Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Краткие содержания / Толстой А.Н. / Петр Первый / Вариант 1
Петр Первый [2/7]
Якобы были недобрые знамения: видели белых волков, подвывавших на курганах. Лошади падали от неизлечимой причины, вдруг полковой козел закричал человеческим голосом: “Быть беде”. Козла хотели забить кольями, но он убежал в степь. На Москве смеялись, что “Крымский-де хан и ждать перестал Василия Васильевича в Крыму, в Цареграде, да и во всей Европе на этот поход рукой махнули. Дорого-де Голицыны обходятся царской казне...”.
Французский король, у которого просили взаймы три миллиона ливров, денег не дал, не захотел даже послов видеть.
“В конце мая Голицын выступил наконец со стотысячным войском на юг и на реке Самаре соединился с украинским гетманом Самойловичем”. Войско двигалось очень медленно, сопровождаемое многочисленными обозами. Была уже середина июля, а Крым еще только мерещился в мареве... полки роптали. Воеводы не решались сказать Голицыну, что надо уходить назад, покуда не поздно. Чем дальше, тем страшнее, за Перекопом — мертвые пески.
Потом татары зажгли степь. Голицын приказал посадить пеших на коней и перейти огонь. Ему возразили, как идти по пеплу? Ни корма, ни воды. Голицын не хотел отступать. Но утром стало понятно, что идти вперед невозможно: степь впереди лежала черная, мертвая. “Отступать к Днепру, не мешкая”. Так без славы кончился Крымский поход. Войска с большой поспешностью двинулись назад, теряя людей, бросая обозы, и остановились только близ Полтавы. Позже Голицыну доложили, что степь жгли казаки по приказу гетмана, полковники говорили, что гетман русским врет, с поляками носится и им врет, а хочет он Украину взять в свое вечное владение и вольности дворянские отнять. Вскоре из Москвы пришел указ — выбрать нового гетмана, а Самойловича ссадить. На вопрос Голицына, почему гетману не хотелось побить татар, Мазепа ответил: “...покуда татары сильны — вы слабы, а побьете татар, скоро и Украина станет московской вотчиной...” В тот же день поскакал в Москву Василий Тыртов с доносом на гетмана. Вскоре пришел приказ гетмана сместить, а на его место избрать популярного в войсках человека. Узнав о доносе, Самойлович клялся Голицыну что это напраслина, что Мазепа сам хочет Украину продать полякам.
На следующий день войско выкрикнуло гетманом Ивана Степановича Мазепу. “В тот же день в шатер к князю Голицыну четыре казака принесли черный от земли бочонок с золотом”, обещанный Мазепой.
3
На Яузе, пониже Преображенского дворца, была перестроена старая крепость: укреплена сваями, пушками, прикрытыми мешками с песком. Посредине крепости поставили столовую избу человек на пятьсот. На главной башне, над воротами, играли куранты на колоколах. Крепость потешная, но “при случае в ней можно было и отсидеться”.
С утра до ночи на скошенном лугу проходили учения двух полков — Преображенского и Семеновского. Даже Петр, теперь унтер-офицер, вытягивался, со страхом выкатывал глаза, проходя мимо Зоммера. Петр стал учиться математике и фортификации. Картен Брандт, хорошо понимавший морское дело, взялся строить суда по примеру ботика, ходившего под парусом против ветра.
Бояре часто наезжали посмотреть на “забавы” царя. Они не перебирались через Яузу, а смотрели с другого берега. И каков был их ужас, когда они видели “не на стульчике где-нибудь золоченом с пригорочка взирает на забаву царь, нет, в вязаном колпаке, в одних немецких портках и грязной рубашке, рысью по доскам везет тачку...”. Кланяются издали бояре и дворяне государю, а тот и не смотрит, только изредка крикнет, не слышно ли новостей от Голицына, “завоевал он Крым-то али все еще нет?”. Если же-бояре очень досаждали советами, Петр приказывал навести пушку и стрелять.
Крепость же нарекли “Прешбург”.
