• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Войнович В. / Степень доверия

Степень доверия [14/19]

Скачать полное произведение

    Желябов ушел. Вера осталась.
     С тех пор встречи с офицерами происходили регулярно. Здесь, в Кронштадте, а потом в петербургской квартире Суханова, на Николаевской улице. Офицеры стали ее любимыми товарищами. Энергичный и стремительный Суханов, немногословный, хрупкий телом, но твердый характером барон Штромберг, силач и красавец Рогачев, умный Буцевич, рассудительный и мягкий Похитонов, деятельный и настойчивый в достижении целей Дегаев. За чашкой чая, за бутылкой вина изо дня в день велись разговоры о том о сем, но все били в одну точку.
     Ах, господа, вы не хотите заниматься террором, вы хотите честной открытой борьбы? Но вы хорошо знаете, что честная открытая борьба с правительством, у которого армия и полиция, невозможна. Так не являются ли ваши слова просто красивыми фразами? Не желаете ли вы просто уклониться и говорите о пути, который заранее невозможен? И это в то время, когда наши товарищи гибнут на виселицах и в тюрьмах. Кстати, сейчас - вам, полагаю, известно - Петербургский военно-окружной суд рассматривает "дело 16-ти", и некоторым из них грозит виселица.
     Капля камень точит. И вот из кронштадских моряков и петербургских артиллеристов создана военная организация, поставившая себя в подчинение Исполнительному комитету. Николай Евгеньевич Суханов из противника террора становится его страстным защитником. И когда при обсуждении устава военного кружка кто-то из офицеров поинтересовался, каковы будут их права и обязанности, Суханов ответил:
     - Бомба - вот ваше право! Бомба - вот ваша обязанность!
     "Дело 16-ти" слушалось в Петербургском военно-окружном суде с 25 по 30 октября 1880 года. Как Вера и предполагала, нескольким подсудимым был вынесен смертный приговор. Впрочем, некоторым из них была оказана монаршья милость: смертную казнь заменили каторгой без срока. Но по отношению к двоим - Александру Квятковскому и Андрею Преснякову - приговор был оставлен без изменения. Проходившая по этому процессу Евгения Фигнер отделалась сравнительно легкой карой - ссылкой на поселение. "Я смеюсь, - писала она Вере после приговора, - что мы идем крещендо: Лида - на житье, я - на поселение, а мисс Джек-Блек угодит на каторгу, но да сохранит ее бог подольше от такой напасти - слишком тяжело расставаться с волей..."
     Тяжело расставаться с волей. Но расставаться с жизнью еще тяжелее. 4 ноября были повешены Александр Квятковский и Андрей Пресняков. Их казнь повлекла за собой гибель Александра Михайлова. Михайлов, желая сохранить для потомков образы погибших товарищей, отнес в фотографию на Невском их карточки для переснятия. Придя в следующий раз за готовыми снимками, Михайлов попал в засаду и был арестован. Это случилось 28 ноября 1880 года.
     Глава шестнадцатая
     8 февраля 1881 года Вера Фигнер, а по паспорту Кохановская, быстрым шагом шла к себе на квартиру у Вознесенского моста, где жила теперь вместе с Григорием Исаевым. Холодно. Ветер швыряет в лицо охапки колючего снега. Веру пробирает насквозь, она бежит, воротником заслоняя лицо. А настроение хорошее. Ничего не скажешь, славно позабавились! Может, это и легкомысленно. Дворник наверняка был бы против. Но Дворника нет, а Андрей - человек горячий, не может терпеть, когда вокруг ничего не происходит. "Студенты слишком пассивны, надо их как-то расшевелить". И расшевелили. Собрались в актовом зале университета четыре тысячи человек и - пошло-поехало. Профессор Александр Дмитриевич Градовский зачитал отчет университетского начальства, составленный из сплошных обещаний: студенты правы, им нужно дать больше свободы; система обучения нуждается в серьезном пересмотре; все это будет, но надо выждать, надо проявить благоразумие. И тогда-то появился этот студент на хорах:
     - Господа! Из отчета ясно: единодушные требования всех университетов оставлены без внимания. Нас выслушали для того, чтобы посмеяться над нами!
     Шум, гам, крики:
     - Долой!
