• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Горький М. / Сказки об Италии

Сказки об Италии [2/6]

Скачать полное произведение

    - Он много лестного сказал мне, Иде и всей коммуне!..
    Старик, торжествуя, оглядел всех помолодевшим глазом и спросил:
    - Вот, синьоры, кое-что о людях, - это вкусно, не правда ли?
    IX
    Прославим женщину - Мать, неиссякаемый источник всё побеждающей жизни!
    Здесь пойдет речь о железном Тимур -ленге, хромом барсе, о Сахиб -и -Кирани - счастливом завоевателе, о Тамерлане, как назвали его неверные, о человеке, который хотел разрушить весь мир.
    Пятьдесят лет ходил он по земле, железная стопа его давила города и государства, как нога слона муравейники, красные реки крови текли от его путей во все стороны; он строил высокие башни из костей побежденных народов; он разрушал жизнь, споря в силе своей со Смертью, он мстил ей за то, что она взяла сына его Джигангира; страшный человек- он хотел отнять у нее все жертвы -да издохнет она с голода и тоски!
    С того дня. как умер сын его Джигангир и народ Самарканда встретил победителя злых джеттов одетый в черное и голубое, посыпав головы свои пылью и пеплом, с того дня и до часа встречи со Смертью в Отраре, где она поборола его, - тридцать лет Тимур ни разу не улыбнулся - так жил он, сомкнув губы, ни пред кем не склоняя головы, и сердце его было закрыто для сострадания тридцать лет!
    Прославим в мире женщину - Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется Смерть! Здесь будет сказана правда о Матери, о том, как преклонился пред нею слуга и раб Смерти, железный Тамерлан, кровавый бич земли.
    Вот как это было: пировал Тимур-бек в прекрасной долине Канигула, покрытой облаками роз и жасмина, в долине, которую поэты Самарканда назвали "Любовь цветов" и откуда видны голубые минареты великого города, голубые купола мечетей.
    Пятнадцать тысяч круглых палаток раскинуто в долине широким веером, все они - как тюльпаны, и над каждой - сотни шелковых флагов трепещут, как живые цветы.
    А в средине их - палатка Гуругана -Тимура - как царица среди своих подруг. Она о четырех углах, сто шагов по сторонам, три копья в высоту, ее средина- на двенадцать золотых колоннах в толщину человека, на вершине ее голубой купол, вся она из черных, желтых, голубых полос шелка, пятьсот красных шнуров прикрепили ее к земле, чтобы она не поднялась в небо, четыре серебряных орла по углам ее, а под куполом, в середине палатки, на возвышении, - пятый, сам непобедимый Тимур -Гуруган, царь царей.
    На нем широкая одежда из шелка небесного цвета, ее осыпают зерна жемчуга -не больше пяти тысяч крупных зерен, да! На его страшной седой голове белая шапка с рубином на острой верхушке, и качается, качается - сверкает этот кровавый глаз, озирая мир.
    Лицо Хромого, как широкий нож, покрытый ржавчиной от крови, в которую он погружался тысячи раз; его глаза узки, но они видят всё, и блеск их подобен холодному блеску царамута, любимого камня арабов, который неверные зовут изумрудом и который убивает падучую болезнь. А в ушах царя-серьги из рубинов Цейлона, из камней цвета губ красивой девушки.
    На земле, на коврах, каких больше нет, - триста золотых кувшинов с вином и всё, что надо для пира царей, сзади Тимура сидят музыканты, рядом с ним - никого, у ног его - его кровные, цари и князья, и начальники войск, а ближе всех к нему - пьяный Кермани -поэт, тот, который однажды, на вопрос разрушителя мира:
    - Кермани! Сколько б ты дал за меня, если б меня продавали? - ответил сеятелю смерти и ужаса:
    - Двадцать пять аскеров.
    - Но это цена только моего пояса! - вскричал удивленный Тимур.
    - Я ведь и думаю только о поясе, - ответил Кермани, - только о поясе, потому что сам ты не стоишь ни гроша!
    Вот как говорил поэт Кермани с царем царей, человеком зла и ужаса, и да будет для нас слава поэта, друга правды, навсегда выше славы Тимура.
