/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!

Прощай, оружие! [15/17]

Скачать полное произведение

    - Я и не отрицаю. Я просто говорю, что в Монтре не занимаются зимним спортом.
     - Я оспариваю это, - сказал первый чиновник. - Я оспариваю это утверждение.
     - Я настаиваю на этом утверждении.
     - Я оспариваю это утверждение. Я сам катался на luge (1) по улицам Монтре. Я совершал это неоднократно. Luge, безусловно, один из видов зимнего спорта.
     Второй чиновник обернулся ко мне.
     - Вы имели в виду luge, говоря о зимнем спорте, сэр? Уверяю вас, в Локарно вам будет чрезвычайно удобно. Вы найдете здесь здоровый климат, вы найдете здесь красивые окрестности. Вам здесь очень понравится.
     - Господин сам выразил желание ехать в Монтре.
     - А что такое luge? - спросил я.
     - Вы видите, он даже никогда не слыхал о luge.
     Это очень понравилось второму чиновнику. Он торжествовал.
     - Luge, - сказал первый чиновник, - это то же, что тобогган.
     - Должен возразить, - покачал головой второй чиновник. - Здесь я опять должен возразить. Тобогган очень отличается от luge. Тобогган делается в Канаде из плоских планок. Luge - это обыкновенные салазки на полозьях. Точность прежде всего.
     - А нельзя ли нам кататься на тобоггане? - спросил я.
     - Конечно, можно и на тобоггане, - сказал первый чиновник. - Вполне можно кататься на тобоггане. В Монтре продаются отличные канадские тобогганы.
     ---------------------------------------
     (1) Небольшие швейцарские санки (франц.).
     Братья Окс торгуют тобогганами. Они сами импортируют тобогганы.
     Второй чиновник отвернулся.
     - Для катания на тобоггане, - сказал он, - требуется специальная piste (1). Нельзя кататься на тобоггане по улицам Монтре. Где вы остановились?
     - Мы еще сами не знаем, - сказал я. - Мы только что приехали из Бриссаго. Экипаж ждет на улице.
     - Вы не пожалеете о том, что едете в Монтре, - сказал первый чиновник. - Вы найдете там прекрасный мягкий климат. Вам не нужно будет далеко ходить, если вы захотите заниматься зимним спортом.
     - Если вас действительно интересует зимний спорт, - сказал второй чиновник, - поезжайте в Энгадин или Мюррен. Я вынужден протестовать против данного вам совета ехать в Монтре для зимнего спорта.
     - В Лез-Аван над Монтре превосходные условия для любого зимнего спорта. - Патриот Монтре яростно взглянул на своего коллегу.
     - Господа, - сказал я. - К сожалению, мы должны ехать. Моя кузина очень устала. Мы рискнем отправиться в Монтре.
     - Приветствую ваше решение. - Первый чиновник пожал мне руку.
     - Полагаю, что вы будете сожалеть об отъезде из Локарно, - сказал второй чиновник. - Во всяком случае, в Монтре вам придется явиться в полицию.
     - Никаких недоразумений с полицией у вас не будет, - уверил меня первый чиновник. - Со стороны населения вы встретите исключительное радушие и дружелюбие.
     - Большое спасибо вам обоим, - сказал я. - Ваши советы для нас очень ценны.
     - До свидания, - сказала Кэтрин.
     - Большое спасибо вам обоим.
     Они проводили нас поклонами до дверей, патриот Локарно с некоторой холодностью. Мы спустились по лестнице и сели в экипаж.
     - О, господи, милый! - сказала Кэтрин. - Неужели нельзя было выбраться оттуда раньше?
     ---------------------------------------
     (1) Дорожка (франц.).
     Я дал кучеру адрес отеля, рекомендованного нам одним из чиновников. Кучер подобрал вожжи.
     - Ты забыл про армию, - сказала Кэтрин. Солдат стоял у экипажа. Я дал ему десять лир.
     - У меня еще нет швейцарских денег, - сказал я. Он поблагодарил, взял под козырек и ушел. Экипаж тронулся, и мы поехали в отель.
     - Что это тебе вздумалось сказать про Монтре? - спросил я Кэтрин. - Ты действительно хочешь туда ехать?
