• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Амаду Ж. / Бескрайние земли

Бескрайние земли [13/20]

Скачать полное произведение

    Сердце Виржилио билось, как у влюбленного юноши. Оно билось так же часто, как и остро ощущало красоту ночи. Вот наконец и ворота особняка Орасио. Виржилио приближается к ним с трепетом и волнением.
     Ворота лишь прикрыты, но не заперты, он толкает их и входит. Под деревом, завернувшись в плащ, озаренная лунным светом его ожидает Эстер. Он подбегает к ней, хватает ее за руки:
     - Любовь моя!
     Эстер дрожит, они обнимаются, слова не нужны при лунном сиянии.
     - Я хочу увезти тебя с собой. Далеко отсюда, далеко от всех, начать новую жизнь.
     Она тихонько плачет, склонив голову ему на грудь. От ее волос исходит аромат, дополняющий красоту и тайну ночи. Ветер доносит шум моря, волнующегося по ту сторону усадьбы, он смешивается с ее плачем.
     - Любовь моя!
     Первый поцелуй. Он полон тайны, красоты ночи, он длится бесконечно, как жизнь и как смерть.
     - Любовь моя!
     - Это невозможно, Виржилио. У меня ребенок. Мы не должны этого делать...
     - Мы заберем ребенка... Мы уедем далеко, в другие края... Где нас никто не знает...
     - Орасио будет преследовать нас даже на краю света...
     Безумные поцелуи любви убеждают больше и лучше, чем слова. Луна влюбленных склонилась над ними. На небе Ильеуса рождаются звезды. Эстер неожиданно вспоминает слова сестры Анжелики; вновь вернулись времена, когда можно мечтать. И осуществлять свои мечты. Она закрывает глаза, почувствовав на своем теле руки Виржилио.
     Тело Эстер под плащом совершенно обнажено. Постель из лунного света, простыня из звезд, восклицания и вздохи - вот музыка высшего часа любви.
     - Я пойду за тобой, любовь моя, куда пожелаешь... - И, замирая в его объятиях, она говорит: - Даже на смерть...
     4
     Капитан Жоан Магальяэнс, сидевший за соседним столом, улыбнулся. Марго ответила ему улыбкой. Капитан поднялся, подошел пожать ей руку:
     - Одна?
     - Угу!
     - Поссорились?
     - Все кончено.
     - В самом деле? Или как раньше?
     - На этот раз все кончено. Я не из тех, что терпят оскорбления...
     Жоан Магальяэнс принял вид заговорщика.
     - Так вот что я тебе скажу по-дружески, Марго; есть для тебя выгодное дело. Здешние богачи прямо облизываются, глядя на тебя. Вот только сейчас...
     - Жука Бадаро... - прервала она.
     Жоан кивнул головой.
     - Рвется к тебе...
     Марго уже не раз об этом слышала.
     - Мне это давно известно... После того, как он меня увидел на пароходе, он все время пристает ко мне. Я не соглашалась, была действительно привязана к Виржилио...
     - А теперь?
     Марго рассмеялась:
     - Теперь другой разговор. Как знать?..
     Капитан принял покровительственный тон и начал давать ей советы:
     - Перестань дурить, девочка, тебе надо набить мошну, пока ты еще молода. Бедные любовники хороши, моя милая, только для женщины, у которой богатый муж...
     Она согласилась:
     - Я действительно была дурой. Сколько богатых людей увивалось за мной в Баие! - она прищелкнула пальцами. - Ты же знаешь...
     Капитан подтвердил это кивком головы. Марго продолжала:
     - А я-то, как дура, бегала за Виржилио. Похоронила себя в этой глуши, сидела в Табокасе, штопала чулки... Теперь конец...
     - Хочешь, я тебя представлю Жуке Бадаро?
     - Он просил?
     - Он по тебе с ума сходит...
     Капитан Жоан Магальяэнс повернулся, поманил Жуку пальцем. Жука Бадаро поднялся, застегнул пиджак и, улыбаясь, подошел. Когда он вставал из-за стола, Астрожилдо заметил Мануэлу де Оливейра и Феррейринье:
     - Это кончится дракой...
