Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Кристи А. / Десять негритят
Десять негритят [3/10]
-- Из-за драгоценностей миссис Оним, -- удрученно сказал Блор, -- миссис Оним! Чтоб такой стреляный воробей, как я, попался на мякине. Да никакой миссис Оним и в помине нет.
Судья снова погладил верхнюю губу, на этот раз задумчиво.
-- Ваши заключения представляются мне вполне обоснованными, -- сказал он, -- Алек Норман Оним! Под письмом мисс Брент вместо фамилии стоит закорючка, но имена написаны вполне ясно -- Анна Нэнси -- значит, оба раза фигурируют одинаковые инициалы: Алек Норман Оним -- Анна Нэнси Оним, то есть каждый раз -- А. Н. Оним. И если слегка напрячь воображение, мы получим -- аноним!
-- Боже мой, это же безумие! -- вырвалось у Веры. Судья согласно кивнул головой.
-- Вы правы, -- сказал он. -- Я нисколько не сомневаюсь, что нас пригласил на остров человек безумный. И, скорее всего, опасный маньяк.
Глава четвертая
Наступила тишина -- гости в ужасе застыли на своих местах. Молчание нарушил тонкий въедливый голосок судьи.
-- А теперь приступим к следующей стадии расследования. Но прежде всего я хочу приобщить к делу и свои показания. -- Он вынул из кармана письмо, бросил его на стол. -- Письмо написано якобы от имени моей старинной приятельницы -- леди Констанции Калмингтон. Я давно не видел ее. Несколько лет тому назад она уехала на Восток. Письмо выдержано в ее духе -- именно такое несуразное, сумасбродное письмо сочинила бы она. В нем она приглашала меня приехать, о своих хозяевах упоминала в самых туманных выражениях. Как видите, прием тот же самый, а это само собой подводит нас к одному немаловажному выводу. Кто бы ни был человек, который заманил нас сюда, -- мужчина или женщина, -- он нас знает или, во всяком случае, позаботился навести справки о каждом из нас. Он знает о моих дружеских отношениях с леди Констанцией и знаком с ее эпистолярным стилем. Знает он и коллег доктора Армстронга и то, где они сейчас находятся. Ему известно прозвище друга мистера Марстона. Он в курсе того, где отдыхала два года назад мисс Брент и с какими людьми она там встречалась. Знает он и об армейских друзьях генерала Макартура, -- и, помолчав, добавил: -- Как видите, наш хозяин знает о нас не так уж мало. И на основании этих сведений он предъявил нам определенные обвинения.
Его слова вызвали бурю негодования.
-- Ложь!.. -- вопил генерал Макартур. -- Наглая клевета!
-- Это противозаконно! -- вторила Вера. Голос ее пресекался. -- Какая низость!
-- Понятия не имею, что имел в виду этот идиот! -- буркнул Антони Марстон.
Судья Уоргрейв поднял руку, призывая к молчанию.
-- Вот что я хочу заявить. Наш неизвестный друг обвиняет меня в убийстве некоего Эдуарда Ситона. Я отлично помню Ситона. Суд над ним состоялся в июне 1930 года. Ему было предъявлено обвинение в убийстве престарелой женщины. У него был ловкий защитник, и он сумел произвести хорошее впечатление на присяжных. Тем не менее свидетельские показания полностью подтвердили его виновность. Я построил обвинительное заключение на этом, и присяжные пришли к выводу, что он виновен. Вынося ему смертный приговор, я действовал в соответствии с их решением. Защита подала на апелляцию, указывая, что на присяжных было оказано давление. Апелляцию отклонили, и приговор привели в исполнение. Я заявляю, что совесть моя в данном случае чиста. Приговорив к смерти убийцу, я выполнил свой долг, и только.
-- ...Ну как же, дело Ситона! -- вспоминал Армстронг. -- Приговор тогда удивил всех. Накануне он встретил в ресторане адвоката Маттьюза. "Оправдательный приговор у нас в кармане -- никаких сомнений тут быть не может", -- уверил он Армстронга. Потом до Армстронга стали доходить слухи, будто судья был настроен против Ситона, сумел обвести присяжных, и они признали Ситона виновным. Сделано все было по закону: ведь старый Уоргрейв знает закон как свои пять пальцев. Похоже, что у него были личные счеты с этим парнем. Воспоминания молниеносно пронеслись в мозгу доктора.
