• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Толкиен Р.Р. / Рассказы

Рассказы [14/14]

Скачать полное произведение

    средним уровнем. Они часто делают это. Немного уроков
    затрагиваются в них яснее, чем этот - о бремени такой
    бессмертности, или бесконечной серии, к которой "беглец"
    стремится. Потому что волшебные сказки особенно подходят для
    того, чтобы научить таким вещам древности и по сей день.
    Смерть - тема особо вдохновлявшая Джорджа МакДональда.
     Но "утешение" волшебных сказок имеет другое назначение, нежели
    воображаемое исполнение древних желаний. Самым значительным
    является Утешение Счастливого Конца. Я даже осмелюсь
    утверждать, что все законченные волшебные сказки должны иметь
    его. В конечном счете, я бы сказал, что Трагедия - самая
    правдивая форма Драмы, ее высшая функция. но для волшебной
    сказки верным будет обратное. Пока мы еще не ввели слово для
    выражения этого противопоставления - я буду звать его
    Катастрофическим. Катастрофические сказки есть
    правдивые волшебные сказки, их высшая функция.
     Утешение волшебных сказок, радость счастливого завершения или
    более точно хорошая развязка, внезапный счастливый "оборот"
    (поскольку на самом деле у волшебной сказки нет настоящего
    конца <$FСм. замечание Н в конце.>): эта радость, одна из тех
    вещей, которую волшебные сказки могут производить в высшей
    степени хорошо, не является по сути "эскапизмом" или
    "бегством". На этом стоят волшебные сказки - или другой мир,
    - внезапное и чудесное милосердие: на которое никогда не
    рассчитывают. Это не отвергает существования
    дискатастрофы (плохой развязки), горя и поражения: их
    возможность необходима для радости освобождения, оно отрицает
    (перед лицом большей очевидности, если хотите), всеобщее
    конечное поражение и в конечном счете является
    евангелистическим, дающим мимолтеный знак Радости,
    Радости за стенами мира, острой как скорбь.
     Это знак хорошей волшебной сказки, высшей или наиболее полной
    формы, конечно же, с неистовыми событиями, фантастическими и
    страшными приключениями, она дает ребенку и взрослому, которые
    слушают ее, когда наступает "перелом", ощутить как
    перехватывает дыхание, как замирает сердце почти (или конечно
    вместе) со слезами, острое, как и в любой форме литературного
    искусства, и имеющее особое качество.
     Даже современные волшебные сказки могут производить этот
    эффект. Это не так легко, он зависит от всей сказки, которая
    подготавливает поворот сюжета, развязку и еще он возвращает
    обратно славу. Сказка в какой-то мере успешная в этом смысле
    не будет целиком неудачной, какой бы порок она ни имела и как
    бы ни были смешаны и запутаны ее намерения. Это происходит
    даже со сказкой самого Эндрю Ланга, "Принцем Пригио",
    неудовлетворительной во всех отношениях. Когда "каждый рыцарь
    ожил, вскинул меч и воскликнул: "Долгой жизни принцу Пригио",
    радость немного имеет этого странного качества волшебной
    сказки, болшьше, чем описанное событие. Ее бы не было вовсе в
    сказке Ланга, если бы описанное событие не было частью более
    серьезной "фантазии" волшебных сказок, чем основные события
    истории, которая в основном более фривольна, с полу-притворной
    улыбкой галантного, утонченного Это характерно для
    неустойчивого баланса Ланга. Сказка поверхностно следует
    "куртуазному" французскому с сатирическим оборотом, и в
    деталях - "Розе и кольцу" Теккерея. Вид поверхностный, даже
    фривольный, по природе не производящий или не желающий
    производить что-либо глубокое, но под этим лежит более
    глубокий дух романтика Ланга. Более серьезный и острый эффект
    это вызывает в серьезных сказках Фаерии.<$FИз тех, которые
    Ланг зовет "традиционными" и на самом деле предпочитает.> В
    этих сказках, когда наступает "развязка", мы получаем
    пронзительную вспышку радости и желание сердца, которое на миг
    выходит за рамки, разрывает саму паутину сказки и дает лучу
    света пройти сквозь нее.