     - Тише!
     - Дайте послушать!
     - Нечего слушать! Заткните ему глотку! - визжал рядом с Верой какой-то благонамеренный студент.
     - Что он кричит? - Вера повернулась к стоявшему тут же Суханову.
     - Бог его знает. - Суханов протиснулся к студенту. - Послушайте, господин хороший, вы что, служите в Третьем отделении?
     Тот, увидев перед собой импозантного офицера, растерялся:
     - Нет. А с чего вы это взяли?
     - По манерам видно, - отрезал Суханов. - И вы лжете, что вы там не служите.
     Благонамеренный попятился и скрылся в толпе. А с хоров неслось:
     - ...Вместе с насилием нас хотят подавить хитростью. Но мы понимаем лживую политику правительства, ему не удастся остановить движение русской мысли обманом!..
     Дальше пошла полная неразбериха. На сцене появляется сам Сабуров - министр просвещения.
     - Господа, зачем же так волноваться?
     - Долой!
     - Вы же воспитанные люди!
     - К черту!
     Какой-то студент, подбегает к министру и дает ему такую оплеуху, что ее слышно, несмотря на шум, всему залу. Щека министра багровеет. На мгновение зал стихает. Из толпы возникает лицо Желябова:
     - Быстро расходимся по одному, - кидает он, проталкиваясь к выходу.
     Вера спешит. До дома уже недалеко. А там жаркий камин (уж Исаев наверняка позаботился). Хорошо сесть к огню, вытянуть ноги...
     Навстречу идет господин. Дорогая енотовая шуба, трость... Какая знакомая походка. Боже мой, неужели?
     - Вера! - господин кидается к ней.
     Нет, нет, они незнакомы. Вера спешит дальше. Господин - за ней. Вера ускоряет шаг, он тоже. Тяжело ему небось в енотовой шубе.
     - Вера, ну остановись, ну я тебя прошу. Хоть на минутку. Ведь это же ты.
     Вся нелепость положения в том, что признаваться вроде бы нельзя, а не признаться глупо. Она замедляет шаг.
     - Допустим, я. Ну и что?
     - Ничего. - Господин в шубе торопится все высказать. - Я просто очень рад. Я был уверен, что обязательно тебя где-нибудь встречу. И вот... Ты очень спешишь?
     - Очень. - Но в голосе ее уже сквозит неуверенность. Все-таки господин в енотовой шубе ей не совсем чужой, в некотором роде родственник, хоть и бывший. А он уже уловил ее неуверенность.
     - Да зайдем хоть на минутку в какой-нибудь трактирчик, чайку попьем, согреемся...
     - Ну что ж, - решается она. - Зайдем.
     В трактире Алексей Викторович спросил отдельную комнату, велел подать чаю, вина, конфет и китайских орешков.
     - Ты их когда-то любила, - улыбнулся он Вере.
     - Разве? - Она такого не помнила.
     Сидели не раздеваясь. Алексей Викторович предложил ей снять пальто, она отказалась. Надо согреться.
     - Здесь жарко, - сказал он.
     - Ничего. Пар костей не ломит. - Пальтишко на ней неважное, под ним платье из сатина - уж лучше не раздеваться.
     - Как угодно, - согласился Алексей Викторович.
     Он шубу тоже снимать не стал, только расстегнул верхние пуговицы, а шапку положил на свободный стул.
     - О чем же мы говорили? Да. Так вот. Думаю перебраться в Петербург. Казань, конечно, город большой, но все же провинция. А тут мне обещали место в министерстве юстиции. Кроме того, девочек пора учить. Да, я тебе не сказал, что женился. Со своей женой я еще до тебя был знаком. Впрочем, ты ее, может быть, помнишь, Лиза, дочка Ивана Пантелеевича.
     - Как же, - усмехнулась Вера.
     - Лиза - верная жена и преданный друг. - Алексей Викторович сделал вид, что не заметил иронической усмешки. - У нее жизнь тоже... - Он поморщился, подумав, что, наверное, зря сказал слово "тоже"... - сложилась не совсем удачно. Вышла замуж за офицера, он; погиб во время турецкой кампании, осталась с дочкой... Мы снова встретились. Теперь у нас есть общая дочка. Вот... - Он вынул из бумажника фотографию и протянул Вере.
