• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Рыбаков А.Н. / Дети Арбата

Дети Арбата [37/39]

Скачать полное произведение

    На следующее утро Сталин приказал вызвать врача.
     - Товарищ Сталин, - сказал Товстуха, - он еще не кончил, сказал, будет готово завтра.
     Сталин помрачнел.
     - Вызовите его ко мне.
     Через несколько минут явился запыхавшийся Липман.
     - Вы мне обещали сделать сегодня протез. Почему не выполнили обещания?
     - Не получилось, Иосиф Виссарионович.
     - Что задерживает? - Сталин смотрел на врача своим особенным, тяжелым взглядом, которого все боялись.
     Липман развел руками.
     - Говорите правду.
     - Видите ли, - робко начал Липман, - изо всех искусственных зубов, что я привез с собой, ни один не подходит по цвету к вашим.
     - Почему не взяли тех, что подходят?
     - Я взял все, что у нас есть, в том числе и того цвета, который для вас уже использовали раньше.
     - Ну и что?
     - У людей, особенно курящих, меняется цвет зубов. Те зубы, что я привез, близко подходят по цвету к вашим, очень близко, но все же некоторая разница в оттенке есть.
     - Очень заметная?
     - Не очень. Но специалист заметит.
     - Какое мне дело до специалистов?
     - Мне не хотелось бы, чтобы кто-то сказал, что я плохо сделал вашу работу.
     Сталин усмехнулся.
     - Из-за вашего самолюбия я должен ходить без зубов. И сколько я еще буду ходить без зубов?
     - Я попросил позвонить в Москву и прислать мне еще зубы - номера по каталогу указал.
     Сталин пристально смотрел на Липмана.
     - Но ведь вы привезли все, что есть в Москве?!
     - Достанут...
     - Где достанут?
     Липман, не поднимая глаз, проговорил:
     - В Берлине.
     - В Берлине?!
     - Я их выписал по немецкому каталогу.
     - Почему вы мне сразу не сказали?
     Липман молчал.
     - Запретили говорить? - усмехнулся Сталин.
     Липман молчал.
     - Кто запретил?
     Липман молчал.
     - Товстуха?
     Липман едва заметно кивнул головой.
     - Так вот, - внушительно сказал Сталин, - имейте в виду: товарищу Сталину все МОЖНО говорить, товарищу Сталину все НУЖНО говорить, от товарища Сталина ничего НЕЛЬЗЯ скрывать. И еще: от товарища Сталина НИЧЕГО НЕВОЗМОЖНО СКРЫТЬ. Рано или поздно товарищ Сталин будет знать правду.
     Задержка с протезом, конечно, неприятна, но это в конце концов образуется. Однако тот факт, что врача заставили врать, возмутителен. Никто из его окружения не имеет права произносить даже слово неправды. Малая ложь влечет за собой большую ложь. Если его окружение врет ему по мелочам, это ненадежное окружение. Все, начиная с членов Политбюро и кончая поваром на кухне, должны знать, что товарищу Сталину надо говорить правду, только правду, одну правду.
     Отпустив доктора, он вызвал Товстуху.
     - Зачем вы заставили доктора обманывать меня?
     - Дело в следующем, - сказал Товстуха. - Вчера доктор доложил, что зубов нужного цвета у него нет, такие зубы можно достать только в Берлине. Я тут же позвонил Литвинову, передал ему все данные по каталогу, Литвинов позвонил Хинчуку...
     - Разве Хинчук еще в Берлине?
     - Да, Суриц только сегодня выезжает туда.
     - Так... Дальше?
     - Литвинов мне сообщил, что все уже куплено и сегодня, доставят в Москву. Надеюсь, к вечеру материал будет здесь, доктор сказал, что за ночь они сделают.
     - Ночью пусть спят, ночью они ничего толком не сделают. Но вопрос такой; зачем вы заставили врача обманывать меня?