     - В Ильеусе все кончается дракой... - ответил журналист.
     Жука подошел к столу. Жоан Магальяэнс хотел представить его, но Марго не дала ему это сделать:
     - Мы знакомы. Однажды полковник уже отметил меня щипком.
     Жука засмеялся:
     - А вы сбежали, больше мне так ни разу и не удалось взглянуть на вас во плоти... Я знал, что вы в Табокасе, был там, но не мог вас увидеть. Сказали, что вы утомлены, я не стал беспокоить...
     - Они разошлись... - объявил Магальяэнс.
     - Поссорились?
     Марго не хотела вступать в длинные объяснения:
     - Он меня покинул из-за какого-то своего дела, но я не из тех женщин, которых меняют на какие-то дела...
     Жука Бадаро снова рассмеялся:
     - Весь Ильеус знает, что это за дело...
     Марго нахмурилась:
     - Что же это?
     Жука Бадаро не удержался, чтобы не сболтнуть:
     - Это жена Орасио, дона Эстер... Адвокатик с ней путается...
     Марго закусила губу. Наступила тишина, Жоан Магальяэнс воспользовался моментом - встал и вернулся к своему столу. Марго спросила:
     - Это правда?
     - Я не из породы лгунов...
     Тогда она залилась смехом и с напускной непринужденностью спросила:
     - Что же вы мне ничего не предложите выпить?
     Жука Бадаро подозвал Ньозиньо:
     - Принеси шампанского...
     Когда бокалы были наполнены, он сказал Марго:
     - Тогда на пароходе я уже сделал вам предложение. Помните?
     - Помню, да.
     - Так вот я возобновляю его. Я построю для вас дом, дам вам все. Но учтите - моя женщина принадлежит только мне и никому больше...
     Она увидела у него на пальце кольцо, взяла его руку.
     - Красивое...
     Жука Бадаро снял кольцо, надел его Марго на палец:
     - Это вам...
     На рассвете они вышли пьяные - он и Мануэл де Оливейра, который, завидев бутылки шампанского, подошел к их столику и выпил больше, чем они вдвоем. В порту Ильеуса потянуло утренним холодком. Марго пела, журналист подтягивал. Жука Бадаро торопился: ему надо было выехать восьмичасовым поездом. Рыбаки уже возвращались с ловли в открытом море.
     5
     Согласно распоряжению муниципалитета, ослы, подвозившие какао, не допускались до центра города. Все центральные улицы Ильеуса были замощены булыжником, а две из них даже брусчаткой. Это был символ прогресса; он наполнял сердца ильеусцев тщеславием. Ослы останавливались на улицах по соседству от станции, и какао доставлялось в центр города на повозках, запряженных лошадьми. Его свозили в огромные склады близ порта. Кроме того, значительная часть какао, предназначавшаяся для погрузки в Ильеусе на пароходы, прибывала по железной дороге или на лодках из Банко-да-Витория по реке Кашоэйра, впадающей в океан недалеко от порта.
     Порт в Ильеусе составлял главную заботу жителей города. В ту пору там имелся лишь один причал для пароходов. Когда в одно утро прибывало два судна, товары с одного из них выгружались на рейде. Правда, уже было основано акционерное общество по эксплуатации порта, и поговаривали о сооружении новых причалов и крупных доков. Говорили также, что будет приведен в порядок опасный из-за отмели вход в порт; уже были вызваны землечерпалки для углубления фарватера.
     Ильеус зародился на островах; большую часть его занимало пространство земли, зажатое между двумя холмами. Город поднимался по этим холмам - Уньан и Конкиста. Потом началось заселение и соседних островов. На одном из них возник пригород Понтал, где городские богачи понастроили себе дачи. Население сильно разрослось с того времени, как начали выращивать какао.