     На карточке были изображены Алексей Викторович,.' две девочки и полная дама в мехах. Эта расплывшаяся i дама мало напоминала ту затянутую девицу, которую Вера видела на балу в Казани.
     - Между прочим, дочку я назвал Верой, - сказал Алексей Викторович, пряча карточку.
     - И Лизи, - Вера нарочно произнесла это имя на английский манер, - не была против?
     - Нет, - сказал Алексей Викторович. - Она все понимает.
     В комнате было жарко натоплено, и клонило в сон. Алексей Викторович говорил тихим печальным голосом.
     Маленькой Верочке нет еще четырех годиков, но она очень способная, уже сейчас довольно бойко говорит по-английски и играет на фортепьяно.
     Да, в казанском высшем свете теперь его зовут англоманом, забавно, но он не против. Живет он неплохо. И жалованье, и доход с двух имений (кстати, Иван Пантелеевич умер в прошлом году), но начальство затирает. До сих пор не могут забыть дела Анощенко. В провинции такие вещи долго не забывают. Вот и еще одна причина, по которой ему хочется перебраться в Петербург.
     Вера смотрела на него и думала: "Неужели этот маленький робкий чиновник был когда-то моим мужем, с которым мы говорили о Писареве и Чернышевском, с которым мечтали поселиться в деревне и устроить бесплатную больницу для бедных? Дорогая шуба, перстень с изумрудом, лицо сытое, но до чего же он при всем этом жалок! Куда делись все те возвышенные представления о жизни и благородные намерения, которые были - ведь были! - в молодом человеке". И ей было жалко до слез, что этот человек сам, своими руками погубил все лучшее, что в нем когда-то было.
     Алексей Викторович рассказывал, а сам все поглядывал на Веру. Боже мой, как она плохо одета! Ботики худые (должно быть, промокают), пальтишко потертое, холодное. И все это ради каких-то несбыточных фантазий. А ведь могла бы жить в полном достатке, иметь свою семью, детей, бывать в свете.
     - Кстати, я не спрашиваю, чем ты занимаешься, это дело твое. Но меня вызывали в жандармское управление, приезжал из Петербурга некий господин Судейкин, интересовался, не знаю ли я чего-нибудь о твоем местопребывании.
     - И что же ты ему ответил? - спросила Вера.
     - Я ответил, не знаю, что и соответствовало действительности. Впрочем, если б и знал...
     - Не донес бы, - сказала Вера.
     Алексей Викторович побагровел.
     - Вера, - упрекнул он, - как тебе не стыдно?
     Теперь покраснела Вера:
     - Извини. Я неудачно пошутила. Однако мне пора.
     - Вера, - сказал Алексей Викторович волнуясь. - Я понимаю, что я для тебя чужой человек, но все же... то, что между нами было, обязывает меня... короче говоря, если ты в чем-нибудь нуждаешься... в жизни все может быть... я, будучи обеспечен...
     - Ты хочешь предложить мне денег? - улыбнулась она. - Спасибо, Алеша, я ни в чем не нуждаюсь.
     Спустились вниз. Алексей Викторович расплатился.
     - Ну вот и повидались, - сказала Вера на улице.
     - Неужели мы больше никогда не увидимся? - спросил он.
     - Вряд ли, - сказала она. - Впрочем, ты где остановился?
     - На Малой Садовой, дом Менгдена.
     Она вздрогнула и переспросила:
     - Где?
     - В доме Менгдена, - повторил он. - А что? Ты знаешь этот дом?
     В доме Менгдена, в доме Менгдена... Если произойдет то, что задумано... Сказать ему, чтобы он оттуда съехал? Но это наведет его на разные ненужные размышления... Но если с ним что-то случится, сможет ли она себе простить?.. И все же нет, она не может рисковать делом. Она не щадит ради этого дела себя, не имеет права щадить и других.
     - Нет, не знаю, - сказала она. - Прощай, Алеша.
     И без лишних церемоний повернулась, пошла не оглядываясь своей торопливой походкой. А господин в енотовой шубе стоял, глядя ей вслед, и вспоминался ему чужой город, маленькая группка воздушных созданий, которые шли, распевая тонкими голосами: "Вперед без страха и сомненья..."