     Ответ был неожиданный:
     - Я боялся, что вы запретите выписывать материал из Берлина.
     Товстуха опасался его скромности. Тонкая лесть! А может быть, и в самом деле так думал, решил все взять на себя, принять все на свой страх и риск? Человек проверенный, преданный. И все равно лжи во спасение быть не может!
     - Вы все сделали вчера без моего ведома, - сказал Сталин, - и, следовательно, поставили меня перед свершившимся фактом. Если я даже недоволен вашими действиями, то отменять сегодня их поздно. Но зачем вы заставили врача говорить неправду?
     - Опасался, что он вам все расскажет и вы запретите.
     Сталин прошелся по веранде, остановился, подумал вдруг, что неплохо бы снова попринимать бром. После этой подлой статьи Енукидзе он стал хуже спать, Киров не оправдал его надежд, устранился от отповеди Енукидзе, пребывание Кирова в Сочи не укрепляет нервную систему. Но надо отделять серьезное от мелочей. Не надо выходить из себя из-за пустяков. Зубы, выписанные в Берлине, - пустяк, мелочь! Товстуха искренне говорит, даже убедительно. И все же ложь надо пресечь в самом зародыше, раз и навсегда!
     Сталин снова помрачнел, подошел к Товстухе почти вплотную, просверлил его взглядом. Товстуха покраснел, отступил на шаг.
     - Я не желаю, чтобы меня окружали лжецы и обманщики, я должен _абсолютно_ верить людям, меня окружающим! Люди, меня окружающие, не могут соврать даже в мелочи, у них не может даже возникнуть мысли об этом.
     Товстухе показалось, что последнюю фразу Сталин произнес уже более миролюбивым тоном.
     - Извините меня, я поступил необдуманно.
     Но Товстуха ошибся. Сталин снова смерил его грозным взглядом.
     - За малейшую ложь я буду строго наказывать. Особенно строго тех, кто вынуждает ко лжи обслуживающий персонал. Вы поняли, надеюсь?
     - Да, товарищ Сталин, больше это не повторится.
     На следующий день после обеда Товстуха доложил, что у врача все готово.
     - Пусть придет.
     Липман явился, виновато улыбаясь, поздоровался, открыл чемодан.
     Прохаживаясь по кабинету и наблюдая за действиями врата, Сталин сказал:
     - Вы продумали наш вчерашний разговор?
     - Да, конечно, Иосиф Виссарионович.
     - Я беседовал но этому поводу с товарищем Товстухой, это, оказывается, он вынудил вас говорить неправду.
     Липман приложил руку к сердцу.
     - Товарищ Сталин, мы не хотели говорить вам _неправду_. Товарищ Товстуха просил меня _не беспокоить_ вас, не хотел огорчать вас таким мелким осложнением. Боже упаси говорить неправду.
     - Беспокоить, огорчать - какое-то детский разговор, а мы с вами взрослые люди.
     Сталин сел в кресло, откинул голову на подголовник, Липман ополоснул новый бюгель в стакане, стряхнул с него капли, осторожно, мягким движением поставил на место. Бюгель был на золотой дужке.
     Потом началась обычная процедура подгонки протеза карандашом, синей бумажкой... Сомкните зубы. Разомкните зубы... Впрочем, продолжалась она недолго, бюгель сидел хорошо.
     - Как будто все в порядке, - сказал Сталин.
     Уходя, Липман попросил не снимать протез до завтрашнего утра, а если что-то будет мешать, вызвать его.
     Вызывать не пришлось, протез сидел хорошо, Сталин был доволен и, когда через два дня Липман явился, сказал ему:
     - Бюгель очень удобный, нигде не жмет, не беспокоит. Ощущение такое, будто я ношу его уже давно.
     Липман все же попросил его сесть, снял протез, осмотрел десну, снова надел протез.
     - Да, - подтвердил он, - получилось как будто хорошо.
     - Ну вот, - сказал Сталин, - а возражали против золотого.