4
Алексашка Меншиков, как попал к Петру в опочивальню, так и остался. “Ловок был, бес, проворен, угадывал мысли: только кудри отлетали, — повернется, кинется и — сделано. Непонятно когда спал, — проведет ладонью по роже и как вымытый, — веселый, ясноглазый, смешливый. Ростом почти с Петра, но шире в плечах, тонок в поясе. Куда Петр, туда и он. Бить ли на барабане, стрелять из мушкета, рубить саблей хворостину, — ему нипочем”. Если же возьмется смешить, Петр от смеха плачет. Вначале все думали, что быть Алексашке царским шутом, но Меншиков метил выше. Он иногда давал дельные советы, когда даже генералы не знали, что посоветовать. Если же его посылали за чем-нибудь в Москву, он все доставал как из-под земли. Зотов же сетовал: “Ох, повесят тебя когда-нибудь за твое воровство”. Меншиков же божился, даже слезы лил, что ни полушки не взял.
Алексашку произвели в денщики. Лефорт высоко отзывался о нем: “Мальчишка пойдет далеко, предан, как пес, умен, как бес”. Однажды Меншиков представил Петру Алешу Бровкина, наиловчайшего барабанщика. Петр зачислил его в первую роту барабанщиком.
Когда наступила зима, начались в слободе балы и пивные вечера с музыкой. Петра часто звали туда. Они с Алексашкой вдвоем ездили на Кукуй. “Страшная сила” тянула Петра на эти вечера. Он рад был видеть Анхен Монс, он всегда танцевал с ней. Девушка была в самой поре, она нравилась Петру до сердечной боли. Возвращаясь под утро в Преобра-женское, он жаловался Алексашке, что не любит сидеть с братцем на троне — ниже Соньки, говорил, что бояре его зарезать хотят. Алексашка успокаивал, что стрельцы Софьей тоже недовольны. Петр грозился убежать в Голландию, быть часовым мастером там лучше, чем здесь — царем. Но Алексашка напоминал про Анну Монс. Единственно, нельзя на ней жениться. Петр наивно спрашивал: почему? Меншиков говорил, что тогда надо ждать набата.
Кукуйцы лишь раз в неделю позволяли себе веселье, а все остальное время трудились как пчелы.
В Преображенском тоже с утра начиналась работа в корабельной мастерской. Царица же, тоскуя по тишине, забивалась в самые дальние покои и слушала рассказы о кремлевских порядках, заведенных царевной Софьей. Сплетничали про Софью, что в отсутствие Василия Голицына завела она себе нового таланта Сильвестра Медведева. Все недовольны поборами на Крымский поход. “Говорят: на второй поход и последнюю шкуру сдерут... Народ тысячами бежит к раскольникам, — за Уральский камень, в Поморье и в Поволжье, и на Дон”.
Царица пугается этих разговоров. Теперь она задумала женить Петра, чтобы не таскался в немецкую слободу, а остепенился. Младший брат царицы советовал ей женить Петра на Лопухиной Евдокии. “Лопухины — горласты, род многочисленный, захудалый... Как псы будут около тебя...” Вскоре Наталья Кирилловна встретилась с Евдокией и осмотрела ее. Девица ей понравилась.
В Москву из-под Полтавы вернулся двоюродный брат Василия Голицына, Борис Алексеевич Голицын, и ругал Василия Васильевича, что ему не войском командовать, а “...сидеть в беседке, записывать в тетради счастливые мысли”. Затем он поехал в Преображенское и зачастил туда. Царица поначалу думала, что он подослан Софьей, но потом поняла: он заинтересовался Петром. Да и сам Голицын однажды сказал: “Доброго ты сына родила, умнее всех окажется, дай срок... Глаз у него не спящий”. Царица понимала, что “непрочен трон под Сонькой, когда такие орлы прочь летят...”. Петр полюбил Бориса Алексеевича. А тот частенько сманивал царя веселиться на Кукуе. Алексашка, посаженный верхом на бочонок пива, пел такие песни, что “у всех кишки лопались от смеху”.