     Через Ильеус отправлялась в Баию почти вся продукция южной части штата. Имелся еще лишь один порт - Баррадо-Рио-де-Контас, но он был крошечный, туда могли заходить только парусные суда. Жители Ильеуса мечтали о том, чтобы начать вывозить какао прямо из своего порта за границу, минуя Баию. Со страниц газет не сходил вопрос о расчистке песчаной отмели, не позволявшей подходить к берегу судам с большой осадкой. Оппозиционная газета спекулировала на этом вопросе, чтобы критиковать власти, газета приверженцев правительства также использовала эту тему, время от времени сообщая, что "всеми уважаемый энергичный префект муниципалитета ведет переговоры с федеральным правительством и властями штата, чтобы добиться, наконец, удовлетворительного разрешения вопроса о порте Ильеус". Но на деле проблема так и оставалась неразрешенной, власти штата чинили всякие препятствия, так как они были озабочены сохранением доходов порта Баия на существующем уровне. Все же вопрос о строительстве порта в Ильеусе давал обильную пищу для предвыборной агитации обоих кандидатов на пост префекта - правительственного и оппозиции. Программы их отличались лишь своим стилем: платформа кандидата Бадаро была написана доктором Женаро, а программа кандидата Орасио принадлежала куда более блестящему перу доктора Руи.
     О богатстве полковников можно было судить по принадлежавшим им домам. Каждый из плантаторов сооружал себе шикарный дом, и понемногу их семьи стали проводить все больше времени в городе. И все же эти особняки значительную часть года бывали заперты и владельцы их приезжали туда только на церковные праздники. Ильеус был городом без развлечений; к услугам мужчин были кабаре и бары, где англичане с железной дороги разгоняли тоску, попивая виски и играя в кости, и где местные жители ссорились друг с другом, обмениваясь выстрелами. Единственным развлечением женщин оставались семейные визиты, сплетни о чужой жизни и приличествующий духу религии энтузиазм в церковные праздники. Теперь в связи с началом сооружения женского монастырского пансиона несколько дам приступили к сбору средств на это строительство: они устраивали церковные базары с пением и балы с благотворительной целью.
     Церковь Сан-Жорже, покровителя этого края, большая и низкая, некрасивая, с точки зрения архитектуры, но с богатыми золотыми украшениями внутри, возвышалась на площади, где был разбит сквер. Имелась еще церковь Сан-Себастьяна, близ кабаре, у побережья. На холме Конкиста, против кладбища, стояла часовня Носса Сеньора да Витория, как бы господствовавшая над городом. В городе существовал также протестантский культ, к которому принадлежали англичане с железной дороги; к ним примкнули и некоторые местные жители. Кроме того, на окраинных улицах процветали спиритические сеансы - они устраивались все чаще и чаще.
     Впрочем, Ильеус с его поселками и фазендами в архиепископстве Баии пользовался дурной славой. Там много говорили о том, что прихожане не посещают богослужения, жители недостаточно религиозны, а проституция приняла угрожающие размеры. Упадок религии в Ильеусе, по мнению архиепископства, носил устрашающий характер - это был поистине край убийц. Число священников в городе и округе было невелико. И многие из этих падре рано или поздно становились владельцами плантаций какао и переставали заботиться о спасении душ. Указывали, в частности, на падре Пайва, который носил под сутаной револьвер и не терялся, если поблизости от него происходила драка. Падре Пайва был политическим лидером, представителем Бадаро в Мутунсе, на выборах он вербовал для Бадаро много избирателей; рассказывали, что он обещал райские блага и долгие годы небесной жизни тем, кто будет голосовать за его кандидатуру. Он был членом муниципального совета Ильеуса и нисколько не интересовался религиозной жизнью города. А вот каноник Фрейтас - тот проявлял к ней больше интереса; он выступил однажды с проповедью, которая стала широко известна, - в ней он сопоставлял огромные суммы, расходуемые полковниками в кабаре на женщин легкого поведения, с теми грошами, которые удавалось собирать на строительство женского монастырского пансиона. Однако эта сильная и страстная проповедь не принесла никакого практического результата. Церковь жила за счет женщин, а женщины жили церковью, богослужениями, крестными ходами, праздниками Святой недели. Они перемежали сплетни о чужой жизни с заботами об убранстве алтарей и изготовлении новых риз на иконы святых.
