказал я. - Забываешь все плохое.
     - Чудесная вещь, - сказала Кэтрин. - Но у моего отца от него сделалась очень сильная подагра.
     - У тебя есть отец?
     - Да, - сказала Кэтрин. - У него подагра. Но тебе совсем не нужно будет с ним встречаться. А у тебя разве нет отца?
     - Нет, - сказал я. - У меня отчим.
     - А он мне понравится?
     - Тебе не нужно будет с ним встречаться.
     - Нам с тобой так хорошо, - сказала Кэтрин. - Меня больше ничего не интересует. Я такая счастливая жена.
     Пришел официант и убрал посуду. Немного погодя мы притихли, и было слышно, как идет дождь. Внизу, на площади, прогудел автомобиль.
     Но слышу мчащих все быстрей
     Крылатых времени коней,
     сказал я.
     - Я знаю эти стихи, - сказала Кэтрин. - Это Марвелл. Только ведь это о девушке, которая не хотела жить с мужчиной.
     Голова у меня была очень ясная и свежая, и мне хотелось говорить о житейском.
     - Где ты будешь рожать?
     - Не знаю. В самом лучшем месте.
     - Как ты все устроишь?
     - Самым лучшим образом. Не беспокойся, милый. До окончания войны у нас может быть еще много детей.
     - Нам скоро пора.
     - Я знаю. Если хочешь, считай, что уже пора.
     - Нет.
     - Тогда не нервничай, милый. Ты был совсем хороший все время, а теперь ты начинаешь нервничать.
     - Не буду. Ты мне будешь часто писать?
     - Каждый день. Ваши письма просматривают?
     - Там так плохо знают английский язык, что это не имеет значения.
     - Я буду писать очень путано, - сказала Кэтрин.
     - Но не слишком уж путано.
     - Нет, только чуть-чуть путано.
     - Пожалуй, нужно идти.
     - Хорошо, милый.
     - Мне не хочется уходить из нашего милого домика.
     - И мне тоже.
     - Но нужно идти.
     - Хорошо. Мы ведь никогда еще долго не жили дома.
     - Еще поживем.
     - Я тебе приготовлю хорошенький домик к твоему возвращению.
     - Может быть, я вернусь очень скоро.
     - Вдруг тебя ранят чуть-чуть в ногу.
     - Или в мочку уха.
     - Нет, я хочу, чтоб твои уши остались, как они есть.
     - А ноги нет?
     - В ноги ты уже был ранен.
     - Надо нам идти, дорогая.
     - Хорошо. Иди ты первый.
    Глава двадцать четвертая
     Мы не стали вызывать лифт, а спустились по лестнице. Ковер на лестнице был потертый. Я уплатил за обед, когда его принесли, и официант, который принес его, сидел у дверей. Он вскочил и поклонился, и я прошел с ним в контору и уплатил за номер. Управляющий принял меня как друга и отказался получить вперед, но, расставшись со мной, он позаботился посадить у дверей официанта, чтоб я не сбежал, не заплатив. По-видимому, такие случаи у него бывали, даже с друзьями. Столько друзей заводишь во время войны.
     Я попросил официанта сходить за экипажем, и он взял у меня из рук сверток Кэтрин и, раскрыв зонт, вышел. Из окна мы видели, как он переходил улицу под дождем. Мы стояли в конторе и глядели в окно.
     - Как ты себя чувствуешь, Кэт?
     - Спать хочется.
     - А мне тоскливо и есть хочется.
     - У тебя есть с собой какая-нибудь еда?
     - Да, в походной сумке.
     Я увидел подъезжавший экипаж. Он остановился, лошадь стала, понурив голову под дождем, официант вылез, раскрыв зонт, и пошел к отелю. Мы встретили его в дверях и под зонтом прошли по мокрому тротуару к экипажу. В сточной канаве бежала вода.
     - Ваш сверток на сиденье, - сказал официант. Он стоял с зонтом, пока мы усаживались, и я дал ему на чай.
     - Спасибо. Счастливого пути, - сказал он.
     Кучер подобрал вожжи, и лошадь тронулась. Официант повернулся со своим зонтом и направился к отелю. Мы поехали вдоль тротуара, затем повернули налево и выехали к вокзалу с правой стороны. Два карабинера стояли у фонаря, куда почти не попадал дождь. Их шляпы блестели под фонарем. При свете вокзальных огней дождь был прозрачный и чистый. Из-под навеса вышел носильщик, пряча от дождя голову в воротник.
     - Нет, - сказал я. - Спасибо. Не требуется.
     Он снова укрылся под навесом. Я обернулся к Кэтрин. Ее лицо было в тени поднятого верха.
     - Что ж, попрощаемся?
     - Я войду.
     - Не надо.
     - До свидания, Кэт.
     - Скажи ему адрес госпиталя.
     - Хорошо.
     Я сказал кучеру, куда ехать. Он кивнул.
     - До свидания, - сказал я. - Береги себя и маленькую Кэтрин.
     - До свидания, милый.
     - До свидания, - сказал я.