     Глава семнадцатая
     7 января 1881 года на Малой Садовой улице в подвальном помещении дома графа Менгдена крестьянин Евдоким Кобозев вместе со своей женой открыл магазин по продаже сыров.
     Евдоким Кобозев оформил аренду помещения по всем правилам и выложил управляющему домом тысячу двести рублей наличными - плату за год вперед.
     И никто не замечал, что не все покупатели, входящие; в лавку, выходят обратно. Некоторые оставались здесь на ночь. Их проводили в комнаты, где жили торговец сырами и его жена. В одной из этих комнат стена, выходящая на улицу, была заделана от пола до окна досками и оклеена обоями, как будто от сырости. Но эта обшивка легко сдвигалась: она скрывала широкое отверстие в цементированной стене. Этим отверстием начинался подкоп под Малую Садовую улицу.
     Впоследствии выяснилось, что под фамилией Кобозевых торговлей сырами занимались активнейшие члены Исполнительного комитета Юрий Николаевич Богданоич и Анна Васильевна Якимова. Работали в подкопе Желябов, Суханов, Исаев, Саблин, Ланганс, Фроленко, Дегаев, Тригони, Меркулов, Баранников и Колодкевич.
     Много труда пришлось затратить на то, чтобы без особого шума пробить стену. Потом дело пошло быстрее, пока не наткнулись на водопроводную трубу. Обойдя ее, наткнулись на другую трубу, водосточную. Эта труба была деревянная, сечением аршин на аршин. Возникла серьезная проблема. Обойти трубу сверху - может провалиться мостовая, а вместе с ней и все предприятие. Обходить снизу тоже опасно, можно докопаться до подпочвенных вод, которые все затопят. В конце концов выяснили, что труба заполнена наполовину, в верхней части сделали вырез и двинулись дальше. После этого в подкопе распространилось такое благоухание, что даже в респираторах из ваты, пропитанной марганцем, можно было работать только в течение очень короткого времени без риска потерять сознание.
     Одновременно в подкопе работали по два человека. Вынутую землю в одной комнате сыпали на пол, закрывая соломой, рогожей и коксом для топки печей, в другой комнате складывали в пустые бочки из-под сыра. Работа велась каждую ночь и была закончена в двадцатых числах февраля.
     План был такой: во время одного из воскресных проездов царя в Михайловский манеж взорвать под его каретой мину сильного действия. Если взрыв не даст желаемых результатов, в дело вступают Николай Рысаков, Тимофей Михайлов, Игнатий Гриневицкий и Иван Емельянов с метательными снарядами. На случай и этой неудачи оставался Желябов с кинжалом.
     Первоначально террористы планировали осуществить покушение в воскресенье 15 февраля.
     15 февраля карета императора, окруженная шестью конными жандармами, благополучно проехала по Малой Садовой - подкоп был готов, но мину заложить не успели.
     И тогда Исполнительный комитет назначил новую дату - первое марта.
     Вера и Григорий Исаев под именем супругов Кохановских держали квартиру у Вознесенского моста. Она состояла из трех холодных и неуютных комнат, но имела два выхода и еще была удобна тем, что во дворе была баня, ввиду чего частое появление во дворе незнакомых людей не вызывало у дворника подозрений.
     Квартира была снята для нужд Исполнительного комитета и была известна только его членам.
     28 февраля, когда кроме хозяев в квартире были еще несколько членов комитета, явилась Перовская и сказала, что вчера Желябов ушел к Тригони, снимавшему комнату на Невском у госпожи Миссюра, и ночевать не вернулся.
     В тот же день Суханов принес известие, что Желябов и Тригони арестованы.
     Не успели опомниться от этой новости, пришел Богданович и сказал, что только что у него в магазине сыров был произведен "технический осмотр" помещения.
     Осмотр производили техник, участковый пристав, околоточный надзиратель и дворник. Видимо, у полиции не было оснований для серьезных подозрений, и поэтому осмотр был поверхностным. Однако техник попался дотошный и, осмотрев магазин, попросил показать ему и жилые комнаты. Подойдя к одному из окон, он облокотился на деревянную обшивку, а потом сильно дернул ее рукой. Обшивка не сдвинулась с места, а сердце хозяина магазина сжалось и провалилось куда-то вниз.
