• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Амаду Ж. / Бескрайние земли

Бескрайние земли [17/20]

Скачать полное произведение

    - Разве я не сказал, что он может уйти с миром! - закричал он раздраженно.
     Вириато начал оправдываться:
     - Ну что ж, хозяин, одним меньше...
     - Я научу тебя повиновению. Если я что-нибудь приказываю, так и должно быть. Жука Бадаро слов на ветер не бросает.
     Вириато опустил голову, ничего не ответил. Они подошли к человеку, он только что скончался. Жука сделал недовольную гримасу.
     - Иди-ка, помоги! - обратился он к Вириато.
     Они посадили Антонио Витора на осла. Вириато взялся за поводья, и они тронулись шагом. Так дошли они до фазенды; керосиновые лампы еще горели - Синьо волновался за брата, которого ожидал много раньше. Все вышли во двор; прибежали жагунсо и работники и помогли Антонио Витору сойти с осла. Посыпались вопросы, люди столпились, стремясь помочь раненому. Сам Синьо Бадаро подхватил Антонио Витора за плечи, и отвел внутрь дома, где его уложили на скамью.
     Дона Ана кликнула Раймунду, велела ей принести спирта и воды. Услышав имя мулатки, Антонио Витор обернулся. И только он и дона Ана заметили, что руки Раймунды дрожали, когда она передавала пакет ваты и флакон со спиртом. Она осталась помочь доне Ане сделать перевязку - пуля лишь пробила мякоть ноги, не задев кости, - и ее грубые и тяжелые руки стали нежными, мягкими. Для Антонио Витора они были куда приятнее, нежнее и ласковее, чем легкие изящные ручки доны Аны Бадаро.
     6
     Ясным, солнечным утром мулатка Раймунда вошла в хижину работников. Она принесла бутылку молока и хлеб, который дона Ана послала Антонио Витору. В хижине было пусто, работники ушли на плантацию собирать какао. Антонио Витор спал беспокойным горячечным сном. Раймунда остановилась у постели спящего и посмотрела на него. Перевязанная нога высунулась из-под старенького одеяла. Видна была огромная ступня, покрытая засохшим клейким соком какао. В этот вечер он не будет ждать ее на берегу реки, чтобы помочь ей поднять бидон с водой. Раймунда неожиданно испугалась. Неужели он умрет? Правда, Синьо Бадаро сказал, что рана пустяковая, что через три-четыре дня Антонио Витор будет уже на ногах и сможет участвовать в новых делах. Но все же Раймунда испугалась, и, если бы негр Жеремиас не умер, она, пожалуй, решилась бы сходить в лес к колдуну за снадобьем. Она не доверяла этому аптечному лекарству, стоящему рядом с топчаном больного, лекарству, которое она сейчас должна ему дать. Раймунда знала молитву против лихорадки и укуса змеи: этой молитве научила ее мать на кухне каза-гранде. Она опустилась на колени и, прежде чем разбудить Антонио Витора и дать ему лекарство, прочла молитву:
     "Проклятая лихорадка, я тебя трижды зарою вглубь земли. В первый раз во имя Отца; во второй раз во имя Сына; в третий раз во имя Духа Святого; милостью девы Марии и всех святых. Я тебя заклинаю, злая лихорадка, приказываю тебе вернуться вглубь земли, оставив моего..."
     Как учила старая негритянка Ризолета, дойдя до этого места, нужно было назвать степень родства больного по отношению к тому, кто за него молится: моего брата, моего мужа, моего отца, моего хозяина. Раймунда на мгновение заколебалась. Если бы состояние Антонио Витора не было таким серьезным и он в эту минуту не спал, мулатка Раймунда, может быть, и прервала молитву на этом месте. Но она решилась и продолжила:
     "...оставив моего милого излеченным от всех недугов. Аминь".
     Антонио Витор проснулся. Ее лицо снова приняло сердитое выражение. Она грубо обратилась к нему:
     - Пора принимать лекарство...