     Линией молчал, потом после некоторого колебания сказал:
     - Товарищ Сталин, раз вы довольны моей работой, хочу обратиться к вам с маленькой просьбой.
     - Пожалуйста, - нахмурился Сталин, не любил, когда к нему непосредственно обращаются с просьбами. Для этого существует определенный порядок, есть люди, они готовят вопрос, знают, какие просьбы нужно ему докладывать, какие нет. Обращаться с просьбами к нему лично нескромно.
     Просьба оказалась неожиданной.
     Липман вынул из чемодана пакет, развернул, там лежал пластинчатый протез.
     - Я вас прошу, товарищ Сталин, походить в этом протезе только один день. Посмотрите, какой удобнее, и сама все решите.
     Сталин в изумлении поднял брови. Ведь он ему ясно сказал, что предпочитает золотой, даже ударил кулаком по креслу, и у врача душа ушла в пятки. И все же упорно настаивает на своем. Черт его знает, может быть, так и надо.
     - Хорошо, - нехотя согласился Сталин.
     Липман сменил протезы. Процедура подгонки, как и в прошлый раз, прошла быстро. Все как будто было хорошо.
     - Завтра вы меня, пожалуйста, вызовите, - сказал Липман, - и скажите, какой вам удобнее. Какой будет удобнее, тот оставим.
     На следующий день перед обедом Сталин вызвал Липмана.
     - В порядке самокритики должен признаться, вы оказались нравы. С этим протезом мне легче и удобнее. Но ведь он может сломаться. Сделайте мне запасной.
     Липман радостно заулыбался.
     - Пожалуйста, хоть десять.
     - Завтракали?
     - Да, конечно.
     - Ну, ничего, перекусите еще раз со мной.
     Он провел его в соседнюю комнату. На столе стояли вина и закуски.
     - Водки и коньяка у меня нет, не пью и другим не советую. Вот вино - это совсем другое дело. Какое предпочитаете?
     - Я в винах плохо разбираюсь, - смутился Липман.
     - Напрасно, - сказал Сталин, - в винах надо разбираться. Кофе я совсем не пью, чай пью, но редко. Предпочитаю вино. Две, три рюмки вина и взбодрят, и голову не затуманят.
     Он налил вино в две маленькие, почти ликерные рюмочки.
     - Пусть протез, который вы сделали, долго живет. Закусывайте.
     Липман взял бутерброд с паштетом.
     - Хотите еще немного отдохнуть в Сочи? - спросил Сталин.
     - Здесь прекрасно, но мне надо возвращаться в Москву, на работу, если я, конечно, вам больше не нужен.
     - Я скажу вашему начальству, что задержал вас. Живите, купайтесь, пишите свою книгу.
     - В Москве меня ждут мои больные. Некоторых я уже начал лечить, снял протезы, вырвал зубы, они сидят с открытым ртом и ждут меня. Как быть?
     - Это резонно, - согласился Сталин, - когда вы хотите лететь?
     - Как можно скорее. Хорошо бы завтра.
     Сталин открыл дверь в кабинет, позвал Товстуху.
     - Отправьте завтра доктора самолетом в Москву, снабдите всем необходимым, - он показал на бутылки, - вот это вино, например...
     Он куда-то вышел и вернулся с большим решетом, наполненным виноградом, передал Липману.
     - Донесете? А не донесете, люди помогут, - он повернулся к Товстухе, - в Москве пусть встретят, доставят домой. До свидания, доктор! Будьте здоровы!
     Проводив врача, Сталин распорядился пригласить к нему Кирова и Жданова.
     Жданов доложил замечания, разработанные референтами по очередной главе курса истории. Сталин слушал его, прохаживаясь по комнате, Киров сидел за журнальным столиком, что-то рисовал на листе бумаги. Это раздражало Сталина, хотя у него у самого была такая же привычка, слушая, чертить или рисовать. Но у него это был способ сосредоточиться, у Кирова, наоборот, способ отвлечься, показать, что все это его мало интересует, чуждо ему.