    Прославим поэтов, у которых один бог - красиво сказанное, бесстрашное слово правды, вот кто бог для них - навсегда!
    И вот, в час веселья, разгула, гордых воспоминаний о битвах и победах, в шуме музыки и народных игр пред палаткой царя, где прыгали бесчисленные пестрые шуты, боролись силачи, изгибались канатные плясуны, заставляя думать, что в их телах нет костей, состязаясь в ловкости убивать, фехтовали воины и шло представление со слонами, которых окрасили в красный и зеленый цвета, сделав этим одних - ужасными и смешными - других, - в этот час радости людей Тимура, пьяных от страха пред ним, от гордости славой его, от усталости побед, и вина, и кумыса, - в этот безумный час, вдруг, сквозь шум, как молния сквозь тучу, до ушей победителя Баязета -султана долетел крик женщины, гордый крик орлицы, звук, знакомый и родственный его оскорбленной душе, - оскорбленной Смертью и потому жестокой к людям и жизни.
    Он приказал узнать, кто там кричит голосом без радости, и ему сказали, что явилась какая-то женщина, она вся в пыли и лохмотьях, она кажется безумной, говорит по-арабски и требует - она требует! - видеть его, повелителя трех стран света.
    - Приведите ее! - сказал царь.
    И вот пред ним женщина - босая, в лоскутках выцветших на солнце одежд, черные волосы ее были распущены, чтобы прикрыть голую грудь, лицо ее, как бронза, а глаза повелительны, и темная рука, протянутая Хромому, не дрожала.
    - Это ты победил султана Баязета? - спросила она.
    - Да, я. Я победил многих и его и еще не устал от побед. А что ты скажешь о себе, женщина?
    - Слушай! -сказала она. -Что бы ты ни сделал, ты -только человек, а я -Мать! Ты служишь смерти, я- жизни. Ты виноват предо мной, и вот я пришла требовать, чтоб ты искупил свою вину, - мне говорили, что девиз твой "Сила - в справедливости", - я не верю этому, но ты должен быть справедлив ко мне, потому что я - Мать!
    Царь был достаточно мудр для того, чтобы почувствовать за дерзостью слов силу их -он сказал:
    - Сядь и говори, я хочу слушать тебя! Она села - как нашла удобным - в тесный круг царей, на ковер, и вот что рассказала она:
    - Я - из-под Салерно, это далеко, в Италии, ты не знаешь где! Мой отец-рыбак, мой муж -тоже, он был красив, как счастливый человек, - это я поила его счастьем! И еще был у меня сын -самый прекрасный мальчик на земле...
    - Как мой Джигангир, - тихо сказал старый воин.
    - Самый красивый и умный мальчик - это мой сын! Ему было шесть лет уже, когда к нам на берег явились сарацины-пираты, они убили отца моего, мужа и еще многих, а мальчика похитили, и вот четыре года, как я его ищу на земле. Теперь он у тебя, я это знаю, потому что воины Баязета схватили пиратов, а ты - победил Баязета и отнял у него всё, ты должен знать, где мой сын, должен отдать мне его!
    Все засмеялись, и сказали тогда цари - они всегда считают себя мудрыми!
    - Она - безумна! - сказали цари и друзья Тимура, князья и военачальники его, и все смеялись.
    Только Кермани смотрел на женщину серьезно, и с великим удивлением Тамерлан.
    - Она безумна как Мать! - тихо молвил пьяный поэт Кермани; а царь - враг мира - сказал:
    - Женщина! Как же ты пришла из этой страны, неведомой мне, через моря, реки и горы, через леса? Почему звери и люди - которые часто злее злейших зверей - не тронули тебя, ведь ты шла, даже не имея оружия, единственного друга беззащитных, который не изменяет им, доколе у них есть сила в руках? Мне надо знать всё это, чтобы поверить тебе и чтобы удивление пред тобою не мешало мне понять тебя!
    Восславим женщину - Мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью вскормлен весь мир! Всё прекрасное в человеке - от лучей солнца и от молока Матери, - вот что насыщает нас любовью к жизни!
