• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Степень доверия

Степень доверия [9/19]

Скачать полное произведение

    - Так просто? - удивилась Бетя. - А я не сообразила.
     Еще пару дней она прожила в Ярославле. О том, что надо идти в народ, больше не говорила. Видимо, ночь, проведенная в поле, убедила ее, что такая работа ей не под силу.
     После отъезда Бети Вера долго о ней ничего не слыхала.
     Примерно через год после суда над ее подругами ("процесс 50-ти") Бетя Каминская, желая разделить участь товарищей, отравилась спичками.
     Летом 1876 года в Ярославской врачебной управе Вера сдала экзамен на звание фельдшера. Экзаменаторы были удивлены обстоятельностью ее знаний и в один голос заявили, что она отвечала, "как студент". Получив нужные свидетельства, она поехала в Казань, чтобы оформить развод. Осенью после долгих хлопот развод состоялся: Вера Николаевна Филиппова стала снова Верой Николаевной Фигнер.
     Той же осенью в Петербурге она сдала еще один экзамен на звание акушерки.
     "К ноябрю 1876 года, - напишет она потом, - все мои житейские расчеты были кончены. Над прошлым был бесповоротно поставлен крест. И с 24 лет моя жизнь связана исключительно с судьбами русской революционной партии".
     Глава четвертая
     В понедельник 6 декабря 1876 года благонамеренный господин Абрамов, в длиннополом пальто и мерлушковой шапке, подходя к Казанскому собору, заметил на паперти толпу молодежи, по виду студентов, которые стояли там и сям отдельными группами и тихо переговаривались между собой, как бы ожидая чего-то. Обратившись к городовому Есипенко, господин Абрамов почтительно осведомился, по какому случаю такая толпа, уж не ожидается ли прибытие на молебен царской фамилии.
     - Дура! - отозвался на это городовой Есипенко и, не поленившись поднять руку, покрутил у виска пальцем. - Да кабы ты соображал своей мозгой хотя немного, ты б должон понимать, что к прибытию царской фамилии ступени красным ковром устилают.
     Смущенный словами городового (ведь действительно мог сам сообразить), господин Абрамов снял шапку, поднялся по ступеням, отряхнул рукавицей с валенок снег и, осеня себя крестным знамением, двинулся в раскрытые двери собора. А в храме бог знает что творится. Народу скопилось, словно на пасху, но народ не обычный, а те же студенты. И видно, что не богу молиться пришли, а с каким-то другим неведомым побуждением. Вроде молебен как молебен, но все что-то не так.
     Служба к концу подходила, когда блондин, замеченный господином Абрамовым с самого начала, сказал какому-то мальчонке в нагольном тулупчике: "Пора!" И тут же среди студентов зашелестело: "Пора! Пора!" - и все толпой кинулись к выходу. А господина Абрамова в проходе так к стенке прижали, что он не сразу сумел выбраться. А когда вышел на улицу, тут уж безобразие по всей форме происходило. Блондин посреди толпы размахивал шапкой и дерзостные слова произносил: "Наше знамя - их знамя! На нем написано: "Земля и воля крестьянину и работнику!"". А две девицы в серых шапочках рядом стояли, в ладошки шлепали и кричали "браво!".
     "Господи боже мой! - мысленно ахнул Абрамов. - Да что же это такое творится? Да их всех тут же хватать надо и в кутузку". Так нет. Городовой, заместо того чтобы меры срочные принимать, стоит в сторонке и хоть бы что, только цигарку свою вонючую тянет. "Да что ж ты не свистишь в свой свисток, который на цепке висит? На кой же он тебе даден?" А тут прямо как молния полыхнула - кто-то из толпы тряпку красную кверху подкинул, а на тряпке слова написаны, из которых Абрамов разобрал слово "земля", а потом, когда другой раз вверх тряпка взлетела, и второе слово разобрал - "воля". "Земля и воля", стало быть, вот чего. Затем, когда тряпку мальчонка в нагольном тулупчике подхватил, стали и его вместе с тряпкой подкидывать, а он ее на лету разворачивал и всему народу показывал. И неизвестно чем бы дело кончилось, когда б проходящий мимо чин полиции (не чета Есипенке) сразу в толпу не врезался, тряпку чтобы отобрать. Тут уж и господин Абрамов не выдержал, закричал:
     - Хватай перво-наперво белобрысого!