     Своего раздражения Сталин ничем не выказал, наоборот, когда Жданов кончил докладывать, сказал:
     - Замечания мне кажутся дельными, думаю, можно принять. Твое мнение, Сергей Миронович?
     - У меня нет возражений, - не отрывая глаз от рисунка, ответил Киров.
     Сталин взял со стола сводку хлебозаготовок, протянул ее Кирову.
     - Посмотри!
     В сводке красным карандашом был подчеркнут Казахстан - семьдесят процентов выполнения плана, в общем, средний показатель.
     - Отстает Мирзоян, - сказал Сталин, - наши опасения оказались правильными.
     - У него не самое худшее положение, - ответил Киров, - семьдесят процентов... Но, конечно, надо подтянуть.
     - За этими _средними_ процентами скрывается глубокий прорыв в отдельных областях, - возразил Сталин, доставая со стола еще один листок и просматривая его, - например, Восточно-Казахстанская область выполнила план заготовок всего на тридцать восемь процентов. И это в условиях прекрасного урожая. Но этот прекрасный урожай застал руководителей края врасплох, внес, как мы и предполагали, настроение самоуспокоенности и благодушия. В донесении из Казахстана отмечается плохое использование машин, антимеханизаторские настроения, разбазаривание и расхищение государственных средств, проникновение в аппарат земельных органов чуждых, преступных элементов и жуликов с партбилетами в кармане. Положение необходимо срочно исправить, иначе потом будет поздно. Казахстан провалит заготовки, это может тяжело сказаться на хлебном балансе страны, особенно сейчас, когда мы отменяем нормирование хлеба. Я думаю, следует кого-то послать в помощь товарищу Мирзояну.
     - А не обидится? - усомнился Киров. - Выходит, не верим в его силы. Может, написать ему, пусть подтянет кадры, предложить помощь людьми, транспортом?
     - Зачем обижаться? - усмехнулся Сталин. - На партию нельзя обижаться. Если каждый из нас будет обижаться на партию, то что от партии останется? Конечно, такт нужно соблюдать, не инструктора пошлем, секретаря ЦК пошлем... Слушай, Сергей Миронович, может быть, тебе самому к нему съездить. Отношения у вас дружеские, к тому же член Политбюро приехал - почетно!
     Такого поворота Киров никак не ожидал. Уехать в Казахстан, оторваться от Ленинграда, самое меньшее, на месяц... Впрочем, здесь, в Сочи, Сталин может продержать его весь сентябрь. Но здесь Сталин держать его не хочет, отношения у них натянуты, и самое лучшее, конечно, разъехаться. Не пользуется ли Сталин Казахстаном для отправки его отсюда? Просто вернуть в Ленинград означало бы, что их совместная работа не состоялась, не получилась. А так есть благовидный предлог - нужно срочно вытаскивать Казахстан и но целому ряду соображений лучше всего послать Кирова, в том числе и из соображений его личной дружбы с Мирзояном. В этом случае его внезапный отъезд из Сочи не вызовет никаких кривотолков. Настораживает только одно: Сталин заговорил о Казахстане в первый же день его, Кирова, приезда сюда. Почему? Заранее предвидел, что их совместная работа не сложится? Заранее готовил его отъезд? Возможно, и так, Сталин предусмотрителен. Во всяком случае, это предложение дает ему возможность поскорее уехать отсюда. Конечно, можно было бы найти другой предлог, еще проще отпустить его на Минводы - тут и предлога искать не надо, врачи потребовали. Но он уже отказался писать о Енукидзе, отказался переехать в Москву, его третий отказ окончательно обострит их Отношения.
     - Ну что ж, - сказал Киров, - если есть необходимость, поеду.
     - Необходимость есть, ты сам это хорошо понимаешь, да и потом, - Сталин показал на листки конспекта по истории, - эта работа, я вижу, тебя не слишком увлекает, так ведь?