-- А вы встречались с Ситоном? Я имею в виду-до процесса, -- вырвался у него вопрос; если б он дал себе труд подумать, он никогда бы его не задал.
Прикрытые складчатыми, как у ящера, веками, глаза остановились на его лице.
-- Я никогда не встречал Ситона до процесса, -- невозмутимо сказал судья.
"Как пить дать врет", -- подумал Армстронг.
-- Я хочу вам рассказать про этого мальчика -- Сирила Хамилтона, -- сказала Вера. Голос у нее дрожал. -- Я была его гувернанткой. Ему запрещали заплывать далеко. Однажды я отвлеклась, и он уплыл. Я кинулась за ним... Но опоздала... Это был такой ужас... Но моей вины в этом нет. Следователь полностью оправдал меня. И мать Сирила была ко мне очень добра. Если даже она ни в чем меня не упрекала, кому... кому могло понадобиться предъявить мне такое обвинение? Это чудовищная несправедливость... -- она зарыдала.
Генерал Макартур потрепал ее по плечу.
-- Успокойтесь, милочка, успокойтесь, -- сказал он. -- Мы вам верим. Да он просто ненормальный, этот тип. Ему место в сумасшедшем доме. Мало ли что может прийти в голову сумасшедшему. -- Генерал приосанился, расправил плечи. -- На подобные обвинения лучше всего просто не обращать внимания. И все же я считаю своим долгом сказать, что в этой истории про молодого Ричмонда нет ни слова правды. Ричмонд был офицером в моем полку. Я послал его в разведку. Он был убит. На войне это случается сплошь и рядом. Больше всего меня огорчает попытка бросить тень на мою жену. Во всех отношениях безупречная женщина. Словом, жена Цезаря...
Генерал сел. Трясущейся рукой пощипывал усики. Видно, эта речь стоила ему немалых усилий.
Следующим взял слово Ломбард. В глазах его прыгали чертики.
-- Так вот, насчет этих туземцев... -- начал он.
-- Да, так как же с туземцами? -- сказал Марстон.
Ломбард ухмыльнулся.
-- Все -- чистая правда! Я их бросил на произвол судьбы. Вопрос самосохранения. Мы заблудились в буше. И тогда я с товарищами смылся, а оставшийся провиант прихватил с собой.
-- Вы покинули ваших людей? -- возмутился генерал Макартур. -- Обрекли их на голодную смерть?
-- Конечно, поступок не вполне достойный представителя белой расы, но самосохранение -- наш первый долг. И потом, туземцы не боятся умереть -- не то что мы, европейцы.
Вера подняла глаза на Ломбарда.
-- И вы оставили их умирать с голоду?
-- Вот именно, -- ответил Ломбард, и его смеющиеся глаза прямо посмотрели в испуганные глаза девушки.
-- Я все пытаюсь вспомнить -- Джон и Люси Комбс, -- протянул Антони Марстон. -- Это, наверное, те ребятишки, которых я задавил неподалеку от Кембриджа. Жутко не повезло.
-- Кому не повезло -- им или вам? -- ехидно спросил судья Уоргрейв.
-- По правде говоря, я думал, что мне, но вы, разумеется, правы, не повезло им. Хотя это был просто несчастный случай. Они выбежали прямо на дорогу. У меня на год отобрали права. Нешуточная неприятность.
Доктор Армстронг вспылил:
-- Недопустимо ездить с такой скоростью -- за это следует наказывать. Молодые люди вроде вас представляют опасность для общества.
Антони пожал плечами:
-- Но мы живем в век больших скоростей! И потом дело не в скорости, а в наших отвратительных дорогах. На них толком не разгонишься. -- Он поискал глазами свой бокал, подошел к столику с напитками, налил себе еще виски с содовой. -- Во всяком случае, моей вины тут не было. Это просто несчастный случай, -- бросил он через плечо.
