• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане

Мещане [19/22]

Скачать полное произведение

    - Вы ее исследовали?
     - Конечно!.. Впрочем, вы нашим исследованиям не верите! - слегка кольнул его Перехватов.
     - Не совсем верю, хотя убежден, что скорое приближение смерти вы можете предугадать; что такое у Меровой - чахотка?
     Перехватов пожал плечами.
     - Пока можно только сказать, что сильное затемнение дыхания и сердце, кажется, не совсем в порядке.
     - И что же, все это опасно?
     - Нет, - протянул с важностью Перехватов, - аневризм в настоящее время, конечно, уж из ста человек у двух - у трех есть, а затемнение дыхания часто бывает от простого катара в легких.
     - Кто ее, собственно, будет пользовать? - допытывался Бегушев.
     - Ординатор палаты и специалист по грудным болезням, - объяснил Перехватов.
     "Слава богу, что не ты!" - порадовался Бегушев.
     - А вы по каким болезням специалист? - спросил он.
     - Я по нервным и женским болезням, - отвечал Перехватов.
     - Гм... гм!.. - произнес Бегушев не без значения. Перехватов подметил это.
     - Я никак не ожидал, что вы будете принимать такое живое участие в madame Меровой, - поставил он ему, в свою очередь, шпильку.
     - Ее отец у меня живет, - отвечал немного смутившийся Бегушев и, чтобы не остаться у доктора в долгу, присовокупил: - А вашей супруги как здоровье?
     - Она здорова! - сказал он притворно-равнодушным тоном и поспешил прибавить: - Вы желаете видеть больную?
     - Прошу вас разрешить мне это! - проговорил Бегушев.
     Перехватов сам его повел к Елизавете Николаевне.
     Бегушев глаз с него не спускал и очень хорошо видел, как Перехватов умышленно держал голову выше обыкновенного, как он наслаждался тем, что сторожа и фельдшера при его проходе по коридору вытягивались в струнку, а сиделки робко прижимались к стене.
     "Этакое пошлейшее ничтожество!" - шептал мысленно Бегушев.
     - Madame Мерова помещается в этой отдельной комнате, - сказал, наконец, Перехватов, показывая на одну из дверей.
     Бегушев вошел в эту дверь. Доктор не последовал за ним.
     - Ах, это вы, Александр Иванович! - произнесла Елизавета Николаевна как-то стыдливо.
     Бегушеву она показалась посвежей, и в лице ее не было тупого отчаяния...
     - Спали ночь? - сказал он, садясь около ее кровати.
     - Спала отлично! - отвечала Мерова.
     - А кушать хочется? - спрашивал Бегушев.
     - Не знаю! - произнесла Мерова.
     - Но подумайте... Вам, может быть, в воображении что-нибудь улыбнется, и я сейчас же пришлю вам!
     Мерова подумала.
     - Нет, ничего не хочу; вы лучше посидите у меня, это мне лучше всякой пищи.
     - Я буду сидеть у вас, сколько вы позволите!
     - Вы знаете, сегодня ко мне входил Перехватов, очень любезно и внимательно расспрашивал меня.
     - Он тут старшим доктором, - объяснил ей Бегушев.
     - Зачем же отец поместил меня к нему? Он, пожалуй, уморит меня!
     - Вас будет лечить не он, а другой.
     - Ах, это старичок, который был у меня уж два раза; он добрый, должно быть... Я спросила Перехватова о жене его, и он сказал, что Домна Осиповна по-прежнему меня любит.
     Бегушев на это промолчал.
     - Как вы почувствуете себя хоть немного крепче, я перевезу вас к вашему отцу в мой дом.
     Мерова нахмурилась.
     - Мне это страшно, Александр Иванович.
     - Почему? - спросил он.
     - Ах, потому что... Вы не знаете, что во мне происходит... Вы никогда не понимали меня.
     - Чего не понимал? - повторил Бегушев, начинавший приходить в смущение.
     - Того, что я давно вас люблю! - воскликнула Мерова.
     Бегушев поник головой.
     - Люблю с тех пор, как увидела вас в первый раз в театре; но вы тогда любили Домну Осиповну, а я и не знаю хорошенько, что все это время делала... Не сердитесь на меня, душенька, за мое признание... Мне недолго осталось жить на свете.
