/ Полные произведения / Пелевин В.О. / Священная книга оборотня

Священная книга оборотня [4/18]

Скачать полное произведение

    одалживающий у собрата флакон чернил. Отказать я не сумела.
     Новый холодильник, занявший половину его кухни, походил на выступ айсберга,
    пробивший борт корабля и вмявшийся в трюм. Капитан корабля тем не менее был пьян и весел. Я давно заметила - ничто так не радует российского гуманитарного интеллигента (на интеллектуала Павел Иванович не тянул), как покупка нового бытового электроприбора.
     Я не люблю пьяных. Поэтому я вела себя немного хмуро. Он, должно быть, отнес это к
    тому, что порка производилась в долг, и не проявил особой навязчивости. Мы перешли к делу молча, словно пара сработавшихся эстонских яхтсменов: вручив мне измочаленную плеть, которую он хранил в теннисной сумке с автографом Бориса Беккера, он разделся, лег на тахту и открыл свежий "Эксперт".
     Я догадывалась, что дело здесь не в пренебрежительном отношении к моему искусству, и даже не в любви к печатному слову. Видимо, покаяние перед Юной Россией соседствовало в его душе с неведомыми мне вибрациями, и всех своих секретов он мне не раскрыл. Но я не стремилась проникнуть в его внутренний мир дальше оплаченной глубины, поэтому не задавала вопросов. Все шло как обычно - шлепая по его заду воображаемой плеткой, я думала о своем, а он тихо приборматывал, иногда начиная стонать, иногда смеяться. Было скучно, и мне казалось, что я одалиска в восточном гареме, мерными ударами опахала отгоняющая мух. от туши господина. Вдруг он сказал:
     - Надо же, какое имечко у адвоката - Антон Дрель. Как это он с таким выжил... Вот
    его, наверно, в школе мучили... Люди с такими именами вырастают с душевным отклонением,
    факт. Все Козловы, например, нуждаются в помощи психотерапевта. Это вам любой эксперт
    скажет.
     Мне, конечно, не следовало поддерживать разговор - незачем было выводить ситуацию
    за рамки профессиональных отношений. Не сдержалась я потому, что имена для меня -
    больная тема.
     - Ничего подобного, - сказала я. - Мало ли кого как зовут. Вот у меня есть одна
    подруга, у нее очень-очень неблагозвучное имя. Такое неблагозвучное, что вы смеяться будете, если я скажу. Можно считать, почти матерное слово, вот какое имя. А сама она - красивая, умная и добрая Девушка. Имя - еще не приговор.
     - Может, милая, вы свою подругу плохо знаете. Если у нее в фамилии матерное слово,
    так оно и в жизни вылезет. Подождите, она еще себя проявит. От имени зависит все. Есть
    научная гипотеза, что имя каждого человека является первичной суггестивной командой,
    которая в предельно концентрированной форме содержит весь его жизненный сценарий. Вы
    понимаете, что такое суггестивная команда? Представляете себе немного, что такое внушение?
     - В общих чертах, - ответила я и мысленно хлестнула его посильнее.
     - Ух... По этой точке зрения, существует ограниченное количество имен, потому что
    обществу нужно ограниченное количество человеческих типов. Несколько моделей рабочих и
    боевых муравьев, если так можно выразиться. И психика каждого человека программируется на базовом уровне теми ассоциативно-семантическими полями, которые задействует имя и фамилия.
     - Чепуха, - сказала я раздраженно. - В мире нет двух похожих людей с одинаковыми
    именами.
     - Как нет и двух похожих муравьев. Но тем не менее муравьи делятся на
    функциональные классы... Нет, имя - серьезная вещь. Бывают имена - бомбы замедленного
    действия.
     - Что вы имеете в виду?
     - Вот вам история из жизни. В Архивном институте работал шекспировед Шитман.