Дворецкий Роджерс, ломая руки, то и дело облизывал пересохшие губы.
-- С вашего позволения, господа, мне бы тоже хотелось кое-что добавить, -- сказал он почтительно.
-- Валяйте, -- сказал Ломбард.
Роджерс откашлялся, еще раз провел языком по губам:
-- Тут упоминалось обо мне и миссис Роджерс. Ну и о мисс Брейди. Во всем этом нет ни слова правды. Мы с женой были с мисс Брейди, пока она не отдала Богу душу. Она всегда была хворая, вечно недомогала. В ту ночь, сэр, когда у нее начался приступ, разыгралась настоящая буря. Телефон не работал, и мы не могли позвать доктора. Я пошел за ним пешком. Но врач подоспел слишком поздно. Мы сделали все, чтобы ее спасти, сэр. Мы ее любили, это все кругом знали. Никто о нас худого слова не мог сказать. Святой истинный крест.
Ломбард задумчиво посмотрел на дворецкого -- дергающиеся пересохшие губы, испуганные глаза. Вспомнил, как тот уронил поднос. Подумал: "Верится с трудом", -- но вслух ничего не сказал.
-- А после ее смерти вы, конечно, получили маленькое наследство? -- спросил Блор нагло, нахраписто, как и подобает бывшему полицейскому.
-- Мисс Брейди оставила нам наследство в награду за верную службу. А почему бы и нет, хотел бы я знать? -- вспылил Роджерс.
-- А что вы скажете, мистер Блор? -- спросил Ломбард.
-- Я?
-- Ваше имя числилось в списке.
Блор побагровел.
-- Вы имеете в виду дело Ландора? Это дело об ограблении Лондонского коммерческого банка.
-- Ну как же, помню, помню, хоть я и не участвовал в этом процессе, -- зашевелился в кресле судья Уоргрейв. -- Ландора осудили на основании ваших показаний, Блор.
Вы тогда служили в полиции и занимались этим делом.
-- Верно, -- согласился Блор.
-- Ландора приговорили к пожизненной каторге, и он умер в Дартмуре через год. Он был слабого здоровья.
-- Ландор был преступник, -- сказал Блор. -- Ночного сторожа ухлопал он -- это доказано.
-- Если я не ошибаюсь, вы получили благодарность за умелое ведение дела, -- процедил Уоргрейв.
-- И даже повышение, -- огрызнулся Блор. И добавил неожиданно севшим голосом: -- Я только выполнил свой долг.
-- Однако какая подобралась компания! -- расхохотался Ломбард. -- Все, как один, законопослушные, верные своему долгу граждане. За исключением меня, конечно. Ну, а вы, доктор, что нам скажете вы? Нашалили по врачебной части? Запрещенная операция? Не так ли?
Эмили Брент метнула на Ломбарда презрительный взгляд и отодвинулась подальше от него.
Доктор Армстронг отлично владел собой -- он только добродушно покачал головой.
-- Признаюсь, я в полном замешательстве, -- сказал он, -- имя моей жертвы ни о чем мне не говорит. Как там ее называли: Клис? Клоуз? Не помню пациентки с такой фамилией, да и вообще не помню, чтобы кто-нибудь из моих пациентов умер по моей вине. Правда, дело давнее. Может быть, речь идет о какой-нибудь операции в больнице? Многие больные обращаются к нам слишком поздно. А когда пациент умирает, их родные обвиняют хирурга.
Он вздохнул и покачал головой.
"Я был пьян, -- думал он, -- мертвецки пьян... Оперировал спьяну. Нервы ни к черту, руки трясутся. Конечно, я убил ее. Бедняге -- она была уже на возрасте -- ужасно не повезло: сделать эту операцию -- пара пустяков. В трезвом виде, конечно. Хорошо еще, что существует такая вещь, как профессиональная тайна. Сестра знала, но держала язык за зубами. Меня тогда сильно тряхануло. И я сразу взял себя в руки. Но кто мог это раскопать -- после стольких лет?"
