/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Взбаламученное море

Взбаламученное море [13/28]

Скачать полное произведение

    - Александр, Александр! Не могу я с тобой говорить: ты напугал меня.
     И Софи в самом деле только рыдала.
     - А! - воскликнул Бакланов: - у меня в этих руках только мало силы, чтоб задушить тебя и себя!.. Зачем вы меня требовали и выписывали сюда!.. Чтобы насмеяться, надругаться надо мной!
     - Я люблю тебя! - произнесла Софи, складывая перед ним руки.
     - Нет! вы любите другого! - отвечал Бакланов с пеной у рта. - Оставьте хоть этим маленькое уважение к себе; иначе что же вас привело к тому? Бедность ли, нищета ли? Вы, слава Богу, ходите в шелках, сидите на бархате.
     И он закрыл лицо рукою и заплакал.
     - Клянусь Богом, я невинна, Александр, Александр! - повторяла только Софи.
     - Ты невинна? Отчего же вы давеча не приняли меня? Он ваш знакомый - и я тоже!.. Мало ли по двое знакомых бывают в одно время.
     - Но его ж не было у меня! - вздумала было еще раз утверждать Софи.
     - А это что? это что? - говорил Бакланов, показывая на окурок сигары, валявшийся на столе: губы его при этом посинели, лицо побледнело.
     Софи тоже побледнела.
     - Я за несколько часов перед тем, у него... в доме... курил такую же сигару... в такой же соломке... он мне сам, из своего кармана подал ее... презренная тварь! - заключил Бакланов и бросил сигаркою в лицо Софи.
     Та вскочила.
     - Боже мой! Он бьет меня наконец! - воскликнула она и ушла к себе в комнату.
     Иродиада поспешила за нею затворить дверь.
     Бакланов опустился на стул, потом вдруг вскочил, ударил этот стул об пол и разбил его вдребезги, схватил со стола шандаль и тоже врезал его в пол, толкнул ногой притворенную в залу дверь, так что та слетела с петель и грохнулась на окно, которое разбилось и зазвенело, и затем, распахнув настежь дверь в сенях, он вышел на улицу.
     Софи и Иродиада, стоявшие запершись в спальне, трепетали, как осиновые листья.
     Первое намерение Бакланова было умертвить себя, и, только придя в свой номер, он вспомнил, что у него нет ни пистолета ни даже бритвы. Не итти же в трактир, просить ножа для этого?
     Он в изнеможении упал на постель и так пролежал до самого утра, не смыкая глаз.
     К утру озлобление в нем сделалось несколько поспокойнее; но зато оно стало как-то упорнее и бессердечнее, и на тот алтарь, на который он так еще недавно возлагал такие искренние жертвы, он уж плевал!
     - А что, правда ли, что Ленева любовница откупщика? - спрашивал он грубо и цинически трактирных слуг.
     - Да, говорят, что так-с!.. - отвечали ему те. 11..
     С расчетом составленная комиссия.
     Город, выбранный нами в настоящем случае, совершенно идеальный и несуществующий. Лица, в нем выведенные, тоже совершенно вымышленные, и мы только в них, по мере нашего понимания, старались выразить те явления, которые не совсем же неприсущи нашей жизни, а теперь, сообразно нашему плану, нам придется выдумать и целое уголовное дело. Положим, например, хозяин дома Фокиев 14 сентября вышел из дома в двенадцатом часу и увидел, что у жильца его, в нижнем этаже, ставни были еще не отворены. Это его удивило, тем более, что жилец этот был жандармский офицер, всегда рано встававший и последнее время ужасно хлопотавший по одному откупному делу. Фокиев воротился и, войдя в самую кваритиру, увидел, что там никого, кроме самого жандармского офицера, не было, но и он лежал на постели, с перерезанным наотмашь горлом. Хозяин объявил полиции, и тем же утром были на пароходе арестованы крепостные дворовые люди жандармского офицера, которые будто бы убили его за жестокое с ними обращение, а потому их, как бунтовщиков, предали военно-судной комиссии.
     В комиссии этой предписали заседать и Бакланову.
     Задушив в сердце своем чувство любви, он рад был кинуться в омут служебной деятельности.