     "Что это, кокетство или правда?" - мелькнуло в голове Бегушева, и сердце его, с одной стороны, замирало в восторге, а с другой - исполнилось страхом каких-то еще новых страданий; но, как бы то ни было, возвратить Елизавету Николаевну к жизни стало пламенным его желанием.
     - Вы не волнуйтесь; все устроится хорошо!.. Укрепитесь настолько, чтобы переехать ко мне, а там мы поедем с вами в теплый климат... солнце, море, спокойная жизнь...
     Елизавета Николаевна слушала Бегушева с жадным вниманием.
     - Значит, вам жаль меня? - проговорила она.
     - Более, чем жаль, и я устрою вашу судьбу прочно и серьезно, - сказал Бегушев.
     Лицо Меровой окончательно просияло.
     - Да, да! - подтвердила она радостным голосом. - Я знаю, какой вы добрый!.. Ну, поцелуйте меня.
     Бегушев поцеловал ее. Она на этот раз прилипла своими губами к его губам и долго-долго тянула поцелуй, потом опустилась на подушки, глаза у ней почти совсем закатились под верхние веки. Бегушеву она показалась в эти минуты очаровательно хороша!
     - Вот дайте мне этих капель, что на столе стоят... Доктор велел мне их принимать, когда я очень взволнуюсь.
     Бегушев дрожащей рукой накапал в рюмку показанное на сигнатурке число капель и подал их Меровой.
     - Вы уезжайте, друг мой, от меня, - начала она, жадно выпив капли. - Вы слишком много принесли мне счастья: я непременно хочу выздороветь - для себя и для вас. Господи, хоть бы один день еще прожить такого счастья...
     Вошедшая сиделка прервала их объяснение.
     - Прощайте, мне сейчас мушку будут ставить! - продолжала Мерова заметно ослабнувшим голосом и вместе с тем улыбаясь.
     Бегушев сначала повиновался было и вышел; но, будучи не из таких характеров, чтобы терпеливо ждать чего-нибудь, он не мог удержаться и снова возвратился к Меровой.
     - Елизавета Николаевна, есть у вас силы сегодня же переехать в мой дом? Там уход будет лучше за вами, - проговорил он с поспешностью.
     - Есть, - отвечала та и, махнув рукой стоявшей около нее сиделке, сказала, что она не будет ставить мушки.
     - В таком случае я сейчас распоряжусь, - подхватил Бегушев и, выйдя в коридор, прямо встретился с проходящим важно Перехватовым.
     - Я Мерову перевожу к себе и желал бы пригласить навещать ее того доктора, который начал ее лечение, - сказал он ему.
     - Tout de suite!* - отвечал с несколько злой усмешкой Перехватов, а затем громко и строго сказал следовавшему за ним фельдшеру: - Позвать сюда ординатора шестой палаты!
     ______________
     * Сейчас! (франц.).
     Ординатор пришел. По его скромной и умной физиономии Бегушев заключил, что он не шарлатан. Ординатор действительно был не шарлатан, а вымятый и опытный больничный врач, и между тем, несмотря на двадцатипятилетнюю службу, его не сделали старшим врачом - за то только, что он не имел той холопской представительности, которой награжден был от природы Перехватов.
     - Господин Бегушев, хороший знакомый госпожи Меровой, желает ее взять к себе... Распорядитесь, чтобы она покойно и тепло одетою была перевезена! - приказал ему его юный начальник.
     Ординатор в знак повиновения склонил перед ним голову.
     Перехватов с прежнею важностью пошел далее.
     - Я просил бы вас сегодня же перевезти ко мне госпожу Мерову в дом... Я пришлю за ней карету и теплую одежду, а также и вас прошу приезжать к ней.
     - Но ей только что поставили мушку! - возразил доктор.
     - Она еще не ставила ее... Можете ли, доктор, вы это сделать и у меня продолжать пользовать госпожу Мерову?
     - Я освобожусь из больницы не ранее четырех часов, а после этого могу перевезти.
     - В четыре часа поэтому я могу прислать за вами карету?
     - В четыре! - разрешил ему доктор.