     Но тут и вовсе не поймешь чего приключилось. Чина свалили с ног. Городовой бросил свою цигарку, кинулся чина выручать, сам на земле очутился. Тут господин Абрамов задумался, как быть дальше. Кричать "караул" - так, глядишь, самого пришибут (господин Абрамов был не прочь пострадать за отечество, но не сильно). Но, слава богу, без него обошлось. Набежали городовые, свистят, бегут купцы, шорники, извозчики, на ходу рукава засучивают, а студенты, двигаясь со своей стороны к памятнику Кутузову, кричат: "Братцы, идите плотнее! Кто подойдет, тот уйдет без головы!" Тут-то вся катавасия и началась. Как сбились все в кучу, так началось такое побоище, что любо-дорого посмотреть. Кому голову пробили, кому в ребро двинули, а уж что касается оторванных Воротников или пуговиц, то об этом и говорить нечего.
     В самый разгар схватки с полицией парнишка в нагольном полушубке, сунув в штаны оставшийся при нем красный флаг, стал выбираться наружу. Тут столкнулся он с двумя барышнями в серых шапочках, которые смотрели на него улыбаясь. Парнишка остановился и посмотрел на барышень подозрительно.
     - Ты чей? - вдруг спросила одна из них, вроде бы младшая.
     - Я-то?
     - Ты-то, - кивнула головой младшая.
     Что-то в барышнях привлекало парнишку, но что-то и настораживало.
     - А вы откудова такие? - спросил он, подумав.
     - А мы свои, - сказала старшая. - Меня Верой зовут, а ее Женей.
     - Сестры? - спросил парнишка.
     - Сестры, - охотно кивнула младшая.
     - Ишь ты! Похожи!
     Сделанное открытие почему-то убедило парнишку, что барышням можно довериться.
     - Потапов Яков, - представился он солидно и сунул руку сперва одной барышне, а потом другой, по старшинству.
     - К нам обедать пойдешь?
     - А далеко?
     - Да нет, тут рядом.
     - А, пошли, - тряхнул головой парнишка. Вышли на Невский. По дороге Вера расспрашивала:
     - Ты сам-то откуда будешь?
     - Тверской губернии Старицкого уезда деревня Казнаково, - охотно отвечал Яков. - Не слыхали?
     - Нет, не слыхала. Большая деревня?
     - У-у! - прогудел Потапов. - Большая. Ну, правда, с Питером не сравнить.
     - А тебе сколь годов-то будет? - пыталась Евгения подделаться под народный язык.
     - Семнадцать.
     - А ты смелый, - одобрительно сказала Вера. - Знамя не побоялся поднять?
     - А чего мне бояться? Меня в Киеве рестовали - убег. - В деревню отправили - убег и оттеда. Еще рестуют, еще убегу.
     Благонамеренный господин Абрамов, в длиннополом пальто и мерлушковой шапке, шел за ними, несколько приотстав. Честолюбивая мечта принести посильную пользу отечеству и заслужить похвальное слово участкового пристава еще на Казанской площади подсказала ему, что надо делать. Однако, опасаясь получить по уху, он сдерживал до поры свой гражданский порыв и в драку не влез. Теперь было дело иное. Ежели сзади налететь и скрутить руки за спину, рассуждал он сам с собою, то, может, и ничего страшного. Эти две девицы вполне субтильны, но, с другой стороны, как бы не стали царапаться. А что как в сумочках у них револьверы? В буйном воображении господина Абрамова картина триумфа (господин пристав путем личного рукопожатия приносит ему благодарность за усердие) сменилась картиной печального поражения (молодой труп, остывающий на размякшем снегу). К счастью господина Абрамова, на углу Невского и Михайловской попался ему городовой, который сразу понял все с полуслова и согласился разделить лавры. Они налетели сзади и сразу повалили Якова на тротуар. Покудова городовой держал его за руки, тот сапогом ухитрился все же попасть в подбородок господина Абрамова. Едва оправившись от боли, господин Абрамов набросился на свою жертву. Городовой, уступив Потапова Абрамову, кинулся задерживать барышень, но те уже садились на лихача. Городовой поднес к губам свисток, но шарик, создающий полицейскую трель, от сильного мороза примерз там внутри, и заместо трели получилось пустое движение воздуха. А лихач заворачивал уже преспокойно на Большую Садовую.