    Сказала она Тимур -ленгу:
    - Море я встретила только одно, на нем было много островов и рыбацких лодок, а ведь если ищешь любимое - дует попутный ветер. Реки легко переплыть тому, кто рожден и вырос на берегу моря. Горы? - я не заметила гор.
    Пьяный Кермани весело сказал:
    - Гора становится долиной, когда любишь!
    - Были леса по дороге, да. это - было! Встречались вепри, медведи, рыси и страшные быки, с головой, опущенной к земле, и дважды смотрели на меня барсы, глазами, как твои. Но ведь каждый зверь имеет сердце, я говорила с ними, как с тобой, они верили, что я - Мать, и уходили, вздыхая, -им было жалко меня! Разве ты не знаешь, что звери тоже любят детей и умеют бороться за жизнь и свободу их не хуже, чем люди?
    - Так, женщина! - сказал Тимур. - И часто - я знаю - они любят сильнее, борются упорнее, чем люди!
    - Люди, - продолжала она, как дитя, ибо каждая Мать - сто раз дитя в душе своей, - люди - это всегда дети своих матерей, - сказала она, - ведь у каждого есть Мать, каждый чей-то сын, даже и тебя, старик, ты знаешь это, - родила женщина, ты можешь отказаться от бога, но от этого не откажешься и ты, старик!
    - Так, женщина! - воскликнул Кермани, бесстрашный поэт. -Так, -от сборища быков-телят не будет, без солнца не цветут цветы, без любви нет счастья, без женщины нет любви, без Матери - нет ни поэта, ни героя!
    И сказала женщина:
    - Отдай мне моего ребенка, потому что я - Мать и люблю его!
    Поклонимся женщине - она родила Моисея, Магомета и великого пророка Иисуса, который был умерщвлен злыми, но -как сказал Шерифэддин -он еще воскреснет и придет судить живых и мертвых, в Дамаске это будет, в Дамаске!
    Поклонимся Той, которая неутомимо родит нам великих! Аристотель сын Ее, и Фирдуси, и сладкий, как мед, Саади, и Омар Хайям, подобный вину, смешанному с ядом, Искандер и слепой Гомер - это всё Ее дети, все они пили Ее молоко, и каждого Она ввела в мир за руку, когда они были ростом не выше тюльпана, - вся гордость мира- от Матерей!
    И вот задумался седой разрушитель городов, хромой тигр Тимур -Гуруган, и долго молчал, а потом сказал ко всем:
    - Мен тангри кули Тимур! Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Вот - жил я, уже много лет, земля стонет подо мною, и тридцать лет, как я уничтожаю жатву смерти вот этою рукой, -для того уничтожаю, чтобы отметить ей за сына моего Джигангира, за то, что она погасила солнце сердца моего! Боролись со мною за царства и города, но - никто, никогда - за человека, не имел человек цены а глазах моих, и не знал я -кто он и зачем на пути моем? Это я, Тимур, сказал Баязету, победив его: "О Баязет, как видно - пред богом ничто государства и люди, смотри - он отдает их во власть таких людей, каковы мы: ты -кривой, я- хром!" Так сказал я ему, когда его привели ко мне в цепях и он не мог стоять под тяжестью их, так сказал я, глядя на него в несчастии, и почувствовал жизнь горькою, как полынь, трава развалин!
    - Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Вот - сидит предо мною женщина, каких тьмы, и она возбудила в душе моей чувства, неведомые, мне. Говорит она мне, как равному, и она не просит, а требует. И я вижу, понял я, почему так сильна эта женщина, - она любит, и любовь помогла ей узнать, что ребенок ее - искра жизни от которой может вспыхнуть пламя на многие века. Разве все пророки не были детьми и герои - слабыми? О, Джигангир, огонь моих очей, может быть, тебе суждено было согреть землю, засеять ее счастьем - я хорошо полил ее кровью, и она стала тучной!
    Снова долго думал бич народов и сказал наконец:
    - Я, раб божий Тимур, говорю что следует! Триста всадников отправятся сейчас же во все концы земли моей, и пусть найдут они сына этой женщины, а она будет ждать здесь, и я буду ждать вместе с нею, тот же, кто воротится с ребенком на седле своего коня, он будет счастлив -говорит Тимур! Так, женщина?