     Бегушев полетел из больницы на всех рысях на Кузнецкий мост, где в магазине готового женского белья и платьев накупил того и другого; зашел тут же в английский магазин, отобрал шерстяных чулок, плед и кончил тем, что приторговал у Мичинера меховой женский салоп, строго наказав везде, чтобы все эти вещи немедленно были доставлены к нему. Возвратясь домой, Бегушев свою ленивую и распущенную прислугу пришпорил и поднял на ноги; прежде всего он позвал Минодору и велел ей с помощью мужа, лакеев и судомоек старательно прибрать отделение его покойной матери, как самое удобное для помещения больной. В отделении этом он сам осмотрел все щелочки в окнах, что не дует ли где-нибудь, осмотрел все вентиляторы, еще с болезни старухи там понаделанные... Лакеи и Минодора сначала недоумевали, что такое барин затевает; наконец это объяснилось, когда Бегушев объявил Минодоре, что привезут больную, умирающую дочь графа Хвостикова и что она должна быть при ней безотлучно!
     Минодора хоть по наружности и приняла с покорностью приказание Александра Ивановича, но была не очень довольна таким его распоряжением и, придя в девичью, сказала мужу:
     - У нас скоро новая жилица будет!.. Больная дочь графа!.. Барин приказывает мне за ней ходить!
     - За потаскушей-то этой? - заметил со злобою Прокофий.
     - Кто знает, потаскуша она или нет, - посмягчила приговор мужа Минодора.
     - Как же не потаскуша: она вон жила с этим инженеришком, что к нам ездил... В Петербурге, говорят, с Ефимом Федоровичем Тюменевым путалась!.. - объяснял с той же злобой Прокофий.
     Маремьяша, слышавшая разговор этот, не преминула пойти и слово в слово передать его госпоже своей.
     - Какую дочь графа?.. - спросила Аделаида Ивановна, не знавшая даже о существовании Меровой.
     - Да так, какую-то распутную! - отрезала Маремьяша.
     - Ах, Маремьяша, как ты всегда гадко выражаешься! - почти прикрикнула на нее Аделаида Ивановна.
     - Как же мне еще выражаться! Вся прислуга здешняя говорит это! - ответила Маремьяша грубым тоном.
     Вскоре начали привозить вещи, купленные Бегушевым для Меровой. Минодора принимала их и, несмотря на свою сдержанность, усмехалась и слегка покачивала головою, а Маремьяша просто пришла в неистовство. Она опять вошла к Аделаиде Ивановне и гневным голосом выпечатала:
     - Вы мне говорить не приказываете, а Александр Иванович целое приданое накупил...
     - Кому приданое? - произнесла с удивлением Аделаида Ивановна, начинавшая уже ничего не понимать.
     - Этой дочке графа!.. Вам по пяти да по десяти рубликов выдает, а на чужих ничего не жалеет.
     - Ну, пожалуйста, прекрати твои рассуждения!.. Я не хочу их больше слушать!
     Но Маремьяша, уйдя в свою комнату, долго еще брюзжала.
     Слух о переезде Елизаветы Николаевны в дом к Александру Ивановичу дошел, наконец, и до графа, спавшего крепчайшим сном после всех перенесенных им накануне хлопот и неприятностей. Известие это до того было неожиданно для него, что он сошел вниз узнать, вследствие чего произошла такая перемена.
     - Вы Лизу, я слышал, перевозите к нам? - спросил он Бегушева, встретив того в зале.
     - Перевожу! - отвечал ему Бегушев коротко.
     Граф на несколько мгновений позамялся, придумывая, как бы выразить ему свою мысль, которая, собственно, состояла в том, что если Бегушев предположил взять себе в дом Елизавету Николаевну, то должен был бы прежде всего посоветоваться с ним, графом, но высказать это прямо он, конечно, не решился и только бормотал:
     - Вы, по крайней мере, позвольте мне рассказывать, что вы это делаете для меня и по моей просьбе!
     - Рассказывайте!.. Мне решительно все равно, - проговорил Бегушев и явно рассмеялся.
     Встретив такие сухие и насмешливые ответы, граф счел за лучшее плюнуть на все, - пусть себе делают, как хотят, - и удрал из дому; но, имея синяк под глазом, показаться в каком-нибудь порядочном месте он стыдился и прошел в грязную и табачищем провонялую пивную, стал там пить пиво и толковать с немецкими подмастерьями о политике.