     Мулатка своею полной рукой приподняла ему голову. Антонио Витор проглотил ложку лекарства, взглянул на Раймунду воспаленными глазами. Она подошла к очагу, вернее, к тому, что здесь именовалось очагом: это были три камня, между которыми лежали потухшие угли и несколько головешек. Выплеснула воду, налила в банку молока, разожгла огонь. Антонио Витор взглядом следил за ней. Он не знал, с чего начать. Раймунда присела на корточки у очага, ожидая, пока закипит молоко. Антонио Витор решился и позвал:
     - Раймунда.
     Она повернула голову, посмотрела на него.
     - Поди сюда.
     Она подошла с недовольным видом, маленькими шажками, не спеша.
     - Сядь здесь, - попросил он, освобождая место на краю топчана.
     - Нет.
     Антонио Витор взглянул на нее и, собравшись с силами, спросил:
     - Хочешь выйти за меня?
     Она рассердилась еще больше. Лицо ее нахмурилось, руки теребили подол юбки, глаза уставились в пол. Ничего не ответив, она поспешила к очагу, где закипало молоко:
     - Чуть не убежало...
     Антонио Витор вытянулся на постели, утомленный сделанным усилием. Она вскипятила воду для кофе, налила в кружку, размочила хлеб, чтобы ему было легче есть. Затем вымыла посуду и залила в очаге огонь.
     - В полдень я вернусь.
     Антонио Витор ничего не сказал, он только смотрел на нее. Прежде чем выйти, она еще раз остановилась перед ним, снова уставившись в пол, теребя юбку, лицо ее было сердитым, голос тоже:
     - Если крестный Синьо позволит, я согласна, ладно...
     И исчезла. Антонио Витор почувствовал, что у него поднимается температура.
     7
     Жука Бадаро только что договорился с Синьо о последних деталях вырубки леса. В понедельник они начнут. Они уже выбрали людей - и тех, кто будет рубить деревья и выжигать лес, и тех, кто будет с ружьями охранять их.
     - В понедельник я отправляюсь в лес...
     Синьо сидел в своем высоком кресле. Жука хотел еще что-то сказать, Синьо ждал.
     - Хороший парень этот Антонио Витор...
     - Да, он молодец, - согласился Синьо.
     Жука рассмеялся:
     - И чудной же этот народ. Я заходил к нему поговорить. Ведь он меня уже второй раз спасает от беды... Первый раз в Табокасе, помнишь?
     - Как же, помню...
     - Вчера снова. Я зашел, спрашиваю, чего бы он хотел. Говорю, что решил подарить ему тот участок земли, который мы в прошлом году выжгли, но не успели засадить, на границе с Репартименто. Хорошая земля, там получится порядочная плантация... Так знаешь, что он мне ответил?
     - Что же?
     Жука снова рассмеялся:
     - Он сказал, что желает только одного - чтобы ты разрешил ему повенчаться с Раймундой. Нет, ты только подумай!.. У каждого своя мания... Я дарю дураку землю, а он предпочитает эту ведьму... Ну, я обещал, что ты дашь согласие...
     Синьо Бадаро не стал возражать:
     - А когда женится, пусть получит и землю. Будешь в Ильеусе, вели Женаро оформить дарственную запись в нотариальной конторе. Он хороший мулат... И Раймунда тоже имеет право, я обещал отцу, что, когда она надумает выходить замуж, не оставлю ее без приданого. Я согласен.
     Он хотел уже кликнуть Раймунду и дону Ану, чтобы сообщить им новость, но Жука остановил его жестом:
     - Дело в том, что со мной говорили еще об одном предложении...
     - Еще об одном? Ты что же это, стал для наших работников святым Антонио?
     - На этот раз речь идет не о работнике...
     - А о ком же?
     Жука раздумывал, не зная, как приступить к делу:
     - Ведь действительно смешно... Раймунда и дона Ана одного возраста, обе вскормлены одной негритянкой Ризолетой... Вместе росли...
     - Дона Ана? - Синьо Бадаро прищурил глаза, провел рукой по бороде.
     - Речь идет о капитане Жоане Магальяэнс. Он говорил со мной в Ильеусе... Похоже, дельный человек...
     Синьо Бадаро закрыл глаза. Потом открыл их и произнес:
     - Я заметил, что дело клонится к этому. Достаточно было видеть, как дона Ана льнет к капитану... И здесь, и в Ильеусе во время праздничной процессии...
