/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!

Прощай, оружие! [13/17]

Скачать полное произведение

    - Вы там можете перейти на тирольский фальцет.
     - И перейду, дорогой мой. Хотя ведь я умею петь. В этом-то и странность.
     - Головой ручаюсь, что вы умеете петь.
     Он откинулся назад и закурил еще сигарету.
     - Головой лучше не ручайтесь. Хотя все-таки я умею петь. Это очень забавно, но я умею петь. Я люблю петь. Послушайте. - Он зарычал из "Африканки"; шея его напружилась, жилы вздулись. - Я умею петь, - сказал он. - А там как им угодно.
     Я посмотрел в окно.
     - Я пойду отпущу экипаж.
     - Возвращайтесь скорее, дорогой мой, и сядем завтракать.
     Он встал с постели, выпрямился, глубоко вдохнул воздух и начал делать гимнастические упражнения. Я сошел вниз и расплатился с кучером. Глава тридцать четвертая
     В штатском я чувствовал себя как на маскараде. Я очень долго носил военную форму, и мне теперь не хватало ощущения подтянутости в одежде. Брюки словно болтались. Я взял в Милане билет до Стрезы. Я купил себе новую шляпу. Шляпу Сима я не мог надеть, но костюм был очень хороший. От него пахло табаком, и когда я сидел в купе и смотрел в окно, у меня было такое чувство, что моя новая шляпа очень новая, а костюм очень старый. Настроение у меня было тоскливое, как мокрый ломбардский ландшафт за окном. В купе сидели какие-то летчики, которые оценили меня не слишком высоко. Они избегали смотреть на меня и подчеркивали свое презрение к штатскому моего возраста. Я не чувствовал себя оскорбленным. В прежнее время я бы оскорбил их и затеял драку. Они сошли в Галларате, и я был рад, что остался один. У меня была газета, но я не читал ее, потому что не хотел читать о войне. Я решил забыть про войну. Я заключил сепаратный мир. Я чувствовал себя отчаянно одиноким и был рад, когда поезд прибыл в Отрезу.
     На вокзале я ожидал увидеть комиссионеров из отелей, но ни одного не было. Сезон уже давно окончился, и поезд никто не встречал. Я вышел из вагона со своим чемоданом, - это был чемодан Сима, очень легкий, потому что в нем не было ничего, кроме двух сорочек, - и постоял на перроне под дождем, пока поезд не тронулся. Я спросил у одного из вокзальных служащих, не знает ли он, какие отели еще открыты. "Гранд-отель" был открыт, и "Дез'иль-Борроме", и несколько маленьких отелей, которые не закрывались круглый год. Я пошел под дождем к "Дез'иль-Борроме", с чемоданом в руке. Я увидел проезжавший по улице экипаж и сделал знак кучеру. Лучше было приехать в экипаже. Мы подкатили к подъезду большого отеля, и портье вышел навстречу с зонтиком и был очень вежлив.
     Я выбрал хороший номер. Он был большой и светлый, с видом на озеро. Над озером низко нависли тучи, но я знал, что при солнечном свете оно очень красиво. Я оказал, что ожидаю свою жену. В номере стояла большая двуспальная кровать, letto matrimoniale (1), с атласным одеялом. Это был очень шикарный отель. Я прошел по длинному коридору и потом по широкой лестнице спустился в бар. Бармен был мой старый знакомый, и я сидел на высоком табурете и ел соленый миндаль и хрустящий картофель. Мартини был холодный и чистый на вкус.
     - Что вы здесь делаете, in borghese? (2) - спросил бармен, смешивая мне второй мартини.
     - Я в отпуску. Получил отпуск для поправления здоровья.
     - Здесь сейчас пусто. Не знаю, почему не закрывают отель.
     - Как ваша рыбная ловля?
     ---------------------------------------
     (1) Супружеское ложе (итал.).
     (2) В штатском (итал.).
     - Я поймал несколько великолепных форелей. В это время года часто попадаются великолепные форели.
     - Вы получили табак, который я вам послал?
     - Да. А вы не получили моей открытки?