     Город раскинулся на красивейшем побережье между рекою и океаном. Вдоль всего песчаного берега росли кокосовые пальмы. Некий поэт, побывавший как-то в Ильеусе и выступивший там с докладом, назвал его "городом пальм на ветру", и этот образ местные газеты время от времени повторяли на своих страницах. Однако на самом деле пальмы росли и раскачивались на ветру лишь на побережье.
     Большое влияние на развитие Ильеуса имело какао, хотя во всем городе нельзя было увидеть ни одного какаового дерева. Какао стояло в центре всей жизни Ильеуса. За каждой заключенной сделкой, каждым построенным домом, за каждым складом, каждым открываемым магазином, каждой любовной историей, за каждой уличной перестрелкой - за всем этим стояло какао. Не было разговора, в котором слово "какао" не входило бы в виде основного элемента. Над городом реял разносившийся из складов, из вагонов на железной дороге, из трюмов пароходов, из повозок и от людей запах шоколада - запах сухого какао.
     Имелось еще одно распоряжение муниципалитета, запрещавшее ношение оружия. Но мало кому было известно о существовании такого приказа, а те немногие, кто знал, и не думали его выполнять. Местные жители носили сапоги или башмаки из грубой кожи, брюки защитного цвета, казимировые пиджаки, а под ними револьверы. Люди ходили по городу с ружьями через плечо, и на них не обращали внимания.
     Несмотря на все то, что было в Ильеусе прочного и определенного, несмотря на наличие больших особняков, мощеных улиц, каменных зданий, город все еще до некоторой степени напоминал лагерь. Иной раз, когда прибывали пароходы, наполненные переселенцами из сертана, из штатов Сержипе и Сеара, когда гостиницы близ станции были набиты до отказа, в районе порта сооружались временные бараки. Под открытым небом устраивались импровизированные кухни, полковники приходили в лагерь выбирать работников. Доктор Руи сказал прибывшему из столицы гостю, показывая на один такой лагерь:
     - А вот здесь у нас невольничий рынок...
     Он говорил это с известной гордостью и с оттенком презрения - он любил этот быстро разросшийся город, это детище порта, вскормленное какао, город, становящийся самым богатым и самым процветающим в штате. Почти все фазендейро, врачи, адвокаты, агрономы, политики, журналисты, строительные подрядчики были людьми, прибывшими из других краев, из других штатов. Но они глубоко и искренно полюбили эту благодатную и богатую землю. Все они выдавали себя за коренных жителей этого края и, когда бывали в Баие, их легко узнавали по апломбу, с которым они разговаривали.
     - Этот вот из Ильеуса... - говорили про них.
     В кабаре и магазинах столицы штата они хвастались своей храбростью и богатством, широко тратили деньги, покупали все самое лучшее, платили не торгуясь, вступали в драку, не спрашивая, из-за чего она возникла. В домах терпимости они были долгожданными гостями; к ним относились почтительно, но с опаской. То же самое было в экспортно-импортных фирмах, отправлявших товары в провинцию, - торговцы из Ильеуса были в наибольшем почете и пользовались неограниченным кредитом.
     Со всего севера Бразилии люди стремились в южные районы Баии. Слава об этих краях разнеслась далеко, рассказывали, что деньги там валяются прямо на улице, что в Ильеусе никто не поднимет монету в два мильрейса. Пароходы прибывали, набитые переселенцами, туда слетались авантюристы всех мастей, женщины всех возрастов, для всех них Ильеус был либо первой, либо последней надеждой.
     В городе все причудливо сплеталось: сегодняшний бедняк мог завтра стать богачом, тот, кто сегодня был погонщиком, завтра мог оказаться владельцем крупной фазенды, неграмотный батрак в один прекрасный день превращался в выдающегося политического лидера. В качестве примера всякий раз указывали на Орасио, который вначале был погонщиком, а теперь стал одним из крупнейших фазендейро в округе. И сегодняшний богач мог стать завтра бедняком, если какой-нибудь еще более богатый человек с помощью ловкого адвоката удачно проведет кашише и отберет у него землю. И кто угодно мог оказаться завтра бездыханным трупом, лежащим на улице с пулей в груди. Выше правосудия, выше судьи и прокурора, выше присяжных заседателей был закон пули - последней инстанции правосудия в Ильеусе.