     - Да, это так, - подтвердил Киров, - какой я историк...
     - Вот видишь! А там живое дело. Больше месяца оно у тебя не займет, зато вытянем Казахстан, будем с хлебом. Чем сложен Казахстан? Во-первых, далеко от центра, окраина. Во-вторых, пестрое и фактически новое земледельческое население. Много там осело бывших раскулаченных. Среди них встречаются и хорошие, прилежные работники, - он повернулся к Жданову, - если вам нетрудно, Андрей Александрович, проверьте, я уже просил подготовить указ о восстановлении в правах бывших кулаков, особенно молодежи, которые в течение трех или пяти лет хорошо показали себя на новых местах... Да, есть среди них и трудолюбивые, но много и озлобленных, они вредят нам. С другой стороны, мы еще не привили нашим людям, рядовым работникам, рядовым труженикам элементарной трудовой морали, стремления сделать свое дело возможно, лучше, не развили в них чувство гордости за качество своей работы, за свою профессию, за свою личную рабочую репутацию. Вот приехал ко мне из Москвы зубной врач, зубы мне лечил, предложил свой вариант, я отказался. Он начал настаивать, мне пришлось даже несколько повысить голос, не сдержался... Однако интересно другое: он сделал и мой вариант и свой и предложил мне испробовать оба - сначала мой, потом свой. Я испробовал - его вариант оказался лучше, что я в порядке самокритики и признал. Таким образом, он доказал свою правоту, настоял на своем варианте. Зачем? Мог спокойно сделать, как я хотел, и спокойно уехать. Нет, настоял на своем, не побоялся настоять, не побоялся нарушить мой прямой запрет. Почему не побоялся? Профессиональное достоинство пересилило. Значит, это настоящий работник, у него высокое чувство профессиональной гордости, такое чувство мы и должны воспитывать в наших людях. И, когда мы это чувство воспитаем, исчезнет необходимость в принудительных мерах. Но пока этого нет, пока мы много болтаем о преданности делу, клянемся, принимаем обязательства, а обязательство должно быть одно - перед своей рабочей совестью, перед своей рабочей гордостью, вот как у грузинских виноделов, например, или, скажем, как у этого зубного врача.
     - Этот врач - приятный человек, - улыбнулся Киров.
     Сталин остановился.
     - Разве он и тебя лечил?
     - Нет, мы с ним виделись на пляже. Хорошо плавает!
     Сталин молча прошелся по кабинету, потом сказал:
     - Выходит, ты здесь совсем не скучал, а я-то думал, заскучал наш Сергей Миронович за этими конспектами.
     В голосе Сталина Киров уловил хорошо ему знакомые ревнивые, подозрительные нотки.
     - Пляж пустой, никто, кроме меня и доктора, не купался. Впрочем, я его видел два раза, он на меня произвел хорошее впечатление.
     - Да, разговорчивый, - равнодушно подтвердил Сталин.
     Это равнодушие тоже было хорошо знакомо Кирову.
     Сталин снова молча прошелся по кабинету, затем остановился против Кирова, спросил:
     - Завтра можешь вылететь в Алма-Ату?
     - Конечно.
     - Вот и прекрасно.
     Вечером, подписывая бумаги, Сталин сказал Товстухе:
     - Зубного врача Липмана заменить другим.
     И, подумав, добавил:
     - Из кремлевской больницы его уволить, но не трогать.
    18
     Как и в прошлый раз, Алферов был в штатском, как и в прошлый раз, принял Сашу в горнице, придвинул стул к обеденному столу. Стол простой, рубленный из досок, а стулья городские, с мягкими сиденьями.
     - Садитесь, Панкратов, чаю хотите?
     Ничего хорошего подобное гостеприимство не предвещало.
     - Спасибо, я уже завтракал.
     - Стакан чая не помешает, ведь вы с дороги. На чем приехали?
     - Пешком пришел.
     - Тем более...
     Алферов открыл дверь кухни.