    Она откинула с лица черные волосы, улыбнулась ему и ответила, кивнув головой:
    - Так, царь!
    Тогда встал этот страшный старик и молча поклонился ей, а веселый поэт Кермани говорил, как дитя, с большой радостью:
    Что прекрасней песен о цветах и звездах?
    Всякий тотчас скажет: песни о любви!
    Что прекрасней солнца в ясный полдень мая?
    И влюбленный скажет: та, кого люблю!
    Ax, прекрасны звезды в небе полуночи - знаю!
    И прекрасно солнце в ясный полдень лета - знаю!
    Очи моей милой всех цветов прекрасней -знаю!
    И ее улыбка ласковее солнца - знаю!
    Но еще не спета песня всех прекрасней,
    Песня о начале всех начал на свете,
    Песнь о сердце мира, о волшебном сердце
    Той, кого мы, люди, Матерью зовем!
    И сказал Тимур -ленг своему поэту:
    - Так, Кермани! Не ошибся бог, избрав твои уста для того, чтоб возвещать его мудрость!
    - Э! Бог сам -хороший поэт! -молвил пьяный Кермани.
    А женщина улыбалась, и улыбались все цари и князья, военачальники и все другие дети, глядя на нее -Мать!
    Всё это-правда; все слова здесь -истина, об этом знают наши матери, спросите их, и они скажут:
    - Да, всё это вечная правда, мы - сильнее смерти, мы, которые непрерывно дарим миру мудрецов, поэтов и героев, мы, кто сеет в нем всё, чем он славен!
    XI
    О Матерях можно рассказывать бесконечно.
    Уже несколько недель город был обложен тесным кольцом врагов, закованных в железо; по ночам зажигались костры, и огонь смотрел из черной тьмы на стены города множеством красных глаз -они пылали злорадно, и это подстерегающее горение вызывало в осажденном городе мрачные думы.
    Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их черные тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались веселые песни людей, уверенных в победе, - а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?
    Все ручьи, питавшие город водою, враги забросали трупами, они выжгли виноградники вокруг стен, вытоптали поля, вырубили сады - город был открыт со всех сторон, и почти каждый день пушки и мушкеты врагов осыпали его чугуном и свинцом.
    По узким улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых, крики бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая на полуслове речь друг друга, напряженно вслушивались -не идут ли на приступ враги?
    Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда в тишине стоны и плач звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные тени и, скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
    Не ожидая помощи, изнуренные трудами и голодом, с каждым днем теряя надежды, люди в страхе смотрели на эту луну, острые зубья гор, черные пасти ущелий и на шумный лагерь врагов - всё напоминало им о смерти, и ни одна звезда не блестела утешительно для них.
    В домах боялись зажигать огни, густая тьма заливала улицы, и в этой тьме, точно рыба в глубине реки, безмолвно мелькала женщина, с головой закутанная в черный плащ.
    Люди, увидав ее, спрашивали друг друга:
    - Это она?
    - Она!
    И прятались в ниши под воротами или, опустив головы, молча пробегали мимо нее, а начальники патрулей сурово предупреждали ее:
    - Вы снова на улице, монна Марианна? Смотрите, вас могут убить, и никто не станет искать виновного в этом...
    Она выпрямлялась, ждала, но патруль проходил мимо, не решаясь или брезгуя поднять руку на нее; вооруженные люди обходили ее, как труп, а она оставалась во тьме и снова тихо, одиноко шла куда-то, переходя из улицы в улицу, немая и черная, точно воплощение несчастий города, а вокруг, преследуя ее, жалобно ползали печальные звуки: стоны, плач, молитвы и угрюмый говор солдат, потерявших надежду на победу.
    Гражданка и мать, она думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на добрую силу, рожденную ею в помощь людям города - гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его. Сотни неразрывных нитей связывали ее сердце с древними камнями, из которых предки ее построили дома и сложили стены города, с землей, где лежали кости ее кровных, с легендами, песнями и надеждами людей - теряло сердце матери ближайшего ему человека и плакало: было оно подобно весам, но, взвешивая любовь к сыну и городу, не могло понять- что легче, что тяжелей.