     - Зачем эта обшивка? - поинтересовался техник.
     - От сырости, - равнодушно ответил Богданович.
     Ответ удовлетворил техника, но он все еще сомневался, крутил головой, потом обратил внимание на мокрое пятно под одной из стоящих у входа бочек. В этих бочках хранилась земля из подкопа.
     - И здесь тоже сырость? - спросил он, подойдя к бочке.
     - Сметану на масленой пролили, - не моргнув глазом, ответил хозяин.
     Прошли в другую комнату. Там тоже была земля, вынутая из подкопа, но не в бочках. Здесь она была просто свалена в углу и кое-как прикрыта.
     И все-таки обошлось.
     Теперь Богданович был даже доволен:
     - Они убедились, что в лавке ничего нет, и в ближайшее время нас трогать не будут.
     Остальные не разделяли его оптимизма. Обыски и аресты показывали, что полиция идет почти по пятам. Перовская сказала:
     - Наше дело висит на волоске. Если мы протянем еще неделю, все может сорваться. Надо торопиться. Завтра воскресенье, и царь может проехать по Малой Садовой. Завтра все должно быть исполнено. Гриша, - она повернулась к Исаеву, - можешь ты заложить мину до завтрашнего утра?
     - Я постараюсь, - спокойно сказал Исаев.
     - Постарайся. А что делать с бомбами? Они ведь тоже не готовы.
     - Заниматься и минами и бомбами я не смогу, - сказал Исаев. - Пусть это делают Грач и Кибальчич.
     - Я тоже могу помочь, - сказал Суханов, - хотя не знаю, стоит ли этим заниматься в такой спешке. Мы даже не сможем эти бомбы проверить.
     - У нас нет другого выхода, - сказала Перовская. - Обязательно завтра. Мины, бомбы или только одни бомбы, но завтра все должно быть кончено. Кроме того, мне нужна чья-нибудь помощь, чтобы очистить нашу с Андреем квартиру.
     - Я помогу, - снова вызвался Суханов. - Вы идите к себе, а я возьму кого-нибудь из наших офицеров, и мы все сделаем.
     После этого стали расходиться. Исаев ушел закладывать мину, Перовская пошла к себе, Суханов - за помощниками.
     Было 28 февраля, суббота, около трех часов дня.
     Через два часа в квартиру у Вознесенского моста вернулись Суханов и Грачевский, а с ними Кибальчич. Потом пришла Перовская. Она была такая усталая, что едва держалась на ногах.
     - Сонечка, - сказала Вера, с жалостью глядя на нее, - ты совершенно измучена. Ляг поспи.
     - Нет, - сказала Перовская, - я буду помогать.
     - Справимся и без вас, - сказал всегда невозмутимый Кибальчич.
     Она все же рвалась помогать, но ее кое-как уговорили, она ушла в соседнюю комнату, прилегла на кушетку.
     Остались вчетвером. Вера то помогала Кибальчичу отливать грузы, то вместе с Сухановым обрезала жестяные банки из-под керосина, которые должны были служить оболочкой для бомб. Работа продолжалась всю ночь. Горели лампы и жарко пылал камин.
     К двум часам ночи Вера тоже пошла отдыхать, так как ее помощь была уже не нужна.
     Женщин разбудили в восемь утра. Два снаряда были готовы, Перовская сложила их в сумку и пошла к Саблину и Гесе Гельфман на Тележную улицу. Следом за ней ушел Суханов. Через час были наполнены динамитом и две остальные жестянки. Их вынес Кибальчич.
     В квартире был полный разгром. На полу валялись обрывки бумаги, жестяные обрезки и много прочего хлама. Все это следовало убрать до прихода прислуги или дворника с дровами, но сил не было. Вера погасила свет, подошла к окну и раздвинула шторы.
     О чем думала она сейчас, на заре нового дня? Надеялась ли на успех? Собирала ли в себе силы накануне решительного дня? Подводила ли итоги? За окном было уже светло - наступило утро первого марта.