     - Ну, и как твое мнение?
     Синьо задумался:
     - Дело в том, что его здесь никто толком не знает. Он говорит, что в Рио он важная персона, что у него там и то и это, но никто о нем ничего толком не знает. А тебе что известно?
     - Я знаю не больше твоего. Но думаю, что у него ничего нет. Тут все начинается заново, Синьо, тебе ведь это хорошо известно, все начинается заново, и ценность человека определяется лишь со временем. Кто знает, что у кого осталось позади? Важно то, что у каждого впереди. А капитан, мне кажется, человек, способный смело окунуться в нашу жизнь.
     - Возможно...
     - Он взялся обмерять землю без регистрации здесь диплома; я уверен, он это сделал ради денег, а не из дружбы. Но дону Ану он хочет получить не ради денег, а по любви. Я знаю людей так же хорошо, как и землю... Он хочет жениться; возможно, у него за душой нет ни гроша и ему придется начинать все с начала. Но он действует смело. Он лучше, чем кто-нибудь другой, помышляющий лишь о праздной жизни...
     Синьо думал с полузакрытыми глазами, разглаживая свою черную бороду. Жука продолжал:
     - Учти одно, Синьо. У тебя единственная дочь, у меня вовсе нет детей, разве что на улице, но те не носят моего имени. Олга не может иметь детей, врач уже ей сказал об этом. Придет день - и я паду сраженный выстрелом; ты знаешь, что так будет. Врагов у меня достаточно... Я не доживу до конца этой борьбы. А когда ты состаришься, кто будет тот Бадаро, что станет собирать какао и делать политику в Ильеусе? Кто?
     Синьо не отвечал, Жука добавил:
     - Он человек того же склада, что и мы... Кто знает, может быть, он профессиональный игрок... Возможно, и так, мне об этом говорили. А здесь все игра, игра с дракой под занавес. Такой человек нам пригодится... Когда меня убьют, он займет мое место...
     Жука зашагал по комнате, схватил хлыст, лежавший на скамье, ударил им по сапогу.
     - Ты можешь выдать ее замуж за адвоката или врача, но какой в этом толк? Он проест доходы с какао и никогда не разведет ни одной плантации, никогда не станет вырубать лес. Вместо этого он отправится путешествовать, наслаждаться тем, что раньше ему было недоступно. Капитан все это уже испытал, теперь он хочет сажать какао. Потому, мне кажется, он нам подходит...
     Раймунда вошла было в комнату подмести пол, но Синьо знаком велел ей уйти. Жука продолжал:
     - Я ему сказал: только одно условие, капитан - тому, кто женится на доне Ане, придется взять ее имя. Это противоречит существующему всюду в мире обычаю: муж дает имя жене. Кто женится на доне Ане, должен стать Бадаро...
     - Ну, и что же он ответил?
     - Поначалу это ему не понравилось. Он заявил, что Магальяэнсы, мол, тоже известная фамилия. Потом, когда увидел, что нет выхода, согласился.
     Синьо Бадаро крикнул:
     - Дона Ана! Раймунда! Подите сюда!
     Они вошли. Дона Ана, по-видимому, подозревала, о чем говорили отец и дядя. Раймунда пришла со щеткой в руке - она думала, что ее зовут подмести комнату. Синьо начал с нее.
     - Антонио Витор хочет на тебе жениться... Я дал согласие. В приданое я тебе дарю землю, что позади плантации Репартименто. Как ты-то, согласна?
     Раймунда не знала, куда девать глаза.
     - Если вы, крестный, одобряете...
     - Тогда готовься к свадьбе. Мы ее скоро справим; что терять время даром... Можешь идти к себе.
     Раймунда вышла. Синьо велел доне Ане подойти поближе:
     - Просят и твоей руки, дочка. Жука одобряет, а я вот не знаю, что сказать... Это тот капитан, что был здесь... Как ты на это смотришь?
     Дона Ана выглядела сейчас так же, как Раймунда перед Антонио Витором. Она уставилась в пол, руки ее теребили юбку, она не знала, что ответить:
     - Капитан Жоан Магальяэнс?
     - Он самый. Ну что, он тебе нравится?
     - Да, папа, нравится.