В комнате опять наступило молчание. Все -- кто прямо, кто исподтишка -- глядели на мисс Брент. Прошла одна минута, другая, прежде чем она заметила нацеленные на нее взгляды. Брови се взлетели, узкий лобик пошел морщинами.
-- Вы ждете моих признаний? -- сказала она. -- Но мне нечего сказать. -- Решительно нечего? -- переспросил судья. -- Да, нечего, -- поджала губы старая дева. Судья провел рукой по лицу.
-- Вы откладываете свою защиту? -- вежливо осведомился он.
-- Ни о какой защите не может быть и речи, -- отрезала мисс Брент. -- Я всегда следовала велению своей совести. Мне не в чем себя упрекнуть.
Ее слова были встречены неодобрительно. Однако Эмили Брент была не из тех, кто боится общественного мнения. Ее убеждений никто не мог поколебать.
Судья откашлялся.
-- Ну что ж, на этом расследование придется прекратить. А теперь, Роджерс, скажите, кто еще находится на острове, кроме вас и вашей жены?
-- Здесь никого больше нет, сэр.
-- Вы в этом уверены?
-- Абсолютно.
-- Мне не вполне ясно, -- сказал Уоргрейв, -- зачем нашему анонимному хозяину понадобилось собрать нас здесь. По-моему, этот человек, кто бы он ни был, не может считаться нормальным в общепринятом смысле этого слова. Более того, он представляется мне опасным. Помоему, нам лучше всего как можно скорее уехать отсюда. Я предлагаю уехать сегодня же вечером.
-- Прошу прощения, сэр, -- прервал его Роджерс, -- но на острове нет лодки.
-- Ни одной?
-- Да, сэр.
-- А как же вы сообщаетесь с берегом?
-- Каждое утро, сэр, приезжает Фред Нарракотт. Он привозит хлеб, молоко, почту и передает заказы нашим поставщикам.
-- В таком случае, -- сказал судья, -- нам следует уехать завтра, едва появится Нарракотт со свой лодкой.
Все согласились, против был один Марстон.
-- Я не могу удрать, -- сказал он. -- Как-никак я спортсмен. Я не могу уехать, не разгадав эту тайну. Захватывающая история -- не хуже детективного романа.
-- В мои годы, -- кисло сказал судья, -- такие тайны уже не очень захватывают.
Антони ухмыльнулся.
-- Вы, юристы, смотрите на преступления с узкопрофессиональной точки зрения. А я люблю преступления и пью за них! -- Он опрокинул бокал. Очевидно, виски попало ему не в то горло. Антони поперхнулся. Лицо его исказилось, налилось кровью. Он хватал ртом воздух, потом соскользнул с кресла, рука его разжалась, бокал покатился по ковру.
Глава пятая
Все обомлели от неожиданности. Стояли как вкопанные, уставившись на распростертое на ковре тело. Первым опомнился Армстронг. Он кинулся к Марстону. Когда минуту спустя он поднял глаза, в них читалось удивление.
-- Боже мой, он мертв! -- пробормотал Армстронг хриплым от ужаса голосом.
Его слова не сразу дошли до гостей. Умер? Умер вот так, в мгновение ока? Этот пышущий здоровьем юный Бог, словно вышедший из северной саги?
Доктор Армстронг вглядывался в лицо мертвеца, обнюхивал синие, искривленные в предсмертной гримасе губы. Поднял бокал, из которого пил Марстон.
-- Он мертв? -- спросил генерал Макартур. -- Вы хотите сказать, что он поперхнулся и от этого помер?
-- Поперхнулся? -- переспросил врач. -- Что ж, если хотите, называйте это так. Во всяком случае, он умер от удушья. -- Армстронг снова понюхал стакан, окунул палец в осадок на дне, осторожно лизнул его кончиком языка и изменился в лице.
-- Никогда не думал, -- продолжал генерал Макартур, -- что человек может умереть, поперхнувшись виски.
-- Все мы под Богом ходим, -- наставительно сказала Эмили Брент.
Доктор Армстронг поднялся с колен.
-- Нет, человек не может умереть, поперхнувшись глотком виски, -- сердито сказал он. -- Смерть Марстона нельзя назвать естественной.