     Я вышел под дождь, и кучер тронул. Кэтрин высунулась, и при свете фонаря я увидел ее лицо. Она улыбалась и махала рукой. Экипаж покатил по улице. Кэтрин указывала пальцем в сторону навеса. Я оглянулся; там был только навес и двое карабинеров. Я понял, что она хочет, чтобы я спрятался от дождя. Я встал под навес и смотрел, как экипаж сворачивает за угол. Потом я прошел через здание вокзала и вышел к поезду.
     На перроне меня дожидался швейцар. Я вошел за ним в вагон, протолкался сквозь толпу в проходе и, отворив дверь, втиснулся в переполненное купе, где в уголке сидел пулеметчик. Мой рюкзак и походные сумки лежали над его головой в сетке для багажа. Много народу стояло в коридоре, и сидевшие в купе оглянулись на нас, когда мы вошли. В поезде не хватало мест, и все были настроены враждебно. Пулеметчик встал, чтоб уступить мне место. Кто-то хлопнул меня по плечу. Я оглянулся. Это был очень высокий и худой артиллерийский капитан с красным рубцом на щеке. Он видел все через стеклянную дверь и вошел вслед за мной.
     - В чем дело? - спросил я. Я повернулся к нему лицом. Он был выше меня ростом, и его лицо казалось очень худым в тени козырька, и рубец был свежий и глянцевитый. Все кругом смотрели на меня.
     - Так не делают, - сказал он. - Нельзя посылать солдата заранее занимать место.
     - А вот я так сделал.
     Он глотнул воздух, и я увидел, как его кадык поднялся и опустился. Пулеметчик стоял около пустого места. Через стеклянную перегородку коридора смотрели люди. Кругом все молчали.
     - Вы не имеете права. Я пришел сюда на два часа раньше вас.
     - Чего вы хотите?
     - Сидеть.
     - Я тоже.
     Я смотрел ему в лицо и чувствовал, что кругом все против меня. Я не осуждал их. Он был прав. Но я хотел сидеть. Кругом все по-прежнему молчали.
     "А, черт!" - подумал я.
     - Садитесь, signor capitano, - сказал я. Пулеметчик посторонился, и высокий капитан сел. Он посмотрел на меня. Во взгляде у него было беспокойство. Но место осталось за ним. - Достаньте мои вещи, - сказал я пулеметчику. Мы вышли в коридор. Поезд был переполнен, и я знал, что на место нечего рассчитывать. Я дал швейцару и пулеметчику по десять лир. Они вышли из вагона и прошли по всей платформе, заглядывая в окна, но мест не было.
     - Может быть, кто-нибудь сойдет в Брешии, - сказал швейцар.
     - В Брешии еще сядут, - сказал пулеметчик. Я простился с ними, и они пожали мне руку и ушли. Они оба были расстроены. Все мы, оставшиеся без мест, стояли в коридоре, когда поезд тронулся. Я смотрел в окно на стрелки и фонари, мимо которых мы ехали. Дождь все еще шел, и скоро окна стали мокрыми, и ничего нельзя было разглядеть. Позднее я лег спать на полу в коридоре, засунув сначала свой бумажник с деньгами и документами под рубашку и брюки, так что он пришелся между бедром и штаниной. Я спал всю ночь и просыпался только на остановках в Брешии и Вероне, где в вагон входили еще новые пассажиры, но тотчас же засыпал снова. Одну походную сумку я подложил себе под голову, а другую обхватил руками, и кто не хотел наступить на меня, вполне мог через меня перешагнуть. По всему коридору на полу спали люди. Другие стояли, держась за оконные поручни или прислонившись к дверям. Этот поезд всегда уходил переполненным.
     * КНИГА ТРЕТЬЯ *
    Глава двадцать пятая
     Была уже осень, и деревья все были голые и дороги покрыты грязью. Из Удине в Горицию я ехал на грузовике. По пути нам попадались другие грузовики, и я смотрел по сторонам. Тутовые деревья были голые, и земля в полях бурая. Мокрые мертвые листья лежали на дороге между рядами голых деревьев, и рабочие заделывали выбоины на дороге щебнем, который они брали из куч, сложенных вдоль обочины дороги, под деревьями. Показался город, но горы над ним были отрезаны туманом. Мы переехали реку, и я увидел, что вода сильно поднялась. В горах шли дожди. Мы въехали в город, минуя фабрики, а потом дома и виллы, и я увидел, что еще больше домов разрушено за это время снарядами. На узкой улице мы встретили автомобиль английского Красного Креста. Шофер был в кепи, и у него было худое и сильно загорелое лицо. Я его не знал. Я слез с. грузовика на большой площади перед мэрией; шофер подал мне мой рюкзак, я надел его, пристегнул обе сумки и пошел к нашей вилле. Это не было похоже на возвращение домой.
     Я шел по мокрому гравию аллеи и смотрел на виллу, белевшую за деревьями. Окна все были закрыты, но дверь была распахнута. Я вошел и застал майора за столом в комнате с голыми стенами, на которых висели только карты и отпечатанные на машинке бумажки.

/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!