     Нервное и раздраженное состояние в нем еще оставалось.
     Презусом комиссии назначен был командир гарнизонного батальона, полковник богомольный и задумчивый, особенно в последнее время, так как у него ужасная происходила тяжба с полицеймейстером, также опытным военным человеком, за воздух, которым должны дышать гарнизонные солдаты. Полковник говорил, что будто, по казарменному положению, им надо было, положим, 60 000 кубических сажен, а злодей полицеймейстер уверял, что на практике солдаты всего живут в 30 000 кубических саженях, и, соразмерно с этою суммой, требовал сносу квартирных денег. Начальник края мог решить этот вопрос так и иначе.
     В военные ассесоры себе полковник выбрал поручика Козлова, из сдаточных.
     - Он нам своми простыми чувствами всегда скажет верно! - говорил он и обращался потом к самому поручику:
     - Ну, как вы, Козлов, об этом думаете?
     Поручик краснел и вставал.
     - Я, ваше высокородие, точно что... разумеется... Коли не он или не она, так кто же другие?
     - Понимаю, понимаю, - перебивал его полковник. - Ну вот вам! - обращался он затем к аудитору.
     - Это что-с! И сомнения в том никакого нет! - отвечал тот.
     Членом гражданским был провиантский чиновник, который, может быть, в разных сортах хлеба и знал толк, но к судебной части был совершенно равнодушен и получил настоящее назначение, вероятно, потому, что всегда и во всем сходился во мнениях своих с начальством.
     Другим членом был командирован тот чиновник, который производил самое следствие, и конечно, все, что им было сделано, находил превосходным и совершенно достаточным.
     Бакланова избрали более по его молодости и неопытности. 12..
     Молодость не всегда бывает удобна!
     Собираясь в комиссию, герой мой несколько раз примерялся перед зеркалом, какое ему сделать серьезное лицо. Он снял с руки золотое кольцо и оставил одно только чугунное, подаренное ему еще в пансионе Сонею; жилет надел черный, наглухо застегнутый. Все это он делал с тем, чтобы больше придать себе монашеский вид. Несмотря на эти несколько внешние приемы, Бакланов шел на поприще судьи с сердцем чистым и с самым твердым намерением действовать по самой крайней справедливости.
     Дело, чтобы не было по нем большой огласки, производилось на дому у презуса.
     Когда Бакланов вошел, члены комиссии, сидевшие за столом, на котором стояло зерцало, пили чай и курили. При этом, или даже вообще, когда кто-нибудь из членов начинал курить, презус обыкновенно незаметно мигал поручику Козлову, который сейчас же вставал, вынимал из зерцала орла и клал его на шкап, а потом, когда курение прекращалось, то снова вкладывал его в прежнее место, вероятно, затем, чтобы сия эмблема благосостояния и могущества Российской империи не видела их маленькой человеческой слабости.
     Аудитор, при входе Бакланова, допрашивал уже главную преступницу, девку дет двадцати семи, с неумным, истощенным и распутным лицом, в платчишке на голове и в оборванном капотишке, с кандалами на руках и ногах. На все вопросы, прежде чем отвечать, она моргала носом и обтирала его потом, звеня цепями. У печки, в комнате тоже стоял арестант, с более умным и зверским лицом, и тоже в наручнях.
     Все это неприятно и тяжело поразило Бакланова. Он сел. Ему подали чай; он отказался.
     - Ну, так как же? Накануне Вздвиженья?.. - говорил хладнокровно аудитор, смотря одним глазом в такан чаю, из которого по временам прихлебывал, а другим - в лежавшие перед ним допросы.
     - Да-с! - отвечала девка, моргнув носом.
     - Ты сама-то что же делала?
     - Я, батюшка, на ножках только у него посидела.
     - Кто же за голову-то его держал? - продолжал аудитор.
     - Николай-с! - отвечала девка, показав головой на мужчину-арестанта.
     Тот при этом сделал что-то вроде гримасы, и трудно было сказать, что она означала, - усмешку ли, или так его только подернуло.
     - Он за волоски, чу! говорит, его держал, - прибавила девка.
     - Что ж ты слышала при этом: оборонялся ли тот, бранился ли? Может быть, не давался?