Софья, узнав про шалости Петра, послала к нему ближнего боярина Ромодановского. Тот вернулся из Преображенского задумчивый: “Шалостей и забав там много, но и дела много... В Преображенском не дремлют...” Софья испугалась, что не успели оглянуться, — “подрос волчонок”. Неожиданно в Москву вернулся Василий Васильевич Голицын. Вид у него был жалкий. Софья спросила его о здоровье и о деле государства, вверенного ему. Говоря очень витиевато, Голицын ответил, что войску уже три месяца не плачено жалованье. Иноземные офицеры не хотят брать жалованья медными деньгами, а только серебром или соболями. Войско обносилось. Ходит в лаптях, а с февраля надо выступать в поход. На вопрос Софьи, сколько денег просит, Голицын ответил, что не меньше “тысяч пятьсот серебром и золотом”.
Далее Голицын сказал, что через польских послов передано ему предложение пустить на Русь французских купцов. Они торговлю организуют, дороги построят. За сибирские меха будут платить золотом, а если руду найдут, “то станут заводить и рудное дело”. Но бояре отказались: от кукуйских еретиков не знают куда деваться, а Голицын хочет навести еще “чужих”. Вспомнили, как иноземцы скупали все у помещиков почти даром: лен, пеньку, хлеб. Тогда решили сами возить и продавать. Пригласили мастера из Голландии, построили с великими трудами корабль “Орел”, да на этом все и замерло: не нашли людей, способных к мореходству. Корабль сгнил, стоя на Волге. А вот теперь опять лезут иноземцы, по локоть хотят засунуть руку в русский карман. Бояре решили обложить налогом лапти, на эти деньги и воевать с крымским ханом. А Голицын, забыв, что ему не по чину, громил их: “Безумцы! Нищие — бросаете в грязь сокровище! Голодные — отталкиваете руку, протянувшую хлеб... Да что же, господь помрачил умы ваши? Во всех христианских странах, — а есть такие, что уезда нашего не стоят, — жиреет торговля, народы богатеют, все ищут выгоды своей... Лишь мы одни дремлем непробудно... Как в чуму — розно бежит народ, — отчаянно... Леса полны разбойников... И те уходят куда глаза глядят... Скоро пустыней назовут рус-скуюземлю! Приходи швед, англичанин, турок — владей...” Но бояре стояли крепко: иноземцев пускать на Русь нельзя — “последнюю рубашку снимут...”.
Неожиданно, от удара, умер старый Монс. Как часто бывает, после смерти главы семьи дела оказались не так хороши, обнаружились долговые расписки. Пришлось отдать за долги мельницу и ювелирную лавку. В это горестное время им помог Лефорт. За вдовой и детьми осталась аустерия (кабак) и дом.
8
Наталья Кирилловна позвала к себе Петра и объявила, что собирается его женить. Он лишь спросил: на ком? А потом ответил, что ему некогда все это выслушивать: “Право, дело есть... Ну надо, — так жените... Не до тогомне...” — и убежал.
ГЛАВА IV
Ивашка Бровкин привез в Преображенское столовый оброк Волкову. Тому не понравились слишком плохие продукты. Он стал бить своего холопа. За Ивашку заступился сын Алеша, бывший недалеко и узнавший отца. Волков было разошелся, выкрикнул, что “мне царь — не указка...”, за что Александр Меншиков хотел его сдать Петру. Но Волков умолял пощадить его, одарил Меншикова дорогим кольцом, тот решил промолчать, только приказал Волкову и Алешке Бровкину “дать за бесчестие деньгами ал и сукном...”
Ивашка Бровкин между тем все не верил, что перед ним пропавший сын, пока Алеша не дал ему горсть серебряных монет. Бровкин сдал под расписку продукты и скорее погнал в Москву.
В Преображенском полным ходом шла подготовка к свадьбе Петра.
Алексашка успокаивал Петра, что это чепуха, “твоя-то, говорят, распрекрасная краля”. Петр удивился, что Меншиков до сих пор не видел нареченной царя, а тот ответил: “Никак нельзя... Невеста в потемках сидит, мать от нее ни на шаг, — сглазу боятся, чтобы не испортили...” Дядья невесты во дворе с пищалями, саблями ходят.
Петр требует отвезти его на Кукуй, хотя бы на час. Алексашка возражает: нельзя, “сейчас и не думай об Монсихе...”, но Петр настаивает на своем.