     Вера и Евгения оставили извозчика на Бассейной, прошли еще два квартала пешком и юркнули в подъезд серого дома. На третьем этаже Вера постучала условным образом. Дверь открыл Марк Андреевич Натансон.
     - А, сестрички - серые шапочки! Слава богу, целы. А я уж, грешным делом, забеспокоился, что вас схватили.
     В большой гостиной сидели люди, большинство из которых были Вере уже знакомы. Киевский бунтарь Валериан Осинский, деятельный, но малоразговорчивый Александр Баранников, предприимчивый Аарон Зунделевич, Александр Иванович Иванчин-Писарев, Иосиф Иванович Каблиц. Ольга, жена Натансона, разносила чай. Пили, держа в руках чашки с блюдцами. Жорж Плеханов, герой дня, произнесший сегодня речь там, у Казанского собора, сейчас тихий и неприметный сидел в красном углу под иконами. Все были радостно возбуждены. Все, кроме Иванчина-Писарева, который брюзжал:
     - Как хотите, господа, а на мой взгляд, это не демонстрация, а просто глупость. Глупость, с одной стороны, и провокация - с другой. Нет, вы сами подумайте, - обращался он преимущественно к Жоржу, - что произошло?
     - Первое массовое выступление передовых рабочих и землевольцев, - сказал Плеханов.
     - Массовое выступление? - язвительно переспросил Писарев. - А я вам повторяю: глупость, а не массовое выступление. Пришли студенты, сами не зная зачем, устроили свалку, сбежались дворники и мясники, побили студентов и многих утащили в полицию. Твоя речь, Жорж, не спорю, была смелая и благородная, но сидеть в каталажке за это будешь не ты.
     - Я рисковал не меньше других, - вспыхнул Плеханов. - А что касается значения демонстрации, то уверяю вас, мы его недооцениваем. Вот ты говоришь, пришли студенты, устроили свалку. Теперь попробуй взглянуть другими глазами: первый раз после декабристов в столице России вышли люди, которые открыто провозгласили свои идеалы и цели. Свалка? Ничего себе "свалка"! А отчего же так перепугалась полиция? Нет, брат, в истории России эта самая, как ты говоришь, "свалка" станет очень заметным событием. Новая организация "Земля и воля" начала действовать!
     Незнакомый молодой человек с рыжеватой бородкой сидел на диванчике рядом с Верой и переводил с одного спорщика на другого глаза, в которых светилось любопытство.
     - Вы т-тоже т-там были, на п-площади? - слегка заикаясь, наклонился он к Вере.
     - Была, - гордо сказала Вера.
     - И не побоялись?
     - Я вообще никогда ничего не боюсь! - вспыхнула Вера.
     - Да? - удивился молодой человек. - А я иногда к-кой-чего п-побаиваюсь.
     Вечером, когда все стали расходиться, молодой человек вышел на улицу вместе с Верой и Евгенией. Пушил над городом легкий снежок, шла по тротуарам праздная публика, по проезжей части, шурша полозьями, катили роскошные экипажи, и Вера, подумав, что могла бы уже сегодня сидеть где-нибудь в полицейском участке, невольно поежилась.
     - Вы д-давно в Петербурге? - спросил молодой человек.
     - Я второй месяц, а она, - Вера кивнула на Евгению, - только что из Швейцарии. А вы?
     - Я здесь учился, правда недолго. В прошлом году был выслан за беспорядки на родину.
     - А где ваша родина?
     - Там, где плакала Ярославна. Помните?
     - В Путивле?
     - Да.
     - А Ярославна там действительно плакала?
     - Возможно. Я этим, знаете ли, как-то мало инт-тересовался. Вы, вероятно, хорошо учились?
     - Неплохо.
     - А я с-средне. Я больше не науками, а всякой н-нелегальшиной ув-влекался.
     - А теперь чем занимаетесь?
     - П-присматриваюсь.
     - К чему?
     - К ж-жизни.
     - Ну и как?
     - Мы ведем с-слишком много пустых разговоров. Одни говорят, надо учить народ, другие говорят, надо учиться у народа, третьи выдумывают что-то насчет мешков с динамитом, а все это ч-чистая маниловщина. Надо собраться всем вместе, решить твердо, что надо делать, и действовать всем заодно. Тогда, может, что-нибудь и п-получится.
     - В первую очередь, - вмешалась Евгения, - для революции нужно много смелых, отважных людей. Тогда все получится.
     - С-смелых людей, - сказал молодой человек, - в России хватает. Ум-мных мало.