     - Нет-с, всхлипнул только раза два этак горлышком, - отвечала девка.
     У Бакланова начинали волосы становиться дыбом.
     - Что это такое она рассказывает? - спросил он презуса, который с грустным видом прислушивался к ответам арестантки и на вопрос Бакланова даже не ответил.
     - Чем же, каким орудием была нанесена ему смерть? - продолжал между тем спрашивать аудитор.
     - Да я и не знаю, - отвечала девка, в самом деле, кажется, не знавшая.
     - Чем? - обратился аудитор к мужчине.
     - Бритвой-с, - отвечал тот и опустил глаза в землю.
     - Но что же за причина, заставившая их убить? - вмешался опять Бакланов и потом, не дав ответить себе чиновнику, производившему следствие, он вдруг обратился к подсудимой: - Но что за причина, любезная, побудила тебя это сделать?
     - Господин, судырь, один научил нас и две тысячи рублев денег дал нам за то.
     - Где же и какой это господин? - заговорил торопливо Бакланов. - Он содержится, вероятно, в остроге тоже?
     - Врет все! отводы одни! - произнес с печальной усмешкой презус.
     - Я не видывала их-с, не знаю, кто такие, - отвечала девка.
     - Стало быть, они не за жестокое обращение, как сказано в предписании, убили господина, а их кто-то подучил к тому? - не отставал Бакланов.
     - Так и есть, как сказано в предписании-с!.. Видят, что пишут... из всего дела соображают, - объяснил было ему провиантский чиновник.
     - Но как же? Нет, позвольте, господа! - восклицал Бакланов, начиная уж горячиться. - Вы за жестокое обращение убили барина, или вас научили? - обратился он к арестанту-мужчине.
     - Было того и другого, - отвечал тот, переступив с ноги на ногу. - Известно, если бы господин был подходящий, не сделали бы того.
     Аудитор однако снова приступил к допросам.
     - Совершив преступление, что вы сделали?
     - На пароход пошли, - отвечала девка.
     - Тут, значит, вас и взяли?
     - Да-с. Билеты нам тот же господин еще накануне принес. Мы пошли, да хожалый нас и встретил... Он, как приходит в квартал, там и говорят: "Коклевского убили". А он говорит: "Я лакея, говорит, его видел, на пароход идет!"
     - Знаем это, знаем!.. - перебил ее аудитор.
     - Но где же этот господин, который их научил? Вот кого надо отыскать! - повторил Бакланов, продолжая двигаться на стуле. - Ты тоже не знаешь? - обратился он к мужчине-арестанту.
     - Не знаю, ваше благородие, как есть пред Богом, - отвечал тот, пожав плечами.
     - Каким же образом тебя уговорили?
     - Недели две, ваше благородие, он к нам ходил, все уговаривал. Здесь тоже народу много-с, город проезжий... Кто его знает, кто такой?.. - "Вот, говорит, вам две тысячи целковых, поедете на Кавказ, паспортов там не спрашивают".
     - Все вздор... Из злости на барина только и сделали, из дела-то это видно! - подтвердил опять провиантский чиновник.
     - Это что ж? Не запираемся в том, ваше благородие, - отвечал арестант: - господин был, не тем будь помянут, воды другой раз подашь, не утрафишь: холодна, либо тепла; дуют-дуют, ажно кости все трещат, помилуйте-с! - прибавил арестант, обращаясь более к Бакланову и даже с небольшим признаком слез на глазах.
     Но тому больше было жаль девку; видимо, что она была только дура набитая.
     - Как же она-то, зачем участвовала? - спросил он опять арестанта, указывая на девку.
     - Из-по любви ко мне, - отвечал тот.
     - А у тебя связь с ней, а?
     - Да-с.
     - Была? - спросил он самое девку.
     - Гуляла с ним.
     Бакланов с большим еще участием взглянул на них.
     "О, любовь! кого ты ни связуешь?" - подумал он глядя на эти два некрасивые существа.
     Презус между тем посмотрел на часы и объявил, что заседание кончилось.
     Бакланов уехал домой, возмущенный до глубины души: "вероятно, что этот господин, их научивший, и их барин были оба мерзавцы, - а наказание терпят только эти два полуидиота; непременно надобно бы их участь облегчить, а того злодея поймать".