Свадьбу сыграли в Преображенском. Гостей было мало. Ивана не было из-за болезни, Софьи — из-за богомолья. Все было по древнему чину. С утра невесту привезли во дворец, одели. “Часам к трем Евдокия Ларионовна была чуть жива, — как восковая, сидела на собольей подушечке”. Потом ее покрыли белым платом, голову велели держать низко и в сопровождении плясуний, бояр и слуг повели в Крестовую палату. Туда же явился Петр в сопровождении Бориса Алексеевича Голицына. Голицын откупил у Лопухиных место подле невесты и усадил туда Петра. Подали кушания, но никто к ним не притронулся. Отец благословил Евдокию. Под покрывалом невесту переплели. Теперь она сидела в бабьем уборе. Затем жениха и невесту обсыпали хмелем, запели веселые песни, но еды никто не ел, чтобы не показать себя голодными. После третьей перемены блюд сваха попросила благословить молодых к венцу. Родители благословили их, и затем все пошли в дворцовую церковь. Петра раздражала дрожащая рука Евдокии. В конце концов он вырвал у нее свечу и сжал своей рукой, чтобы унять ее дрожь. В церкви впервые Петр увидел невесту. Возвращавшихся из церкви молодых обсыпали льном и коноплей. Сели за обильные столы, но молодым есть не полагалось. Борис Голицын завернул для них в скатерть жареную курицу и предложил вести молодых в опочивальню.
Подвыпившие гости повели молодых в сенник. Но Петр так глянул на гостей, что у тех сразу пропал смех. Свадьба Петра лишь раздражила. В опочивальне он ласково обратился к Евдокии, чтобы она перестала бояться. Петр разломил жареную курицу, приготовленную для них, и они с Евдокией поели.
В конце февраля русское войско снова двинулось на Крым. Осторожный Мазепа советовал идти берегом Днепра, строя осадные города, но Голицын не хотел медлить, ему нужно было скорее добраться до Перекопа, в бою смыть бесславие.
В Москве еще ездили на санях, а здесь уже все было зелено. “Ах, и земля здесь была, черная, родящая, — золотое дно!” Казаки хвалили степь, что, если бы не татары, настроили бы они здесь хуторов, “по уши ходили бы в зерне”. В мае стодвадцатитысячное войско русских увидело татар. Ночью случилась страшная гроза, порох отсырел, но и у татар намокшие тетивы луков посылали стрелы без силы. Наконец пушкари сориентировались и отбили татар, которые скрылись в неясной мгле.
Евдокия написала письмо Петру, уехавшему на Переяславское озеро. Но не было таких слов, чтобы передать ее любовь. А потом она вывела: “Просим милости: пожалуй, государь, буди к нам, не замешкав... Женишка твоя, Дунька, челом бьет...” А свекровь сурова к Евдокии, почему муж на второй месяц ускакал “на край света”? Евдокия во всем винит немцев да Алексашку, сманивших “лапушку”.
Что ни день Петр получал письма то от жены, то от матери, звавших его назад. А ему не то что отвечать, читать их некогда.
На озере строились корабли; один был спущен на воду, а два уже почти готовы. Ждали ветра, чтобы поплавать, но третью неделю ветра не было. Здесь на берегу кипела работа: шили паруса, с полсотни потешных обучали морскому делу. Петру не терпелось, он торопил всех, люди падали от усталости. Для флота придумали новый флаг — триколор с полосами: белой, синей, красной. Если письмами особенно одолевали, то Петр отвечал, что рад бы быть в Москве, да дел много — флот строит.
Теперь мимо избы Ивашки Бровкина ходили, сняв шапки. Все знали, что его сын Алеша — правая рука царя. На деньги, данные сыном, Бровкин купил телку, овец, поросят, справил новую сбрую и ворота, снял у мужиков восемь десятин земли, обещая пятый сноп с урожая. Он стал на ноги. Говорил, что к осени съездит к сыну за деньгами — мельницу поставит. Его уже Ивашкой не зовут, все больше Бровкиным. От барщины освободили. Младшие дети подросли. Стали учиться. За Саньку уже сватались, но отец не хотел выдавать ее за мужика-лапотника.
Из Крымского похода вернулся Цыган, сосед Бровкина, рассказал, как тяжело воевали, тысяч двадцать своих положили под Перекопом. Потом он пропал. Никто Цыгана больше не видел.