     Я засмеялся. Мне не удалось достать ему этот табак. Речь шла об американском трубочном табаке, но мои родные перестали посылать его, или его где-нибудь задерживали. Во всяком случае, я его больше не получал.
     - Я вам достану где-нибудь, - сказал я. - Скажите, вы не встречали в городе двух молодых англичанок? Они приехали позавчера.
     - У нас в отеле таких нет.
     - Они сестры из военного госпиталя.
     - Двух сестер милосердия я видел. Погодите минуту, я узнаю, где они остановились.
     - Одна из них - моя жена. Я приехал сюда, чтобы встретиться с ней.
     - А другая - моя жена.
     - Я не шучу.
     - Простите за глупую шутку, - сказал он. - Я не понял.
     Он вышел и довольно долго не возвращался. Я ел маслины, соленый миндаль и хрустящий картофель и в зеркале позади стойки видел себя в штатском. Наконец бармен вернулся.
     - Они в маленьком отеле возле вокзала, - сказал он.
     - А что, сандвичи у вас есть?
     - Я сейчас позвоню. Тут, видите ли, ничего нет, потому что нет народу.
     - У вас совсем пусто?
     - Ну, кое-кто есть, конечно.
     Принесли сандвичи, и я съел три штуки и выпил еще мартини. Никогда я не пил ничего холоднее и чище. Вкус мартини вернул мне самочувствие цивилизованного человека. Я слишком долго питался красным вином, хлебом, сыром, скверным кофе и граппой. Я сидел на высоком табурете в приятном окружении красного дерева, бронзы и зеркал и ни о чем не думал. Бармен задал мне какой-то вопрос.
     - Не надо говорить о войне, - сказал я.
     Война была где-то очень далеко. Может быть, никакой войны и не было. Здесь не было войны. Я вдруг понял, что для меня она кончилась. Но у меня не было чувства, что она действительно кончилась. У меня было такое чувство, как у школьника, который сбежал с уроков и думает о том, что сейчас происходит в школе.
     Кэтрин и Эллен Фергюсон обедали, когда я пришел к ним в отель. Еще из коридора я увидел их за столом. Кэтрин сидела почти спиной ко мне, и я видел узел ее волос и часть щеки и ее чудесную шею и плечи. Фергюсон что-то рассказывала. Она замолчала, когда я вошел.
     - Господи! - сказала она.
     - Здравствуйте! - сказал я.
     - Как, это вы? - сказала Кэтрин. Ее лицо просветлело. Казалось, она слишком счастлива, чтобы поверить. Я поцеловал ее. Кэтрин покраснела, и я сел за их стол.
     - Вот так история! - сказала Фергюсон. - Что вы тут делаете? Вы обедали?
     - Нет.
     Вошла девушка, подававшая к столу, и я сказал ей принести для меня прибор. Кэтрин все время смотрела на меня счастливыми глазами.
     - По какому это вы случаю в муфти? (1) - спросила Фергюсон.
     - Я попал в Кабинет.
     - Вы попали в какую-нибудь скверную историю.
     - Развеселитесь, Ферджи. Развеселитесь немножко.
     - Не очень-то весело глядеть на вас. Я знаю, в какую историю вы впутали эту девушку. Вы для меня вовсе не веселое зрелище.
     Кэтрин улыбнулась мне и тронула меня ногой под столом.
     - Никто меня ни в какую историю не впутывал, Ферджи. Я сама впуталась.
     ---------------------------------------
     (1) Муфти - домашнее платье, которое носят должностные лица вне службы (ост.-инд.).
     - Я его терпеть не могу, - сказала Фергюсон. - Он только погубил вас своими коварными итальянскими штучками. Американцы еще хуже итальянцев.
     - Зато шотландцы - нравственный народ, - сказала Кэтрин.
     - Я вовсе не об этом говорю. Я говорю об его итальянском коварстве.
     - Разве я коварный, Ферджи?
     - Да. Вы хуже чем коварный. Вы настоящая змея. Змея в итальянском мундире и плаще.
     - Я уже снял итальянский мундир.
     - Это только лишнее доказательство вашего коварства. Все лето вы играли в любовь и сделали девушке ребенка, а теперь, вероятно, намерены улизнуть.
     Я улыбнулся Кэтрин, и она улыбнулась мне.