     Герой мой был очень еще неопытен в судебной практике. 13..
     Завеса несколько приподнимается.
     Чем далее происходил суд, тем более Бакланов начинал видеть, что тут что-то такое да не так, и что заседавшие с ним судьи судили не совсем беспристрастно.
     По совершенной еще невыработке житейского характера, он беспрестанно обдумывал, как ему себя вести и с кем бы наконец посоветоваться. Виденный им у откупщика пьющий вице-губернатор показался ему, в этом случае, всех удобнее: по крайней мере, когда за обедом все пели, он один не пел и даже как будто бы стыдился этого!
     Бакланов поехал к нему.
     В темной и грязной передней он увидал, что на прилавке дремал лакей. Он должен был разбудить его.
     - Барин не так здоровы, - проговорил было тот сначала; но потом, порассудив, прибавил: - да вы из больших чиновников, аль из маленьких?
     - Нет, не из больших, - отвечал Бакланов.
     - Ну, так пожалуйте-с, - сказал лакей.
     Бакланов вошел.
     Вице-губернатор, в халате, грудь нараспашку, сидел перед закуской и имел как-то странные сжатые губы.
     - А, прошу покорнейше! - произнес он, узнав, видно, Бакланова и не привставая, впрочем, сам с места. Рукой он указал ему на стул.
     Бакланов сел.
     - Я к вам, Николай Григорьич, с просьбой, - начал он сейчас же.
     - А! - произнес вице-губернатор и вслед затем длинною струей выпустил из рта воздух, как человек, которому дышать трудно.
     - Я командирован в военно-судную комиссию над дворовыми людьми по убийству Коклевского.
     - А! - повторил еще раз вице-губернатор и затем, как бы исполнившись какого-то грустного воспоминания, порастянул глаза, выпил молча рюмку водки и стал лениво закусывать колбасой: более нормальным образом желудок его не принимал уже пищи.
     - Тут чорт знает что такое, - продолжал Бакланов. - Они показывают, что их научил какой-то господин, но кто он - не сказывают, тогда как он-то и есть главный преступник.
     - Раз, вечером, - заговорил вдруг вице-губернатор: - приводят ко мне человека... мертво-пьяного.
     "Хорош и ты-то теперь", - подумал Бакланов.
     - Человек этот был бухгалтер откупа. Он-с, - продолжал вице-губернатор, снова потупляя голову: - с слободскими девками прогулял пять тысяч целковых... ну и кончено? так ли?
     Бакланов не знал, что отвечать ему на это.
     - Не, не кончено!.. - отвечал сам себе вице-губернатор: - человек этот умирает одночасно в остроге и документы свои передает жандармскому офицеру... ну, и прах их возьми, так ли? Нет, 14-го сентября г. офицер убит своими дворовыми людьми.
     У Бакланова начинал делаться в голове совершенно какой-то туман.
     - Какие же это документы? - спросил он.
     Вице-губернатор развел руками.
     - Есть книга живота-с, - почти запел он: - еже пишется в ней вся: куму - рубль, куме - два; а мы имя свое бережем! - заключил он и затем обратил почти величественное свое лицо к Бакланову: - и то бы ничего-с! - заговорил он несколько даже трагическим голосом: - но красными чернилами тут написан итог наших канальских барышей.
     - Барышей?
     - Д-д-а-с! А мы имя свое бережем!.. Они - деньги, а мы имя! - повторил он.
     - Но, ради Бога, скажите мне откровеннее, - умолял его Бакланов.
     - Ничего больше не знаю-с, ничего! - отвечал вице-губернатор: - молодой вы человек! - прибавил он и потом с чувством: - не видьте лучше и не знайте: мрак спокойнее света!
     И как бы в доказательство того он закрыл глаза.
     Бакланов пробовал было еще рз его расспрашивать, но вице-губернатор только как-то бессмысленно смотрел на него и отвечал ему одним молчаливым киванием головы: в утро это он пил уже сороковую рюмку, а потому невольно лишался на некоторое время молви.
     Видя, что от него ничего более не добьешся, Бакланов встал.