     Синьо Бадаро медленно поглаживал бороду:
     - Возьми библию, посмотрим, что она нам скажет...
     Тогда дона Ана подняла глаза от пола, оторвала руки от юбки, голос ее прозвучал твердо и решительно:
     - Что бы там ни говорилось, отец, я выйду только за одного человека в мире - за капитана. Даже если вы мне откажете в благословении...
     Сказала и бросилась отцу в ноги, обнимая его колени.
     8
     Доктор Жессе покинул представление на середине. Любители табокасской труппы остались без своего режиссера, выполнявшего, кстати, и обязанности суфлера. Это несколько помешало успеху спектакля, так как некоторые артисты недостаточно хорошо знали свои роли и играли под суфлера. Все же уход доктора Жессе не мог иметь большого значения, потому что жители Табокаса уделили мало внимания обсуждению спектакля "Вампиры общества", - город был охвачен волнением, вызванным вестью, принесенной человеком, которого срочно прислали за доктором: Орасио заболел, он заразился лихорадкой.
     Доктор Жессе ушел с середины спектакля, собрал в чемодан лекарства и тут же сел на лошадь. Человек, сообщивший о случившемся, отправился вместе с ним, но принесенная им новость осталась: она побежала по рядам зрителей, передаваясь из уст в уста. И когда на следующий день в одиннадцать часов утра Эстер вышла из поезда и, даже не позавтракав, села на ожидавшую ее тут же, на станции, лошадь и вместе с приехавшими за ней жагунсо направилась на фазенду, весь Табокас уже знал, что Орасио заразился лихорадкой, когда помогал Силвио, скончавшемуся три дня назад.
     Вдова Силвио начала девятидневный молебен за выздоровление Орасио, "такого хорошего человека", - как говорила она.
     Виржилио проводил Эстер до Табокаса, не обращая внимания на пересуды, однако на фазенду в тот день не поехал. Он решил отправиться туда, если полковнику станет хуже. С тех пор как он узнал, что Жука Бадаро ускользнул от покушавшихся на него жагунсо, Виржилио тоже носил при себе револьвер.
     Табокас жил ожиданиями посланцев, приезжавших с фазенды за лекарствами. Кабинет доктора Жессе был закрыт, и его жена объявляла всем пациентам, что "доктор вернется лишь тогда, когда решится дело с полковником Орасио". Эта фраза понималась обывателями в том смысле, что доктор вернется только когда будет сопровождать труп Орасио, ибо никто еще не выздоравливал от этой лихорадки. Приводили примеры, их было множество; умирали работники и полковники, доктора и торговцы. Снова богомольные старухи стали вспоминать рассказы о дьяволе, который был посажен в бутылку и должен выйти оттуда, чтобы унести с собой душу Орасио. Говорили, что брат Бенто уже отправился из Феррадаса на фазенду с дарами святого причастия для Орасио: монах должен был исповедать его и отпустить грехи.
     И все же Орасио выжил. Прошло семь дней, и температура начала понемногу спадать, потом стала нормальной Возможно, полковника спасли не столько лекарства доктора Жессе, сколько крепкое здоровье - человек без пороков и болезней, с сильным организмом. Как только у него начала снижаться температура, он приказал приступить к вырубке леса Секейро-Гранде. Виржилио был вызван на фазенду, полковник хотел посоветоваться с ним относительно некоторых юридических тонкостей. Впрочем, Виржилио приезжал как-то раз и до этого, но полковник тогда был плох: он бредил какао, вырубал леса, разбивал плантации. В бреду он выкрикивал приказания, сажал и собирал какао.
     Эстер не отходила от постели больного, проявляла безграничную преданность, она похудела. Когда Виржилио приехал в первый раз, она только спросила, не имеет ли он каких-нибудь известий о ее сыне, оставшемся в Ильеусе, и он почти не видел ее одну. Лишь на мгновение они встретились наедине, когда она шла из кухни в комнату с тазом горячей воды; он поцеловал ее. Им почти не удалось поговорить друг с другом, и Виржилио страдал, как будто она ему изменила. Но вместе с тем в его глазах чувствовалось какое-то беспокойство, он считал себя виновным в болезни Орасио, в его смерти, которая казалась неизбежной, как будто полковник заболел потому, что он, Виржилио, пожелал этого. Он понимал, что и у Эстер было такое же чувство, и страдал от этого.