     В городе в то время начали разбивать скверы, муниципалитет пригласил известного столичного садовника. Газета оппозиции выступила по этому поводу со статьей, в которой говорилось, что "Ильеус гораздо больше нуждается в дорогах, чем в скверах". Но сами оппозиционеры с гордостью показывали приезжим цветы, которые были посажены на площадях, раньше заросших травой. А что касается дорог, люди и ослы сами прокладывали их там, где проходили в поисках пути для доставки своего какао в порт Ильеус, к океану пароходов и путешествий.
     Таков был город и порт Сан-Жорже-дос-Ильеус, который начал появляться на последних экономических картах с изображением дерева какао.
     6
     Выходившая по субботам оппозиционная газета "А Фолья де Ильеус" в последнем номере приняла неслыханно резкий тон. Газетой руководил Филемон Андрейя, бывший портной, приехавший из Баии в Ильеус, где он и приобрел свою новую профессию. В городе было известно, что Филемон сам неспособен написать ни строчки, что даже те статьи, которые появлялись за его подписью, были написаны другими, а он был лишь подставным лицом. Как он стал редактором оппозиционной газеты, никто толком не знал. Раньше он выполнял для Орасио различные задания политического характера, а когда тот купил типографскую машину и шрифты для издания газеты, Филемон Андрейя был назначен ее редактором, чему все были несказанно удивлены.
     - Так ведь он же едва умеет читать...
     - Зато у него интеллигентная фамилия... - объяснял доктор Руи. - Она хорошо звучит... Главное - это эстетика... - и он пыжился, произнося: - "Филемон Андрейя!" Фамилия, которая сделала бы честь даже крупному поэту! - говорил он.
     Публика в Ильеусе приписывала доктору Руи авторство статей, публикуемых в "А Фолья де Ильеус". В городе образовались настоящие группы болельщиков, когда в период выборов "А Фолья де Ильеус" и "О Комерсио" начали между собой полемику, полную самых оскорбительных эпитетов. С одной стороны доктор Руи со своим красноречием и гладкими, напыщенными фразами, с другой - Мануэл де Оливейра и иной раз доктор Женаро.
     Мануэл де Оливейра был профессиональным журналистом. Он сотрудничал в разных газетах Баии, пока Жука Бадаро, познакомившийся с ним в одном из кабаре столицы штата, не взял его в редакторы "О Комерсио". Он был ловок и вместе с тем прямолинеен и почти всегда добивался успеха.
     Что касается статей доктора Женаро, то они были начинены юридическими цитатами, и поэтому адвокат Бадаро считался самым культурным человеком в городе; с восхищением рассказывали, что у него дома сотни книг. К тому же он вел замкнутую жизнь, из дому почти не выходил, в барах не бывал, кабаре не посещал. Он был трезвенник; что же касается женщин, то говорили, будто Машадан приходила раз или два в месяц к нему домой и спала с ним. Машадан была уже немолода, она приехала в этот город, когда он еще едва начинал разрастаться. Лет двадцать тому назад эта женщина вызвала большую сенсацию в Ильеусе. Сейчас она содержала дом терпимости, однако сама уже вела скромный образ жизни. Она делала исключение лишь для доктора Женаро, который, по ее словам, не мог привыкнуть ни к какой другой женщине.