     - До приятного свидания, друг мой... - едва выговорил вице-губернатор.
     Бакланов вышел.
     - Что такое у вас с барином? - спросил он человека.
     - В загуле, ваше благородие, сильном.
     - Что ж, в это время он не то уж и говорит?
     - Да врет иной раз такую околесную, что даже слушать страшно! - объяснил лакей. 14..
     Муравейник сильно тронут.
     Наполеон III тем и велик, что очень мало говорит, но потом вдруг и сделает. Герой мой, напротив, тем и мал, что пока в жизни только и делал, что говорил.
     Выехав от вице-губернатора, он посувствовал неудержимую потребность излить перед кем-нибудь волновавшие его чувствования.
     В кармане он имел рекомендательное письмо от дяди своего к одной даме, madame Базелейн, имевшей, говорят, огромное влияние на начальника края.
     Евсевий Осипович с этой именно целью и дал племяннику письмо к ней. Про самое же даму он выражался так, что она по уму вся - мечта, вся фантазия; по телу - эфир, а тепла и жизненна только сердцем.
     Как только подано было письмо, Бакланова сейчас же приняли.
     Madame Базелейн имела привычку всех, даже молодых людей, принимать у себя в спальне. На это раз она была почти полуодета. Маленькая ножка ее, без чулка, обутая в туфлю, была точно перламутровая. Фильдекосовое платье, совершенно без юбки, лежало бесконечными складками на ее тоненьких ножках. Одни только большие глаза, которые она беспрестанно вскидывала и опускала, говорили, что в самом деле, может быть, у нее сердце и горячее.
     - Здравствуйте! - встретила она очень просто Бакланова. - Что ваш старик, все еще не остепенился? Мне такие нежности пишет, что ужас!
     - Он воздает только должное! - проговорил Бакланов.
     - А-а! Вы, видно, тоже в дядюшку... Садитесь!
     При виде такого милого и простого существа, Бакланов почувствовал еще большее желание порисоваться.
     - Ну, что вы приехали сюда: веселиться, танцовать, жениться? - говорила madame Базелейн, роясь в лежавших около нее лоскутах и вскидывая по временам на Бакланова взгляды.
     - Напротив, я здесь служу неутомимо.
     - Служите?
     - Здесь ужас что такое происходит: комплоты какие-то чиновничьи составляются! - продолжал он.
     Madame Базелейн, вдевавшая в это время нитку в иголку, даже остановила это дело.
     - Здесь убили - вы, я думаю, слышали - некоего Коклевского его дворовые люди.
     У madame Базелейн посему-то при этом покраснели уши.
     - Они были подучены, потому что у этого господина хранились документы здешнего откупа, весьма щекотливые для некоторых господ.
     - Документы? - потворила хозяйка.
     Бакланову и в голову не приходило, что в документах этих madame Базелейн была записана в первой же строке и сопровождалась самою значительною цифрой.
     - Я подвигом себе поставил раскрыть это дело во всех его подробностях, - говорил он.
     - Что же оно вас-то так особенно тревожит? - не утерпела и заметила ему Базелейн.
     - Тут кровь вопиет на небо, помилуйте! - воскликнул Бакланов. - Захвачены одни только бессмысленные орудия преступления, а преступник главный скрыт: я найду его на дне морском, а через него зацеплю и других.
     Базелейн грустно усмехнулась.
     - Знаете, чтобы я вам посоветовала? - начала она и приостановилась.
     - Сделайте одолжение! - подхватил Бакланов.
     - Не горячиться так! - продолжала она с ударением: - вы еще здесь человек новый: можете ошибиться; зачем вам стольких людей затрогивать?
     - Если б их целый легион стоял против меня, и тогда бы я пошел против них.
     - И проиграли бы!
     - Может быть, но во всяком случае нельзя так равнодушно относиться к злу: вы вот теперь молоды, все ваши помыслы, вероятно, чисты; а тут вдруг вы видите, что целое море злодеяний плывет около вас... Неужели же вы не издадите крика ужаса?
     - Я женщина... - сказала с улыбкой madame Базелейн: - и даже хорошенько не знаю, что такое злодеяние и незлодеяние, и вообще ужасно не люблю этой прозы жизни, а сижу вот больше одна со своими думами. Вы говорите, вскрикнуть от ужаса, - ну и вскрикнете: что из того?.. вас перекричат.