     Глава восемнадцатая
     За окнами Зимнего густо шел сырой снег, и невзрачные сумерки тянулись до бесконечности, словно день не мог оторваться от ночи. От такой погоды клонило ко сну. В кабинете императора было светло. Хозяин кабинета сидел у камина в кожаном кресле и думал о том, что он уже стар, что ему хочется отдохнуть, но он вынужден изо дня в день, без праздников и выходных, принимать бесчисленное множество лиц, присутствовать на приемах, выслушивать доклады министров и пропускать через свои руки нескончаемый поток бумаг, прикладывая к ним высочайшее: "Так!", "Согласен", "И я". Все это мог бы проделывать чиновник средней руки или даже какая-нибудь механическая кукла, однако сложившийся порядок был таков, что на всякую малость нужна была резолюция верховного управителя.
     В камине весело трещали березовые чурки, было приятно сидеть, ощущая жар на щеках и на полуприкрытых набрякших веках.
     Камердинер просунул голову в дверь сообщить, что явился с докладом министр внутренних дел граф Лорис-Меликов.
     Государь выслушал сообщение, приоткрыв один глаз, и едва заметно наклонил голову:
     - Зови! ; Вошел Лорис-Меликов в эполетах и аксельбантах.
     - Возьми, граф, кресло, сядь погрейся. На улице холодно?
     - Не холодно, противно, - живо отозвался граф, с грохотом двигая по паркету тяжелое кресло. - Дрянная погода, ваше величество.
     Он поставил кресало сначала далеко от государя, потом, подумав, придвинул ближе. Расстояние должно было быть достаточно почтительным, но не настолько, чтобы государю в разговоре приходилось напрягать голос.
     - Есть новости? - спросил Александр, выдержав паузу.
     - Есть, государь, и хорошие.
     - Ну?
     - Арестован Желябов.
     Пытаясь вызвать в памяти названную фамилию, император покосился на собеседника:
     - Из нигилистов?
     - Называет себя агентом Исполнительного комитета, на самом же деле, по имеющимся данным, один из главнейших заправил, если вообще не главнейший. Арестован под фамилией Слатвинского, опознан прокурором Добржинским, знавшим его еще по "процессу 193-х". Сообщники, из тех, кто давал показания, отзываются о нем высоко. В частности, Гольденберг в свое время характеризовал его как личность чуть ли не гениальную.
     - Пушкина не читал, - буркнул Александр.
     - Не понял, ваше величество, - поднял брови Михаил Тариелович.
     - Я говорю, что кабы твой Гольденберг читал Пушкина, то знал бы, что гений и злодейство несовместны.
     - Ах, в этом смысле, - Лорис засмеялся. - Это верно. Между прочим, вместе с Желябовым арестован еще некий Тригони, судя по всему, тоже из главарей. Таким образом, если прибавить их к ранее арестованным Михайлову и Баранникову, смело можно сказать, что так называемый Исполнительный комитет, по существу, обезглавлен и в настоящее время прежней опасности не представляет.
     Государь посмотрел на него недоверчиво:
     - Твоими бы устами, Михаил Тариелович... А что с этим... как его... который проник в Третье отделение?
     - Клеточников? Дает показания. Говорит, что... - Михаил Тариелович запнулся и посмотрел на государя, как бы колеблясь, продолжать дальше или не продолжать.
     - Ну! - требовательно сказал Александр.
     - Говорит, ваше величество, что таких прохвостов, как в Третьем отделении, никогда не встречал. Они, мол, готовы за деньги продать родного отца и на кого угодно могут наплести любые небылицы, лишь бы получить награду.
     Александр поморщился.
     - Самое ужасное, - сказал он, помолчав, - что так оно и есть.
     - Но вы, ваше величество, упразднили Третье отделение, - напомнил Лорис.
     - Не упразднил, а сменил вывеску. По твоей подсказке. Но от этого суть не меняется. Тайная полиция всегда была, есть и будет учреждением безнравственным. К сожалению, одними нравственными мерами государство держаться не может. И с этим ничего не поделаешь, Но меня сейчас интересует вот что. Из всего, тобою сказанного, следует ли, что теперь я могу чувствовать себя в безопасности? - Он внимательно посмотрел на собеседника.
     Лорис-Меликов взгляда не отвел.