Стрельцы собрались в кабаке, заговорили о слухах, что их хотят из Москвы убрать, разослать по городам. Но они отказываются. Скорее подпалят Преображенское да перережут ножами тамошних правителей.
8
После бесславного Крымского похода появилось много бродяг; из-за поборов разорялись купцы и дворяне. “Озлобленно, праздно, голодно шумел огромный город”.
9
Тыртова отправили кричать, что голод на Москве из-за царицы и ее родственников, они ворожат, чтобы хлеб пропал. Но Тыртова и без этого крика чуть не растерзала голодная толпа. Он едва ускакал на своем коне. Раз не получилось с Тыртовым, решили кого половчее послать поднять стрельцов идти в Преображенское просить хлеба. А там их встретят картечью потеш-ые, и самое время начать смуту из-за того, что “немцы-то русских бьют”.
10
На берег Переяславского озера приехал Лев Кириллович (дядя Петра). )н увидел четыре корабля, отражающихся в воде озера. Петр спал в лодке, йорившись от “морской баталии”.
Над Кремлем нависла грозовая туча. Бояре открыто говорили, что Пет-надо сослать в монастырь. Проснувшемуся Петру дядя рассказал о мос-эвской смуте. Петр обещал вскорости быть на Москве. По беспокойству цяди он понял, что дела плохи. Лев Кириллович рассказал: стрельцы уже сидят вокруг Преображенского, готовы поджечь и перерезать всех (Овсей ?жов передал). Шакловитый сеет смуту, подбивает голодный народ идти омить Преображенское, а Софье смута нужна. Дядя уговаривает Петра показать норов. Всем уже Васька Голицын надоел. “Сонька поперек горла откнулась...” От этих разговоров с Петром случился припадок, потом он тлежался на траве и уехал с дядей в Москву. Игры закончились.
11
Появившегося в Успенском соборе Петра бояре разглядывали с неудовольствием: “Глаз злой, гордый... И — видно всем — ив мыслях нет благочестия”.
Митрополит отдал икону Ивану, чтобы он нес ее на крестном ходе. Но тот был не в силах нести ее. Тогда икона перешла к Софье. Но Петр громко сказал, что понесет он, не женское это дело. Иван шел следом и уговаривал брата помириться с Софьей.
12
В опочивальне Голицына сидят Шакловитый и Сильвестр Медведев. Хозяин лежит на лавке под медвежьей шкурой. Его бьет лихорадка. Медведев настаивает, что надо подослать Петру “мстителя” (убийцу), но Голицын против.
После ухода посетителей Голицын задумался над происходящим. Потом он встал и пошел к колдуну Ваське Силину, которого два дня назад сам же наказал посадить на цепь в подземелье. Васька предсказал ему смерть Ивана, царствование его (Голицына) и Софьи. Голицын молча ушел.
13
Стрелецкие пятидесятники, Кузьма Чермный, Никита Гладкий и Обро-сим Петров, продолжали мутить стрельцов, но те, “как сырые дрова, шипели, не загорались — не занималось зарево бунта”. Стрельцы боятся, что, подняв бунт, потеряют последнее. Потом разнесся слух, что сам Лев Кириллович проламывает головы стрельцам, мстит за убитых братьев во время бунта, случившегося семь лет назад; потом пошел слух, что “верхоконные озорники”, убивающие стрельцов, не кто иные, как Степка Одоевский, Мишка Тыр-тов, Петр Андреевич Толстой и подьячий Матвейка Шошин, одетый в боярский костюм (якобы Лев Кириллович). В Москве тревожно. Народ попытался пойти громить Преображенское, но дорогу преградили вооруженные солдаты. Всем надоела смута, “скорее бы кто-нибудь кого-нибудь сожрал: Софья ли Петра, Петр ли Софью... Лишь бы что-нибудь утвердилось...”. 14
Через рогатки пробирался по городу Василий Волков, отвечая, что едет стольник царя с его указом. Это была отговорка. Ездил же Волков по приказу Бориса Алексеевича Голицына, который сейчас дневал и ночевал в Преображенском, узнать, что творится в городе.
Вернувшийся с озера Петр переменился. От прежних забав не осталось и следа. Потешным войскам прибавили кормовых, без десяти вооруженных стольников Петр никуда не выходил. Уезжающему в Москву Волкову Петр приказал, что если Софья будет спрашивать про царя, пусть тот молчит: “на дыбу поднимут — молчи...”