-- Значит, в виски... что-то было подмешано, -- еле слышно прошептала Вера.
Армстронг кивнул.
-- Точно сказать не могу, но похоже, что туда подмешали какой-то цианид. Я не почувствовал характерного запаха синильной кислоты. Скорее всего, это цианистый калий. Он действует мгновенно.
-- Яд был в стакане? -- спросил судья.
-- Да.
Доктор подошел к столику с напитками. Откупорил виски, принюхался, отпил глоток. Потом попробовал содовую. И покачал головой. -- Там ничего нет.
-- Значит, вы считаете, -- спросил Ломбард, -- что он сам подсыпал яду в свой стакан?
Армстронг кивнул, но лицо его выражало неуверенность. -- Похоже на то, -- сказал он.
-- Вы думаете, это самоубийство? -- спросил Блор. -- Очень сомнительно.
Вера задумчиво пробормотала:
-- Никогда бы не подумала, что он мог покончить с собой. Он так радовался жизни. Когда он съезжал с холма в автомобиле, он был похож на... на... не знаю, как и сказать!
Но все поняли, что она имеет в виду. Антони Марстон, молодой, красивый, показался им чуть ли не небожителем! А теперь его скрюченный труп лежал на полу.
-- У кого есть другая гипотеза? -- спросил доктор Армстронг.
Все покачали головами. Нет, другого объяснения они найти не могли. Никто ничего не сыпал в бутылки. Все видели, что Марстон сам налил себе виски -- следовательно, если в его бокале был яд, никто, кроме Марстона, ничего туда подсыпать не мог. И все же, зачем было Марстону кончать жизнь самоубийством?
-- Что-то тут не то, доктор, -- сказал задумчиво Блор. -- Марстон никак не был похож на самоубийцу.
-- Вполне с вами согласен, -- ответил Армстронг.
На этом обсуждение прекратилось. Да и что тут еще можно сказать? Армстронг и Ломбард перенесли бездыханное тело Марстона в спальню, накрыли его простыней.
Когда они вернулись в холл, гости, сбившись в кучку, испуганно молчали, а кое-кого била дрожь, хотя вечер стоял теплый.
-- Пора спать. Уже поздно, -- сказала, наконец, Эмили Брент.
Слова ее прозвучали весьма уместно: часы давно пробили полночь, и все же гости не спешили расходиться. Было видно, что они боятся остаться в одиночестве.
-- Мисс Брент права, -- поддержал ее судья, -- нам пора отдохнуть.
-- Но я еще не убрал в столовой, -- сказал Роджерс.
-- Уберете завтра утром, -- распорядился Ломбард.
-- Ваша жена чувствует себя лучше? -- спросил дворецкого Армстронг.
-- Поднимусь, посмотрю. -- Чуть погодя Роджерс вернулся. -- Она спит как убитая.
-- Вот и хорошо, -- сказал врач. -- Не беспокойте ее.
-- Разумеется, сэр. Я приберусь в столовой, закрою двери на ключ и пойду спать, -- Роджерс вышел в столовую.
Гости медленно, неохотно потянулись к лестнице.
Будь они в старом доме со скрипящими половицами и темными закоулками, доме, где обшитые панелями стены скрывали потайные ходы, их страх был бы вполне объясним. Но здесь -- в этом ультрасовременном особняке? Здесь нет ни темных закоулков, ни потайных дверей, а комнаты заливают потоки электрического света и все сверкает новизной! Нет, здесь не скроешься! Ничего таинственного тут нет! И быть не может! Но это-то и вселяло в них ужас...
На площадке второго этажа гости пожелали друг Другу спокойной ночи и разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый машинально, даже не отдавая себе в этом отчета, запер дверь на ключ.
В веселой светлой спальне раздевался, готовясь ко сну, судья Уоргрейв. Он думал об Эдуарде Ситоне. Ситон стоял перед ним как живой. Блондин с голубыми глазами, чей искренний взгляд производил прямо-таки неотразимое впечатление на присяжных.