     Когда Орасио, находясь уже вне опасности, вызвал Виржилио, тот старался казаться опечаленным, в особенности перед Эстер, у которой было усталое и подавленное лицо. Полковник лежал на белоснежных простынях, одетый в свою неизменную ночную рубашку, Эстер сидела на постели мужа, держа его за руку. Орасио никогда не был так счастлив, как к концу болезни, когда почувствовал всю преданность жены. Это наполняло его гордостью; он отдавал распоряжения работникам, Манеке Дантасу и Бразу, которые навестили его в этот день. Виржилио вошел в комнату, наклонился над кроватью, обнял полковника, холодно пожал руку Эстер, которая выделялась на фоне этой мрачной комнаты, поздоровался с Манекой Дантасом, поздравил Жессе "с его чудом". Но Орасио рассмеялся:
     - Кроме бога, я обязан спасением ей, - и он показал на Эстер. Он тут же извинился перед доктором Жессе: - Конечно, вы, друг мой, сделали все, что могли - лекарства, лечение, чорт знает что еще... Но если бы не она, не спавшая все это время, я не знаю, как бы я выпутался...
     Эстер встала и вышла из комнаты. Виржилио присел на постель, на теплое место, которое только что занимала его любовница, и внезапно его охватила злоба против Орасио. Он не умер... О, если бы он мог приказать его убить!..
     В течение нескольких минут Виржилио сидела молча, отдавшись целиком своим мыслям. Понадобился вопрос Манеки Дантаса, чтобы привлечь его внимание к беседе:
     - А ваше мнение, доктор?
     Виржилио встретился с Эстер позднее, на фазенде. Она обняла его и зарыдала:
     - Ты считаешь, что я не должна была так поступать? Но ведь я не могла иначе.
     Это тронуло его, он приласкал поверх платья любимое тело. Поцеловал ее глаза, щеки и вдруг тревожно вскрикнул:
     - У тебя жар!
     Эстер сказала, что нет: это просто от усталости. Она расцеловала его, попросила остаться на ночь. Она сумеет под предлогом хлопот, связанных с уходом за больным, забежать к нему в комнату. Взволнованный, Виржилио обещал, ведь он так соскучился по ее ласкам. Он расстался с ней, лишь когда они увидели на дороге приближающихся рабочих.
     Но за обедом Эстер почувствовала себя плохо: она на могла ни сидеть, ни есть. Пожаловавшись на озноб, выбежала из-за стола, у нее началась тошнота. Виржилио, сильно побледнев, повернулся к доктору Жессе:
     - Она заразилась лихорадкой!
     Врач встал, пошел за Эстер, она заперлась в ванной. Виржилио тоже поднялся, он почти не обращал внимания на Манеку Дантаса и Браза. Остановился рядом с врачом в коридоре. Эстер открыла дверь, глаза у нее были воспалены. Виржилио схватил ее руку.
     - Что с тобой?
     Она нежно улыбнулась ему, слегка пожав руку:
     - Ничего... Только я не могу стоять на ногах. Пойду немного прилягу. Я вернусь попозже...
     Она отдала распоряжение служанке, затем направилась в комнату, где должен был в эту ночь, такую далекую от первого приезда на фазенду, спать Виржилио, и улеглась на кровать. Он остался в коридоре, заглядывая оттуда в комнату. Доктор Жессе, попросив разрешения, вошел за нею и закрыл дверь. Орасио, лежавший в комнате по другую сторону коридора, поинтересовался, кто там, что за шум? Виржилио вошел к полковнику и прерывающимся голосом объявил:
     - Она заразилась лихорадкой...
     Он хотел что-то добавить и не мог, остановился, глядя на Орасио. Полковник широко раскрыл глаза, полуоткрыл рот, он тоже хотел что-то сказать и тоже оказался не в состоянии. Он был похож на человека, который падает и не видит ничего, за что можно было бы ухватиться. Виржилио захотелось обнять его, вместе посетовать на судьбу, вместе поплакать, потому что несчастье постигло их обоих...