     - Это было первое, что мне пришло в голову, - сказала она. - Там неплохо. Мы можем поселиться где-нибудь наверху, в горах.
     - Тебе хочется спать?
     - Я уже засыпаю.
     - Мы хорошо выспимся. Бедная ты моя Кэт! Досталось тебе этой ночью.
     - Мне было очень весело, - сказала Кэтрин. - Особенно когда ты сидел с зонтиком.
     - Ты понимаешь, что мы в Швейцарии?
     - Нет, мне все кажется: вот я проснусь, и это все неправда.
     - И мне тоже.
     - Но ведь это правда, милый? Это ведь не на Миланский вокзал я еду провожать тебя?
     - Надеюсь, что нет.
     - Не говори так. Я боюсь. Вдруг это в самом деле так.
     - Я точно пьяный и ничего не соображаю, - сказал я.
     - Покажи свои руки.
     Я протянул ей обе руки. Они были стерты до живого мяса.
     - Только в боку раны нет, - сказал я.
     - Не богохульствуй.
     Я очень устал, и у меня кружилась голова. Все мое оживление пропало. Экипаж катился по улице.
     - Бедные руки! - сказала Кэтрин.
     - Не тронь их, - сказал я. - Что за черт, я не пойму, где мы. Куда мы едем, кучер?
     Кучер остановил лошадь.
     - В отель "Метрополь". Разве вы не туда хотели?
     - Да, да, - сказал я. - Все в порядке, Кэт.
     - Все в порядке, милый. Не волнуйся. Мы хорошо выспимся, и завтра ты уже не будешь точно пьяный.
     - Я совсем пьяный, - сказал я. - Весь этот день похож на оперетту. Может быть, я голоден.
     - Ты просто устал, милый. Это все пройдет.
     Экипаж остановился у отеля. Мальчик вышел взять наши чемоданы.
     - Уже проходит, - сказал я. Мы были на мостовой и шли к отелю.
     - Я знала, что пройдет. Ты просто устал. Тебе нужно выспаться.
     - Во всяком случае, мы в Швейцарии.
     - Да, мы действительно в Швейцарии.
     Вслед за мальчиком с чемоданами мы вошли в отель.
     * КНИГА ПЯТАЯ *
    Глава тридцать восьмая
     В ту осень снег выпал очень поздно. Мы жили в деревянном домике среди сосен на склоне горы, и по ночам бывали заморозки, так что вода в двух кувшинах на умывальнике покрывалась к утру тонкой корочкой льда. Madame Гуттинген рано утром входила в комнату, чтобы закрыть окна, и разводила огонь в высокой изразцовой печке. Сосновые дрова трещали и разгорались, и огонь в печке начинал гудеть, и madame Гуттинген во второй раз входила в комнату, неся толстые поленья для печки и кувшин с горячей водой. Когда комната нагревалась, она приносила завтрак. Завтракая в постели, мы видели озеро и горы по ту сторону озера, на французском берегу. На вершинах гор лежал снег, и озеро было серое со стальной синевой.
     Снаружи, перед самым домом, проходила дорога. От мороза колеи и борозды были твердые, как камень, и дорога упорно лезла вверх через рощу и потом, опоясав гору, выбиралась туда, где были луга, и сараи, и хижины в лугах на опушке леса, над самой долиной. Долина была глубокая, и на дне ее протекала речка, впадавшая в озеро, и когда ветер дул из долины, слышно было, как речка шумит по камням.
     Иногда мы сворачивали с дороги и шли тропинкой через сосновую рощу. В роще земля под ногами была мягкая: она не отвердела от мороза, как на дороге. Но нам не мешало то, что земля на дороге твердая, потому что подошвы и каблуки у нас были подбиты гвоздями, и гвозди вонзались в мерзлую землю, и в подбитых гвоздями башмаках идти по дороге было приятно и как-то бодрило. Но идти рощей было тоже очень хорошо.