    Защитил он докторскую - "Онтологические аспекты "была не была" как "быть или не быть" в
    прошедшем времени", или что-то в этом роде - и решил выучить английский, чтобы почитать
    кормильца в оригинале, И еще в Англию хотел съездить - "увидеть Лондон и умереть", как он выражался. Начал заниматься. И через несколько уроков выяснил, что shit по-английски - дерьмо. Представляете? Будь он, к примеру, преподаватель химии, было бы не так страшно. А у гуманитариев все вокруг слов вертится, это еще Деррида подметил. Шекспировед Шитман - все равно что пушкинист Говнищер. Трудно служить прекрасному с таким орденом в петлице. Стало ему казаться, что на него в Британском Совете косо смотрят... Британскому Совету тогда вообще не до шекспироведов было, на них налоговая наехала, а Шитман решил, что лично к нему такое отношение. Вы ведь понимаете, милочка, когда человек ищет, чем подтвердить свои параноидальные идеи, он всегда находит. В общем, если опустить грустные подробности, за месяц сошел с ума.
     К этому моменту во мне бушевал гнев - мне казалось, что он пытается меня оскорбить,
    хотя никаких рациональных оснований для такого предположения не было. Но я помнила, что
    важнее всего сохранять контроль. Что мне вполне удавалось.
     - Неужели? - спросила я вежливо.
     - Да. В сумасшедшем доме он ни с кем не разговаривал, только орал на всю больницу.
    Иногда "same shit different day!" , а иногда "same shite different night!" . He зря, значит, английским занимался - кое-что запомнил. В конце концов, увезли этого Шитмана на машине с военными номерами, понадобился спецслужбам, скажем так. И что с ним теперь - никто не в курсе, а кто в курсе, тот не скажет. Такой вот сон в летнюю ночь, деточка. А говорите, ничего от имени не зависит. Зависит, еще как. Если у вашей подруги в фамилии матерное слово, путь у нее один. Сумасшедший дом рано или поздно. Кстати, Шитману еще повезло, что он спецслужбам понадобился. Ведь слышали, наверно, про наши сумасшедшие дома. Там за сигарету минет делают... Тренировка духа с помощью человека-раздражителя похожа на азартную игру, в которой все ставится на кон. Выигрыш в ней велик. Но если не выдерживаешь и срываешься, проигрываешь все начисто. Я вынесла бы и работу в долг, и пушкиниста Говнищера, и его мат, не брось он на чашу весов этот минет за сигарету. К нему я оказалась не готова.
     - Деточка! - закричал Павел Иванович. - Деточка, ты что? Ты что делаешь, гадина?
    Милиция! Люди! Помогите!
     Когда он стал звать милицию, я опомнилась. Но было поздно - Павел Иванович получил
    три таких плетки, которых не постыдился бы и Мэл Гибсон. И хоть эти три плетки были
    гипнотическими, по его спине потекла настоящая кровь. Конечно, я пожалела о содеянном, но это всегда случается секундой позже, чем надо. К тому же я опять схитрила в своем сердце - зная, что меня вот-вот охватит раскаяние, и уже как бы принимая всей душой позу кающейся грешницы, я напоследок с мстительным сладострастием прошептала:
     - Вот тебе от Юной России, старый козел...
     Оглядывая сейчас свою жизнь, я нахожу в ней много темных пятен. Но за эту минуту я
    испытываю особенно острый стыд.
    
     *
    
     Многие храмы в Азии удивляют путника несоответствием между бедностью пустых
    комнат и многоступенчатой роскошью крыши - с загнутыми вверх углами, драгоценными
    резными драконами и алой черепицей. Символический смысл здесь понятен: сокровища
    следует собирать не на земле, а на небе. Стены символизируют этот мир, крыша следующий.
    Посмотреть на само строение - халупа. А посмотреть на крышу - дворец.
     Контраст между Павлом Ивановичем и его крышей показался мне настолько же
    завораживающим - несмотря на то, что духовный символизм здесь отсутствовал полностью.
    Павел Иванович был мелким гуманитарным бесом. Но вот его крыша... Впрочем, все по
    порядку.