     9
     Все в Ильеусе были одного мнения: Бадаро имели явное преимущество в борьбе за Секейро-Гранде. Это утверждали не только кумушки, сплетничавшие в церковных приделах. Сведущие люди в барах, даже адвокаты в суде сходились на том, что братья Бадаро почти одержали победу, чему в значительной мере способствовала болезнь Орасио. Судебный процесс был приостановлен после нескольких ходатайств, поданных Женаро и удовлетворенных судьей. Жука Бадаро вступил в лес и, прорубив просеки в зоне, граничащей с фазендой Санта-Ана, начал выжигать деревья.
     Правда, то и дело возникала перестрелка и происходили столкновения. Полковник Манека Дантас, с одной стороны, и Жарде, Браз, Фирмо, Зе да Рибейра и другие соседние землевладельцы - с другой, делали все от них зависящее, чтобы затруднить работу людей Бадаро. Манека Дантас устроил засаду на работников, отправившихся вырубать участок леса, в результате чего произошла крупная перестрелка. Браз с несколькими людьми вторгся ночью в лагерь на опушке леса, воспользовавшись отсутствием Жуки. Но, несмотря на это, работа продолжалась: Бадаро закрепились в лесу.
     Участились и нападения на людей Орасио. В то время как Жука сопровождал и охранял работников, Теодоро дас Бараунас совершал набеги. Однажды ночью он появился на плантации Жозе да Рибейра, поджег склад; погибло двести пятьдесят арроб уже запроданного какао, кроме того, он спалил каза-гранде, убил работника, поднявшего тревогу, с нескольких сторон поджег маниоковую плантацию; Зе да Рибейра с трудом удалось справиться с огнем.
     В Ильеусе поговаривали, что Теодоро дас Бараунас, после того как поджег нотариальную контору Венансио, пристрастился к этой деятельности. Для "А Фолья де Ильеус" он окончательно превратился в "поджигателя". Руи написал ставшую знаменитой статью, в которой сравнивал Теодоро с Нероном, распевавшим песни после поджога Рима. Жозе да Рибейра и его работники сравнивались с "первыми христианами", жертвами преступного и кровавого безумства нового Нерона, "еще более чудовищного, чем римский император-выродок". Из всех статей, опубликованных во время борьбы за Секейро-Гранде, эта имела наибольший успех, она была даже перепечатана газетой оппозиции в Баие под заголовком "Преступления сторонников правительства в Ильеусе". Против Теодоро был возбужден процесс.
     Орасио даже после выздоровления оказался не в состоянии начать вырубку леса с той стороны, к которой примыкала его фазенда. Некоторые объясняли это болезнью Эстер. Но как бы там ни было, работники и жагунсо, отправленные полковником Орасио, возвращались, так и не сумев закрепиться в лесу и прорубить просеки для выжигания леса.
     В результате комментарии печати оказались благоприятными для Бадаро. Теперь сам Синьо Бадаро возглавил людей, которые две ночи подряд предпринимали нападения на лагерь Жарде. Кончилось тем, что работники Орасио вынуждены были отказаться от дальнейших попыток. Лишь Браз с несколькими своими людьми прорубил небольшую просеку в лесу на границе своей плантации и начал выжигать деревья, однако он вел эту работу на небольшой площади, несравненно меньшей, чем территория, уже выжженная Бадаро.
     И все же находились такие, кто ставил на Орасио. Они основывались на том, что Орасио богаче, что у него много денег в банке и он способен дольше выдержать борьбу. Деньги пожирала не только вырубка леса и посадка деревьев какао; главным образом их пожирали жагунсо.
     Синьо Бадаро готовился выдать дочь замуж. Он хотел обвенчать ее со всей роскошью: заказал множество вещей в Рио-де-Жанейро, заново перестроил свой дом в Ильеусе, добавив целое крыло, где должны были жить новобрачные, и покрасил каза-гранде в своем поместье. Трудились портнихи, трудились кружевницы: свадьба дочери полковника представляла собою событие. Девушка должна была принести в приданое нарядов на много лет, постельное белье, которое останется в будущем для ее детей и внуков, дорогие расшитые покрывала, простыни и одеяла, наволочки и скатерти. В провинцию были отправлены посланцы за тончайшими кружевами. Деньги тратились легко: и на оплату жагунсо, нанятых для убийств, и на оплату портных и сапожников, одевавших и обувавших невесту. В Ильеусе об этой свадьбе говорили не меньше, чем о стычках в Секейро-Гранде. Жоан Магальяэнс покинул город; он жил на фазенде, помогая Жуке вырубать лес. Иногда он выезжал в Ильеус, составлял партию в покер, продолжая накапливать деньги игрой. На фазенде он ничего не тратил, делал сбережения.