     Больную доктор привез в карете Бегушева часам к пяти; она была уже одета в посланное к ней с кучером новое белье и платье и старательно закутана в купленный для нее салоп. Доктор на руках внес ее в ее комнату, уложил в постель и, растолковав Минодоре, как она должна поставить мушку, обещался на другой день приехать часов в восемь утра. За все эти труды доктора Бегушев заплатил ему сто рублей. Скромный ординатор смутился даже: такой высокой платы он ни от кого еще не получал.
     Добрая Аделаида Ивановна, услыхав, что больная так слаба, что ходить не может, исполнилась жалостью и за обедом же сказала брату:
     - А ты еще доброе дело делаешь: взял к себе больную дочь графа?
     - Да! - отвечал тот.
     - Ах, как бы я желала познакомиться с ней, - продолжала старушка, - и даже сегодня, если только это не обеспокоит ее, сходила бы к ней.
     - Можно и сегодня!.. Вероятно, она теперь отдохнула!.. - разрешил ей Бегушев.
     Аделаида Ивановна так спешила увидать поскорей Мерову, помимо чувства сострадания, и по любопытству взглянуть своим глазом, что это за дама. Встав из-за стола, она немедленно отправилась к больной, отрекомендовала себя сестрой Александра Ивановича и просила полюбить ее.
     Добрый вид старушки произвел приятное впечатление на Мерову.
     - Вы, не правда ли, не очень больны и, верно, скоро выздоровеете? Что у вас больше всего болит? - спрашивала ее Аделаида Ивановна ласковым-ласковым голосом.
     - Грудь! - отвечала Мерова.
     - А если грудь, так ничего, - воскликнула старушка. - Я про себя вам скажу: у меня постоянно прежде болела грудь, а вот видите, до каких лет я дожила! - начисто уже выдумала Аделаида Ивановна; у нее никогда грудь не баливала, но все это она, разумеется, говорила, чтобы успокоить больную.
     - Вы замужняя или девица? - продолжала она занимать больную.
     - Я вдова, - отвечала Мерова.
     - Давно потеряли вашего супруга?
     - Лет двенадцать!
     - Не может быть!.. Вы так еще молоды; конечно, вы с ним недолго жили, и какая, я думаю, это была для вас потеря! - То, что о Меровой говорила прислуга, Аделаида Ивановна с первого же взгляда на нее отвергла. - Но где же вы жили?.. Граф ни разу не говорил мне, что у него есть дочь, и такая еще прелестная!
     Мерова в самом деле очень понравилась Аделаиде Ивановне своей наружностью.
     - Я жила перед приездом сюда в Киеве, на юге! - отвечала Мерова, все более и более краснея.
     - А как приехали сюда, так и расхворались, - это очень понятно; я тоже, - как уж мне хорошо жить у брата, все равно, что в царстве небесном, - но прихварываю: то ноги пухнут, то голова кружится.
     - От любви, может быть! - пошутила Мерова.
     Аделаида Ивановна засмеялась самым искренним смехом.
     - Очень может быть, очень! - говорила она.
     В это время, однако, сметливая Минодора, заметив, что это беседование смущает и утомляет Мерову, подошла и шепнула Аделаиде Ивановне, что больной пора ставить мушку.
     - Непременно, это необходимо! - согласилась она и, встав, сначала поцеловала Мерову, а потом перекрестила. - Целую вас и кладу на вашу грудь крестное знамение с таким же чувством, как бы делала это мать ваша, - проговорила она и вышла.
     Мерова по уходе ее залилась слезами: она с детства не встречала такого ухода и такой ласки, как нашла это в доме Бегушева.