     - Пускай перекричат, а все-таки кричать надо! Я по этому делу непременно буду писать министру, поеду наконец сам в Петербург и добьюсь, чтобы прислали оттуда особую комиссию.
     - За что же вы здешние власти хотите так оскорбить?
     - Потому, что здесь все мошенники.
     - Merci! Поблагодарят же они вас за подобное мнение! - сказала madame Базелейн заметно уже сухо.
     Бакланов начал наконец удивляться тому, что это эфирное существо не прилипает всею душой к его благородным стремлениям.
     Прекратив разговор о службе, он начал говорить ей любезности и уверять ее, что он в ней первой здесь встретил петербургский, а не провинциальный тон.
     Madame Базелейн на все это насмешливо только улыбалась.
     Бакланов раскланялся.
     Базелейн обратила вслед за ним почти свирепый взгляд.
     "Что это, пугать, что ли, он приезжал?" - проговорила она и задумалась.
     Бакланов между тем, выйдя на улицу и идя по тротуару, увидел, что впереди его шел подбористый генерал, с которым он обедал у Эммануила Захаровича.
     Он нагнал его.
     - Скажите, пожалуйста! - начал он прямо: - не имеете ли вы какой-нибудь власти над здешним гарнизонным полковником?
     - Я? - спросил генерал, как бы несколько даже обидевшись: он был прямой и непосредственный начальник полковника.
     - Прикажите или посоветуйте ему... мы имеем с ним одно общее дело по убийству Коклевского...
     Генерал шел, николько не убавляя шагу.
     - Он имеет дело о дровах и воздухе с полицеймейстером и хочет его выиграть, кривя душой в другом деле.
     Генерал начал уже тяжело дышать: с дровами и с воздухом он сам был связан всеми фибрами своего существования.
     - Тут убийство, помилуйте! - не отставал от него Бакланов: - мы должны быть мудры, яко змеи, и чисты сердцем, яко голуби...
     Генерал наконец обратился к нему.
     - Позвольте вас спросить, к чему вы мне это все говорите на улице, голословно? - спросил он.
     - К тому же!.. - отвечал Бакланов и не знал, как докончить.
     - Если вы встретили какое-нибудь злоупотребление по службе, - продолжал генерал пунктуально: - не угодно ли вам отнестись ко мне бумагой.
     - Я отнесусь и бумагой, - отвечал Бакланов.
     - Сделайте одолжение! - отвечал генерал и повернул в первый попавшийся переулок.
     "Что это так их всех против шерсти гладит?" - подумал Бакланов, и вечером, когда он приехал в клуб, Никтополионов встретил его первым словом:
     - Что вы, батенька, тут творите?
     - Да что, сражаюсь, бьюсь! - отвечал Бакланов, самодовольно садясь.
     - Хорошенько их! - воскликнул одобрительно Никтополионов; а потом, наклонившись к нему, на ухо прибавил: - в Петербург-то главное, напишите; этого они очень не любят: и к своему-то, и к внутренних дел вальните...
     - Напишу все, - говорил Бакланов громко, без всякой осторожности.
     Несколько армян, несколько греков, а больше всего Эммануилов Захарычей, так и навострили уши.
     Никтополионов продолжал шопотом:
     - Человека-то, которого подозреваете, в целовальниках, в кабаках поищите!..
     Бакланов кивал ему, в знак согласия, головой.
     - Возьмите арестанта, да поезжайте с ним, здесь и в уездах, по кабакам, - не признает ли кого.
     - Непременно! - восклицал Бакланов.
     В тот же самый вечер карета madame Базелейн подъехала к дому начальника края, а по совершенно противоположной улице быстро шел черноватый господин к дому Эммануила Захаровича. Хатем, от Эммануила Захаровича верховой скакал к Иосифу Яковлевичу, который был у Иродиады. На той же самой лошади Иосиф Яковлевич скакал домой и тотчас же поскакал в уезд на почтовых. В ту же ночь, тоже на почтовых, из деревни Шумли неизвестный человек был отправлен сначала в степь, а потом и на Куру. 15..