     От дома, в котором мы жили, начинался крутой спуск к небольшой равнине у озера, и в солнечные дни мы сидели на веранде, и нам было видно, как вьется дорога по горному склону, и виден был склон другой горы и расположенные террасами виноградники, где все лозы уже высохли по-зимнему, и поля, разделенные каменными оградами, и пониже виноградников городские дома на узкой равнине у берега озера. На озере был островок с двумя деревьями, и деревья были похожи на двойной парус рыбачьей лодки. Горы по ту сторону озера были крутые и остроконечные, и у южного края озера длинной впадиной между двумя горными кряжами лежала долина Роны, а в дальнем конце, там, где долину срезали горы, был Дан-дю-Миди. Это была высокая снежная гора, и она господствовала над долиной, но она была так далеко, что не отбрасывала тени.
     Когда было солнечно, мы завтракали на веранде, но остальное время мы ели наверху, в маленькой комнатке с дощатыми стенами и большой печкой в углу. Мы накупили в городе журналов и книг и выучились многим карточным играм для двоих. Маленькая комната с печкой была нашей гостиной и столовой. Там было два удобных кресла и столик для журналов и книг, а в карты мы играли на обеденном столе, после того как уберут посуду. Monsieur и madame Гуттинген жили внизу, и вечерами мы иногда слышали, как они разговаривают, и они тоже были очень счастливы вдвоем. Он когда-то был обер-кельнером, а она работала горничной в том же отеле, и они скопили деньги на покупку этого дома. У них был сын, который готовился стать обер-кельнером. Он служил в отеле в Цюрихе. Внизу было помещение, где торговали вином и пивом, и по вечерам мы иногда слышали, как на дороге останавливались повозки и мужчины поднимались по ступенькам в дом пропустить стаканчик.
     В коридоре перед нашей комнатой стоял ящик с дровами, и оттуда я брал поленья, чтоб подбрасывать в печку. Но мы не засиживались поздно. Мы ложились спать в нашей большой спальне, не зажигая огня, и, раздевшись, я открывал окна, и смотрел в ночь, и на холодные звезды, и на сосны под окнами, и потом как можно быстрее ложился в постель. Хорошо в постели, когда воздух такой холодный и чистый, а за окном ночь. Мы спали крепко, и если ночью я просыпался, то знал отчего, и тогда я отодвигал пуховик, очень осторожно, чтобы не разбудить Кэтрин, и опять засыпал, с новым чувством легкости от тонкого одеяла. Война казалась далекой, как футбольный матч в чужом колледже. Но из газет я знал, что бои в горах все еще идут, потому что до сих пор не выпал снег.
     Иногда мы спускались по склону горы в Монтре. От самого дома вела вниз тропинка, но она была очень крутая, и обычно мы предпочитали спускаться по дороге и шли широкой, отверделой от мороза дорогой между полями, а потом между каменными оградами виноградников и еще ниже между домиками лежащих у дороги деревень. Деревень было три: Шернэ, Фонтаниван и еще одна, забыл какая. Потом все той же дорогой мы проходили мимо старого, крепко сбитого каменного chateau на выступе горы, среди расположенных террасами виноградников, где каждая лоза была подвязана к тычку, и все лозы были сухие и бурые, и земля ожидала снега, а внизу, в глубине, лежало озеро, гладкое и серое, как сталь. От chateau дорога шла вниз довольно отлого, а потом сворачивала вправо, и дальше был вымощенный булыжником очень крутой спуск прямо к Монтре.
     У нас не было никого знакомых в Монтре. Мы шли по берегу озера и видели лебедей, и бесчисленных чаек, и буревестников, которые взлетали, как только подойдешь поближе, и жалобно кричали, глядя вниз, на воду. Поодаль от берега плыли стаи гагар, маленьких и темных, оставляя за собой след на воде. Придя в город, мы пошли по главной улице и рассматривали витрины магазинов. Там было много больших отелей, теперь закрытых, но магазины почти все были открыты, и нам везде были очень рады. Была очень хорошая парикмахерская, и Кэтрин зашла туда причесаться. Хозяйка парикмахерской встретила ее очень приветливо, это была наша единственная знакомая в Монтре. Пока Кэтрин причесывалась, я сидел в пивном погребке и пил темное мюнхенское пиво и читал газеты. Я читал "Корьере делла сера" и английские и американские газеты из Парижа. Все объявления были замазаны типографской краской, вероятно, чтобы нельзя было использовать их для сношений с неприятелем. Это было невеселое чтение. Дела везде обстояли невесело. Я сидел в уголке с большой кружкой темного пива и вскрытым бумажным пакетом pretzeis (1) и ел pretzeis, потому что мне нравился их солоноватый привкус и то, каким вкусным от них становилось пиво, и читал о разгроме. Я думал, что Кэтрин зайдет за мной, но она не заходила, и я положил газеты на место, заплатил за пиво и пошел искать ее. День был холодный, и сумрачный, и зимний, и камень стен казался холодным. Кэтрин все еще была в парикмахерской. Хозяйка завивала ей волосы. Я сидел в кабинетике и смотрел. Это меня волновало, и Кэтрин улыбалась и разговаривала со мной, и голос у меня был немного хриплый от волнения. Щипцы приятно позвякивали, и я видел волосы Кэтрин в трех зеркалах, и в кабинетике было тепло и приятно. Потом хозяйка уложила Кэтрин волосы, и Кэтрин посмотрела в зеркало и немножко изменила прическу, вынимая и вкалывая шпильки; потом встала.