     Глава VIII
     Тучи громадных событий скоплялись на Востоке: славянский вопрос все более и более начинал заинтересовывать общество; газеты кричали, перебранивались между собой: одни, которым и в мирное время было хорошо, желали мира; другие, которые или совсем погасали, или начинали погасать, желали войны; телеграммы изоврались и изолгались до последней степени; в комитеты славянские сыпались сотни тысяч; сборщицы в кружку с красным крестом появились на всех сборищах, торжищах и улицах; бедных добровольцев, как баранов на убой, отправляли целыми вагонами в Сербию; портрет генерала Черняева виднелся во всех почти лавочках. Все эти явления, конечно, влияли и на выведенных мною лиц, из которых, впрочем, главный герой мой, Бегушев, как бы совершенно этим не интересовался и упорно отмалчивался на все вопросы, которые делали ему многие, так как знали, что некогда он изъездил вдоль и поперек все славянские земли. Зато граф Хвостиков и Долгов, снова сблизившиеся, очень много говорили и, ездя неустанно во все дома, куда только их пускали, старались всюду внушать благородные и гуманные чувствования. За такие их подвиги одна газета пригласила их к сотрудничеству, открыв им целую рубрику, где бы они могли излагать свои мысли. Долгов, разумеется, по своей непривычке писать, не изложил печатно ни одной мысли; но граф Хвостиков начал наполнять своим писанием каждый номер, по преимуществу склоняя общество к пожертвованиям и довольно прозрачно намекая, что эти пожертвования могут быть производимы и через его особу; пожертвований, однако, к нему нисколько не стекалось, а потому граф решился лично на кого можно воздействовать и к первой обратился Аделаиде Ивановне, у которой он знал, что нет денег; но она, по его соображениям, могла бы пожертвовать какими-нибудь ценными вещами: к несчастью, при объяснении оказалось, что у ней из ценных вещей остались только дорогие ей по воспоминаниям. Бегушеву граф не смел и заикнуться о пожертвовании, предчувствуя, что тот новую изобретенную графом деятельность с первых же слов обзовет не очень лестным именем. Таким образом, опять оставалась одна только Домна Осиповна, подающая некоторую надежду, к которой граф нарочно и приехал поутру, чтоб застать ее без мужа. Принят он на этот раз был очень скоро и, увидав Домну Осиповну, чуть не вскрикнул от удивления - до такой степени она похудела и постарела за это непродолжительное время; белила и румяна только что не сыпались с ее лица.
     - А я к вам, - начала она без прежней своей важности, - писать уж хотела, чтобы узнать о здоровье Лизы... Она, как мне передавали, тоже у Бегушева обитает.
     - У нас, у нас! - поспешно отвечал граф.
     - Я бы приехала навестить ее, но господин Бегушев, может быть, не велит меня принять, - продолжала Домна Осиповна.
     - Нет, нет! У нее совсем особое отделение... Александр Иванович отдал ей комнаты покойной матери своей, - бухнул, не остерегшись, граф.
     - Комнаты матери!.. - повторила с ударением Домна Осиповна. - И что же, Лиза в постели лежит? - присовокупила она.
     - Иногда; но больше сидит и вместе с нами увлекается великим движением, обхватившим все классы общества!.. - ввернул граф газетную фразу, чтобы сильней повоздействовать на Домну Осиповну. - К вам я тоже приехал с кружечкой, хоть и сердит на вас, что вы не хотели поддержать газеты, которая как бы теперь была полезна!.. Впрочем, бог вас простит за это; пожертвуйте, по крайней мере, теперь нашим соплеменникам, сколько можете!..
     И граф развернул перед Домной Осиповной свой пустой бумажник, чтобы приять в него посильную дань. Но Домна Осиповна вместо дани сделала ему ручкой и, немного склонив голову, проговорила озлобленнейшим голосом:
     - Благодарю вас покорно!.. Очень вам благодарна!.. Я уж много жертвовала!
     Домна Осиповна точно что через разных влиятельных лиц много пережертвовала, надеясь в них найти помощь по своим делам. Но помощи этой она до сих пор не ощущала, что ее очень сердило и огорчало.
     - Мне теперь не до чужих нужд; у меня своих много!.. - объяснила она графу.
     - Стало быть, правда, что я вам говорил со слов Янсутского? - спросил тот по наружности как бы с участием, а про себя думал: "Так тебе, скряге, и надо!"
     - Конечно, вздор!.. Он сам все это и выдумал, - воскликнула Домна Осиповна. - Тут его несколько времени тому назад избили в трактире, - присовокупила она.