     - Странный вы какой-то, - сказала Вера. - Как вас зовут?
     - Друзья н-называют меня Д-дворником, - усмехнулся он.
     Вера переглянулась с сестрой, а когда захотела; опять сказать что-то спутнику, вдруг обнаружила, что его нет.
     - Куда же он делся? - удивилась Вера.
     - Не знаю, - в испуге прошептала Евгения. - Только что был.
     - Какой-то странный тип.
     - Черт, наверно, - почти убежденно сказала Евгения.
     Глава пятая
     Год 1877-й. Волна политических процессов. "Дело о преступной демонстрации, бывшей на Казанской площади...". "Дело о разных лицах, обвиняемых в государственном преступлении по составлению противозаконного сообщества и распространению преступных сочинений" или "процесс 50-ти", "процесс 193-х". За мирную пропаганду идей, за чтение запрещенных книг, за присутствие во время демонстрации на Казанской площади, за недонесение молодые, только что вступающие в жизнь люди отправляются на каторгу (откуда многие уже никогда не вернутся), в ссылку, заточаются в монастыри. К следствию привлекаются тысячи людей всех сословий и возрастов. От двенадцатилетнего мальчика до восьмидесятичетырехлетней неграмотной крестьянки. Многие годами ожидают суда в невыносимых тюремных условиях. Многие не выдерживают, сходят с ума, кончают жизнь самоубийством. Восемнадцатилетний юноша после двух лет одиночного заключения вскрывает себе вены осколком разбитой кружки. У него находят письмо отцу: "Добрый папа! Прости навеки! Я верил в Святое Евангелие, благодарю за это бога и тех, кто наставил меня. Здоровье очень плохо. Водянка и цинга. Я страдаю и многим в тягость - теперь и в будущем. Спешу избавить от лишнего бремени других, спешу покончить с жизнью. Бог да простит мне не по делам моим, а по милосердию своему. Прости и ты, папа, за то неповиновение, которое я иногда оказывал тебе. Целую крепко тебя, братьев... Простите все. Нет в мире виновного, но много несчастных. Со святыми меня упокой, господи..."
     Известный юрист Кони пишет в письме наследнику престола, будущему Александру III:
     "Будущий историк в грустном раздумьи остановится перед этими данными. Он увидит в них, быть может, одну из причин незаметного по внешности, но почти ежедневно чувствуемого внутреннего разлада между правительством и обществом. Беспристрастно глядя в даль прошедшего, он пожалеет, быть может, о том, что существовало время, когда недальновидные и нерадивые, а подчас и нечестные рабочие грубыми руками обламывали целые цветущие ветви родного, дорогого всем дерева..."
     Для Веры Фигнер год 1877-й не история, а суровая действительность. На "процессе 50-ти" судят ее сестру Лидию, судят ее подруг по Цюриху - Софью Бардину, Варвару Александрову, Александру Хоржевскую, Ольгу и Веру Любатович, Евгению, Надежду и Марию Субботиных. А вместе с ними на скамье подсудимых - рабочий Петр Алексеев.
     14 марта 1877 года. Закончено трехнедельное разбирательство на "процессе 50-ти". Обвиняемым вынесен приговор. Бардина и Ольга Любатович получили по девять лет каторги, Вера Любатович - шесть, Лидия Фигнер, Варвара Александрова и Александра Хоржевская - по пять (впоследствии приговор будет смягчен и каторгу для женщин заменят ссылкой). Сенаторы покинули свои места за судейскими креслами. Конвой увел осужденных. Публика хлынула в открытые двери. Последними выходят родственники осужденных. Среди них Екатерина Христофоровна, Вера и Евгения Фигнер. Екатерина Христофоровна прикладывает к глазам батистовый платочек.
     - Мамочка, вы не должны плакать, - говорит Вера. - Лидинька вела себя как герой.
     - Да, я все понимаю, - кивает Екатерина Христофоровна.
     Она все понимает. Но и ее можно понять. Одна дочь уходит на каторгу, а две другие готовятся пойти по ее стопам. "Откровенно говоря, на скамье подсудимых должна была бы сидеть ваша дочь Вера, а не Лидия", - доверительно сказал ей на днях прокурор Жуков.
     Они выходят на улицу. Их встречает небольшая группка посиневших от холода молодых людей. Подносят цветы, ведут к извозчику. Какие юные, какие благородные лица!