     Звонок раздался через два дня после экзекуции, в восемь тридцать утра, слишком рано
    даже для клиента со странностями. Высветившийся номер ничего мне не сказал. Я встала в
    четыре утра и успела к тому моменту переделать множество дел, но все равно на всякий случай протянула заспанным голосом:
     - Але-е...
     - Ад ель? - раздался бодрый голос. - Это тебя по объявлению беспокоят.
     Я уже сняла объявление с сайта, но кто-то вполне мог засэйвить его на будущее, клиенты так часто делают.
     - Дайте девочке поспать, а?
     - Какое поспать, на выезд с теплыми вещами!
     - Я еще не проснулась.
     - Три тарифа за срочность. Если будешь на месте через час.
     Услышав про три тарифа, я перестала ломаться и записала адрес. Одна из моих
    латиноамериканских сестричек рассказывала, что панамский генерал Норьега любил пить
    виски всю ночь напролет, а рано утром вызывал к себе для секса одну из шести постоянно
    состоявших при нем женщин - сестричка это знала, поскольку была одной из них. Но это
    Панама - кокаин, горячая кровь. А для наших широт такой ранний жар был странноват. Но
    опасности я не ощутила.
     Для скорости я поехала на метро и минут через пятьдесят прибыла на место. Клиент жил в тихом центре. Войдя во двор нужного мне дома (высокой бетонной свечи с претензией на архитектурное новаторство), я сперва решила, что ошиблась и тут задворки какого-то банка.
     Возле металлических ворот в стене стояли два охранника. Они смотрели на меня с
    хмурым недоумением, и я показала бумажку с адресом. Тогда один из них кивнул на
    неприметное крыльцо с домофоном. Я пошла к домофону.
     - Адель? - спросил голос в динамике.
     - Она самая.
     - Иди на второй этаж, последняя дверь, - сказал домофон. - Там увидишь.
     Дверь открылась.
     Это не особо походило на жилой дом. Лифта не было; лестницы, собственно, тоже. То
    есть она была, но кончалась на втором этаже, упираясь в черную дверь без глазка и звонка, рядом с которой в стене блестела крохотная линза телекамеры: как будто кто-то скупил все квартиры в доме, начиная со второго этажа, и сделал общий вход. Впрочем, вульгарное сравнение, от отсутствия легитимной культуры крупной собственности. Звонить не потребовалось - как только я подошла, дверь открылась.
     На пороге стоял крепкий мужик лет пятидесяти, одетый под бандита девяностых. На нем
    был адидасовский спортивный костюм, кроссовки и золото - браслет и цепь.
     - Заходи, - сказал он, повернулся и пошел назад по коридору.
     Место было странным и напоминало служебное помещение. Одна из дверей в коридоре
    была приоткрыта. В просвете виднелся никелированный металлический шест, нырявший в
    круглую дыру в полу. Но клиент захлопнул дверь перед моим носом, и я ничего не успела
    рассмотреть.
     - Проходи, - сказал он, пропуская меня вперед.
     Спальня в конце коридора выглядела вполне цивильно, только мне не понравился запах - пахло псиной, причем как-то очень конкретно, словно в собачьем love-отеле. Кроме обширной кровати в комнате был низкий журнальный стол с ящиком и два кресла. На столе стояла бутылка шампанского и бокалы, рядом - телефон с большим количеством клавиш и синяя пластиковая папка для бумаг.
     - Где душ? - спросила я.
     Мужчина сел в кресло и указал на соседнее.
     - Погоди, успеешь. Давай познакомимся сначала.
     Он отечески улыбался, и я решила, что попался клиент из душевных. Я так называю
    людей, которые за свои двести баксов хотят поиметь не только тело, но еще и душу. От таких особенно устаешь. Чтобы отсечь душевного клиента, надо держаться хмуро и необщительно. Пусть дядя думает, что у девочки переходный возраст. В период формирования личности подростки нелюдимы и неприветливы, и каждый педофил хорошо об этом знает. Поэтому в развратнике такая манера поведения быстро разжигает похоть, что ведет к экономии времени и помогает добиться лучшей оплаты труда. Но здесь важно вовремя закрыться в ванной.