     Возможно, именно поэтому редакционная статья в "А Фолья де Ильеус", занимавшая почти всю первую полосу этого маленького оппозиционного еженедельника, назвала в субботнем номере Женаро "лицемерным иезуитом". И все же ему лично досталось в этот день меньше, чем другим единомышленникам Бадаро. Статья была посвящена поджогу нотариальной конторы Венансио в Табокасе. "А Фолья де Ильеус" резко осуждала этот "акт варварства, подрывающий репутацию цивилизованной земли, каковой пользовался округ Ильеуса в общественном мнении страны". Имя полковника Теодоро на страницах газеты было окружено великолепной коллекцией оскорбительных имен существительных и прилагательных: "бандит", "запойный пьяница", "профессиональный игрок по призванию", "садистская душа", "человек, недостойный жить на культурной земле", "кровожадный тип" и так далее. И все же осталось кое-что и на долю Бадаро. Жука был охарактеризован как "дешевый завоеватель женщин легкого поведения", как "бесстыдный покровитель проституток и бандитов", а по адресу Синьо газета выступила с обычными обвинениями: "мошенник, главарь жагунсо", "владелец нечистым путем приобретенного состояния", "виновник смерти десятков людей", "беспринципный политический лидер".
     Статья взывала к правосудию. В ней говорилось, что нечего и оспаривать право собственности на лес Секейро-Гранде. Ибо лес был обмерен законным путем и бумаги на владение землей должным образом зарегистрированы в нотариальной конторе. К тому же этот лес - собственность не одного, а ряда землевладельцев. Среди них есть, правда, крупные фазендейро. Но большинство, - указывала газета, - составляют мелкие плантаторы. Бадаро же хотели завладеть лесом одни, нанеся таким образом ущерб не только законным владельцам, но также и прогрессу всего округа, нарушив принцип разделения собственности, "который стал тенденцией века, как в этом можно убедиться на примере Франции".
     Газета далее утверждала, что полковник Орасио, прогрессивный, передовой человек, решив вырубить лес и засадить Секейро-Гранде деревьями какао, помышлял не только о своих личных интересах. Он думал также о прогрессе округа и привлек к участию в своем цивилизованном предприятии мелких собственников, плантации которых граничат с этим лесом. Вот это и называется быть полезным и хорошим гражданином. Как можно сравнивать его с Бадаро, этими "беспринципными честолюбцами", промышляющими лишь о своих личных интересах? Статья в "А Фолья де Ильеус" заканчивалась заявлением, что Орасио и другие законные владельцы Секейро-Гранде обратятся в суд, причем ответственность за то, что произойдет в случае, если Бадаро попытаются помешать вырубке леса и культурному освоению этой территории, ляжет на них, на Бадаро. Они начали применять насилие. На них и ляжет вина за то, что произойдет дальше. Статья заканчивалась латинской цитатой: "Alea jasta est". ("Жребий брошен" - слова Юлия Цезаря, сказанные им, когда его легионы в 49 году до н.э. перешли вопреки запрещению сената реку Рубикон - границу между собственно Италией и римской провинцией - Цизальпинской Галлией. Это явилось началом гражданской войны, в результате которой Цезарь овладел Римом.)
     Читатели, привыкшие к газетной перебранке, на этот раз однако пришли в крайнее возбуждение. Помимо того, что это предвещало полемику, беспрецедентную по резкости, было совершенно очевидно, что статья написана не доктором Руи, - его стиль легко было узнать: он говорил напыщенно, его газетные статьи, в отличие от выступлений в суде, были довольно слабые. Между тем автор этой статьи был человек энергичный, с ясными суждениями и резкий в выражениях. Вскоре стало известно, что статья была написана доктором Виржилио, новым адвокатом партии, проживавшим в Табокасе, но находившимся в эти дни в Ильеусе. Раскрыл автора сам доктор Руи, которого некоторые стали поздравлять со статьей. Он заявлял, что Виржилио был непосредственно заинтересован в деле, поскольку он оформил право собственности Орасио на лес Секейро-Гранде в нотариальной конторе, которую поджег Теодоро. А сплетники утверждали, что Виржилио заинтересован главным образом в жене Орасио. И заранее радовались тому, как "О Комерсио" будет, без сомнения, комментировать в своем выпуске в четверг эту интимную сторону жизни адвоката и Орасио.