    Так ходила она ночами по улицам, и многие, не узнавая ее, пугались, принимали черную фигуру за олицетворение смерти, близкой всем, а узнавая, молча отходили прочь от матери изменника.
    Но однажды, в глухом углу, около городской стены, она увидала другую женщину: стоя на коленях около трупа, неподвижная, точно кусок земли, она молилась, подняв скорбное лицо к звездам, а на стене, над головой ее, тихо переговаривались сторожевые и скрежетало оружие, задевая камни зубцов. Мать изменника спросила:
    - Муж?
    - Нет.
    - Брат?
    - Сын. Муж убит тринадцать дней тому назад, а этот - сегодня.
    И, поднявшись с колен, мать убитого покорно сказала:
    - Мадонна всё видит, всё знает, и я благодарю ее!
    - За что? - спросила первая, а та ответила ей:
    - Теперь, когда он честно погиб, сражаясь за родину. я могу сказать, что он возбуждал у меня страх: легкомысленный, он слишком любил веселую жизнь, и было боязно, что ради этого он изменит городу, как это сделал сын Марианны, враг бога и людей, предводитель наших врагов, будь он проклят, и будь проклято чрево, носившее его!..
    Закрыв лицо, Марианна отошла прочь, а утром на другой день явилась к защитникам города и сказала:
    - Или убейте меня за то, что мой сын стал врагом вашим, или откройте мне ворота, я уйду к нему... Они ответили:
    - Ты - человек, и родина должна быть дорога тебе; твой сын такой же враг для тебя, как и для каждого из нас.
    - Я - мать, я его люблю и считаю себя виновной в том, что он таков, каким стал.
    Тогда они стали советоваться, что сделать с нею, и решили:
    - По чести - мы не можем убить тебя за грех сына, мы знаем, что ты не могла внушить ему этот страшный грех, и догадываемся, как ты должна страдать. Но ты не нужна городу даже как заложница - твой сын не заботится о тебе, мы думаем, что он забыл тебя, дьявол, - и - вот тебе наказание, если ты находишь, что заслужила его! Это нам кажется страшнее смерти!
    - Да! -сказала она. -Это страшнее.
    Они открыли ворота пред нею, выпустили ее из города и долго смотрели со стены, как она шла по родной земле, густо насыщенной кровью, пролитой ее сыном: шла она медленно, с великим трудом отрывая ноги от этой земли, кланяясь трупам защитников города, брезгливо отталкивая ногою поломанное оружие, - матери ненавидят оружие нападения, признавая только то, которым защищается жизнь.
    Она как будто несла в руках под плащом чашу, полную влагой, и боялась расплескать ее; удаляясь, она становилась всё меньше, а тем, что смотрели на нее со стены, казалось, будто вместе с нею отходит от них уныние и безнадежность.
    Видели, как она на полпути остановилась и, сбросив с головы капюшон плаща, долго смотрела на город, а там, в лагере врагов, заметили ее, одну среди поля, и, не спеша, осторожно, к ней приближались черные, как она, фигуры.
    Подошли и спросили - кто она, куда идет?
    - Ваш предводитель - мой сын, - сказала она, и ни один из солдат не усомнился в этом. Шли рядом с нею, хвалебно говоря о том, как умен и храбр ее сын, она слушала их, гордо подняв голову, и не удивлялась - ее сын таков и должен быть!
    И вот она пред человеком, которого знала за девять месяцев до рождения его, пред тем, кого она никогда не чувствовала вне своего сердца, - в шелке и бархате он пред нею, и оружие его в драгоценных камнях. Всё - так, как должна быть; именно таким она видела его много раз во сне - богатым, знаменитым и любимым.
    - Мать! - говорил он, целуя ее руки. - Ты пришла ко мне, значит, ты поняла меня, и завтра я возьму этот проклятый город!
    - В котором ты родился, - напомнила она.