     - Мамочка, вы, езжайте, - Вера торопливо целует мать, - а я приду вечером.
     - Ты разве сейчас не едешь с нами?
     - Нет, мамочка, мне еще надо забежать в один дом по делу, - Вера прячет глаза.
     В какой дом, по какому делу? Слова прокурора Жукова - не пустые слова. Конечно, у полиции нет никаких улик против Веры. Но стоит проследить за тем, куда она ходит... Среди публики распространяются отпечатанные в тайной типографии листки с подробным описанием судебных заседаний, речи Бардиной и Алексеева. Екатерина Христофоровна не задает старшей дочери лишних вопросов, но она знает точно: это и ее рук дело. Не зря, сидя на суде, Вера подробно записывает все, что там происходит.
     - Поберегись! - кричит извозчик.
     Сани круто разворачиваются и скрываются за углом. Вера идет в обратную сторону. Сейчас ей надо в подпольную типографию Аверкиева. Там ее ждут с известиями о приговоре. Но прежде чем попасть в типографию, необходимо оторваться от "хвоста". "Хвост" этот, плохо одетый замерзший детина с сизым носом на постном лице, уныло плетется за своим "объектом", даже не пытаясь особенно скрыть факт своего присутствия. Да и то сказать, дело трудное. Отстанешь - потеряешь из виду. И тогда получишь нагоняй в Третьем отделении от господина Кириллова. И несчастный тащится за Верой шагах в шести-семи. Вера переходит на другую сторону улицы - филер за ней, Вера снова пересекает улицу - пересекает улицу и он. Зашла в булочную, он остановился возле театральной афиши. Милый ты мой, зачем же тебе эта афиша, ты небось и в театре-то отродясь не бывал. Вера выходит из булочной, идет дальше - филер за ней. Она останавливается, смотрит в маленькое зеркальце: стоит филер, стоит, делает вид, что закуривает, ломает спички. Вера неожиданно срывается с места и идет быстро, почти бежит. Филер, уже совсем не таясь, тоже торопливо перебирает ногами...
     - Зд-дравствуйте!
     Вера вздрагивает. Рядом с ней идет молодой человек с рыжеватой бородкой. Тот самый, который провожал ее и Евгению от Натансона.
     - В-вы меня узнаете?
     - Господи, откуда вы свалились?
     - А я видел вас на суде, а потом смотрю, за вами филер увязался, д-думаю, надо спасать. Я п-по этому делу специалист. Давайте пока свернем в переулок. Мы идем рядом и непринужденно беседуем. Теперь входим в этот подъезд...
     - Зачем?
     - Потом объясню.
     Как только вошли в подъезд, молодой человек сразу преобразился.
     - Теперь быстро за мной! - скомандовал он.
     Он быстро пошел вперед. Вера за ним. Вышли в какой-то двор с развешанным между деревьями бельем, с этого двора попали в другой, прошли мимо мусорного ящика и очутились в безлюдном переулке.
     - Н-ну вот и все, - удовлетворенно сказал молодой человек. - Мне ужасно хотелось помочь вам отделаться от этого типа.
     - Вы знаете все проходные дворы? - с любопытством спросила Вера.
     - В центре все, а на окраинах многих пока не знаю. П-проходные дворы - это мой конек. Я с-считаю, что революционер обязан их знать, чтобы уметь вовремя скрыться. Поэтому, между прочим, меня и зовут Дворником.
     - А моя сестра назвала вас чертом, - сказала Вера. - Помните, когда вы от нас так ловко скрылись.
     - К сожалению, ваша сестра ошиблась, - улыбнулся Дворник. - Мне до черта пока еще далеко.
     Помолчали. "Какой странный и симпатичный человек этот Дворник", - думала Вера, поглядывая на своего спутника.
     - Значит, вы были на суде? - спросила она. - Как вам удалось туда попасть? У вас был билет?
     - Б-был, конечно, - улыбнулся Дворник. - Правда, ф-фальшивый.
     - И какое у вас впечатление?
     - Огромное. Все подсудимые мне ужасно понравились, а в вашу сестру я п-просто, извините, влюбился. Но все-таки так нельзя.
     - Как?