     - Мы оба намерены улизнуть, - сказала она.
     - Вы друг друга стоите, - сказала Ферджи. - Мне стыдно за вас, Кэтрин Баркли. У вас нет ни стыда, ни чести, и вы так же коварны, как он.
     - Не надо, Ферджи, - сказала Кэтрин и потрепала ее по руке. - Не ругайте меня. Вы же знаете, что мы любим друг друга.
     - Уберите руку, - сказала Фергюсон. Ее лицо было красно. - Если б вы не потеряли стыд, было бы другое дело. Но вы беременны бог знает на каком месяце и думаете, что это все шутки, и вся расплываетесь в улыбках оттого, что ваш соблазнитель вернулся. У вас нет ни стыда, ни совести.
     Она заплакала. Кэтрин подошла и обняла ее одной рукой. Когда она встала, утешая Фергюсон, я не заметил никакой перемены в ее фигуре.
     - Мне все равно, - всхлипывала Фергюсон. - Только это все ужасно.
     - Ну, ну, Ферджи, - утешала ее Кэтрин. - Я буду стыдиться. Не плачьте, Ферджи. Не плачьте, добрая моя Ферджи.
     - Я не плачу, - всхлипывала Фергюсон. - Я не плачу. Только вот как вспомню, что с вами случилось. - Она посмотрела на меня. - Я вас ненавижу, - сказала она. - Она не может помешать мне ненавидеть вас. Вы гнусный коварный американский итальянец. - Ее нос и глаза покраснели от слез.
     Кэтрин улыбнулась мне.
     - Не смейте улыбаться ему, когда вы меня обнимаете.
     - Вы неблагоразумны, Ферджи.
     - Я сама знаю, - всхлипывала Ферджи. - Не обращайте на меня внимания. Я так взволнована. Я неблагоразумна. Я сама знаю. Я хочу, чтобы вы оба были счастливы.
     - Мы и так счастливы, - сказала Кэтрин. - Вы моя хорошая Ферджи.
     Фергюсон снова заплакала. - Я не хочу, чтобы вы были счастливы так, как сейчас. Почему вы не женитесь? Да он не женат ли, чего доброго?
     - Нет, - сказал я. Кэтрин смеялась.
     - Ничего нет смешного, - сказала Фергюсон. Так очень часто бывает.
     - Мы поженимся, Ферджи, - сказала Кэтрин, чтоб доставить вам удовольствие.
     - Не для моего удовольствия. Вы сами должны были подумать об этом.
     - Мы были очень заняты.
     - Да. Я знаю. Заняты тем, что делали ребят.
     Я думал, что она опять начнет плакать, но она вместо того вдруг разобиделась.
     - Теперь вы, конечно, уйдете с ним?
     - Да, - сказала Кэтрин. - Если он захочет.
     - А как же я?
     - Вы боитесь остаться здесь одна?
     - Да, боюсь.
     - Тогда я останусь с вами.
     - Нет, уходите с ним. Уходите с ним сейчас же. Не желаю я вас больше видеть.
     - Вот только пообедаем.
     - Нет, уходите сейчас же.
     - Ферджи, будьте благоразумны.
     - Сейчас же убирайтесь отсюда, вам говорят.
     Уходите оба.
     - Ну, пойдем, - сказал я. Мне надоела Ферджи.
     - Конечно, вы рады уйти. Даже обедать я теперь должна в одиночестве. Я так давно мечтала попасть на итальянские озера, и вот что вышло. О! О! - Она всхлипнула, потом посмотрела на Кэтрин и поперхнулась.
     - Мы останемся до конца обеда, - сказала Кэтрин. - И я не оставлю вас одну, если вы хотите, чтоб я была с вами. Я не оставлю вас одну, Ферджи.
     - Нет. Нет. Я хочу, чтоб вы ушли. Я хочу, чтоб вы ушли. - Она вытерла глаза. - Я ужасно неблагоразумна. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.
     Девушку, которая подавала к столу, очень взволновали все эти слезы. Теперь, принеся следующее блюдо, она явно испытала облегчение, видя, что все уладилось.