     Однако многие знали, что Синьо Бадаро уже израсходовал все деньги, вырученные за урожай этого года. Максимилиано рассказывал своим близким знакомым, что полковник даже предложил ему продать по значительно более низкой цене урожай будущего года. Между тем Орасио не продал даже и половины уже собранного какао этого урожая. И все же таких, кто ставил на Орасио, было немного. Большинство было за Бадаро, трудно было себе представить, что они могут проиграть, и поэтому сторонники Бадаро заказывали новую одежду, чтобы появиться на свадьбе доны Аны.
     Богомольные старые девы и замужние сеньоры собирались по вечерам в доме Жуки Бадаро, где Олга демонстрировала полученные из Рио роскошные платья, нижние юбки из вышитого батиста, ночные сорочки, о которых можно только мечтать. Она показывала элегантные корсеты и тончайшие кружева, доставленные из Сеара. Все приходили в восхищение. Были и такие вещи, которых в Ильеусе никогда и не видели; вся эта изысканная роскошь свидетельствовала о могуществе семьи Бадаро.
     И когда Синьо со своим печальным лицом, обрамленным черной бородой, проходил по узким уличкам города, торговцы склонялись, приветствуя его, и указывали на полковника коммивояжерам, прибывшим из Баии или Рио-де-Жанейро:
     - Это хозяин края... Синьо Бадаро!
     10
     Эстер умерла в ясное солнечное утро, когда в городе звонили колокола, приглашавшие жителей на праздничную мессу. Болезнь уничтожила почти всю ее красоту; волосы у нее выпали, остался лишь призрак прежней красивой женщины; глаза резко выделялись на похудевшем лице, она уже знала наверное, что умрет, а ей хотелось жить. В первые дни лихорадки у нее был страшный бред; простыни ее промокали от пота, она произносила отрывистые слова, иногда хватала Орасио, крича, что змея обвила ее шею и хочет задушить. Манека Дантас, который провел несколько дней на фазенде Орасио - у него были серьезные подозрения об отношениях между Виржилио и Эстер, - дрожал от страха, что она заговорит об адвокате ночью, когда ее бьет лихорадка. Но Эстер, казалось, ничего не видела, кроме змей в молчаливых предательских трясинах леса, змей, готовых схватить невинную лягушку, И она кричала и страдала, причиняя мучения всем присутствующим; служанка Фелисия плакала.
     Доктор Жессе, увидев, что температура не спадает, посоветовал перевезти больную в Ильеус. Это было грустное зрелище: работники вынесли ее с фазенды в гамаке. Доктор Жессе, взбираясь на лошадь, сказал Виржилио:
     - Это похоже на похороны... Бедная Эстер...
     Орасио провожал жену. Все трое ехали молча. Виржилио с тех пор, как она заболела, как будто потерял дар речи. Он молча расхаживал по каза-гранде, каждый день находил новый предлог, чтобы не уезжать с фазенды в Табокас. Никто не обращал на него внимания; в доме царило смятение; жагунсо мчались верхом за лекарствами, негритянки кипятили тазы с водой, Орасио отдавал распоряжения относительно вступления в лес и тут же бежал к постели, на которой бредила Эстер.
     Когда ее стали выносить в гамаке, у нее на момент наступило просветление, она взяла руку Орасио и взмолилась, словно он был хозяином судеб мира:
     - Не дай мне умереть...