     - Видите ли, главный недостаток в работе вашей сестры и других сост-тоит в т-том, что они слишком быстро п-попались. Мы действуем слишком открыто, пренебрегая требованиями к-конспирации. По принципу "бог не выдаст, свинья не съест". Среди наших товарищей надо вести самую упорную борьбу против широкой русской натуры. Т-только тогда мы с-сможем создать настоящую сплоченную и дисциплинированную организацию. Н-нет, вы не сп-порьте, - сказал он, зажигаясь, хотя Вера и не спорила. - П-перед нами очень грозный и организованный противник, у которого армия, полиция и тысячи шпионов. Мы этого противника должны превзойти если не количеством, так качеством. Каждый революционер должен быть не только смелым, но осторожным и расчетливым. Все должны действовать по общему плану. Кстати, вы чем собираетесь заняться в ближайшее время? - спросил он без всякого перехода.
     - Думаю вести пропаганду в народе, - просто сказала Вера. - Но очень трудно устроиться. Пока рассылаю в разные губернии письма с предложением услуг. Я ведь фельдшерица.
     - Александра Первого знаете? - спросил Дворник.
     - Царя? - удивилась Вера.
     - Нет, - улыбнулся Дворник. - Наш один. Саша Квятковский. Найдите его через Натансона, и он вам поможет устроиться.
     - А через вас я его найти не могу?
     - К с-сожалению, нет. Я уезжаю из Петербурга.
     - Далеко?
     - Б-богу молиться.
     - Вы всегда говорите загадками, - сказала Вера.
     - Чтобы не об-бременять чужую память лишними сведениями, - опять необидно улыбнулся Дворник. - Ну, мне сюда. - Он остановился перед каким-то парадным. - П-прощайте.
     - Прощайте, - сказала Вера.
     Но Дворник не уходил. Он стоял и смотрел на Веру своими серыми смущающими глазами.
     - Вы знаете, - сказал он вдруг волнуясь. - Мне к-кажется, что мы с в-вами еще ч-часто будем встречаться и п-подружимся.
     К своему удивлению, Вера заметила, что Дворник вдруг густо покраснел.
     - Прощайте, - сказал он еще раз, видимо пытаясь скрыть смущение.
     И тут же исчез за облупленной дверью.
     Глава шестая
     В апреле началась война с Турцией. Вера переменила решение: не в деревню она поедет, а на фронт. Фельдшером или сестрой милосердия. Солдаты тоже народ, а фронт не худшее место для пропаганды. Поехала в Москву. Остановилась у Юрия Николаевича Богдановича, который вместе с Иванчиным-Писаревым снимал нелегальную квартиру, где вынашивались планы освобождения Бардиной и Ольги Любатович, содержавшихся перед отправкой на этап в разных полицейских частях Москвы.
     Генерал, ведавший отправкой на фронт врачей и сестер милосердия, принял Веру не очень приветливо, Мельком взглянул на ее документы и подвинул их к краю стола:
     - Нет, не нужно. Мы завалены предложениями.
     Пришлось возвращаться ни с чем. У Богдановича встретила Прасковью Георгиевскую, брат и сестра которой проходили по процессу "пятидесяти" и теперь тоже сидели в полицейской части. Георгиевская собиралась их навестить.
     - Между прочим, - сказала она, - там же находится и один ваш знакомый, поэт Саблин.
     - Николай? - удивилась Вера. - Что за невезучий человек! Опять попался. Вы сейчас же туда идете?
     - Да, сейчас же туда иду, - улыбнулась Георгиевская.
     - Я с вами. Если вы, конечно, не против.
     - Что вы! Буду только рада.
     По дороге купили фрукты. Пришли. Полуграмотный сторож долго водил по списку корявым пальцем. Несколько раз переспросил фамилию. Бормотал: "Саблин, Саблин... Что-то такого не помню". Наконец нашел.
     - Хорошо, передам. Оставьте свой пакет.
     - А вы не перепутаете?
     - Отродясь еще не путал, - обиделся сторож.
     Оставили фрукты, записку. Но вместо того, чтоб сразу отправляться домой, остановились посреди двора, стали перекрикиваться с заключенными. Вышедший на шум жандарм арестовал обеих. В жандармском управлении допрашивал прокурор с постным лицом и с рыбьим бесцветным взглядом.
     - Ваше имя и местожительство?
     - Не скажу.
     - Почему?
     - Не скажу, и все.
     - Дело ваше. Запишем бродягой, не помнящим родства. - Прокурор вызвал дежурного. - Отправить барышню в тюремный замок и держать, покуда не вспомнит, кто она и откуда.