     Ночь в отеле, в нашей комнате, где за дверью длинный пустой коридор и наши башмаки у двери, и толстый ковер на полу комнаты, и дождь за окном, а в комнате светло, и радостно, и уютно, а потом темнота, и радость тонких простынь и удобной постели, и чувство, что ты вернулся, домой, что ты не один, и ночью, когда проснешься, другой по-прежнему здесь и не исчез никуда, - все остальное больше не существовало. Утомившись, мы засыпали, и когда просыпались, то просыпались оба, и одиночества не возникало. Порой мужчине хочется побыть одному и женщине тоже хочется побыть одной, и каждому обидно чувствовать это в другом, если они любят друг друга. Но у нас этого никогда не случалось. Мы умели чувствовать, что мы одни, когда были вместе, одни среди всех остальных. Так со мной было в первый раз. Я знал многих женщин, но всегда оставался одиноким, бывая с ними, а это - худшее одиночество. Но тут мы никогда не ощущали одиночества и никогда не ощущали страха, когда были вместе. Я знаю, что ночью не то же, что днем, что все по-другому, что днем нельзя объяснить ночное, потому что оно тогда не существует, и если человек уже почувствовал себя одиноким, то ночью одиночество особенно страшно. Но с Кэтрин ночь почти ничем не отличалась от дня, разве что ночью было еще лучше. Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить, и поэтому он их и убивает. Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе. Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора. А если ты ни то, ни другое, ни третье, можешь быть уверен, что и тебя убьют, только без особой спешки.
     Я помню пробуждение утром. Кэтрин еще спала, и солнечный свет проникал в окно. Дождя уже не было, и я встал с постели и подошел к окну. Внизу тянулись сады, голые теперь, но прекрасные в своей правильности, дорожки, усыпанные гравием, деревья, каменный парапет у озера и озеро в солнечном свете, а за ним горы. Я стоял и смотрел в окно, и когда я обернулся, то увидел, что Кэтрин проснулась и глядит на меня.
     - Ты уже встал, милый? - сказала она. - Какой чудесный день!
     - Как ты себя чувствуешь?
     - Чудесно. Как хорошо было ночью.
     - Хочешь есть?
     Она хотела есть. Я тоже хотел, и мы поели в кровати, при ноябрьском солнце, светившем в окно, поставив поднос с тарелками к себе на колени.
     - А ты не хочешь прочесть газету? Ты всегда читал газету в госпитале.
     - Нет, - сказал я. - Теперь я не хочу.
     - Так скверно было, что ты не хочешь даже читать об этом?
     - Я не хочу читать об этом.
     - Как жаль, что я не была с тобой, я бы, тоже все это знала.
     - Я расскажу тебе, если когда-нибудь это уляжется у меня в голове.
     - А тебя не арестуют, если встретят не в военной форме?
     - Меня, вероятно, расстреляют.
     - Тогда мы не должны здесь оставаться. Мы уедем за границу.
     - Я уже об этом подумывал.
     - Мы уедем. Милый, ты не должен рисковать зря. Скажи мне, как ты попал из Местре в Милан?
     - Я приехал поездом. Я тогда еще был в военной форме.
     - А это не было опасно?
     - Не очень. У меня был старый литер. В Местре я исправил на лези число.
     - Милый, тебя тут каждую минуту могут арестовать. Я не хочу. Как можно делать такие глупости. Что будет с нами, если тебя заберут?
     - Не будем думать об этом. Я устал думать об этою.
     - Что ты сделаешь, если придут тебя арестовать?
     - Буду стрелять.
     - Вот видишь, какой ты глупый. Я тебя не выпущу из отеля, пока мы не уедем отсюда.
     - Куда нам ехать?
     - Пожалуйста, не будь таким, милый. Поедем туда, куда ты захочешь. Но только придумай такое место, чтоб можно было ехать сейчас же.
     - В том конце озера - Швейцария, можно поехать туда.
     - Вот и чудесно.
     Снова собрались тучи, и озеро потемнело.
     - Если б не нужно было всегда жить преступником, - сказал я.
     - Милый, не будь таким. Давно ли ты живешь преступником? И мы не будем жить преступниками. У нас будет чудесная жизнь.