     - Скажите! - произнес граф, как бы удивленный тем, что слышит.
     - Об этом напечатано было в газетах... Я сама читала!.. Янсутский назван по имени, а о господине, который бил его, сказано только, что он очень храбрый и силы необыкновенной!
     - Скажите! - повторил еще раз граф, как бы приходивший все более и более в удивление, хотя от него именно и пущено было это известие в газеты.
     - Я, признаться, ужасно порадовалась, что его поколотили, ужасно!.. - заключила Домна Осиповна.
     - А где же теперь Янсутский? - спросил граф.
     - Он после этого сраму в Сибирь ускакал... Скупает там векселя покойного деда по десяти, по двадцати копеек за рубль и сюда пишет, что как только вернется, так посадит меня в тюрьму, дурак этакой!.. Того не понимает, что я его нисколько не боюсь...
     Домна Осиповна в последних словах своих сказала неправду: она очень боялась угрожающего ей дела, тем более, что Янсутский всюду рассказывал, что предполагаемый им процесс он поведет вдвоем с Гроховым.
     Граф собрался уходить.
     Домна Осиповна при прощанье еще раз повторила, что она непременно приедет навестить Елизавету Николаевну. Граф ничего ей на это не ответил и, сухо откланявшись, отправился домой с твердым намерением напечатать самого ядовитого свойства статейку о черствых и корыстолюбивых людях, к несчастью, до сих пор существующих в нашем обществе, особенно между купечеством. К досаде на Домну Осиповну за отказ ее в пожертвовании у Хвостикова присоединялась и мысль о настойчивом желании Перехватовой посетить непременно его дочь. "Уж не думает ли она отбить Бегушева у Лизы?" - спрашивал он себя. В том, что Елизавета Николаевна, хоть и больная, находится в близких отношениях с Александром Ивановичем, граф не сомневался. Все эти злые и беспокойные мысли сразу, впрочем, выскочили из его головы, когда он встретил ехавшего к нему быстро Долгова, который еще с пролеток кричал, что им сегодня непременно надобно ехать обедать в Английский клуб, куда приедет генерал Трахов, аки бы привезший серьезнейшее известие из Петербурга.
     Подозрение графа касательно задней мысли Домны Осиповны было отчасти справедливо: она в самом деле хотела видеть не Мерову, но Бегушева, которого Домна Осиповна ревновала к Елизавете Николаевне. Да, читатель, ревновала!.. До последнего времени Домна Осиповна ни от кого не слыхала, чтобы Бегушев, расставшись с ней, полюбил какую-нибудь другую женщину, так что она, к великой усладе своего самолюбия, начинала думать, что он всю жизнь будет страдать по ней; а тут вдруг Бегушев берет к себе Мерову - зачем?.. Для чего?.. Чтобы он делал это бескорыстно, Домна Осиповна, как и граф Хвостиков, не думала, и при этом совершенно не верила в нравственность своей подруги!.. С такого рода мыслями и чувствованиями приехала она в хорошо ей когда-то знакомый дом, где она провела столько блаженных минут. Готовая расплакаться при этом воспоминании, Домна Осиповна с замирающим сердцем от страха, что не примут ее, послала своего ливрейного лакея узнать: может ли она видеть Елизавету Николаевну Мерову. Встреть сего посланного Прокофий, тот бы прямо ему объявил, что барыню ихнюю барин его никогда не велел к себе пускать; но в передней в это время был не он, а один из молодых служителей, который, увидав подъехавшую карету, не дожидаясь даже звонка, отворил дверь и, услыхав, что приехала Домна Осиповна навестить госпожу Мерову, пошел и сказал о том Минодоре, а та передала об этом посещении Елизавете Николаевне, которая испугалась и встревожилась и послала спросить Александра Ивановича, что позволит ли он ей принять Домну Осиповну.
     Бегушев некоторое время думал.
     - Отчего ж не принять? Пусть примут, - отвечал он потом не совсем спокойным голосом.
     Домну Осиповну привели, наконец, в комнату приятельницы; гостья и хозяйка сначала обнялись, расцеловались и потом обе расплакались: кто из них несчастнее был в эти минуты - нищая ли Мерова, истерзанная болезнью, или Домна Осиповна, с каждым днем все более и более теряющая перья из своего величия, - сказать трудно; еще за год перед тем Домна Осиповна полагала, что она после долгой борьбы вступила в сад, исполненный одних только цветов радости, а ей пришлось наскочить на тернии, более колючие, чем когда-либо случалось проходить.