     - Государь, - сказал он твердо. - Для вашей безопасности сделано все, что в человеческих силах.
     - Ну-ну. - Александр недоверчиво усмехнулся. - Для моей безопасности всегда делалось все, однако трижды в меня стреляли из револьвера и дважды пытались подорвать динамитом... Нынче в Михайловском манеже развод, так княгиня Юрьевская {Морганатическая жена императора.} заклинает не ехать, поостеречься. Вот до чего дошло! Император в своей столице не может чувствовать себя в безопасности. Этот Клеточников прав. Третье отделение, пожалуй, и меня за деньги продаст террористам. Ну да хватит об этом. Там, - он кивнул в сторону стола, - твой проект Общей комиссии. Я его подписал. Насчет выборных от губерний много непонятного, но надеюсь, что это не будет Etats generaux {Генеральные штаты (франц.)}.
     - Ваше величество, - поднялся Лорис, - мне известно, что некоторые мои недоброжелатели внушали вам мысль, будто я, пользуясь вашим всемилостивейшим ко мне расположением, пытаюсь протащить конституцию...
     - Среди некоторых, - с улыбкой перебил Александр, - и мой дядюшка германский император Вильгельм. В последнем письме он умоляет меня не давать России конституции, а если я в своих реформах зашел слишком далеко, то, по крайности, не разрешать будущим палатам обсуждать бюджет, международные вопросы и участвовать в личном выборе министров. Я ответил ему: De mon vivant ca n'aura jamais lieu! {При моей жизни этого никогда не будет! (франц.)} Ты согласен со мной?
     - Ваше величество, - сказал Лорис, стоя в почтительной позе. - Предлагаемые меры к тому и направлены, чтобы парализовать стремление известной, хотя и незначительной, части общества к конституционному правлению.
     - Это я уже слышал, - наклонил голову государь. - Возьми на столе свой проект, четвертого числа обсудим на Государственном совете, а там и в печать. Ступай.
     Михаил Тариелович взял со стола тонкую пачку исписанной бумаги, несколько листков, заключавших в себе то, к чему "диктатор сердца" стремился последнее время.
     К дверям он шел сперва прямо, потом боком, потом спиной, так что лицо его было все время обращено к императору. Не глядя на него, возможно, даже забыв про него, государь стал подбрасывать в камин мелкие чурки березовых дров, чтобы поддержать затихавший огонь.
     "Господи! - горячо подумал Михаил Тариелович. - Сохрани его для России!"
     Около десяти утра у Веры в квартире у Вознесенского моста, как было условлено, появился Фроленко, запорошенный снегом. В руках он держал что-то завернутое в газету. Перехватив Верин вопросительный взгляд, он сказал:
     - Это не бомба.
     Положил сверток на старый скрипучий стул, снял шапку и стал бить ее об колено, стряхивая снег. Затем шапкой обмахнул пальто, повесил то и другое на вешалку и только после этого спросил:
     - Все в порядке?
     - Да.
     - Сколько?
     - Четыре.
     Четыре бомбы было сделано сегодня за ночь. Два часа назад последние две были унесены на Тележную улицу.
     - Не густо. - Фроленко взял сверток, прошел с ним в гостиную. Вера проверила задвижку и постояла, приложившись ухом к двери. На лестнице было тихо. Войдя в гостиную, она увидела Фроленко за столом. Перед ним была бутылка вина, французская булка и колбаса, которую он резал ножом.
     - Что вы собираетесь делать? - спросила Вера почти с ужасом.
     - Я еще не завтракал, - спокойно ответил он. - У вас найдется какая-нибудь посуда для вина?
     Она ушла на кухню, достала тонкий стакан. Сегодня, если все пройдет, как намечено, через два часа Фроленко замкнет провода, соединяющие гальванические батареи с динамитом, заложенным под Малой Садовой. При этом сам Фроленко, вероятнее всего, погибнет под обломками магазина сыров.
     Она вернулась в комнату и поставила стакан перед гостем.
     - А себе? - спросил он.
     Она покачала головой и спросила, не выдержав:
     - Неужели вы сейчас можете есть?
     - Пока жив, могу. - Он наполнил стакан вином. Оно было темно-красного цвета. Фроленко посмотрел на Веру и сказал, как бы оправдываясь: - Сегодня трудный день, и я должен быть в полном обладании сил.