     Некоторые лисы, живущие в Америке и Европе, подходят к использованию этого эффекта
    по-научному. То есть думают, что подходят по-научному, поскольку готовятся по литературе, которая "раскрывает душу современного тинейджера". Особенно они ценят пятнадцатилетних сочинителей, с застенчивым румянцем снимающих перед читателем трусики с внутреннего мира своего поколения. Это, конечно, смешно. У подростков нет никакого общего внутреннего измерения - так же, как нет его у людей любого другого возраста. Каждый живет в своей вселенной, и эти инсайты в душу тинейджера - просто рыночный симулякр свежести для бюргера, которому душно от анального секса по видео, что-то вроде химического запаха ландыша для туалетных комнат. Лисе, которая хочет верно передать поведение современного подростка, такую литературу читать нельзя: будешь похожа не на тинейджера, а на старого театрального пидора, изображающего травести.
     Правильная технология совсем другая. Как и все, что реально работает, она предельно
    проста:
    
     1) при разговоре следует глядеть в сторону, лучше всего - в точку пола на расстоянии примерно два метра.
     2) в ответ нужно говорить не больше трех слов, не считая предлогов и союзов.
     3) каждая десятая или около того реплика должна нарушать правило номер два и быть
    слегка провокативной, чтобы у клиента не сложилось чувства, что он имеет дело с дауном.
    
     - Как звать? - спросил он.
     - Адель, - сказала я, косясь в угол.
     - Лет сколько?
     - Семнадцать.
     - Не врешь?
     Я помотала головой.
     - Откуда сама, Адель?
     - Из Хабаровска.
     - Ну и как там у вас, в Хабаровске? Я пожала плечами.
     - Нормально.
     - А чего ж приехала сюда? Я опять пожала плечами.
     - Так.
     - Неразговорчивая ты.
     - Может, я в душ?
     - Да погоди ты. Надо же познакомиться сначала. Что мы, звери?
     - Час двести долларов.
     - Я учту, - сказал он. - И не противно тебе таким делом заниматься, Адель?
     - Кушать-то надо.
     Он взял со стола папку, раскрыл ее и некоторое время глядел внутрь, словно сверяясь с лежащей там инструкцией. Затем закрыл ее и положил на место.
     - А где живешь? Снимаешь? - спросил он. - Ну.
     - И сколько вас в квартире, кроме мамочки? Пять? Десять?
     - Когда как.
     На этой стадии обычный развратник уже дошел бы до точки кипения. Похоже, и мой
    работодатель был от нее недалеко.
     - Тебе семнадцать точно есть, детка? - спросил он.
     - Есть, папашка, есть, - сказала я, поднимая на него глаза. - Семнадцать мгновений
    весны.
     Это была провокативная реплика. Он заржал. Теперь мне снова следовало ограничиваться короткими смутными фразами. Но он, как оказалось, тоже умел быть провокативным.
     - Хорошо, - сказал он. - Раз такой базар у нас пошел, пора представиться.
     На стол передо мной легла раскрытая книжечка-удостоверение. Я внимательно прочитала
    написанное в ней, потом сличила его лицо с фотографией. На фотографии он был в кителе с
    погонами. Его звали Владимир Михайлович. Он был полковником ФСБ.
     - Называй меня Михалыч, - сказал он и ухмыльнулся. - Так меня называют близкие
    люди. А мы, я надеюсь, сблизимся.
     - Чем обязана, Михалыч? - спросила я.
     - На тебя наш консультант пожаловался. Ты его вроде как обидела. Так что теперь
    придется искуплять. Или искупать. Не знаешь, как правильно?
    
     *
    
     У него была стереотипная внешность: волевой подбородок, стальные глаза, льняная челка. Но какая-то трапециедальность неблагородных пропорций делала это лицо похожим на западный типаж условного противника времен холодной войны. Киногерои такого рода обычно выпивали стакан водки, а затем закусывали стаканом, говоря сквозь хруст стекла, что это starinny russki obychai.
     - Твою мать, - пробормотала я. - Субботник?