Государственный обвинитель Ллуэллин не обладал чувством меры. Он выступал крайне неудачно. Пережимал, доказывал то, что не нуждалось в доказательствах. Матгьюз, адвокат, напротив, оказался на высоте. Он умело подал факты в пользу обвиняемого. На перекрестном допросе ловко запугивал и запутывал свидетелей. Мастерски подготовил выступление своего клиента.
Да и сам Ситон на перекрестном допросе держался великолепно. Не волновался, не оправдывался, сумел расположить к себе присяжных. Маттьюз считал, что оправдательный приговор у него в кармане.
Судья Уоргрейв старательно завел часы, положил их на ночной столик. Он помнил это судебное заседание так, будто оно происходило вчера, помнил, как он слушал свидетелей, делал заметки, собирал по крохам улики против обвиняемого. Да, такие процессы бывают не часто! Маттьюз произнес блестящую речь. Ллуэллину не удалось рассеять хорошее впечатление от речи адвоката. А перед тем, как присяжным удалиться на совещание, судья произнес заключительное слово...
Судья осторожно вынул вставную челюсть, положил ее в стакан с водой. Сморщенные губы запали, это придало его лицу жестокое, хищное выражение. Судья опустил складчатые веки и улыбнулся сам себе: "Да, он не дал Ситону убежать от расплаты".
Ревматически хрустя костями, старый судья залез в постель и выключил свет.
Внизу, в столовой, Роджерс глядел на фарфоровых негритят.
-- Чудеса в решете! -- бормотал он. -- Мог бы поспорить, что их было десять.
Генерал Макартур ворочался с боку на бок. Никак не мог заснуть. Перед ним то и дело возникало лицо Артура Ричмонда. Ему нравился Артур, он даже к нему привязался. Ему было приятно, что и Лесли этот молодой человек нравится. На нее трудно было угодить. Сколько прекрасных молодых людей он приводил в дом, а она не желала их принимать, говорила, что они "нудные". И тут уж ничего не попишешь! Артур Ричмонд не казался ей нудным. Он с самого начала пришелся ей по душе. Они могли без конца разговаривать о литературе, музыке, живописи. Она шутила, смеялась с ним, любила поддразнить Артура. И генерал был в восторге от того, что Лесли принимает поистине материнское участие в юноше.
Материнское -- это ж надо быть таким идиотом, и как он не сообразил, что Ричмонду исполнилось двадцать восемь, а Лесли всего на год его старше. Он обожал Лесли. Она стояла перед ним как живая. Круглое, с острым подбородочком личико, искрящиеся темно-серые глаза, густые каштановые кудри. Он обожал Лесли, беспредельно верил ей.
И там во Франции, в передышках между боями, он думал о ней, вынимал ее фотографию из нагрудного кармана, подолгу смотрел на нее. Но однажды... он узнал обо всем. Произошло это точь-в- точь как в пошлых романах: Лесли писала им обоим и перепутала конверты. Она вложила письмо к Ричмонду в конверт с адресом мужа. Даже теперь, после стольких лет, ему больно вспоминать об этом... Боже, как он тогда страдал!
Их связь началась давно. Письмо не оставляло никаких сомнений на этот счет. Уик-энды! Последний отпуск Ричмонда... Лесли, Лесли и Артур... Черт бы его побрал! С его коварными улыбками, его почтительными: "Да, сэр. Слушаюсь, сэр!" Обманщик и лжец! Сказано же: "Не желай жены ближнего твоего!"
В нем исподволь жила мечта о мести, страшной мести. Но он ничем себя не выдал, держался с Ричмондом, будто ничего не случилось. Удалось ли это ему? Похоже, что удалось. Во всяком случае, Ричмонд ничего не заподозрил. На вспышки гнева на фронте никто не обращал внимания -- у всех нервы были порядком издерганы. Правда, Армитидж иногда поглядывал на него как-то странно. Мальчишка, сопляк, но голова у него работала. Да, видно, Армитидж разгадал его замысел. Он хладнокровно послал Ричмонда на смерть. Тот лишь чудом мог вернуться живым из разведки. Но чуда не произошло. Да, он послал Ричмонда на смерть и нисколько об этом не жалеет. Тогда это было проще простого. Ошибки случались сплошь и рядом, офицеров посылали на смерть без всякой необходимости. Всюду царили суматоха, паника. Может быть, потом и говорили: "Старик Макартур потерял голову, наделал глупостей, пожертвовал лучшими своими людьми", но и только.