    Опьяненный подвигами своими, обезумевший в жажде еще большей славы, он говорил ей с дерзким жаром молодости:
    - Я родился в мире и для мира, чтобы поразить его удивлением! Я щадил этот город ради тебя -он как заноза в ноге моей и мешает мне так быстро идти к славе, как я хочу этого. Но теперь - завтра - я разрушу гнездо упрямцев!
    - Где каждый камень знает и помнит тебя ребенком; - сказала она.
    - Камни - немы, если человек не заставит их говорить, - пусть горы заговорят обо мне, вот чего я хочу!
    - Но -люди? -спросила она.
    - О да, я помню о них, мать! И они мне нужны, ибо только в памяти людей бессмертны герои!
    Она сказала:
    - Герой - это тот, кто творит жизнь вопреки смерти, кто побеждает смерть...
    - Нет! - возразил он. - Разрушающий так же славен, как и тот, кто созидает города. Посмотри - мы не знаем, Эней или Ромул построили Рим, но - точно известно имя Алариха и других героев, разрушавших этот город.
    - Который пережил все имена, - напомнила мать.
    Так говорил он с нею до заката солнца, она всё реже перебивала его безумные речи, и всё ниже опускалась ее гордая голова.
    Мать - творит, она - охраняет, и говорить при ней о разрушении значит говорить против нее, а он не знал этого и отрицал смысл ее жизни.
    Мать -всегда против смерти; рука, которая вводит смерть в жилища людей, ненавистна и враждебна Матерям, -ее сын не видел этого, ослепленный холодным блеском славы, убивающим сердце.
    И он не знал, что Мать - зверь столь же умный, безжалостный, как и бесстрашный, если дело идет о жизни, которую она. Мать, творит и охраняет.
    Сидела она согнувшись, и сквозь открытое полотнище богатой палатки предводителя ей был виден город, где она впервые испытала сладостную дрожь зачатия и мучительные судороги рождения ребенка, который теперь хочет разрушать.
    Багряные лучи солнца обливали стены и башни города кровью, зловеще блестели стекла окон, весь город казался израненным, и через сотни ран лился красный сок жизни; шло время, и вот город стал чернеть, как труп, и, точно погребальные свечи, зажглись над ним звезды.
    Она видела там, в темных домах, где боялись зажечь огонь, дабы не привлечь внимания врагов, на улицах, полных тьмы, запаха трупов, подавленного шёпота людей, ожидающих смерти, - она видела всё и всех; знакомое и родное стояло близко пред нею, молча ожидая ее решения, и она чувствовала себя матерью всем людям своего города.
    С черных вершин гор в долину спускались тучи и, точно крылатые кони, летели на город, обреченный смерти.
    - Может быть, мы обрушимся на него еще ночью. - говорил ее сын, -если ночь будет достаточно темна! Неудобно убивать, когда солнце смотрит в глаза и блеск оружия ослепляет их - всегда при этом много неверных ударов, - говорил он, рассматривая свой меч.
    Мать сказала ему:
    - Иди сюда, положи голову на грудь мне, отдохни, вспоминая, как весел и добр был ты ребенком и как все любили тебя...
    Он послушался, прилег на колени к ней и закрыл глаза, говоря:
    - Я люблю только славу и тебя, за то, что ты родила меня таким, каков я есть.
    - А женщины? - спросила она, наклонясь над ним.
    - Их - много, они быстро надоедают, как всё слишком сладкое.
    Она спросила его в последний раз:
    - И ты не хочешь иметь детей?
    - Зачем? Чтобы их убили? Кто-нибудь, подобный мне, убьет их, а мне это будет больно, и тогда я уже буду стар и слаб, чтобы отметить за них.
    - Ты красив, но бесплоден, как молния, -сказала она, вздохнув.
    Он ответил, улыбаясь:
    - Да, как молния...
    И задремал на груди матери, как ребенок. Тогда она, накрыв его своим черным плащом, воткнула нож в сердце его, и он, вздрогнув, тотчас умер - ведь она хорошо знала, где бьется сердце сына. И, сбросив труп его с колен своих к ногам изумленной стражи, она сказала в сторону города:
    - Человек -я сделала для родины всё, что могла; Мать -я остаюсь со своим сыном! Мне уже поздно родить другого, жизнь моя никому не нужна.