     Семь долгих лет я служила ради тебя
    На стеклянную гору всходила ради тебя
    Белый плащ твой отмыла ради тебя
    Что ж ты не проснешься и не поглядишь на меня?
     И он услышал и поглядел на нее <$F"Черный бык из Норруэй">
     ЭПИЛОГ
     Эта "радость", которую я выбрал как отметину настоящей
    волшебной сказки (или романсэ) либо как их клеймо, заслуживает
    большего внимания.
     Вероятно, каждый писатель создает вторичный мир, фантазию,
    каждый со-творец, желающий в какой-то мере быть настоящим
    создателем, или надеется, что он черпает из реальности, что
    особенное качество его вторичного мира (пусть даже не всех
    деталей)<$FПоскольку все детали могут не быть "правдой":
    "вдохновение" редко обладает достаточной силой и
    продолжительностью, чтобы воздействовать на все сразу, не
    оставляя места "изобретенному" без вдохновения.> заимствовано
    у Реальности, или слепо следует ей. Если он действительно
    достигает качества справедливо описано словарным определением
    "внутренняя достоверность реальности", трудно представить
    себе, как это может быть, если работа нге является в каком-то
    смысле частью (примеью - Коша.) реалности. Особое качество
    "радости" в успешной Фантазии может таким образом быть
    объяснено как внезапное видение лежащей в ее основе реальности
    или правды. Это не только "утешение" среди горя этого мира, но
    и удовлетворение и ответы на вопрос: "Это правда?" Ответ на
    этот вопрос, который я дал сначала (вполне правильно) был;
    "Если ты построил свой маленький мир хорошо, то да - это
    правда в этом мире". Этого достаточно для художника (или для
    удовлетворения художнических притязаний художника). Но в
    "хорошей развязке" мы видим проблеск того, что ответ может
    оказаться глубже - это может быть далекий луч или эхо
    евангелического в этом мире. Использование этого слова
    дает намек о моем эпилоге. Это серьезная и опасная тема. С
    моей стороны дерзко затрагивать такую тему, но если по
    милости, все, что я скажу, будет в любом отношении иметь
    какое-то значение, это, конечно, только грань неисчислимого
    богатства - конечная лишь потому, что способности Человека,
    которым она сделана, конечны.
     Я бы осмелился сказать, что подходя к Христианскому Писанию с
    этой позиции, я долгое время чувствовал (это было радостное
    чувство), что Бог искупил грехи испорченных творений - людей
    - тем способом, который подходит под этот аспект, как и под
    другие, исходя из их удивительной природы. Содержание
    Евангелия - волшебная сказка, или сказка более высокой
    категории, охватывающая всю сущность волшебных сказок. Они
    содержат много чудес - высшей степени искусства. <$FИскусство
    содержится в самом сюжете, а не в его изложении, поскольку
    Автором сюжета был не евангелист, (пропуск - К.), красоты и
    подвижности: "мифические" в своей превосходной, самозначимой
    значимости: и превыше всего чудо величайшей и наиболее полной
    из постижимых хороших развязок.> Но этот сюжет вошел в Историю
    и в первичный мир, желание и стремление со-творения поднялись
    до осуществления Творения. Рождество Христово есть хорошая
    развязка Человеческой истории. Воскресение есть хорошая
    развязка истории о Воплощении. История начинается и
    заканчивается в радости. Она имеет превосходную "внутреннюю
    правильность реальности". Нет еще одной такой когда-либо
    рассказанной сказки, которую люди предпочли бы скорее назвать
    правдой, как нет ни одной, с которой так много скептиков
    соглашается принимать как правду по ее качествам (заслугам).
    Поскольку ее Искусство имеет высший убедительный тон
    Первичного Искусства, т. е. Творения. Отказ от нее ведет либо
    к унынию, либо к ярости.
     Нетрудно представить себе особое волнение и радость, которую
    чувствуеши, если любая специфическая прекрасная черта
    волшебной сказки оказывается "первично" правдой, ее сюжет
    оказывается историей, без необходимости в связи с этим
    потерять свою мифическую или аллегорическую значимость.