     - Мне прямо совестно, что я так долго.
     - Monsieur было очень интересно. Разве нет, monsieur? - улыбнулась хозяйка.
     - Да, - сказал я.
     Мы вышли и пошли по улице. Было холодно и сумрачно, и дул ветер.
     - Ты даже не знаешь, как я тебя люблю, - сказал я.
     - Ведь, правда, нам теперь очень хорошо? - сказала Кэтрин. - Знаешь что? Давай зайдем куда-нибудь и вместо чая выпьем пива. Для маленькой Кэтрин пиво очень полезно. Оно не даст ей слишком сильно расти.
     ---------------------------------------
     (1) Род печенья (нем.).
     - Маленькая Кэтрин, - сказал я. - Вот лентяйка!
     - Она умница, - сказала Кэтрин. - Она себя очень хорошо ведет. Доктор говорит, что мне полезно пиво и что оно ей не даст слишком сильно расти.
     - Ты правда не давай ей расти, и если она будет мальчик, он сможет стать жокеем.
     - Пожалуй, если уж родится ребенок, надо будет нам в самом деле пожениться, - сказала Кэтрин. Мы сидели в пивной за столиком в углу. На улице уже темнело. Было рано, но день был сумрачный, и вечер рано наступил.
     - Давай поженимся теперь, - сказал я.
     - Нет, - сказала Кэтрин. - Теперь неудобно. Уже слишком заметно. Не пойду я такая в мэрию.
     - Жаль, что мы раньше не поженились.
     - Пожалуй, так было бы лучше. Но когда же мы могли, милый?
     - Не знаю.
     - А я знаю только одно. Не пойду я в мэрию такой почтенной матроной.
     - Какая же ты матрона?
     - Самая настоящая, милый. Парикмахерша спрашивала, первый ли это у нас. Я ей сказала, что у нас уже есть два мальчика и две девочки.
     - Когда же мы поженимся?
     - Как только я опять похудею. Я хочу, чтобы у нас была великолепная свадьба и чтоб все думали: какая красивая пара.
     - Но тебя это не огорчает?
     - А отчего же мне огорчаться, милый? У меня только единственный раз было скверно на душе, это в Милане, когда я почувствовала себя девкой, и то через пять минут все прошло, и потом тут больше всего была виновата комната. Разве я плохая жена?
     - Ты чудная жена.
     - Вот и не думай о формальностях, милый. Как только я опять похудею, мы поженимся.
     - Хорошо.
     - Как ты думаешь, выпить мне еще пива? Доктор сказал, что у меня таз узковат, так что лучше не давать маленькой Кэтрин очень расти.
     - Что он еще сказал? - Я встревожился.
     - Ничего. У меня замечательное кровяное давление, милый. Он в восторге от моего кровяного давления.
     - А что еще он сказал насчет узкого таза?
     - Ничего. Совсем ничего. Он сказал, что мне нельзя ходить на лыжах.
     - Правильно.
     - Он сказал, что теперь уже поздно начинать, если я до сих пор не ходила. Он сказал, что ходить бы на лыжах можно, только падать нельзя.
     - Он шутник, твой доктор.
     - Нет, в самом деле, он очень славный. Мы его позовем, когда придет время родиться маленькому.