Внезапно Волкова остановили стрельцы, и как он их ни увещевал, сбили с коня и поволокли в Кремль. Там его начали допрашивать Шаклови-тый и Софья, но Волков на все вопросы отвечал молчанием, как было приказано. Разгневанная Софья приказала казнить Волкова, но охотника не нашлось рубить цареву стольнику голову.
Один из стрельцов помог Волкову бежать.
У костра беседовали стрельцы, что плохо им будет, когда Петр одолеет сестрицу. К ним подскочил Овсей Ржов, сказал, чтобы по набату собирались с оружием. Но стрельцы знали: теперь по набату никого не соберешь. Они решили идти в Преображенское, предупредить Петра о готовящемся на него покушении.
15
Воевать с тридцатью тысячами стрельцов двумя полками, Преображенским и Семеновским, нечего было и думать. Голицын советовал Петру подождать до весны, когда бояре окончательно перессорятся. Стрельцам не будет заплачено жалованье, тогда бояре сами побегут к Петру. Если же Софья по набату все же поднимет стрельцов, можно будет отсидеться в Троице-Сергиеве, под защитой надежных стен, там хоть год можно сидеть, хоть более.
Начинался август. В Москве было зловеще, в Преображенском — все в страхе, настороже...
16
Алексашка советовал Петру просить войско у римского цезаря. “Эх и двинули бы по Москве, по стрельцам, ей-ей...” Но Петр и слушать не хотел. Петр думал о Софье, как она пыталась его убить: гранаты на дорогу подбрасывала, с ножом подсылала, а вчера обнаружился на кухне бочонок с отравленным квасом. Теперь, прежде чем дать питье Петру, Меншиков пил первым.
Среди ночи их поднял Алеша Бровкин, втащили двух стрельцов, прибежавших из Москвы. Они завопили, что в Преображенское идет несметная рать убить Петра. Тот кинулся по переходам дворца, выскочил во двор и, как был в одной рубашке, кинулся на лошади в рощу. Алексашка оделся, приказал Алеше догонять их с царевой одеждой, а сам быстро догнал Петра. Они поскакали в Троицу.
17
А случилось то: Софья не смогла собрать стрельцов. Набат так и не прозвучал. А царский двор перебрался в Троицу, за ними ушел и полк стрельцов Лаврентия Сухарева. Вероятно, Борис Голицын сумел их сманить. Потом каждую ночь скрипели ворота: в Троицу потянулись и бояре. С частью стрельцов ушел и Цыклер, особо доверенный Софьи. Уж он-то расскажет про планы царевны. Из Троицы пришел приказ всем стрельцам явиться к царю, а кто не явится, того казнят. И потекли толпы в Гроицу. Софья осталась одна. Она не выдержала и 29 августа одна с девкой Веркой поехала в Троицу.
18
День и ночь на Ярославской дороге стояла пыль, в Троицу прибывали все новые и новые стрельцы, бояре, дворяне. Они понимали, что меняется власть, а к лучшему ли? Никто точно не знал. Петр во всем слушался матери и патриарха. А вечерами беседовал с Лефортом, который учил царя “не рваться в драку, — драка всем сейчас надоела, — а под благодатный звон лавры...” обещать московскому люду мир и благополучие. Софья “сама упа-цет, как подгнивший столб”. Лефорт советовал Петру быть тихим и смир-ам, пусть кричит Борис Голицын.
Наталья Кирилловна не могла нарадоваться почестям, которые ей оказывали бояре, она за пятнадцать лет уже отвыкла от такого.
29 августа к лавре прискакал стрелец с сообщением, что Софья в десяти верстах от Троицы, в Воздвиженском.
19
Вскоре к царевне приехал посланец царя, с запретом Софье ехать в вру. Пусть ждет посла Ивана Борисовича Троекурова.
Троекуров отговаривал Софью ездить в Троицу, но правительница натаивала. Троекуров прочитал указ Петра, в котором было велено Софье ехать в Москву и ждать там решения своей участи. Софья забилась в злобном припадке.