     - Я чувствую себя преступником. Я дезертировал из армии.
     - Милый, ну пожалуйста, будь благоразумен. Ты вовсе не дезертировал из армии. Это ведь только итальянская армия.
     Я засмеялся.
     - Ты умница. Полежим еще немного. Когда я в постели, все замечательно.
     Немного погодя Кэтрин сказала:
     - Ты уже не чувствуешь себя преступником, правда?
     - Нет, - сказал я. - Когда я с тобой, - нет.
     - Ты очень глупый мальчишка, - сказала она. - Но я не дам тебе распускаться. Подумай, милый, как хорошо, что меня не тошнит по утрам.
     - Великолепно.
     - Ты даже не ценишь, какая у тебя чудесная жена. Но мне все равно. Я тебя увезу куда-нибудь, где тебя не могут арестовать, и мы будем чудесно жить.
     - Едем сейчас же.
     - Непременно, милый. Когда хочешь и куда хочешь.
     - Давай не будем ни о чем думать.
     - Давай.
    Глава тридцать пятая
     Кэтрин пошла берегом к маленькому отелю проведать Фергюсон, а я сидел в баре и читал газеты. В баре были удобные кожаные кресла, и я сидел в одном из них и читал, пока не пришел бармен. Армия не остановилась на Тальяменто. Она отступила дальше, к Пьяве. Я помнил Пьяве. Железная дорога пересекала ее близ Сан-Дона, по пути к фронту. Река в этом месте была глубокая и медленная и совсем узкая. Ниже по течению были болотные топи и каналы. Было несколько красивых вилл. Однажды до войны, направляясь в Кортина-д'Ампеццо, я несколько часов ехал горной дорогой над Пьяве. Сверху она была похожа на богатый форелью ручей с узкими отмелями и заводями под тенью екал. У Кадоре дорога сворачивала в сторону. Я думал о том, что армии не легко будет спуститься оттуда. Вошел бармен.
     - Граф Греффи спрашивал о вас, - сказал он.
     - Кто?
     - Граф Греффи. Помните, тот старик, который был здесь, когда вы приезжали прошлый раз.
     - Он здесь?
     - Да, он здесь с племянницей. Я сказал ему, что вы приехали. Он хочет сыграть с вами на бильярде.
     - Где он?
     - Пошел погулять.
     - Как он?
     - Все молодеет. Вчера перед обедом он выпил три коктейля с шампанским.
     - Как его успехи на бильярде?
     - Хороши. Он меня бьет. Когда я ему сказал, что вы здесь, он очень обрадовался. Ему не с кем играть.
     Графу Греффи было девяносто четыре года. Он был современником Меттерниха, этот старик с седой головой и седыми усами и превосходными манерами. Он побывал и на австрийской и на итальянской дипломатической службе, и день его рождения был событием в светской жизни Милана. Он собирался дожить до ста лет и играл на бильярде с уверенной свободой, неожиданной в этом сухоньком девяносточетырехлетнем теле. Я встретился с ним, приехав как-то в Стрезу после конца сезона, и мы пили шампанское во время игры на бильярде. Я нашел, что это великолепный обычай, и он дал мне пятнадцать очков форы и обыграл меня.
     - Почему вы не сказали мне, что он здесь?
     - Я забыл.
     - Кто здесь есть еще?
     - Других вы не знаете. Во всем отеле только шесть человек.
     - Чем вы сейчас заняты?
     - Ничем.
     - Поедем ловить рыбу.
     - На часок, пожалуй, можно.
     - Поедем. Берите дорожку.
     Бармен надел пальто, и мы отправились. Мы спустились к берегу и взяли лодку, и я греб, а бармен сидел на корме и держал дорожку, какой ловят озерную форель, со спиннером и тяжелым грузилом на конце. Мы ехали вдоль берега, бармен держал лесу в руках и время от времени дергал ее. С озера Отреза выглядела очень пустынной. Видны были длинные ряды голых деревьев, большие отели и заколоченные виллы. Я повернул к Изола-Велла и повел лодку вдоль самого берега, где сразу глубоко и видно, как стена скал отвесно уходит в прозрачную воду, а потом отъехал и свернул к рыбачьему острову. Солнце зашло за тучи, и вода была темная и гладкая и очень холодная. У нас ни разу не клюнуло, хотя несколько раз мы видели на воде круги от подплывающей рыбы.