     Виржилио в отчаянии тоже вышел во двор; она устремила на него умоляющий взгляд, полный безумного желания жить. На какое-то мгновение он увидел в этом взгляде всю ее мечту об иной жизни, в иных краях, где они были бы свободны в своей любви. Сейчас он уже ни к кому не чувствовал злобы, он ненавидел только эту землю, которая убивала ее, которая забирала ее отсюда навсегда. Но сильнее ненависти был страх. Никого не отпускала эта земля, она удерживала всех, кто хотел бежать... Она сковала Эстер цепями смерти, сковала и его; никогда она больше его не отпустит... Он зашагал вглубь плантации и ходил там до тех пор, пока его не позвали: пора было трогаться в путь. Впереди несли гамак, покрытый простыней. Они ехали позади. Это было страшно долгое путешествие... Остановились в Феррадасе. Лихорадка у Эстер усиливалась; она кричала, что не хочет умирать...
     В Табокас приехали к вечеру. Дом доктора Жессе заполнился посетителями. Виржилио всю ночь не мог заснуть, ворочался на своей холостяцкой постели, на которую так давно уже не ложился... Он вспоминал ночи с Эстер, бесконечные ласки, их тела, трепещущие от страсти, ночи любви. А на другой день он был свидетелем того, как ее отправляли в Ильеус в специальном вагоне, уложив ни импровизированную койку. С одной стороны сидел Орасио, с другой дремал доктор Жессе. У врача был усталый, убитый вид, глаза на полном лице глубоко запали. Эстер взглянула на Виржилио, и он почувствовал, что она прощается с ним. Любопытство охватило всех присутствующих на станции, и, когда он вышел из вагона, люди расступились, чтобы дать ему дорогу, а вслед стали отпускать замечания.
     На другой день он не выдержал и поехал в Ильеус. После посещения дома Орасио, где Виржилио постарался пробыть как можно дольше, он не в состоянии был следить за ходом процессов, которые вел в суде, и отправился в бар.
     Виржилио ходил вялый и раздраженный, чувствовал себя одиноким, без друга. Он скучал по Манеке Дантасу, который так привязался к нему. Ему хотелось поговорить с кем-нибудь, излить свою душу, рассказать все: и то, что произошло, и то, о чем они мечтали - о прекрасном: о жизни в других краях, где они предавались бы своей любви, и о том, что было подлостью - о желании, чтобы ради их благополучия Орасио погиб от выстрела. Он подумывал иногда о том, чтобы уехать, но знал, что никогда не уедет, чувствовал, что связан с этой землей навсегда.
     Единственное, что выводило его из апатии, в которую он погрузился, это разговоры о стычках в Секейро-Гранде. Они как бы связывали его еще сильнее с Эстер: ведь благодаря лесу Секейро-Гранде они познакомились, а потом и полюбили друг друга. Орасио, как он ни страдал из-за болезни жены, ни на мгновение не забывал о делах. Он отдавал распоряжения, вызывал в Ильеус для переговоров земледельцев и надсмотрщиков.
     Как-то приехал Манека Дантас и привез дону Аурисидию, чтобы помочь по хозяйству и приглядеть за ребенком. Виржилио подолгу разговаривал с полковниками о политических перспективах, ходе судебного процесса, статьях в "А Фолья де Ильеус". Орасио уже говорил с Виржилио о выдвижении его кандидатуры в депутаты. И во время болезни Эстер адвокат почувствовал неожиданно уважение к Орасио, он понял, что связан с ним, и был благодарен полковнику, который казался ему раньше неспособным чувствовать и страдать, за то, что он также страдает, за все его усилия спасти Эстер: медицинские консилиумы, церковные обеты, молебны за ее выздоровление.
     Лишь один раз Виржилио удалось поговорить с Эстер. А она, казалось, только этого и ждала, чтобы умереть. Она была уже на пороге смерти. Воспользовавшись тем, что Орасио вышел, а дона Аурисидия задремала в зале, он прошел в комнату, чтобы сменить доктора Жессе, едва стоявшего на ногах от усталости. Эстер спала, лицо ее было покрыто потом. Она вся горела, Виржилио положил ей на голову руку. Потом вынул платок и вытер ей лоб. Она задвигалась на кровати, застонала и проснулась. Эстер не сразу узнала его и не сразу поняла, что они одни. Когда это дошло до ее сознания, она вытащила из-под простыни иссохшую руку, взяла его руку и положила себе на грудь. Потом улыбнулась, сделала усилие и сказала:

/ Полные произведения / Амаду Ж. / Бескрайние земли