     - Эй, - сказал он оскорбленно, - ты все-таки не путай ФСБ с ментами. Свои деньги ты
    получишь.
     - Сколько вас? - спросила я усталым голосом.
     - Один... Ну, максимум двое.
     - А кто второй?
     - Сейчас увидишь. Да ты не бойся, не обману. Выдвинув ящик стола, он вынул из него
    коробку
     с разной медицинской всячиной - баночками, ватой и упаковкой одноразовых шприцев.
    Один шприц был заряжен - из-за ярко-красного колпачка на игле он походил на сигарету,
    которой затягивались так яростно, что огонек растянулся во всю ее длину.
     - Ширяться с вами не буду, - сказала я. - Даже и за пять тарифов.
     - Дура, - сказал он весело, - да кто ж тебе даст?
     - И деньги вперед. А то кто его знает, какой вы через полчаса будете.
     - Вот, возьми, - сказал он и кинул мне конверт.
     Представители российского среднего класса часто дают доллары в конверте - так же, как получают. Это волнует. Словно тебя подняли на колесе социального обозрения, чтобы показать заветные звенья экономического механизма Родины... Я открыла конверт и пересчитала деньги. Там были обещанные три тарифа и еще пятьдесят долларов. Практически уровень "Националя". Таким клиентом следовало дорожить - или, во всяком случае, следовало делать вид, что дорожишь. Я очаровательно улыбнулась.
     - Ладно, искуплять так искупать. Где ванна?
     - Да подожди ты, - сказал он. - Успеешь. Сиди на месте.
     - Я...
     - Сиди на месте, - повторил он и принялся закатывать рукав.
     - Вы сказали, еще второй будет. А где он?
     - Да как уколюсь, так сразу и подойдет. Надев на обнажившийся бицепс резинку, он
    несколько раз сжал-разжал кулак.
     - Что колем? - хмуро поинтересовалась я. Надо же мне было знать, к чему себя
    готовить.
     - Едем по Каширке.
     - Чего?
     - Ширкаемся калькой, другими словами, - пояснил он.
     Только тут я поняла, что в шприце был кетамин, он же калипсол, сильнейший психоделик, который в вену станет колоть только психопат или самоубийца.
     - Что - внутривенно? - не поверила я.
     Он кивнул. Мне стало страшно. Я терпеть не могла даже тех кетаминовых торчков,
    которые кололись внутримышечно. С ними от этих уколов происходило что-то очень мрачное.
    Они делались похожими на загробных троллей, придавленных вечным проклятием - вроде
    солдат призрачной армии из последнего "Властелина Колец". А этот собирался колоться
    внутривенно. Я даже не знала, что так делают. То есть я как раз знала, что нормальные люди так не делают. Второй жмур меньше чем за месяц мне совершенно точно не был нужен. Пора было сматываться.
     - Так, давайте я вам деньги верну, - сказала я, - и разбежимся.
     - А что такое?
     - Вам хорошо, вы мертвый будете. А меня по судам затаскают. Пойду я.
     - Я сказал, сидеть на месте?! - рявкнул Михалыч.
     Встав, он подошел к двери, запер ее на ключ и спрятал его в карман.
     - Встанешь - пожалеешь. Поняла?
     Я кивнула. Он вернулся к столу, сел и достал из своей медицинской коробки странное
    устройство, похожее на дырокол советского дизайна. Устройство состояло из двух полукруглых пластин, соединенных простенькой механикой. На нижней пластине была большая присоска, а на верхней - выштампованная звездочка и инвентарный номер, как на пистолете. Михалыч свел пластины вместе, озабоченно лизнул присоску и прижал устройство к предплечью. Затем он вставил шприц в прорезь, осторожно ввел иглу в вену и сделал контроль - жидкость в шприце окрасилась в темно-красный цвет. Тогда он тронул рычажок на странном устройстве, и оно громко затикало. Михалыч наморщился, как перед прыжком в воду, расставил ноги, чтобы они устойчивее упирались в пол, и до упора вдавил поршень в шприц.