     - Ты его не спрашивала, пожениться ли нам?
     - Нет. Я ему сказала, что мы женаты четыре года. Видишь ли, милый, если я выйду за тебя, я стану американкой, а по американским законам, когда б мы ни поженились, - ребенок считается законным.
     - Где ты это вычитала?
     - В нью-йоркском "Уорлд алманак" в библиотеке.
     - Ты просто прелесть.
     - Я очень рада, что буду американкой. И мы поедем в Америку, правда, милый? Я хочу посмотреть Ниагарский водопад.
     - Ты прелесть.
     - Я еще что-то хотела посмотреть, только я забыла что.
     - Бойни?
     - Нет. Я забыла.
     - Небоскреб Вулворта?
     - Нет.
     - Большой Каньон?
     - Нет. Но и это тоже.
     - Что же тогда?
     - Золотые ворота! Вот что я хотела посмотреть. Где это Золотые ворота?
     - В Сан-Франциско.
     - Ну, так поедем туда. И вообще я хочу посмотреть Сан-Франциско.
     - Отлично. Туда мы и поедем.
     - А теперь давай поедем на вершину горы. Хорошо?
     - В пять с минутами есть поезд.
     - Вот на нем и поедем.
     - Ладно. Я только выпью еще пива.
     Когда мы вышли, и пошли по улице, и стали подниматься по лестнице к станции, было очень холодно. Холодный ветер дул из Ронской долины. В витринах магазинов горели огни, и мы поднялись по крутой каменной лестнице на верхнюю улицу и потом по другой лестнице к станции. Там уже стоял электрический поезд, весь освещенный. На большом циферблате было обозначено время отхода. Стрелки показывали десять минут шестого. Я посмотрел на станционные часы. Было пять минут шестого. Когда мы садились в вагон, я видел, как вагоновожатый и кондуктор вышли из буфета. Мы уселись и открыли окно. Вагон отапливался электричеством, и в нем было душно, но в окно входил свежий холодный воздух.
     - Ты устала, Кэт? - спросил я.
     - Нет. Я себя великолепно чувствую.
     - Нам не долго ехать.
     - Я с удовольствием проедусь, - сказала она. - Не тревожься обо мне, милый. Я себя чувствую прекрасно.
     Снег выпал только за три дня до рождества. Как-то утром мы проснулись, и шел снег. В печке гудел огонь, а мы лежали в постели и смотрели, как сыплет снег. Madame Гуттинген убрала посуду после завтрака и подбросила в печку дров. Это была настоящая снежная буря. Madame Гуттинген сказала, что она началась около полуночи. Я подошел к окну и посмотрел, но ничего не мог разглядеть дальше дороги. Дуло и мело со всех сторон. Я снова лег в постель, и мы лежали и разговаривали.
     - Хорошо бы походить на лыжах, - сказала Кэтрин. - Такая досада, что мне нельзя на лыжах.
     - Мы достанем санки и съедем по дороге вниз. Это для тебя не опаснее, чем в автомобиле.
     - А трясти не будет?
     - Можно попробовать.
     - Хорошо бы, не трясло.
     - Немного погодя можно будет выйти погулять по снегу.
     - Перед обедом, - сказала Кэтрин, - для аппетита.
     - Я и так всегда голоден.
     - И я тоже.
     Мы вышли в метель. Повсюду намело сугробы, так что нельзя было уйти далеко. Я пошел вперед, протаптывая дорожку, но пока мы добрались до станции, нам пришлось довольно долго идти. Мело так, что невозможно было раскрыть глаза, и мы вошли в маленький кабачок у станции и, метелкой стряхнув друг с друга снег, сели на скамью и спросили вермуту.
     - Сегодня сильная буря, - сказала кельнерша.
     - Да.
     - Снег поздно выпал в этом году.
     - Да.
     - Что, если я съем плитку шоколада? - спросила Кэтрин. - Или уже скоро завтрак? Я всегда голодна.
     - Можешь съесть одну, - сказал я.
     - Я возьму с орехами, - сказала Кэтрин.
     - С орехами очень вкусный, - сказала девушка. - Я больше всего люблю с орехами.
     - Я выпью еще вермуту, - сказал я.