     Не любитель гласности.
     В довольно большом и полутемном кабинете происходила такого рода сцена.
     - Ну-с, слышу звон, да не знаю, где он!.. - говорил малорослый начальник края, стоя, с сложенными накрест руками, у стола, перед которым Бакланов, как нарочно, весь облитый абажурным светом лампы и весь раскрасневшийся, объяснял ему свое вчерашнее поведение.
     Генерал все больше и больше бледнел.
     - Вы припутываете тут женщин; мерзавцев выгораживаете, а порядочных людей хотите замарать... Меня, что ли, вы хотите обвинить в том?
     - Я, ваше превосходительство, не говорил этого! - отвечал Бакланов, в самом деле этого не говоривший.
     - У меня здесь служащий чиновник, - продолжал маленький генерал, все более и более горячась: - должен быть весь мой: должен быть моим светом, тенью моей!
     - Извините меня, ваше превосходительство, - возражал Бакланов, тоже начиная выходить из себя: - я служу обществу, а не лицам.
     - Я вас заставлю служить иначе! - кричал генерал, стуча пальцами по столу.
     - Вы бы меня, ваше превосходительство, должны были презирать, если б успели заставить меня служить иначе! - кричал тоже и Бакланов.
     - Я подчиненным моим, - кричал генерал, не слушая возражений: - которым угодно быть не тем, чем я хочу, я имею привычку вот что из службы делать!
     И генерал показал, каким обрзом обыкновенно дают киселя.
     - На подобные движения, ваше превосходительство, и я имею привычку отвечать тоже довольно резко, - не уступал Бакланов.
     - Молчать! - крикнул вдруг генерал совсем как на лакея.
     Бакланов побледнел.
     - Ваше превосходительство, молчите вы сами... - произнес он в свою очередь.
     - Молчать! - повторил опять генерал, совершенно вышедши из себя. - Мальчишка! - прибавил он и бросил Бакланову почти в лицо скомканный конверт.
     - Ваше превосходительство! - мог только проговорить тот и ответил начальнику тоже взмахом руки.
     Генерал едва успел попятиться несколько назад.
     Несколько минут оба врага, как бы опомнившись, стояли молча друг против друга.
     - Ваше превосходительство, - проговорил Бакланов: - мы, вероятно, будем драться?
     - Нет-с! - произнес генерал и резко позвонил.
     Вбежал опрометью адъютант.
     - Арестуйте г-на Бакланова, - сказал генерал.
     - Подлец! - проговорил почти вслух Бакланов.
     - Арестуйте г-на Бакланова! - повторил генерал еще раз стоявшему в недоумении адъютанту.
     Тот сделал движение рукой. Бакланов, с дерзкою усмешкой, пошел за ним.
     "Ну что ж: солдат так солдат! Надоела эта подлая жизнь, - скорей убьют!" - думал он сам с собой.
     - Что такое у вас вышло? - спросил его адъютант.
     - Он себе много позволил, и я, разумеется, имел благоразумие ответить не совсем прилично, - сказал откровенно Бакланов.
     "Без суда все-таки не отдадут, а я в ответах все напишу, хоть тем удружу канальям", - думал он, садясь с адъютантом на извозчичьи дрожки; но, когда они поехали, их нагнал верховой казак и воротил обратно.
     Бакланов только усмехнулся. Он, впрочем, все это время был более в каком-то полусознательном состоянии. Его сейчас же опять пустили в кабинет к начальнику, и опять одного.
     Тот по-прежнему стоял у своего стола.
     - Молодой человек, вы погорячились, и я... Извинимся друг перед другом, - заговорил он, протягивая к Бакланову руку.
     У старика при этом были видны слезы на глазах.
     - Ваше превосходительство, - отвечал Бакланов, принимая руку, а дальше ничего и говорить не мог. У него тоже навернулись на глазах слезы.
     - Главное, - продолжал генерал, видимо, уже успокоившись и опять переходя к обычному своему способу выражаться поговорками: - главное, чтобы сору из избы не выносить, и чтобы все, что произошло между нами, осталось и умерло, как в могиле.
     - Это уж моя обязанность, ваше превосходительство, как честного человека! - отвечал Бакланов.