     - Как ты попала сюда? - первое, что спросила Домна Осиповна приятельницу.
     - Александр Иванович нашел меня совсем нищую и перевез к себе, - отвечала та.
     Спросить Елизавету Николаевну, где она была и что делала с тех пор, как скрылась из Петербурга, Домна Осиповна считала излишним, так как догадывалась, какого рода жизнь вела ее приятельница.
     - И тебе не грех было не написать мне о своем положении, а одолжаться у почти незнакомого тебе человека? - заметила она ей.
     Мерова вспыхнула.
     - У Александра Ивановича отец мой живет; ты же, я слышала, вышла замуж, а потому не зависишь от себя!.. - проговорила она.
     - Я никогда ни от первого, ни от второго мужа не была в такой зависимости, потому что если им дать волю, так они возьмут их две, три!..
     Домна Осиповна так резко отозвалась о мужьях потому, что у ней перед самым отъездом вышла сильная перебранка с супругом, по причинам несколько отдаленным. Перехватов, как только разнесся слух о возможности для Домны Осиповны банкротства, утратил к ней всякую внимательность, нежность и угодливость. Домна Осиповна, конечно, отгадала истинную причину его холодности и окончательно убедилась, что в душе он подлец; Бегушев показался ей сравнительно с ним полубогом по благородству своих чувств; он бесился на нее, когда она наживала деньги, и никогда бы, конечно, не кинул ее при какой-нибудь денежной беде. Все это она до поры до времени таила и не высказывала мужу; но когда он услыхал, что Домна Осиповна хочет посетить Мерову, вскипятился и сказал ей повелительным голосом:
     - Вам не следует туда ездить!
     Домна Осиповна сначала посмотрела ему в лицо, мгновенно утратившее весь свой румянец, и тоже произнесла не очень нежно:
     - Почему же не следует?
     - Потому что господин Бегушев, у которого живет Мерова, ваш старый поклонник! - ответил ей муж.
     - Что ж из того, что он старый мой поклонник; женясь на мне, вы знали это! - возразила Домна Осиповна.
     - Мало ли что было прежде, но теперь возобновлять это знакомство неприлично, - проговорил Перехватов.
     Тут уж более Домна Осиповна не выдержала.
     - А вам прилично целые дни не бывать дома и объезжать под видом практики ваших бывших обожательниц и приискивать, может быть, еще новых?
     Что муж делает это, Домна Осиповна твердо была в том убеждена.
     - Между нами одна разница, - продолжала она с дрожащими губами и раздувшимися ноздрями. - Вы с ваших обожательниц берете деньги за визиты, а я к Бегушеву еду даром, и не к нему даже, а к моей больной подруге!
     Намек этот был очень оскорбителен для Перехватова, тем более что прямо на него он и возразить ничего не мог, так как с самой Домны Осиповны побирал порядочные деньги за свои любовно-врачебные посещения.
     - Вас надобно освидетельствовать в умственных способностях; у вас тут немного тронулось от ваших истерик и капризов! - проговорил он, показывая себе на лоб.
     - Я знаю, что вы этого желаете и добьетесь, вероятно, потому что все употребляете, чтобы я умерла или помешалась, - подхватила Домна Осиповна.
     Далее супруги от напора гнева не в состоянии были говорить, и вскоре доктор уехал в больницу свою, а Домна Осиповна поехала к Меровой с великим желанием встретиться с Бегушевым.
     - Александр Иванович заходит к тебе иногда? - спросила она Елизавету Николаевну.
     Мерова при этом вопросе нахмурилась.
     - Редко! - ответила она нехотя; но вдруг, как бы в опровержение того, вошел Бегушев; при появлении его лицо Домны Осиповны просияло, а у Меровой оно приняло свойственное ему выражение отчаяния.
     У Бегушева все это не свернулось с глазу. Домна Осиповна, впрочем, своей набеленною и старающеюся улыбаться физиономиею показалась ему гадка. Он ей наскоро и молча поклонился и обратился ласково к больной.