     Когда мы вышли, чтоб идти домой, нашу дорожку уже занесло снегом. Только едва заметные углубления остались там, где раньше были следы. Мело прямо в лицо, так что нельзя было раскрыть глаза. Мы почистились и пошли завтракать. Завтрак подавал monsieur Гуттинген.
     - Завтра можно будет пойти на лыжах, - сказал он. - Вы ходите на лыжах, мистер Генри?
     - Нет. Но я хочу научиться.
     - Вы научитесь очень легко. Мой сын приезжает на рождество, он вас научит.
     - Чудесно. Когда он должен приехать?
     - Завтра вечером.
     Когда после обеда мы сидели у печки в маленькой комнате и смотрели в окно, как валит снег, Кэтрин сказала:
     - Что, если тебе уехать куда-нибудь одному, милый, побыть среди мужчин, походить на лыжах?
     - Зачем мне это?
     - Неужели тебе никогда не хочется повидать других людей?
     - А тебе хочется повидать других людей?
     - Нет.
     - И мне нет.
     - Я знаю. Но ты другое дело. Я жду ребенка, и поэтому мне приятно ничего не делать. Я знаю, что я стала ужасно глупая и слишком много болтаю, и мне кажется, лучше тебе уехать, а то я тебе надоем.
     - Ты хочешь, чтоб я уехал?
     - Нет, я хочу, чтоб ты был со мной.
     - Ну, так я и не поеду никуда.
     - Иди сюда, - сказала она. - Я хочу пощупать шишку у тебя на голове. Большая все-таки шишка. - Она провела по ней пальцами. - Милый, почему бы тебе не отпустить бороду?
     - Тебе хочется?
     - Просто так, для забавы. Мне хочется посмотреть, какой ты с бородой.
     - Ладно. Отпущу бороду. Сейчас же, сию минуту начну отпускать. Это идея. Теперь у меня будет занятие.
     - Ты огорчен, что у тебя нет никакого занятия?
     - Нет. Я очень доволен. Мне очень хорошо. А тебе?
     - Мне чудесно. Но я все боюсь, может быть, теперь, когда я такая, тебе скучно со мной?
     - Ох, Кэт! Ты даже не представляешь себе, как сильно я тебя люблю.
     - Даже теперь?
     - И теперь и всегда. И я вполне счастлив. Разве нам не хорошо тут?
     - Очень хорошо, но мне все кажется, что ты какой-то неспокойный.
     - Нет. Я иногда вспоминаю фронт и разных людей, но это не тревожит меня. Я ни о чем долго не думаю.
     - Кого ты вспоминаешь?
     - Ринальди, и священника, и еще всяких людей. Но долго я о них не думаю. Я не хочу думать о войне. Я покончил с ней.
     - О чем ты сейчас думаешь?
     - Ни о чем.
     - Нет, ты думал о чем-то. Скажи.
     - Я думал, правда ли, что у Ринальди сифилис.
     - И все?
     - Да.
     - А у него сифилис?
     - Не знаю.
     - Я рада, что у тебя нет. У тебя ничего такого не было?
     - У меня был триппер.
     - Я не хочу об этом слышать. Тебе очень больно было, милый?
     - Очень.
     - Я б хотела, чтоб у меня тоже был.
     - Не выдумывай.
     - Нет, правда. Я б хотела, чтобы у меня все было, как у тебя. Я б хотела знать всех женщин, которых ты знал, чтоб потом высмеивать их перед тобой.
     - Вот это красиво.
     - А что у тебя был триппер, красиво?
     - Нет. Смотри, как снег идет.
     - Я лучше буду смотреть на тебя. Милый, что, если б ты отпустил волосы?
     - То есть как?
     - Ну, немножко подлиннее.
     - Они и так длинные.
     - Нет, отпусти их немного длиннее, а я остригусь, и мы будем совсем одинаковые, только один светлый, а другой темный.
     - Я не хочу, чтоб ты остриглась.
     - А это, может быть, забавно. Мне надоели волосы. Ночью в постели они ужасно мешают.
     - Мне нравится так.
     - А с короткими бы тебе не понравилось?
     - Может быть. Мне нравится, как сейчас.