     - Надеюсь, - повторил старик, еще раз пожимая руку Бакланова: - что ни отцу, ни матери, ни другу, ни даже во сне, ни звука об этом.
     - Ваше превосходительство?!. - мог произнести только Бакланов и далее не счел за нужное и говорить.
     - Понимаю вас, - сказал генерал и они расстались.
     На другой день Бакланов был отозван из комиссии к другим занятиям, более подходящим, как сказано в предписании, к его образованному уму.
     "Что это?.. Не может быть!" - восклицает, вероятно, и по преимуществу великосветский читатель.
     Что делать!.. - смиренно отвечаю я: - очень уж зафантазировался, написал то, чего никогда не бывает, - извините. 16.!
     Почти осуществившаяся мечта.
     Ничто так дурно не скрывается, как то, что желают скрыть.
     Через неделю весь почти город говорил об описанной мною сцене, и она решительно подняла молодого человека на степень героя: в России любят, когда грубят начальству!
     Бакланов сам своими ушами слышал, проходя по тенистому городскому саду, как одна дама, указывая на него другой даме, проговорила торопливо:
     - Посмотри, это Бакланов!
     - Какой? - спросила та.
     - Ах, Боже мой! Неужели не знаешь? Тот, что так славно проучил...
     - Ах, да! - перебила ее подруга: - какой он однако молодец из себя.
     Бакланов при этом только выпрямился и шел грудью вперед.
     Службу свою он совершенно кинул.
     "Будет уж! Доблагородничался чуть не до каторги!" - рассуждал он самолюбиво сам с собой и каждый день ходил гулять в сад, с одной стороны - ожидая, не услышит ли еще раз подобного отзыва, а с другой - ему стало представляться, что в этом саду он непременно встретит какую-нибудь женщину, которая влюбится в него и скажет ему: "я твоя!". Представление это до такой степени стало у него ясно, что он и самого сада не мог вообразить себе без этой любовной сцены, как будто бы сад для этого только и сделан был. Столь уверенно воображаемое будущее редко не сбывается: раз Бакланов увидел идущую впереди его, несколько знакомою ему походкой, молодую даму. Он поспешив ее обогнать и сейчас же воскликнул:
     - Панна Казимира!
     - Ах, Боже мой, Бакланов! - проговорила та, сильно покраснев и скорей как бы испугавшись, чем удивившись.
     - Да сядемте же здесь! Постойте! - говорил Бакланов, беря ее за обе руки и дружески потрясая их.
     Панна Казимира опустилась с ним на скамейку.
     - Но как вы здесь, скажите? - говорил Бакланов.
     - Я здесь замужем.
     - За кем?
     - За вашим приятелем, за Ковальским.
     - А! - произнес протяжно Бакланов.
     Казимира помотрела ему в лицо.
     - Я знала, что вы здесь... - сказала она после небольшого молчания.
     - Как же не грех было не прислать и не сказать?
     Казимира стыдливо усмехнулась.
     - И то уж хотела писать, - отвечала она.
     - Но где же вы живете здесь? - спросил Бакланов.
     - Я живу у одних Собакеевых; с ними в городе, а муж мой у них управляющий в деревне.
     - Что ж вы у них - компаньонка, экономка?
     - Да и сама не знаю: то и другое... Чудные люди, превосходные... Я вот таких вас, Александр, да их только и знаю.
     - Merci, - сказал Бакланов и, взяв ее опять за руки, поцеловал их: - какие нынче у вас славные руки! - прибавил он.
     - Жизнь-то понежней стала! - отвечала Казимира с видимым удовльствием.
     - Стало быть, вы совершенно счастливы с вашим мужем?
     - С мужем? - спросила, как бы совершенно не ожидавшая этого вопроса, Казимира.
     - Да! Как вы за него вышли?
     - А я и сама не знаю, как: он ходил еще при вас ведь... Вы уехали, я и вышла.
     - И всему прошедшему, значит, сказали прости!
     - Чему говорить-то было? Нечему!
     - А мне казалось, что было чему, - сказал Бакланов кокетливо.
     - Что было, то и осталось, - отвечала с улыбкою Казимира.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Взбаламученное море