     Я выгреб к рыбачьему острову, где стояли вытащенные на берег лодки и люди чинили сети.
     - Пойдем выпьем чего-нибудь?
     - Пойдем.
     Я подогнал лодку к каменному причалу, и бармен втянул лесу, свернул ее на дне лодки и зацепил спиннер за край борта. Я вылез и привязал лодку. Мы вошли в маленькое кафе, сели за деревянный столик и заказали вермуту.
     - Устали грести?
     - Нет.
     - Обратно грести буду я, - сказал он.
     - Я люблю грести.
     - Может быть, если вы возьмете удочку, счастье переменится.
     - Хорошо.
     - Скажите, как дела на войне?
     - Отвратительно.
     - Я не должен идти. Я слишком стар, как граф Греффи.
     - Может быть, вам еще придется пойти.
     - В будущем году мой разряд призывают. Но я не пойду.
     - Что же вы будете делать?
     - Уеду за границу. Я не хочу идти на войну. Я уже был на войне раз, в Абиссинии. Хватит. Зачем вы пошли?
     - Не знаю. По глупости.
     - Еще вермуту?
     - Давайте.
     На обратном пути греб бармен. Мы проехали озером за Стрезу и потом назад, все время в виду берега. Держа тугую лесу и чувствуя слабое биение вращающегося спиннера, я глядел на темную ноябрьскую воду озера и пустынный берег. Бармен греб длинными взмахами, и когда лодку выносило вперед, леса дрожала. Один раз у меня клюнуло: леса вдруг натянулась и дернулась назад, я стал тащить и почувствовал живую тяжесть форели, и потом леса задрожала снова. Форель сорвалась.
     - Тяжелая была?
     - Да, довольно тяжелая.
     - Раз я тут ездил один и держал лесу в зубах, так одна дернула, чуть всю челюсть у меня не вырвала.
     - Лучше всего привязывать к ноге, - сказал я. - Тогда и лесу чувствуешь, и зубы останутся-целы.
     Я опустил руку в воду. Она была очень холодная. Мы были теперь почти напротив отеля.
     - Мне пора, - сказал бармен, - я должен поспеть к одиннадцати часам. L'heure du cocktail (1).
     - Хорошо.
     Я втащил лесу и навернул ее на палочку с зарубками на обоих концах. Бармен поставил лодку в маленькую нишу каменной стены и прикрепил ее цепью с замком.
     - Когда захотите покататься, - сказал он, - я дам вам ключ.
     - Спасибо.
     Мы поднялись к отелю и вошли в бар. Мне не хотелось больше пить так рано, и я поднялся в нашу комнату. Горничная только что кончила убирать, и Кэтрин еще не вернулась. Я лег на постель и старался не думать.
     Когда Кэтрин вернулась, все опять стало хорошо. Фергюсон внизу, сказала она. Она будет завтракать с нами.
     - Я знала, что ты ничего не будешь иметь против, - сказала Кэтрин.
     - Ничего, - сказал я.
     - Что с тобой, милый?
     - Не знаю.
     - Я знаю. Тебе нечего делать. У тебя есть только я, а я ушла.
     - Ты права.
     - Прости меня, милый. Я знаю, это, наверно, ужасное чувство, когда вдруг совсем ничего не остается.
     - У меня всегда жизнь была такой наполненной, - сказал я. - Теперь, если только тебя нет со мной, все пусто.
     - Но я ведь буду с тобой. Я уходила только на два часа. Ты не можешь придумать, себе какое-нибудь занятие?
     - Я ездил с барменом ловить рыбу.
     - Хорошо было?
     - Да.
     - Не думай обо мне, когда меня нет.
     ---------------------------------------
     (1) Час коктейлей (франц.).
     - Так я всегда старался на фронте. Но там мне было что делать.
     - Отелло в отставке, - поддразнила она.
     - Отелло был негр, - сказал я. - А кроме того, я не ревнив. Я просто так люблю тебя, что для меня больше ничего не существует.