     Вера смотрела на него, и глаза ее наполнились слезами. "Какое мужество! Какое самообладание! Даже в такую минуту он думает только о деле".
     Отхлебнув вина, Фроленко отложил кусок булки, положил на нее колбасу и стал медленно жевать. Снова посмотрел на Веру и усмехнулся: - Сейчас шел к вам, возле Аничкова моста привязалась цыганка: "Золотой, дай погадаю". Смеха ради протянул ей руку. Дальняя дорога, казенный дом, насчет Малой Садовой ни слова. "Ну ладно, - говорю, - а вот скажи-ка мне, долго ли проживу?" Посмотрела на ладонь внимательно. "Точно, - говорит, - не скажу, золотой, но доживешь до глубокой старости". - Фроленко улыбнулся. - Добрая душа. За пятиалтынный обещает долгую жизнь. А осталось из того, что она обещала... - он достал из кармана часы, откинул крышку. - Часа два, а может, и того меньше.
     - Вы в этом уверены?
     - Во всяком случае, я надеюсь на это. - Отодвинув край занавески, он посмотрел за окно. - Народ в баню валит. Завидно. Я бы сейчас тоже попарился.
     Задвинув штору, он доел колбасу, смахнул в ладонь крошки, посмотрел, куда высыпать.
     Вера все смотрела на него, и сердце ее сжималось от боли.
     - Бросьте на пол, - сказала Вера, - я уберу.
     - Зачем же оставлять после себя мусор? - Он пошел на кухню, потом в прихожую, надел пальто с вытертым бобровым воротником и, остановившись перед дверью, мял в руках рыжую шапку. И вдруг широко шагнул к ней:
     - Ну, Верочка, не поминайте лихом.
     Уткнувшись носом в его широкую грудь, она не выдержала и разрыдалась. Вот уходит еще один. Она провожала многих на опасные дела, но провожать прямо на смерть не приходилось еще никого.
     - Ну-ну, - гладил Фроленко ее вздрагивающие плечи, - это уж совсем, Верочка, лишнее. А впрочем, почему бы вам и не поплакать. Ведь вы все же женщина. Вы очень красивая женщина. Вам бы быть хозяйкой дома, рожать детей... А, ладно! - Он резко притянул ее голову к себе и поцеловал в губы. - Будьте, Верочка, здоровы. На том свете свидимся, если он есть.
     Так же резко он оторвал ее от себя и вышел за дверь. Она вернулась в гостиную, но делать ничего не могла, опустилась в старое деревянное кресло и плакала до изнеможения.
     В это же время на квартире Саблина и Геси Гельфман за круглым обеденным столом сидели кроме хозяев Перовская, Кибальчич и четыре метальщика: Рысаков (кличка - Николай), Гриневицкий (Котик), Тимофей Михайлов (Михаил Иванович) и Емельянов (Сугубый). Софье Львовне, судя по ее виду, нездоровилось. Арест Желябова, напряжение и переживания последних дней отразились на ее лице: оно было бледное, утомленное, под глазами круги. Но говорила она ровным спокойным голосом.
     - Обычно он едет в Михайловский манеж к двенадцати, без четверти двенадцать все должны быть на месте, но при этом стараться не мозолить глаза шпикам и жандармам.
     Она взяла лежавший на столе конверт и начертила план Малой Садовой. Рука, державшая карандаш, едва заметно дрожала.
     - Котик и Михаил Иванович станут здесь, на углу Малой Садовой и Большой Итальянской. Котик на четной, Михаил Иванович на нечетной стороне улицы. Сугубый - на углу Малой Садовой и Невского, а Николай у памятника Екатерины. Он едет по Невскому, поворачивает на Малую Садовую. Первым в дело вступает Михаил Иванович, затем Котик. Если этого почему-то не происходит или взрыв оказывается неудачным, то Сугубый и Николай, каждый со своей стороны, бросают бомбы. В остальном действуйте по обстоятельствам, но помните: сегодня все должно случиться во что бы то ни стало. Может быть, больше никогда такой возможности не представится.

/ Полные произведения / Войнович В. / Степень доверия