     Его тело почти сразу обмякло в кресле. Мне почему-то пришло в голову, что так уходили из жизни бонзы Третьего рейха. Я с тревогой слушала механическое тиканье - словно это была бомба, которая вот-вот взорвется. Через несколько секунд раздался щелчок, дырокол вместе со шприцем отскочил от его руки и упал на пол рядом с креслом. На локте Михалыча появилась маленькая капелька крови. Умно придумано, подумала я. И тут меня накрыло.
     Хочу пояснить одну вещь. Я не могу читать мысли. И никто не может, потому что ничего похожего на отпечатанный текст ни у кого в голове нет. А ту непрекращающуюся мыслительную рябь, которая проходит по уму, мало кто способен заметить даже в себе. Поэтому читать чужие мысли - все равно что разбирать написанное по мутной воде вилами в руке сумасшедшего. Здесь я имею в виду не техническую трудность, а практическую ценность такой процедуры.
     Но благодаря хвосту у лис часто случается своеобразный резонанс с чужим сознанием -
    особенно когда это чужое сознание совершает неожиданный кульбит. Это напоминает реакцию
    периферийного зрения на внезапное движение в полутьме. Мы видим короткую галлюцинацию,
    эдакий абстрактный компьютерный мультик. Пользы от такого контакта никакой, и большую
    часть времени наш ум просто отфильтровывает этот эффект - иначе невозможно было бы
    ездить в метро. Обычно он слаб, но принимаемые людьми наркотики его усиливают, поэтому
    мы терпеть не можем наркоманов.
     При внутривенной инъекции кетамина с полковниками ФСБ творятся странные вещи.
    "Поездка по Каширке" была не метафорой, а довольно реалистическим описанием: хоть
    обмякшее тело Михалыча напоминало труп, его сознание неслось сквозь какой-то оранжевый
    туннель, заполненный призрачными формами, которые он умело огибал. Туннель постоянно
    разветвлялся в стороны, и Михалыч выбирал, куда ему свернуть. Это было похоже на бобслей
    - Михалыч управлял своим воображаемым полетом легкими, незаметными глазу поворотами
    ступней и ладоней, даже не поворотами, а просто микроскопическими напряжениями
    соответствующих мышц.
     Я поняла, что эти оранжевые туннели были не только пространственными образованиями,
    они одновременно были информацией и волей. Весь мир превратился в огромную
    самовыполняющуюся программу вроде компьютерной, но такую, где hardware и software нельзя
    было разделить. Сам Михалыч тоже был элементом этой программы, но обладал свободой
    перемещения относительно других ее блоков. И его внимание двигалось по программе к
    самому ее началу, к люку, за которым пряталось что-то страшное. Влетев в последний
    оранжевый туннель, Михалыч приблизился к этому люку и решительно распахнул его. И то
    страшное, что было за ним, вырвалось на свободу и понеслось вверх - к свету дня, в комнату.
     Я поглядела на Михалыча. Он оживал - но странно, нехорошо. Углы его рта подрагивали
    - на них выступили пятнышки не то слюны, не то пены, а из горла слышался звук, похожий на рычание. Рычание становилось все громче, затем тело Михалыча дернулось, выгнулось, и я почувствовала, что непонятная жуткая сила со дна его души через секунду вырвется на свободу. У меня не было времени на колебания - я схватила бутылку шампанского и с размаху ударила его по голове.
     Внешне ничего особенного не произошло - Михалыч снова обмяк в кресле, а бутылка
    даже не разбилась. Но вот в его внутреннем измерении, с которым у меня до сих пор оставался контакт, случилось нечто удивительное. Сгусток злой силы, который рвался из его глубин наружу, потерял управление и врезался в сложную комбинацию мысле-форм, заполнявшую очередной туннель. Замелькали пульсирующие звезды и уходящие к горизонту полосы огня, похожие на разметку бесконечной взлетной полосы. Это было ослепительно красиво и напоминало виденную мной в шестидесятые годы хронику катастрофы скоростного катера-тримарана: катер оторвался от воды, сделал медленно-задумчивую мертвую петлю и расшибся о поверхность озера в мелкие дребезги. Здесь произошло почти то же самое, только вместо катера в мелкие дребезги расшиблось озеро: призрачные конструкции, заполнявшие оранжевый туннель, распались на части и с мелодичным звоном разлетелись в стороны, затухая, сворачиваясь и исчезая. А затем и вся вселенная оранжевых туннелей погасла и пропала из виду, словно отключили освещавшее ее электричество. Остался только обмякший мужик в кресле и мелодичный звук, который повторялся и повторялся до тех пор, пока я не поняла, что это телефон. Я взяла трубку.