     - А теперь будь паинькой и будь любезен с Фергюсон.
     - Я всегда любезен с Фергюсон, пока она не начинает меня клясть.
     - Будь любезен с ней. Подумай, ведь у нас есть так много, а у нее ничего нет.
     - Не думаю, чтобы ей хотелось того, что есть у нас.
     - Ничего ты не знаешь, милый, а еще умница.
     - Я буду любезен с ней.
     - Я в этом не сомневаюсь. Ты у меня хороший.
     - Но она потом не останется?
     - Нет. Я ее сплавлю.
     - И мы вернемся сюда?
     - Конечно. А как же иначе?
     Мы спустились вниз, позавтракать с Фергюсон. На нее сильное впечатление произвел отель и великолепие ресторана. Мы хорошо позавтракали и выпили две бутылки капри. В ресторан вошел граф Греффи и поклонился нам. С ним была его племянница, которая немного напоминала мою бабушку. Я рассказал о нем Кэтрин и Фергюсон, и на Фергюсон мой рассказ произвел сильное впечатление. Отель был очень большой, и пышный, и пустой, но еда была вкусная, вино очень приятное, и в конце концов от вина всем стало очень хорошо. Кэтрин чувствовала себя как нельзя лучше. Она была счастлива. Фергюсон совсем развеселилась. Мне самому было очень хорошо. После завтрака Фергюсон вернулась в свой отель. Она хочет немного полежать после завтрака, сказала она.
     К концу дня кто-то постучался к нам в дверь.
     - Кто там?
     - Граф Греффи спрашивает, не сыграете ли вы с ним на бильярде.
     Я посмотрел на часы; я их снял, и они лежали под подушкой.
     - Это нужно, милый? - шепнула Кэтрин.
     - Пожалуй, придется пойти. - Часы показывали четверть пятого. Я сказал громко: - Передайте графу Греффи, что я буду в бильярдной в пять часов.
     Без четверти пять я поцеловал на прощанье Кэтрин и пошел в ванную одеваться. Когда я завязывал галстук и смотрелся в зеркало, мне странно было видеть себя в штатском. Я подумал, что нужно будет купить еще сорочек и носков.
     - Ты надолго уходишь? - спросила Кэтрин. Она была очень красива в постели. - Дай мне, пожалуйста, щетку.
     Я смотрел, как она расчесывала волосы, наклонив голову так, чтобы вся масса волос свесилась на одну сторону. За окном уже было темно, и свет лампы над изголовьем постели ложился на ее волосы, и шею, и плечи. Я подошел и поцеловал ее, отведя ее руку со щеткой, и ее голова откинулась на подушку. Я поцеловал ее шею и плечи. У меня кружилась голова, так сильно я ее любил.
     - Я не хочу уходить.
     - И я не хочу, чтоб ты уходил.
     - Ну, так я не пойду.
     - Нет. Иди. Это ведь ненадолго, а потом ты вернешься.
     - Мы пообедаем здесь, наверху.
     - Иди и скорее возвращайся.
     Я застал графа Греффи в бильярдной. Он упражнялся в различных ударах и казался очень хрупким в свете лампы, спускавшейся над бильярдом. На ломберном столике немного поодаль, в тени, стояло серебряное ведерко со льдом, откуда торчали горлышки и пробки двух бутылок шампанского. Граф Греффи выпрямился, когда я вошел в бильярдную, и пошел мне навстречу. Он протянул мне руку.
     - Я очень рад видеть вас здесь. Вы так добры, что согласились прийти поиграть со мной.
     - С вашей стороны очень любезно было меня пригласить.
     - Как ваше здоровье? Я слыхал, вы были ранены на Изонцо. Надеюсь, вы теперь вполне оправились.
     - Я совершенно здоров. Как ваше здоровье?
     - О, я всегда здоров. Но я старею. Начинаю замечать признаки старости.
     - Этому трудно поверить.
     - Да. Вот вам пример. Мне теперь легче говорить по-итальянски, чем на другом языке. Я заставляю себя, но когда я устаю, мне все-таки легче говорить по-итальянски. Так что, по-видимому, я старею.
     - Будем говорить по-итальянски. Я тоже немного устал.