    Нетрудно, поскольку никто не вынужден стараться постичь
    что-нибудь неизвестного качества. Радость будет иметь то же
    самое качество, если не ту же степень, что и радость от
    "развязки" в волшебной сказке: такая радость имеет истинный
    вкус первичной правды. (Иначе она не будет называться
    радостью). Она смотрит вперед (или назад, направление в этом
    случае значения не имеет) на Великую Хорошую Развязку.
    Христианская радость, Божественная Слава, того же сорта, но
    она в высшей степени (бесконечно, если наши способности не
    конечны) выше и радостней. Эта история высочайшая, и она есть
    правда. искусство подтверждено. Бог есть Господь ангелов и
    людей - и эльфов. Легенда и История встретились и сплавились.
     В Божьем царстве существование великого не подавляет малого.
    Искупленный Человек остается человеком. история, фантазия
    живут и продолжают жить. Евангелие не отменяет легенды, оно
    освящает их, особенно "счастливые развязки". Христианину все
    еще есть работа, как телу так и уму, есть страдание, надежда и
    смерть, но теперь он может постичь, что для всех его
    наклонностей и способностей есть применение, которое может
    одарен, что он может теперь, возможно, справедливо отважиться
    считать, что в Фантазии он может на самом деле помочь
    украшению и умножению богатства творения. Все сказки могут
    стать правдой, и еще, в конце концов, искупленные, они могут
    быть и похожи и не похожи на формы, которые мы даем им, как
    Человек может быть похож и не похож на падшего, которого мы
    знаем, в конце концов искупленный.
     ПРИМЕЧАНИЯ
     А (к стр. )
     Самые корни (не только использование) их "чудес" имеют
    сатирическую природу, это насмешка бессмыслицы, и элемент
    "сновидения" не просто механическое введение и окончание
    истории, но и неотъемлемая часть действий и перемещений. Такие
    вещи дети способны воспринять и осмыслить, если они
    предоставлены сами себе. Но для многих, как это было со мной,
    "Алиса" была представлена как волшебная сказка, и пока
    продолжалось это непонимание, чувствовалась неприязнь к
    механике сновидений. В "Ветре в ивах" нет и намека на
    сновидения: "Крот трудился все утро, старательно проводя
    весеннюю уборку в своем домике". Так она начинается и этот
    корректный тон поддерживается все время. Все это тем более
    примечательно, что А.А. Милн, столь большой поклонник этой
    превосходной книги, предпослал своей театральной версии
    "эксцентричное" вступление, в котором ребенок беседует по
    телефону с нарциссом. Или может быть не очень примечательно,
    поскольку восприимчивый поклонник (в отличие от большого
    поклонника) никогда бы не решился пределать эту книгу в пьесу.
    Естественно, только простейшие составляющие сюжета, пантомима
    и сатирические элементы басни о животный, способны быть
    представлены в такой форме. Пьеса на низшем уровне
    драматического искусства приемлемая как веселая, особенно для
    тех, кто не читал книги, но некоторые дети, которых я водил на
    представление "Тоуда из Тоуд-Холла", были не в силах смотреть
    его, поскольку, помня книгу, они не воспринимали это
    вступление. В конце концов они предпочли свои воспоминания о
    книге.
     Конечно, как правило эти детали попадали в сказки, даже в те
    дни, когда эти действия практиковались в жизни,
    поскольку они имеют сюжетообразующее значение. Если бы я
    написал сказку, в которой повесили человека, это может
    показать в более поздние времена, если сказка до них
    доживет, - само по себе уже знак, что сказка имеет некоторую
    общую силу и более чем местное или злободневное временное
    значение, - что сказка была написана в те времена, когда
    людей действительно вешали - это был законный способ
    наказания. Может: В будущем, конечно, такой вывод не
    может быть сделан уверенно. Чтобы уверенно утверждать это,
    будущий исследователь должен точно знать, в какое время
    практиковалось повешение и в какое время жил я. Я мог
    заимствовать этот случай из других времен и мест или из другой
    сказки, я мог просто изобрести его. Но даже если вывод
    окажется верным, сцена
     [ дальнейший текст отсутствует ]

/ Полные произведения / Толкиен Р.Р. / Рассказы