А вот этого сопляка Армитиджа провести было не так просто. У него появилась неприятная манера нагло поглядывать на своего командира. Наверное, знал, что я нарочно послал Ричмонда на смерть. (А потом, когда война кончилась, интересно, болтал Армитидж потом или нет?)
Лесли ничего не знала. Она (как он предполагал) оплакивала своего любовника, но к приезду мужа в Англию горечь утраты притупилась. Он никогда не позволил себе ни малейшего намека на ее отношения с Ричмондом.
Они зажили по-прежнему, но она стала его чуждаться...
А через три-четыре года после войны умерла от двустороннего воспаления легких. Все это было так давно. Сколько лет прошло с тех пор -- пятнадцать, шестнадцать?
Он вышел в отставку, поселился в Девоне. Купил маленький домик, ему всегда хотелось иметь именно такой.
Красивая местность, любезные соседи. Рыбная ловля, охота... По воскресеньям -- церковь...
(Но одно воскресенье он пропускал -- то, когда читали, как Давид велел поставить Урию там, где "будет самое сильное сражение". Ничего не мог с собой поделать. Ужасно гадко становилось на душе.)
Соседи относились к нему как нельзя лучше. Поначалу.
Потом ему стало казаться, что люди шушукаются о нем, и от этого было не по себе. На него начали смотреть косо. Так, словно до них дошел порочащий его слух... (Армитидж? Что если Армитидж болтал?)
Он стал сторониться людей, жил отшельником. Уж очень неприятно, когда о тебе сплетничают за твоей спиной.
Но все это было так давно.
Лесли осталась в далеком прошлом, Артур Ричмонд тоже. Да и какое значение может иметь теперь эта история? Хоть она и обрекла его на одиночество. Он даже старых армейских друзей теперь избегал. (Если Армитидж проболтался, эта история, несомненно, дошла и до них.)
А сегодня вечером этот голос обнародовал давно забытую историю. Как он себя вел? Не изменился в лице? Выразил ли подобающие гнев, возмущение? Не выдал ли своего смятения? Кто его знает. Конечно, никто из приглашенных не принял этого обвинения всерьез. Ведь среди прочих обвинений были и самые нелепые, Эту очаровательную девушку, например, обвинили в том, что она утопила ребенка. Вот уж ерунда! Ясно, что они имеют дело с сумасшедшим, которому доставляет удовольствие обвинять каждого встречного и поперечного! Эмили Брент, к примеру, племяннице его старого армейского приятеля Тома Брента, тоже предъявили обвинение в убийстве. А ведь надо быть слепым, чтоб не заметить, какая она набожная: такие шагу не делают без священника.
"Все это, -- думал генерал, -- по меньшей мере дико, а попросту говоря, чистое безумие! Едва они приехали на остров... стоп, когда же это было? Сегодня днем, черт побери, ну да, они приехали только сегодня днем. Как долго тянется время! Интересно, когда мы уедем отсюда? -- думал генерал. -- Конечно же, завтра, едва прибудет моторка. Но странно, сейчас ему совсем не хотелось покидать остров... Снова жить затворником в своем домишке, снова те же самые тревоги, те же страхи". В открытое окно доносился шум прибоя: море грозно шумело, поднимался ветер. Генерал думал: "Убаюкивающий шум моря... спокойное местечко... Хорошо жить на острове -- не надо ехать дальше... Ты словно на краю света...
Внезапно он понял, что ему совсем не хочется отсюда уезжать".
Вера Клейторн лежала с раскрытыми глазами и глядела в потолок. Она боялась темноты и поэтому не погасила свет.
"Хьюго, Хьюго, -- думала она. -- Почему мне кажется, что он сегодня вечером где-то совсем близко. Где он сейчас? Не знаю. И никогда не узнаю. Он исчез из моей жизни, исчез навсегда...
Зачем гнать от себя мысли о Хьюго? Она будет думать о нем, вспоминать...