     И вот Вера в Пугачевской башне Бутырской тюрьмы. Тесная камера с железной койкой, маленьким столиком и расшатанным стулом. В углу параша. В камере сыро, холодно, а на Вере ничего, кроме черного платья и шляпки с розами. Ни пальто, ни накидки, ни смены белья. А что происходит вокруг? В дверях камеры незапертая форточка. Вера откидывает ее, в форточке противоположной камеры видит знакомое лицо. Телеграфист. Тот самый, с которым она встречалась в трактире, через которого передавала записки товарищам. "Ну все, - мелькнула ясная мысль. - Теперь этот тип меня тут же выдаст жандармам. Правда, имени он не знает, но того, что он знает о передававшихся ежедневно записках, достаточно".
     - Здравствуйте, - говорит телеграфист, и его плоское испитое лицо расплывается в улыбке.
     - Здравствуйте, - говорит Вера. - Как вы сюда попали.
     - Музыкант продал, - грустно сообщает телеграфист. - Теперь вот не знаю, как быть: то ли от всего отказываться, то ли, наоборот, признаться. Прокурор говорит: если не признаешься, загоним туда, куда Макар телят не гонял, признаешься во всем - выпустим.
     - Прокурору не верьте, обманет. Молчите, как рыба. Если признаетесь, вас припутают к политическому делу, и тогда Сибири не миновать. Сидите смирно. Знать ничего не знаю, ведать не ведаю. В крайнем случае сошлют в Архангельскую губернию, а телеграфистом можно работать и там.
     - Оно-то, конечно, так, - колеблется телеграфист, - но с другой стороны, если сразу все рассказать...
     - Смотрите, - говорит Вера. - Дело ваше. Но если попадете в Сибирь, пеняйте на себя.
     - Ладно, буду молчать. Только мне хотелось бы для своей специальности подучить французский язык. Тогда нам жалованье платят больше. Вы не поможете?
     - Охотно. Если хотите, давайте прямо сейчас и приступим.
     Спустя несколько дней ее вызвали в жандармское управление. За столом - знакомый прокурор.
     - Вы по-прежнему отказываетесь назвать свое имя.
     - Отказываюсь.
     - И совершенно напрасно. Нам все известно.
     - Неужели?
     - Сейчас вы в этом убедитесь. Ваша мать приехала из Петербурга и теперь сидит в соседней комнате. Так как ваше имя?
     Вера лихорадочно думает, оценивая обстановку. Может быть, прокурор расставляет ловушку. Но мать, Петербург...
     - Пишите: Филиппова.
     - Кто ваш муж?
     - Секретарь Казанского окружного суда.
     Прокурор заглянул в какую-то книжечку, сопоставил Верин ответ со своими сведениями.
     - Где вы оставили свои вещи?
     - Я приехала без вещей.
     - Ну, барышня, такие сказки только в приготовительном классе проходят. Никто не ездит из Петербурга в Москву без чемодана или на худой конец саквояжа.
     - Я ехала курьерским поездом и думала им же вернуться обратно.
     Прокурор смотрит на нее недоверчиво:
     - В таком наряде наносят визит или выходят пройтись по Невскому, но никак не садятся в поезд. Пока вы не скажете, где оставили вещи, мы вас не выпустим.
     Новая задача. Вещи у Богдановича на конспиративной квартире. Но у Георгиевской обыск, конечно, уже сделан, едва ли жандармы захотят повторять его.
     - Ну хорошо, вещи я оставила у Георгиевской.
     - Почему же вы сразу этого не сказали?
     - Я боялась себя скомпрометировать, - сказала Вера первое, что пришло в голову.
     - Ну ладно, - устало согласился прокурор. - Предположим, что я вам поверил. Извольте дать подписку о невыезде из Петербурга. - Он придвинул к ней лист бумаги. - А теперь идите. Там вас ждет ваша матушка. Советую, если вам своей жизни не жалко, поберегите хотя бы ее.
     Весь остаток дня до самого отъезда Екатерина Христофоровна провела в волнении. Слава богу, на этот раз обошлось. Удалось ей уговорить прокурора. "Господин прокурор, Христом-богом молю. Ведь у вас тоже есть мать". - "Да, у меня есть мать. Но она меня воспитывала в духе уважения к закону и любви к отечеству". И только когда стала перед ним на колени, он испугался. - "Что вы, что вы, не нужно-с".