     Но, к всеобщему удивлению, "О Комерсио" в своем ответе на статью, ответе, который отнюдь не грешил сдержанностью, игнорировала семейные дела, обсуждавшиеся всем городом. Впрочем, в начале статьи газета объявляла читателям, что не будет употреблять "грязного пасквильного языка", употребленного для подлых нападок на Бадаро и его соратников. Тем более она не будет вмешиваться в чью бы то ни было личную жизнь, как это вошло в привычку у грязного органа оппозиции. Правда, это последнее заверение газета выполнила лишь наполовину, так как все же напомнила читателям биографию Орасио, "этого бывшего погонщика, разбогатевшего неведомыми путями", причем газета смешивала общественные дела, такие, как процесс об убийстве трех человек ("он ускользнул от справедливого возмездия благодаря махинациям адвокатов, опозоривших свою профессию, но он не спасся от общественного осуждения"), с чисто личными делами, такими, как смерть его первой жены ("таинственные семейные истории с неожиданно исчезнувшими родственниками, похороненными ночью"). А что касается языка, то здесь газета "О Комерсио" и вовсе не выполнила данного ею обещания. Орасио был назван "убийцей" и более резкими именами, Руи - "пропойцей" и "сторожевым псом, умеющим лаять, но не кусаться", "дурным отцом семейства, околачивающимся по барам, не заботящимся о детях и жене". Однако наиболее резкие эпитеты достались на долю Виржилио. Мануэл де Оливейра начал статью об адвокате с заявления, что, "только обмакнув перо в навозную жижу, можно написать имя доктора Виржилио Кабрала". Этими словами "О Комерсио" начинала "краткое описание биографии адвоката, которая была отнюдь не краткой". Она начиналась с его студенческих лет в Баие; здесь рассказывалось о кутежах Виржилио, который был "самой известной личностью во всех публичных домах столицы", а также о его затруднениях перед окончанием университета: "ему пришлось жить, подбирая крохи, падавшие со стола этого ворона Сеабры". Дальше на сцену была выпущена Марго, хотя имя ее и не было названо. В статье говорилось:
     "Однако не одни политиканы с темной славой набивали брюхо этому студенту-лодырю и дебоширу. Жертвой этого шантажиста явилась одна элегантная кокотка. Обманув молодую красавицу, подлец-студент стал жить на деньги, зарабатываемые ею в постели. Так Виржилио Кабрал получил звание бакалавра права. Нечего и говорить, что, окончив университет и поступив на службу к погонщику Орасио, неблагодарный бросил свою жертву, это доброе и прекрасное создание, помогавшее ему во всех превратностях судьбы".
     Статья занимала целых полторы страницы, хотя газета "О Комерсио" была значительно больше по формату, чем "А Фолья де Ильеус". В статье подробно рассказывалась история регистрации леса в нотариальной конторе Венансио. Читателям разъяснялось "отвратительное мошенничество", состоявшее в регистрации бумаги на право владения землей, основанной на старом плане, уже не имевшем законной силы и, к тому же, было стерто и заменено имя Мундиньо де Алмейда поддельными именами Орасио и "его сообщников". Поджог нотариальной конторы газета приписывала самому Венансио - "лжеслужителю юстиции, который в ответ на требование полковника Теодоро показать ему план предпочел поджечь нотариальную контору, чтобы уничтожить таким образом доказательства своего мошенничества".
     Статья изображала братьев Бадаро святыми, неспособными обидеть даже муху. Она заявляла, что "презренные оскорбления оппозиционного листка" никоим образом не могут затронуть доброе имя людей с такой репутацией, как братья Бадаро, полковник Теодоро и этот "выдающийся светоч правовой науки, каковым является доктор Женаро Торрес, гордость местной культуры". В заключение статья касалась "угроз Орасио и его сторожевых псов". Общественное мнение рассудит в будущем, от кого первого исходили угрозы, что будет пролита кровь, и оно определит "на весах народного правосудия", кто и в какой мере ответственен за все это. Пусть, однако, Орасио знает, что его "смешное бахвальство" никого не испугает. Бадаро хотят бороться оружием права и правосудия, но они умеют также, - заявляла "О Комерсио", - бороться любым оружием, какое выберет "бесчестный противник". Бадаро всегда и во всем сумеют дать заслуженный отпор людям такого рода, как "эти бандиты без совести и эти адвокаты без принципов". И в ответ на "alea jasta est" статья "О Комерсио" также козырнула латинской цитатой: "Quousque tandem abutere, Troperius, patientia nostra?"* Эту цитату придумал доктор Женаро, чтобы украсить ею статью Мануэла де Оливейра. (* "Доколе будешь ты, погонщик, злоупотреблять нашим терпением?" - перефразированное изречение Цицерона из его обвинительной речи в сенате против Катилины ("Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?"))