Корнуолл... Черные скалы, мелкий желтый песок... Добродушная толстуха миссис Хамилтон... Маленький Сирил все время тянет ее за руку, канючит: "Я хочу поплыть к скале. Мисс Клейторн, я хочу к скале. Ну можно мне поплыть к скале?" И каждый раз, поднимая глаза, она видит устремленный на нее взгляд Хьюго... Вечером, когда Сирил спал...
-- Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?
-- Что ж, пожалуй, выйду...
В тот день они, как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый, лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.
-- Я люблю вас, Вера. Я люблю вас. Вы знаете, что я вас люблю?
Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)
-- Я не решаюсь просить вашей руки... У меня нет ни гроша. Мне хватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых три месяца был шанс разбогатеть. Сирил появился на свет через три месяца после смерти Мориса...
Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Он признался, что был тогда очень огорчен:
-- Я, разумеется, не строил никаких расчетов. И все же я тяжело перенес этот удар. Видно, не под счастливой звездой я родился. Но Сирил милый мальчик, и я к нему очень привязался!
И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готов был целыми днями играть с ним, выполнять все его капризы. Злопамятства в нем не было.
Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд ли прожил бы долго...
А дальше что?
-- Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале? Почему мне нельзя к скале? -- без конца канючил Сирил.
-- Это слишком далеко, Сирил.
-- Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста..."
Вера вскочила с постели, вынула из туалетного столика три таблетки аспирина и разом проглотила.
"Если бы мне понадобилось покончить с собой, -- подумала она, -- я приняла бы сильную дозу веронала или какое-нибудь другое снотворное, но уж никак не цианистый калий".
Она передернулась, вспомнив искаженное, налившееся кровью лицо Антони Марстона.
Когда она проходила мимо камина, ее взгляд невольно упал на считалку.
Десять негритят отправились обедать,
Один поперхнулся, их осталось девять
"Какой ужас, -- подумала она. -- Ведь сегодня все именно так и было!
Почему Антони Марстон хотел умереть? Нет, она умереть не хочет. Сама мысль о смерти ей противна... Смерть -- это не для нее..."
Глава шестая
Доктор Армстронг видел сон... В операционной дикая жара... Зачем здесь так натопили? С него ручьями льет пот. Руки взмокли, трудно держать скальпель... Как остро наточен скальпель... Таким легко убить. Он только что кого-то убил.
Тело жертвы кажется ему незнакомым. Та была толстая, нескладная женщина, а эта чахлая, изможденная. Лица ее не видно. Кого же он должен убить? Он не помнит. А ведь он должен знать! Что если спросить у сестры? Сестра следит за ним. Нет, нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.
Да что же это за женщина лежит перед ним на операционном столе? Почему у нее закрыто лицо? Если б только он мог взглянуть на нее!.. Наконец-то молодой практикант поднял платок и открыл ее лицо.
Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент. Глаза ее сверкают злорадством. Она шевелит губами. Что она говорит? "Все мы под Богом ходим".
А теперь она смеется.
-- Нет, нет, мисс... -- говорит он сестре, -- не опускайте платок. Я должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз. Где эфир? Я должен был принести его с собой.
Куда вы его дели, мисс? Шато Неф-тю-Пап? Тоже годится. Уберите платок, сестра!
Ой, так я и знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровью лицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы.
Ей-Богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол. Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!
Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро -- солнечный свет заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за плечо. Роджерс. Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:
-- Доктор, доктор!
Армстронг окончательно проснулся, сел.
-- В чем дело? -- сердито спросил он.
-- Беда с моей женой, доктор. Бужу ее, бужу и не могу добудиться. Да и вид у нее нехороший.
Армстронг действовал быстро: вскочил с постели, накинул халат и пошел за Роджерсом.
Женщина лежала на боку, мирно положив руку под голову. Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.
-- Неужто, неужто она... -- пробормотал Роджерс и провел языком по пересохшим губам.
Армстронг кивнул головой:
-- Увы, все кончено...
Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого, перевел взгляд на столик у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел на неподвижную женщину.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
/ Полные произведения / Кристи А. / Десять негритят
|
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