20
После того как царевну не пустили в лавру, Борис Голицын писал Василию Васильевичу, чтобы брат явился в лавру, ибо скоро будет поздно каяться. Василий Васильевич, видя тщетные попытки Софьи удержать власть, не мог ни помочь ей, ни покинуть ее. Он знал, что полки не подчинятся ему. Он тайно писал Борису Голицыну, уговаривая примирить Петра с Софьей. Сына Алексея и жену отправил в подмосковное имение Медведково.
Приехав в Кремль, Софья собрала народ и стала пугать, что вскоре двинутся полки на Москву. Народ клялся, что защитит Софью и Ивана.
Потом в Кремль пришли тысяч десять народу, требовали, чтобы выдали предателей: Шакловитого, Микитку Гладкого, Кузьму Чермного и попа Силь-верстку Медведева. Стража разбежалась, а Софья не хотела выдавать своих сторонников. Но их взяли силой, разломав дверь на Красном крыльце.
Сам же Голицын медлил с бегством. Потом собрался в одночасье и поехал в неизвестность. “Что будет завтра? Изгнание, монастырь, пытка?” Он уехал к себе в имение, боясь, что и его опишут и отнимут, разорят. Сын сказал, что уже приезжали из Троицы, требовали срочно поехать к царю. Отдохнув, Василий Голицын с сыном поехал к Петру.
21
В Троице расправлялись с заклятыми врагами. На все обвинения в покушениях на Петра Шакловитый отвечал, что на него возводят напраслину. На допросах Огрызкова, Шестакова, Евдокимова и Чечетки пожелал присутствовать Петр; вначале он пугался пыток, но потом привык и не прятался.
Вскоре патриарх поздравил Петра с окончанием смуты. А в темнице тем временем забили до смерти Шакловитого.
22
В курной избе, под стенами Троицы, отец и сын Голицыны дожидались, когда Петр соизволит их принять. Поздно вечером за Голицыными пришел урядник. Но к царю не допустили, а на крыльце зачитали царский указ: за все вины, совершенные Василием Васильевичем, лишается он чести и боярства и ссылается с семьей в вечную ссылку в Каргополь. А поместья его переходят великим государям — Петру и Ивану.
23
Смута закончилась, как и семь лет назад, в лавре пересидели Москву. Софью без особого шума ночью перевезли в Новодевичий монастырь. Ее пособникам отрубили головы, остальных воров били кнутом.
Всех же верных Петру бояр и военных чинов одарили деньгами, землями, вплоть до рядовых стрельцов.
Все, особенно иноземцы, возлагали на Петра большие надежды. “Если не новый царь поднимет жизнь, так кто же?” Но Петр не торопился в Москву, а появился там только в октябре.
ГЛАВА V
После троицкого похода Лефорт стал большим человеком, пожалован генеральским званием, он нужен Петру, “как умная мать ребенку”. Между тем вся осень прошла в пирах и танцах.
2
Иностранцы собирались на балы не столько веселиться, сколько решать свои торговые дела. Они говорили: покуда этой страной правят бояре, “мы будем терпеть убытки и убытки”. Москве многого не хватает: дорог, гаваней на Балтике, честных и умных людей.
На замечания иностранцев о диких порядках в России Петр отвечал: “...Дики, нищие, дураки да звери... Знаю, черт! Но погоди, погоди...”
Узнав о закопанной в землю женщине, Петр поскакал к Покровским воротам. Он спросил у измученной Дарьи, за что убила мужа, та ответила, что “и еще бы раз убила его, зверя!”. Петр сжалился над ней, приказал застрелить, чтобы прекратить страдания.
После возвращения от Покровских ворот Петр танцевал с Анной Монс и сказал ей о своей любви.
6
В Грановитой палате Наталья Кирилловна и патриарх ждали Петра. Он вскоре появился и, сидя на троне, стал слушать чтение старца о беспорядках в Москве, “о бедствиях, творящихся повсеместно”.
Патриарх требовал очищения от иноземцев-еретиков.
Петр отвечал, что не вмешивается в дела православия, поэтому и патриарх пусть не вмешивается в политику, не мешает укреплять государство. А без иноземцев пока не обойтись.
К молодой царице Евдокии привезли бабку-ворожею Воробьиху. Она предсказала, что царица вот-вот разрешится от бремени мальчиком. Еще ворожила на Петра, любит ли? Воробьиха сказала Евдокии об Анне Монс.