     - Михалыч? - спросил мужской голос.
     - Михалыч не может подойти, - сказала я. - Он очень занят.
     - Кто это?
     Короткого и простого ответа на этот вопрос у меня не нашлось. Через несколько секунд тишины на том конце линии повесили трубку.
    
     *
    
     Надо было додуматься - переименовать КГБ. Такой брэнд пропал! KGB во всем мире
    знали. А теперь не всякий иностранец и поймет, что это такое - "FSB". Одна американская
    лесбиянка, которая снимала меня на уик-энд, все время путала "FSB" с "FSD". "FSD" - это
    "female sexual dysfunction", болезнь, которую придумали фармацевтические компании, чтобы
    запустить в производство женский аналог виагры. Секс-дисфункция у женщин, конечно, блеф:
    в женской сексуальности важны не столько физические аспекты, сколько контекст - свечи,
    шампанское, слова. А если уж совсем честно, важнейшим условием современного женского
    оргазма является высокий уровень материальной обеспеченности. Но это пилюлей не решишь
    - it's the economy, stupid . Впрочем, я отвлеклась.
     Хоть название у КГБ поменялось, кадры остались прежними, суровыми и закаленными.
    Нормальный человек от такого удара бутылкой по голове надолго отбросил бы коньки. А
    Михалыч довольно быстро стал приходить в себя. Возможно, дело было в том, что он получил
    удар в измененном состоянии сознания - при этом трансформируются физические свойства
    организма, как может подтвердить любой алкоголик.
     Я поняла, что он в сознании, когда попыталась вытащить ключ от двери у него из штанов. Склонившись над ним, я увидела, что он смотрит на меня из-под приоткрытых век. Я сразу отскочила. Меня напугало происходившее с ним после укола - такого я раньше не видела, и рисковать мне не хотелось.
     - Телефон, - прошептал Михалыч.
     - Что телефон?
     - Кто... Кто...
     - Кто звонил? - догадалась я. - Не знаю. Какой-то мужчина.
     Он застонал. Удивительно. Нормального человека после такого удара по голове
    волновали бы вечные вопросы. А этот думал о телефонных звонках. Как писал Маяковский,
    "гвозди бы делать из этих людей, всем бы в России жилось веселей" (это он потом исправил на "крепче бы не было в мире гвоздей", а в черновике было именно так, сама видела).
     - Дайте ключ, - сказала я, - мне идти надо.
     - Подожди ты, - выдохнул Михалыч, - разговор.
     - Я с торчками не разговариваю.
     - Не рассуждай...
     Он говорил с усилием, делая большие паузы - будто каждое предложение было высокой
    горой, с которой он несколько раз срывался за время штурма.
     - Ну да, - сказала я обиженным тоном. - Не рассуждай. Люське вон тоже говорили -
    не рассуждай. А как клиент у нее на ветке сакуры помер, попала под следствие. Адвокат
    говорит - перитонит, несчастный случай. А следователь клеит прорыв прямой кишки,
    непредумышленное убийство. И надо еще три штуки занести, тогда будет непредумышленное,
    а можно вообще налететь по полной... Давайте ключ, а то еще раз получите. И плевать, что вы из ФСБ. Мне ничего не будет, самозащита.
     С этими словами я снова взялась за бутылку.
     Он издал жутковатый звук - словно глубоко в омуте засмеялся водяной. Потом
    попытался что-то сказать, но получилось только:
     - Сиди... Си...