     - Как вы себя чувствуете? - сказал он.
     - Очень нехорошо! - отвечала та, закидывая свои маленькие ручки на голову.
     - Но граф вчера был у меня и сказал, что ты вовсе не так серьезно больна, как я тебя нашла! - вмешалась в разговор Домна Осиповна.
     - Граф, может быть, думает, что я не серьезно больна, но я больна и даже желаю еще больнее быть, чтоб умереть скорее! - произнесла Мерова.
     - Но ты забываешь окружающих тебя!.. Какое горе, я думаю, для них твоя болезнь!.. - язвила Домна Осиповна.
     - Ах, окружающим меня все равно это! Еще порадуются, когда я умру!.. - воскликнула Елизавета Николаевна, насколько у ней достало голоса.
     Бегушев очень хорошо понимал, что обе эти госпожи прохаживались на его счет, но Меровой он еще прощал, а Домне Осиповне - нет, и решился ее отделать.
     - Елизавету Николаевну волнуют наши разговоры, а это ей вреднее всего, - сказал он с резкостью.
     Домна Осиповна даже сквозь белила покраснела.
     - Извините, я не знала, что мои слова могли почему-либо взволновать Лизу! Вы позволите мне, по крайней мере, закурить пахитоску? - проговорила она.
     - Больная сама не курит, и при ней тоже не велено курить, - отказал ей и в том Бегушев.
     Домна Осиповна видела, что он с умыслом говорил ей дерзости, и назло ему, а также и Меровой, решилась продолжить свой визит.
     - Александр Иванович до сих пор еще, кажется, сердится на меня, хотя я в разлуке моей с ним нисколько не виновата! - отнеслась она к Елизавете Николаевне, у которой опять появилось отчаяние в лице.
     Наглость и бесстыдство Домны Осиповны поразили Бегушева.
     - О какой это разлуке вы вспоминаете, о которой я давно и забыл... - проговорил он презрительно-насмешливым тоном.
     - Вы забыли?.. Это хорошо и может послужить уроком для других женщин, как вас понимать! - не унималась Домна Осиповна.
     Бегушев насильственно рассмеялся.
     - Если вам нечего другого делать, так хоть всех в мире женщин поучайте, как меня понимать! - проговорил он, вставая, и, сказав Меровой, что он потом зайдет к ней, ушел, не поклонившись Домне Осиповне.
     Та осталась решительно рассвирепелой тигрицей.
     - Я тебе еще прежде говорила и писала, что это за человек! Побереги себя хоть перед смертью в отношении его! - говорила она, забыв всякое приличие.
     - От чего мне себя беречь? - возразила ей Елизавета Николаевна слабым голосом.
     - Знаю я, chere amie*, знаю! Меня нельзя обмануть, и вот к тебе моя просьба теперь: когда он бросит тебя, то напиши мне, - я возьму тебя к себе! - произнесла она взволнованным голосом и, поцеловав больную, уехала.
     ______________
     * дорогая подруга (франц.).
     Злобе и страданиям в душе Домны Осиповны пределов не было: она приехала почти уверенная, что помирится с Бегушевым и что даже будет предостерегать его от Меровой; но вышло, как мы видели, совершенно наоборот.
     Бегушев возвратился к Меровой сейчас же, как только уехала Домна Осиповна. Елизавета Николаевна лежала в своей постели мрачнее ночи.
     - Что за штуки эта негодяйка выкидывает! - сказал он.
     - Она не негодяйка, - отвечала Елизавета Николаевна, - она знает только, что вы ее еще любите!
     - Господи помилуй! - сказал, усмехаясь и пожимая плечами, Бегушев.
     - Как же не любите! - продолжала Мерова, совершенно не обратившая внимания на его восклицание. - Как только услыхал, что она приехала, сейчас же велел ее принять и сам явился.
     Чтобы успокоить Мерову, Бегушев сознался, что в самом деле глупо было с его стороны войти к ней в комнату, когда была там Домна Осиповна, но что сделано было это чисто по необдуманности, а не по какому-нибудь чувству. "Не мальчишка же я..." - заключил он.

/ Полные произведения / Писемский А.Ф. / Мещане