Вечером жену навестил Петр, удивился, что она еще не родила. Евдокия зло выкрикнула мужу все, что знала про Монс. Петр лишь рассердился в ответ.
8
Овсей Ржов с братом разжился, стал крепким хозяином. Правда, с недавнего времени некогда стало работать по хозяйству. В любое время могли призвать на царские потехи.
9
Цыган (бывший сосед Бровкина) объявился в Москве. Он вначале батрачил у Ржовых, но потом его выгнали оттуда, не заплатив положенных двух с полтиной рублей. Голодный и бездомный, Цыган пристал к таким же: Иуде и Овдокиму. Они стояли и смотрели на казнь еретика — сожжение. Люди роптали, но не очень громко, боялись стрельцов, стоящих вокруг.
10
Цыган боялся, что его погонят. Он очень хотел есть, а денег не было. Иуда и Овдоким сказали, что они воры, но многого им не надо, а лишь на пропитание. Цыган согласен на воровство, лишь бы “артелью”.
В харчевне, где сидели “наши приятели”, они услышали рассказ Кузьмы Жемова. Был он известный мастер кузнечных дел. Но потом появилась у него идея создать крылья, чтобы с их помощью летать. Опыт у него не получился, а он истратил на него восемнадцать рублей казенных денег. Его выпороли и продали дом и кузню, чтобы возместить убыток. Теперь Кузьма готов в лес с кистенем: больше некуда. Стало в Овдокимовой шайке уже четверо — приняли и Кузьму. Ходили они по Москве и попрошайничали, Иуда воровал по карманам, но страх терпели большой, “потому что государевым указом таких теперь ловили и отводили в Разбойный приказ”. По весне шайка решила выбираться из Москвы, а прежде нужно было добыть побольше денег. 11
С весны Петр начал серьезно готовить солдат, “объявлена была война двух королей: польского и короля стольного града Прешпурга”. Королем стольным назначался Ромодановский, польским — Бутурлин. Вначале бояре думали, что это прежние потехи Петра, но царь указом приказывал боярам быть при дворах указанных королей. Не хотелось боярам быть шутами, тогда их волокли силой. Затем пошло совсем непонятное: “пригнали из Москвы с тысячу дьяков и подьячих, взяли их из приказов... обучали военному делу...” В Думе было сказано, что хватит, как тараканам, по щелям сидеть. “Все поедят у нас солдатской каши...”
Как только сошел снег, “объявили войну”. Началась осада крепости. Вели ее по всем правилам. Много перекалечили народу. “Денег это стоило немного меньше, чем настоящая... война, и так... длилось неделями, — всю весну”.
Прошло лето, но Бутурлин так и не взял крепости Прешпурга. Уйдя от крепости верст на десять, Бутурлин окопался, теперь “Фридрихус” “стал его воевать”. Лишь к концу лета военные действия закончились, царская казна совсем опустела.
Простые люди думали, что Петр молод, а кто-то хочет на этом разорении поживиться.
12
Жилось худо, скучно. Люди разбегались в леса, где их пытались достать, тогда они сжигали себя. Убегали и дальше: на Волгу, Дон, Терек... Кругом становилось “бездолье, дичь”.
13
Бровкины, благодаря сыну Алеше, ставшему старшим бомбардиром, поднялись. Уже и забыли, когда хозяина звали Ивашкой. Теперь величали Иван Артемьев. Санька выросла, похорошела, заневестилась, но отец не спешил отдавать ее замуж, хотя шел ей уже восемнадцатый год. Иван Бровкин брал у Волкова в аренду луга и пашню. Промышлял лесом. Поставил мельницу. Живность возил в Преображенское к царскому столу. Соседи кланялись ему в пояс, вся деревня была ему должна, многие оказались в кабале у Бровкина. Приехав в Москву за пухом для перины, Бровкины увидели странное шествие. Выезд царских шутов, а потом проволокли построенный корабль, впереди которого вышагивал Петр в мундире бомбардира.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
/ Краткие содержания / Толстой А.Н. / Петр Первый / Вариант 1
|
Смотрите также по
произведению "Петр Первый":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