     - Слушайте, я последний раз по-хорошему прошу, - повторила я, - отдайте ключ!
     - Сука, - сказал он неожиданно отчетливо. Все-таки эти офицеры такие хамы. Не могут
     культурно поговорить с девушкой. Я занесла бутылку для удара, и тут дверь за моей
    спиной открылась.
     На пороге стоял высокий молодой человек в темном плаще с поднятым воротом. Он был
    небрит, хмур и очень хорош собой - это я отметила без всякой личной вовлеченности,
    холодным взглядом художницы.
     Немного портила его только надменно-гневная складка у губ. Она, однако, не вызывала к нему неприязни, а как бы устанавливала дистанцию. Впрочем, и со складкой он выглядел весьма и весьма привлекательно. Пожалуй, он чуть-чуть походил на молодого государя Александра Павловича - тот, помнится, тоже глядел волком в первые годы после восшествия на престол.
     Меня поразило выражение его лица. Не знаю, как объяснить. Как если бы человек много
    лет жил с зубной болью и привык не обращать на нее внимания, хоть боль мучила его каждый
    день. Еще у него был запоминающийся взгляд: эти серо-желтые глаза отпечатывались на чужой сетчатке и глядели оттуда в душу еще несколько секунд. Самое же главное, мне показалось, что это лицо из прошлого. Похожих лиц было много вокруг в давние времена, когда люди верили в любовь и Бога, а потом такой тип почти исчез.
     Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза.
     - Хотела шампанским отпаивать, - пояснила я, ставя бутылку на стол.
     Гость перевел взгляд на Михалыча.
     - Никак дочку привез? - спросил он.
     - Не, - прохрипел из своего кресла Михалыч и даже пошевелил рукой (видно,
    присутствие гостя помогло ему собраться с духом). - Не... Шмара...
     - А, - сказал гость и снова поглядел на меня. - Это и есть... которая нашего
    консультанта обидела?
     - Она.
     - А с тобой что случилось?
     - Шеф, - залопотал в ответ Михалыч, - зуб, шеф, зуб! Наркоз!
     Молодой человек втянул носом воздух, и на его лице появилась неодобрительная гримаса.
     - Тебе чего, кетамином наркоз делали?
     - Шеф, я...
     - Или ты ветеринара вызывал уши обрезать?
     - Шеф...
     - Опять? Я понимаю, на объекте. Но здесь зачем? У нас был разговор на эту тему?
     Михалыч опустил глаза. Молодой человек посмотрел на меня, мне показалось - с
    любопытством.
     - Шеф, объясню, - заговорил Михалыч. - Честное...
     Я физически чувствовала, каким усилием даются ему слова.
     - Нет, Михалыч. Объяснять буду я, - сказал гость, взял со стола бутылку шампанского
    и изо всех сил ударил ею Михалыча по голове.
     На этот раз бутылка лопнула, и гейзер белой пены окатил Михалыча с головы до ног. Я не сомневалась, что после такого удара он уже никогда не встанет с кресла - в человеческой анатомии я разбираюсь. Но, к моему изумлению, Михалыч помотал головой из стороны в сторону, будто алкаш, на которого вылили ведро воды. Потом поднял руку и вытер с лица брызги шампанского. Вместо того чтобы убить, этот удар привел его в чувство. Такого я раньше не видела никогда.
     - В общем, так, - сказал молодой человек, - прими душ, потом садись на такси и езжай домой. Пусть тебе бульону дадут. Или крепкого чаю. А вообще, Михалыч, если по уму, то надо бы тебе прокапаться с релашкой.
     Я не поняла, что значит эта фраза.
     - Так точно, - сказал Михалыч, кое-как поднялся на ноги и поплелся в ванную, оставляя за собой дорожку из капель шампанского. Когда за ним закрылась дверь, молодой человек повернулся ко мне и улыбнулся.
     - Здесь душно, - сказал он. - Позвольте проводить вас на свежий воздух.
     Мне понравилось, что он заговорил со мной на "вы".

/ Полные произведения / Пелевин В.О. / Священная книга оборотня