     - Анфиса Степановна, соорудите нам самоварчик.
     Вернулся к столу, дружелюбно посмотрел на Сашу.
     - Ну как, Панкратов, сепаратор работает?
     - Не знаю, не интересуюсь.
     - Напрасно. Так вот, работает. И скажите спасибо мне... Я попросил МТС обязательно его исправить. Исправили в тот же день.
     Значит, Вида сказала правду.
     Алферов покосился на Сашу.
     - Как вы понимаете, я сделал это вовсе не из альтруизма. А потому, что если _наш_ подопечный испортил аппарат, то _наша_ обязанность его исправить.
     - Ваш "подопечный" не портил аппарата.
     - В деревне об этом думают иначе. Во всяком случае, сепаратор исправлен, инцидент исчерпан. Впрочем, выразимся более точно: приглушен. Заявление на вас лежит у меня, - он показал на ящик стола, - я не собираюсь вас им шантажировать, но о нем может вспомнить председатель колхоза. Впрочем, к этому мы еще вернемся. А вот и чай!
     Средних лет женщина, дородная, вальяжная, в длинной юбке и короткой кофточке, внесла самовар, поставила на стол тарелку с брусникой, с рыбой, запеченной в яйцах, с пирожками, начиненными опять же рыбой, брусникой, черникой.
     - Чай завариваю сам, - говорил Алферов, засыпая чай, - большое, знаете, искусство, я ему выучился в Китае.
     Он поставил чайник на самоварную конфорку, прикрыл сложенным полотенцем.
     - Пока чай дойдет, закусите, - Алферов обвел рукой стол.
     - Спасибо, чай попью, а есть не хочу, завтракал.
     - Ну, ну, смотрите, а захотите - ешьте, аппетит приходит во время еды. Как вам живется в Мозгове, скучаете?
     - Веселого мало.
     - Не сахар, конечно, - согласился Алферов, - впрочем, у вас там довольно интересные люди. Жилинский Всеволод Сергеевич, философ, ученик Бердяева. Мог в свое время уехать за границу - отказался, как говорит, из-за любви к России. Сейчас бы, конечно, уехал, да поздно. Уж если любишь Россию, то работай для нее, а не против нее. Так ведь?
     Саша пожал плечами.
     - В принципе, так, но я не знаю, что он делал против России.
     - И Жилинский, и все другие будут вас уверять, что попали сюда зря. Но, поверьте, зря сюда никто не попадает.
     Саша усмехнулся.
     Его усмешка не ускользнула от Алферова.
     - Вы имеете в виду себя, но вы совсем другое дело. Ваша ссылка - это наши внутрипартийные дела, как говорил Пушкин: "Старинный братский спор..." Вы попали в определенную ситуацию, вели себя в ней не слишком осторожно. Думаете, я приехал в эту дыру по собственному желанию? Видели вы богучанского уполномоченного? Здесь можно и таким обойтись. Я, как вы, надеюсь, понимаете, несколько иное. Но я в своей ситуации тоже оказался не на высоте и вот попал сюда. Ну и что? Я коммунист и я выполняю свой долг. Да, так о Жилинском... Умный человек, эрудит, но с ним будьте начеку.
     - Я с ним почти не общаюсь, так, шапочное знакомство.
     - Общаться вам придется волей-неволей, - возразил Алферов, - три года в молчанку не проиграешь, общение неизбежно. Есть у вас еще Маслов Михаил Михайлович, бывший полковник Генерального штаба.
     - Вот уж кто меня совсем не интересует, - сказал Саша, начиная, как ему казалось, догадываться, какую цель преследует Алферов.
     - Безусловно, - подхватил Алферов, - другое поколение, другая формация. Те, с кем вы этапировались, вам ближе хотя бы по возрасту. Тот же Квачадзе... Переписываетесь с ним?
     - Нет, даже не знаю, где он.