     Обитатели Ильеуса с наслаждением обсуждали по углам эту перепалку.
     7
     Когда небритый, в грязных сапогах Жоан Магальяэнс вернулся из Секейро-Гранде, в душе его бродили самые противоречивые чувства. Он поехал на неделю, а пробыл целых две, задержавшись на фазенде Бадаро, хотя работа была окончена уже давно. Он с грехом пополам управился с инструментами агронома - теодолитом, лентой, угломером, вехой, - которых профессиональный игрок никогда раньше и в глаза не видел. Фактически обмер произвели сопровождавшие Магальяэнса рабочие и сам Жука Бадаро, а он только соглашался со всем, что они записывали. Они провели в лесу два дня, негры таскали инструменты, Жука при каждом удобном случае старался похвастать, что он очень хорошо знает землю:
     - Бьюсь об заклад, капитан, что во всем мире нет лучшей земли для посадки какао...
     Жоан Магальяэнс нагнулся, взял в руку ком сырой земли:
     - Да, первый сорт... С хорошим удобрением даст отличный урожай...
     - Какое там удобрение? Его вовсе и не требуется... Это целина, крепкая земля, сеньор капитан. Она будет приносить столько, сколько не давала еще ни одна плантация.
     Жоан Магальяэнс соглашался, но сам предпочитал не распространяться, чтобы не сказать какую-нибудь глупость. А Жука Бадаро ходил по сельве и расхваливал почву.
     Однако больше, чем плодородные земли Секейро-Гранде, капитана заинтересовала смуглая фигурка доны Аны Бадаро. Он наслышался про нее еще в Ильеусе; там поговаривали, что это она, дона Ана, велела Теодоро поджечь нотариальную контору Венансио, говорили, что это странная девушка, мало интересующаяся разговорами кумушек, не увлекающаяся церковными праздниками (хотя мать ее и была очень религиозна), равнодушная к балам и флиртам. Редко кто мог вспомнить, что видел ее танцующей, и никто не мог назвать хоть одного ее поклонника. Зато она всегда проявляла интерес к верховой езде и стрельбе, к познанию тайн земли и разведения какао. Олга рассказывала соседкам, что дона Ана проявляет полное безразличие к платьям, которые Синьо заказывал ей в Баие и в Рио, к дорогим одеждам, сшитым у знаменитых портных. Дона Ана равнодушно относилась к нарядам, ее гораздо больше интересовали новые жеребята, родившиеся на фазенде. Она знала по имени всех животных, принадлежавших их семье, даже вьючных ослов. Она взяла на себя ведение бухгалтерии в хозяйстве Бадаро, и Синьо обращался к ней всякий раз, когда нуждался в каких-нибудь сведениях. Жена Жуки обычно говорила: "Доне Ане следовало бы родиться мужчиной".
     Жоан Магальяэнс не думал этого. Возможно, ее глаза напоминали ему другие глаза, которые впервые привлекли его внимание, глаза женщины, которую он любил. Здороваясь с доной Аной и рассыпаясь в комплиментах, он погружался в созерцание этих нежных глаз с внезапно появляющимися искорками, глаз, похожих на те, другие, которые с таким презрением взирали на него. Впрочем, потом, ближе познакомившись с доной Аной, он забыл о глазах девушки, оставшейся в Рио-де-Жанейро.

/ Полные произведения / Амаду Ж. / Бескрайние земли