     - О, но ведь если вы устали, вам должно быть легче говорить по-английски.
     - По-американски.
     - Да. По-американски. Пожалуйста, говорите по-американски. Это такой очаровательный язык.
     - Я почти не встречаюсь теперь с американцами.
     - Вы, вероятно, очень скучаете без их общества. Всегда скучно без соотечественников, а в особенности без соотечественниц. Я это знаю по опыту. Что ж, сыграем, или вы слишком устали?
     - Я не устал. Я сказал это так, в шутку. Какую вы мне дадите фору?
     - Вы много играли это время?
     - Совсем не играл.
     - Вы играете очень хорошо. Десять очков?
     - Вы мне льстите.
     - Пятнадцать?
     - Это было бы прекрасно, но вы меня все равно обыграете.
     - Будем играть на деньги? Вы всегда предпочитали играть на деньги.
     - Давайте.
     - Отлично. Я даю вам восемнадцать очков, и мы играем по франку очко.
     Он очень красиво разыграл партию, и, несмотря на фору, я только на четыре очка обогнал его к середине игры. Граф Греффи нажал кнопку звонка, вызывая бармена.
     - Будьте добры откупорить одну бутылку, - сказал он. Затем мне: - По стакану для настроения.
     Вино было холодное, как лед, и очень сухое и хорошее.
     - Будем говорить по-итальянски. Вы не возражаете? Это теперь моя слабость.
     Мы продолжали играть, потягивая вино между ударами, беседуя по-итальянски, но вообще разговаривали мало, сосредоточась на игре. Граф Греффи выбил сотое очко, а я, несмотря на фору, имел только девяносто четыре. Он улыбнулся и потрепал меня по плечу.
     - Теперь мы разопьем вторую бутылку, и вы расскажете мне о войне. - Он ждал, когда я сяду.
     - О чем-нибудь другом, - сказал я.
     - Вы не хотите говорить об этом? Хорошо. Что вы читали за последнее время?
     - Ничего, - сказал я. - Боюсь, что я очень отупел.
     - Нет. Но читать вам нужно.
     - Что написано за время войны?
     - Есть "Le feu" (1) одного француза, Барбюса. Есть "Мистер Бритлинг видит все насквозь".
     - Это неправда.
     - Что неправда?
     - Он не видит все насквозь. Эти книги были у нас в госпитале.
     - Значит, вы кое-что читали?
     - Да, но хорошего ничего.
     - Мне кажется, что в "Мистере Бритлинге" очень хорошо показана душа английской буржуазии.
     - Я не знаю, что такое душа.
     - Бедняжка. Никто не знает, что такое душа. Вы - croyant? (2)
     - Только ночью.
     Граф Греффи улыбнулся и повертел стакан в пальцах.
     - Я предполагал, что с возрастом стану набожнее, но почему-то этого не случилось, - сказал он. - Очень сожалею.
     - Вы хотели бы жить после смерти? - сказал я и сейчас же спохватился, что глупо было упоминать о смерти. Но его не смутило это слово.
     - Смотря как жить. Эта жизнь очень приятна. Я хотел бы жить вечно. - Он улыбнулся. - Мне это почти удалось.
     Мы сидели в глубоких кожаных креслах, разделенные столиком с бокалами и шампанским в серебряном ведерке.
     ---------------------------------------
     (1) Огонь (франц.).
     (2) Верующий (франц.).
     - Если вы доживете до моего возраста, многое вам будет казаться странным.
     - Вы не похожи на старика.
     - Тело стареет. Иногда мне кажется, что у меня палец может отломиться, как кончик мелка. А дух не стареет, и мудрости не прибавляется.
     - Вы мудры.
     - Нет, это великое заблуждение - о мудрости стариков. Старики не мудры. Они только осторожны.
     - Быть может, это и есть мудрость.
     - Это очень непривлекательная мудрость. Что вы цените выше всего?
     - Любимую женщину.
     - Вот и я также. Это не мудрость. Жизнь вы цените?
     - Да.
     - Я тоже. Потому что это все, что у меня есть. И еще дни рождения, - засмеялся он. - Видимо, вы более мудры, чем я. Вы не празднуете день своего рождения.

/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!