     - Может быть, с короткими лучше. И мы были бы оба одинаковые. Милый, я так тебя люблю, что хочу быть тобой.
     - Это так и есть. Мы с тобой одно.
     - Я знаю. По ночам.
     - Ночью все замечательно.
     - Я хочу, чтоб совсем нельзя было разобрать, где ты, а где я. Я не хочу, чтоб ты уезжал. Я это нарочно сказала. Если тебе хочется, уезжай. Но только возвращайся скорее. Милый, ведь я же вообще не живу, когда я не с тобой.
     - Я никогда не уеду, - сказал я. - я ни на что не гожусь, когда тебя нет. У меня нет никакой жизни.
     - Я хочу, чтобы у тебя была жизнь. Я хочу, чтобы у тебя была очень хорошая жизнь. Но это будет наша общая жизнь, правда?
     - Ну как, перестать мне отпускать бороду или пусть растет?
     - Пусть растет. Отпускай. Это так интересно. Может быть, она вырастет к Новому году.
     - Хочешь, сыграем в шахматы?
     - Лучше в другую игру.
     - Нет. Давай в шахматы.
     - А потом в другую?
     - Да.
     - Ну, хорошо.
     Я достал шахматную доску и расставил фигуры. За окном по-прежнему валил снег.
     Как-то раз я среди ночи проснулся и почувствовал, что Кэтрин тоже не спит. Луна светила в окно, и на постель падали тени от оконного переплета.
     - Ты не спишь, дорогой?
     - Нет. А ты не можешь заснуть?
     - Я только что проснулась и думаю о том, какая я была сумасшедшая, когда мы встретились. Помнишь?
     - Ты была чуть-чуть сумасшедшая.
     - Теперь со мной никогда такого не бывает. Теперь у меня все замечательно. Ты так чудно говоришь это слово. Скажи "замечательно".
     - Замечательно.
     - Ты милый. И я теперь уже не сумасшедшая.
     Я только очень, очень, очень счастлива.
     - Ну спи, - сказал я.
     - Ладно. Давай заснем оба сразу.
     - Ладно.
     Но мы не заснули сразу. Я еще довольно долго лежал, думая о разных вещах и глядя на спящую Кэтрин и на лунные блики у нее на лице. Потом я тоже заснул. Глава тридцать девятая
     К середине января я уже отрастил бороду, и установились наконец по-зимнему холодные, яркие дни и холодные, суровые ночи. Снова можно было ходить по дорогам. Снег стал твердый и гладкий, укатанный полозьями саней и бревнами, которые волокли с горы вниз. Снег лежал повсюду кругом, почти до самого Монтре. Горы по ту сторону озера были совсем белые, и долина Роны скрылась под снегом. Мы совершали длинные прогулки по другому склону горы до Бэн-де-л'Альяз. Кэтрин надевала подбитые гвоздями башмаки и плащ и брала с собой палку с острым стальным наконечником. Под плащом ее полнота не была заметна, и мы шли не слишком быстро, и останавливались, и садились отдыхать на бревнах у дороги, когда она уставала.
     В Бэн-де-л'Альяз был кабачок под деревьями, куда заходили выпить лесорубы, и мы сидели там, греясь у печки, и пили горячее красное вино с пряностями и лимоном. Его называют Gluhwein, и это прекрасная вещь, когда нужно согреться или выпить за чье-нибудь здоровье. В кабачке было темно и дымно, и потом, когда мы выходили, холодный воздух обжигал легкие и кончик носа при дыхании немел. Мы оглядывались на кабачок, где во всех окнах горел свет, и у входа лошади лесорубов били копытами, чтоб согреться, и мотали головой. Волоски на их мордах были покрыты инеем, и пар от их дыхания застывал в воздухе. На обратном пути дорога была гладкая и скользкая, и лед был оранжевый от лошадиной мочи до самого поворота, где тропа, по которой волокли бревна, уходила в сторону. Дальше дорога была покрыта плотно укатанным снегом и вела через лес, и два раза, возвращаясь вечером домой, мы видели лисицу.
     Это был славный край, и когда мы выходили гулять, нам всегда было очень весело.
     - У тебя замечательная борода, - сказала Кэтрин. - Совсем как у лесорубов. Ты видел того, в золотых сережках?