    И тот же нож, еще теплый от крови его - ее крови, - она твердой рукою вонзила в свою грудь и тоже верно попала в сердце, - если оно болит, в него легко попасть.
    XII
    Звенят цикады.
    Словно тысячи металлических струн протянуты в густой листве олив, ветер колеблет жесткие листья, они касаются струн, и эти легкие непрерывные прикосновения наполняют воздух жарким, опьяняющим звуком. Это - еще не музыка, но кажется, что невидимые руки настраивают сотни невидимых арф, и всё время напряженно ждешь, что вот наступит момент молчания, а потом мощно грянет струнный гимн солнцу, небу и морю.
    Дует ветер, деревья качаются и точно идут с горы к морю, встряхивая вершинами. О прибрежные камни равномерно и глухо бьет волна; море-всё в живых белых пятнах, словно бесчисленные стаи птиц опустились на его синюю равнину, все они плывут о одном направлении, исчезают, ныряя в глубину, снова являются и звенят чуть слышно. И, словно увлекая их за собою, на горизонте качаются, высоко подняв трехъярусные паруса, два судна, тоже подобные серым птицам; всё это - напоминая давний, полузабытый сон - не похоже на жизнь.
    - К ночи разыграется крепкий ветер! - говорит старый рыбак, сидя в тени камней, на маленьком пляже, усеянном звонкой галькой.
    Прибой набросал на камни волокна пахучей морской травы -рыжей, золотистой и зеленой; трава вянет на солнце и горячих камнях, соленый воздух насыщен терпким запахом йода. На пляж одна за другой вбегают кудрявые волны.
    Старый рыбак похож на птицу - маленькое стиснутое лицо, горбатый нос и невидимые в темных складках кожи, круглые, должно быть, очень зоркие глаза, Пальцы рук крючковаты, малоподвижны и сухи.
    - Полсотни лет тому назад, синьор, - говорит старик, в тон шороху волн и звону цикад, - был однажды вот такой же веселый и звучный день, когда все смеется и поет. Моему отцу было сорок, мне -шестнадцать, и я был влюблен, это - неизбежно в шестнадцать лет и при хорошем солнце.
    - "Поедем, Гвидо, за пеццони", - сказал отец. - Пеццони, синьор, очень тонкая и вкусная рыба с розовыми плавниками, ее называют также коралловой рыбой, потому что она водится там, где есть кораллы, очень глубоко. Ее ловят, стоя на якоре, крючком с тяжелым грузилом. Красивая рыба.
    - И мы поехали, ничего не ожидая, кроме хорошей удачи. Мой отец был сильный человек, опытный рыбак, но незадолго перед этим он хворал - болела грудь, и пальцы рук у него были испорчены ревматизмом - болезнь рыбаков.
    - Это очень хитрый и злой ветер, вот этот, который так ласково дует на нас с берега, точно тихонько толкая в море, - там он подходит к вам незаметно и вдруг бросается на вас, точно вы оскорбили его. Барка тотчас сорвана и летит по ветру, иногда вверх килем, а вы - в воде. Это случается в одну минуту, вы не успеете выругаться или помянуть имя божие, как вас уже кружит, гонит в даль. Разбойник честнее этого ветра. Впрочем -люди всегда честнее стихии.
    - Да, так вот этот ветер и ударил нас в четырех километрах от берега - совсем близко, как видите, ударил неожиданно, как трус и подлец,
    - "Гвидо! - сказал родитель, хватая весла изуродованными руками. -Держись, Гвидо! Живо -якорь!"
    - Но пока я выбирал якорь, отец получил удар веслом в грудь - вырвало весла из рук у него - он свалился на дно без памяти. Мне некогда было помочь ему, каждую секунду нас могло опрокинуть. Сначала - всё делается быстро: когда я сел на весла -мы уже неслись куда-то, окруженные водной пылью, ветер срывал верхушки волн и кропил нас, точно священник, только с лучшим усердием и совсем не для того, чтобы смыть наши грехи.