     Все же и у прокурора есть сердце. Потом Екатерина Христофоровна хотела сразу ехать на вокзал, но Вера сказала, что ей надо забрать вещи, которые она оставила у друзей.
     - Хорошо, - сказала Екатерина Христофоровна, - я еду с тобой.
     Она видела, что дочери ее предложение не по душе, и все же поехала. До Разгуляя доехали на извозчике, потом петляли какими-то переулками, наконец, остановились у подворотни трехэтажного дома.
     - Мамочка, дальше вам нельзя, - сказала Вера решительно.
     - Почему же мне нельзя? Ведь я твоя мать.
     - И матери нельзя, - сказала она довольно резко.
     - Доченька, - сказала Екатерина Христофоровна со слезами на глазах. - Даже прокурор со мной разговаривал мягче.
     - Мамочка, если б можно было. Но ведь правда нельзя. Эта квартира такая, куда я не имею права вас приглашать.
     - Да что ж это за такая квартира?
     - Нелегальная квартира! - вспылила дочь.
     При слове "нелегальная" мать вдруг присмирела и сдалась.
     - Ладно, иди, я подожду.
     - И посмотрите, чтоб за мной "хвост" не увязался.
     - Хвост? - удивилась Екатерина Христофоровна. - Ах, да, это, кажется, на вашем языке шпионов так называют. Ладно. - И вдруг испугалась. - Вера!
     - Что?
     - Ты ведь от меня не сбежишь, а, доченька?
     - Нет, мамочка, - улыбнулась Вера, - не сбегу.
     - Ты мне правду говоришь, ты меня не обманываешь?
     - Мамочка! - снова повысила голос Вера. - Вы же меня хорошо знаете. Если я сказала "нет", значит, нет.
     Это была правда. Она всегда делала так, как говорила. И Екатерина Христофоровна отпустила ее. А сама стояла в подворотне и в каждого прохожего внимательно вглядывалась: не шпион ли? А потом, когда Вера вышла с саквояжем, Екатерина Христофоровна сказала ей с упреком и облегчением:
     - Вот ты уже и из меня нигилистку сделала.
     До самого отправления поезда она сидела как на иголках. А вдруг Веру выпустили только, чтоб проследить, куда пойдет и поедет? Вдруг арестуют на вокзале? Но вот, слава богу, поезд тронулся. Екатерина Христофоровна облегченно вздохнула.
     Глава седьмая
     - Верочка, скажу вам начистоту, я положительно не знаю, что делать с нашим Морозиком. - Иванчин-Писарев крупными шагами расхаживал по комнате. - Вы имеете на него влияние, и вы должны с ним поговорить.
     - О чем? - спросила Вера.
     - Как будто вы не знаете о чем. В последнее время он совершенно отбился от рук и вытворяет бог знает что. Я понимаю: надоело. Болтались в Тамбове, не устроились, приехали сюда, в Саратов, то же самое. Мест нет. Сидим, бьем баклуши, я изображаю из себя капитана какого-то мифического парохода "Надежда", вы моя жена, а остальные и вовсе непонятно кто - то ли матросы, то ли бедные родственники. Да, скучно. Сидеть в этой дыре, в то время как в Петербурге происходят важные события - оправдание Веры Засулич и прочее. Но ведь никто никого насильно сюда не тянул. Я понимаю, что он поехал сюда вовсе не потому, что ему улыбалась работа в народе, а совсем по другой причине. Не краснейте, пожалуйста, Верочка, в том, что он в вас влюблен, нет ничего зазорного. Во всяком случае вы в этом совершенно не виноваты. Богданович и Coловьев тоже в вас влюблены, хотя и умеют скрывать свои чувства. Николай горяч, экспансивен, но всему ведь есть предел. Мы же договорились! Нас в городе нет, никто не должен нас видеть, а потому без особой нужды на людях не появляться. А что делает наш дорогой Морозик? Целыми днями торчит в библиотеке, якшается со здешними начинающими поэтами, слушает их стихи, читает свои, которые напечатал в сборнике "Из-за решетки". А вчера таскался с какими-то гимназистами за Волгу и там палил из какого-то дурацкого револьвера, который стреляет одновременно всеми шестью зарядами. Да это гусар, честное слово, а не революционер-подпольщик! Верочка, вы одна можете укротить этого зверя. Я вас очень прошу, повлияйте на него как-нибудь мягко, по-женски, как вы умеете.

/ Полные произведения / Войнович В. / Степень доверия