     - Это охотник на горных козлов, - сказал я. - Они носят серьги, потому что это будто бы обостряет слух.
     - Неужели? Вряд ли это так. По-моему, они носят их, чтоб всякий знал, что они охотники на горных козлов. А здесь водятся горные козлы?
     - Да, за Дан-де-Жаман.
     - Как забавно, что мы видели лисицу.
     - А лисица, когда спит, обертывает свой хвост вокруг тела, и ей тепло.
     - Вот, должно быть, приятно.
     - Мне всегда хотелось иметь такой хвост. Что, если б у нас были хвосты, как у лисиц?
     - А как же тогда одеваться?
     - Можно заказывать специальные костюмы или уехать в такую страну, где это не имеет значения.
     - Мы и сейчас в такой стране, где ничто не имеет значения. Разве не замечательно, что мы живем тут и никого не видим? Ты ведь не хочешь никого видеть, правда, милый?
     - Да.
     - Давай посидим минутку. Я немножко устала. Мы сидели на бревне совсем рядом. Впереди дорога уходила в лес.
     - Она не будет мешать нам, малышка? Как ты думаешь?
     - Нет. Мы ей не позволим.
     - Как у нас с деньгами?
     - Денег куча. Я уже получил по последнему чеку.
     - А твои родственники не станут искать тебя? Ведь они теперь знают, что ты в Швейцарии.
     - Возможно. Я им напишу как-нибудь.
     - Разве ты еще не написал?
     - Нет. Только послал чек на подпись.
     - Слава богу, что я тебе не родственница.
     - Я дам им телеграмму.
     - Разве ты их совсем не любишь?
     - Раньше любил, но мы столько ссорились, что ничего не осталось.
     - Мне кажется, что они бы мне понравились. Наверно, они бы мне очень понравились.
     - Давай не будем о них говорить, а то я начну о них тревожиться. - Немного погодя я сказал: - Пойдем, если ты отдохнула.
     - Я отдохнула.
     Мы пошли по дороге дальше. Было уже темно, и снег скрипел под ногами. Ночь была сухая, и холодная, и очень ясная.
     - Мне очень нравится твоя борода, - сказала Кэтрин. - Просто прелесть. На вид жесткая и колючая, а на самом деле мягкая и такая приятная.
     - По-твоему, так лучше, чем без бороды?
     - Пожалуй, лучше. Знаешь, милый, я не стану стричься до рождения маленькой Кэтрин. Я теперь слишком толстая и похожа на матрону. Но когда она родится и я опять похудею, непременно остригусь, и тогда у тебя будет совсем другая, новая девушка. Мы пойдем с тобой вместе, и я остригусь, или я пойду одна и сделаю тебе сюрприз.
     Я молчал.
     - Ты ведь не запретишь мне, правда?
     - Нет. Может быть, мне даже понравится.
     - Ну, какой же ты милый! А вдруг, когда я похудею, я стану очень хорошенькая и так тебе понравлюсь, что ты опять в меня влюбишься.
     - О, черт! - сказал я. - Я и так в тебя достаточно влюблен. Чего ты еще хочешь? Чтоб я совсем потерял голову?
     - Да. Я хочу, чтоб ты потерял голову.
     - Ну и пусть, - сказал я. - Я сам этого хочу.
    Глава сороковая
     Нам чудесно жилось. Мы прожили январь и февраль, и зима была чудесная, и мы были очень счастливы. Были недолгие оттепели, когда дул теплый ветер, и снег делался рыхлым, и в воздухе чувствовалась весна, но каждый раз становилось опять ясно и холодно, и возвращалась зима. В марте зима первый раз отступила по-настоящему. Ночью пошел дождь. Дождь шел все утро, и снег превратился в грязь, и на горном склоне стало тоскливо. Над озером и над долиной нависли тучи. Высоко в горах шел дождь. Кэтрин надела глубокие калоши, а я резиновые сапоги monsieur Гуттингена, и мы под зонтиком, по грязи и воде, размывавшей лед на дороге, пошли в кабачок у станции выпить вермуту перед завтраком. Было слышно, как за окном идет дождь.

/ Полные произведения / Хемингуэй Э. / Прощай, оружие!