    - "Это серьезно, сын мой! - сказал отец. придя в себя и взглянув в сторону берега. - Это - надолго, дорогой мой".
    - Если молод - не легко веришь в опасность, я пытался грести, делал всё, что надо делать в воде в
     опасную минуту, когда этот ветер - дыхание злых
    дьяволов -любезно роет вам тысячи могил и бесплатно поет реквием.
    - "Сиди смирно, Гвидо, - сказал отец, усмехаясь и стряхивая воду с головы. - Какая польза ковырять море спичками? Береги силу, иначе тебя напрасно станут ждать дома".
    - Бросают зеленые волны нашу маленькую лодку, как дети мяч, заглядывают к нам через борта, поднимаются над головами, ревут, трясут, мы падаем в глубокие ямы, поднимаемся на белые хребты - а берег убегает от нас всё дальше и тоже пляшет, как наша барка. Тогда отец говорит мне:
    - "Ты, может быть, вернешься на землю, я - нет! Послушай, что я буду говорить тебе о рыбе и работе..."
    - И он стал рассказывать мне всё, что знал о привычках тех и других рыб, - где, когда и как успешнее ловить их.
    - "Может быть, нам лучше помолиться, отец?" - предложил я, когда понял, что дела наши плохи: мы были точно пара кроликов в стае белых псов, отовсюду скаливших зубы на нас.
    - "Бог видит всё! -сказал он. -Ему известно, что вот люди, созданные для земли, погибают в море и что один из них, не надеясь на спасение, должен передать сыну то, что он знает. Работа нужна земле в людям - бог понимает это..."
    - И, рассказав мне всё, что знал о работе, отец стал говорить о том, как надо жить с людьми.
    - "Время ли теперь учить меня? -сказал я. - На земле ты не делал этого!"
     "На земле я не чувствовал смерть так близко".
    - Ветер выл, как зверь, и плескал волны - отцу приходилось кричать, чтобы я слышал, и он кричал:
    - "Всегда держись так, как будто никого нет лучше тебя и нет никого хуже, - это будет верно! Дворянин и рыбак, священник и солдат - одно тело, и ты такой же необходимый член его, как все другие. Никогда не подходи к человеку, думая, что в нем больше дурного, чем хорошего, -думай, что хорошего больше в нем, - так это и будет! Люди дают то, что спрашивают у них".
    - Это, конечно, было сказано не сразу, а так, знаете, точно команда: нас бросало с волны на волну, и то снизу, то сверху сквозь брызги воды я слышал эти слова. Многое уносил ветер раньше, чем оно доходило до меня, многого я не мог понять -время ли учиться, синьор, когда каждая минута грозит смертью! Мне было страшно, я первый раз видел море таким бешеным и чувствовал себя столь бессильным в нем. И я не могу сказать - тогда или после, вспоминая об этих часах, я испытал чувство, которое и по сей день живо в памяти моего сердца.
    - Как теперь вижу родителя: он сидит на дне барки, раскинув больные руки, вцепившись в борта пальцами, шляпу смыло с него, волны кидаются на голову и на плечи ему то справа, то слева, бьют сзади и спереди, он встряхивает головою, фыркает и время от времени кричит мне. Мокрый он стал маленьким, а глаза у него огромные от страха, а может быть, от боли. Я думаю - от боли.
    - "Слушай! -кричал мне. -Эй -слышишь?"
    - Иногда я отвечал ему:
    - "Слышу!"
    - "Помни - всё хорошее от человека".
    - "Ладно!" - отвечаю я.
    - Никогда он не говорил так со мною на земле. Был веселый, добрый, но мне казалось, что он смотрит на меня насмешливо и недоверчиво, что я для него еще ребенок. Иногда это обижало меня - юность самолюбива.
    - Его крики укрощали мой страх, должно быть, поэтому я так хорошо помню всё.
    Старик рыбак помолчал, поглядел в белое море, улыбнулся и сказал, подмигнув:
    - Приглядевшись к людям, я знаю, синьор, помнить - это всё равно, что понимать, а чем больше понимаешь, тем более видишь хорошего, - уж это так, поверьте!

/ Полные произведения / Горький М. / Сказки об Италии