     - Что же вы так забросили своих попутчиков? - полюбопытствовал Алферов. - Впрочем, я вас понимаю: Квачадзе - троцкист, а заядлый. Но вот Соловейчик...
     - С Соловейчиком я изредка переписываюсь.
     Конечно, он бы мог ему этого не говорить. Мог бы спросить: для чего вы меня вызвали? Для допроса? Тогда ведите его по всей форме, а такого рода беседы меня не устраивают. Но Саша этого не сказал. Ничего плохого Алферов ему не сделал, хочет говорить по-человечески, пожалуйста, он примет такой разговор.
     - Давно вы получили от него последнее письмо?
     - Разве вы не знаете? - ответил Саша. - Мне казалось, что вы в курсе всей моей переписки.
     - Да, иногда приходится просматривать почту административно-ссыльных, это входит в наши обязанности, - подтвердил Алферов, - но я делаю это нерегулярно, выборочно.
     - Мои конверты всегда вскрыты.
     - А какой смысл их снова заклеивать, - засмеялся Алферов, - все равно увидите, что они вскрывались. Но, повторяю, делаю это выборочно, мог и пропустить последнее письмо Соловейчика.
     - С ним что-нибудь случилось? - спросил Саша.
     - Особенного ничего. Просит перевести в Гольтявино, утверждает, что там у него невеста. Это правда?
     - Да, - подтвердил Саша, - у него там невеста. Я ее сам видел, когда мы проходили через Гольтявино.
     - Допускаю, что в Гольтявино у него невеста. Но это не дает ему права самовольно покидать назначенное место жительства. А он без разрешения ездил в Гольтявино. Возможно, я посмотрел бы на это сквозь пальцы, дело молодое, любовь и так далее. Но Гольтявино в ведении Дворцовской комендатуры, а они на это сквозь пальцы смотреть не желают.
     - Я об этом ничего не знал, - сказал Саша. - Но его можно понять. Уж если кто случайно попал сюда, то именно Соловейчик, далекий от политики человек. К тому же человек легкий, контактный, все эти ограничения для него очень обременительны. Конечно, странно, что он решился на такое, но любовь не знает границ.
     - Лирика, Панкратов, сантименты, на официальном языке это называется _побег_! И за побег наказывают не только бежавшего, а и тех, кто способствовал побегу. В Рожкове есть еще ссыльные, он их всех подвел.
     - Если кто-нибудь убежит из Мозговы, я буду за это отвечать?
     - Да, представьте себе: один убежит - все отвечают. И надо оберегать невинных людей от эгоистов, думающих только о себе. О любом готовящемся побеге надо сообщать властям, таков порядок. И надо в этом нам помогать. Вот вы утверждаете, что вы честный советский человек. Помогайте!
     - Вот кем вы хотите меня сделать?!
     - Александр Павлович, ну зачем так? За провокаторство у нас положено строжайшее наказание. Мы не просим вас сообщать о настроениях, о разговорах. Мы хотим предотвратить побеги, спасти легкомысленных людей, которые бегут, и доверчивых людей, которые тому способствуют. Переведем вас в Кежму, разъездным механиком в МТС, будете свободно передвигаться по району, встречаться с ссыльными, в том числе и с теми, кто хочет бежать. А вы их отговаривайте. В крайнем случае, сообщайте нам, чтобы мы могли предотвратить побег. Будете материально обеспечены, жить будете в районе, а не в деревне и людей спасете от безрассудных поступков.
     - Вы напрасно тратите время, - сказал Саша, - то, чего вы хотите, я делать не буду. Считаю аморальным.
     - Мою работу вы тоже считаете аморальной?
     - Вы служите и выполняете свои служебные обязанности. А я ссыльный и тоже буду выполнять свои обязанности.
     - Какие?
     - Отбывать свой срок.
     Алферов помолчал, потом улыбнулся и сказал:
     - Александр Павлович, вы ставите меня в очень затруднительное положение.
     - Я вас не понимаю.
     - Вы сказали "любовь не знает границ", вы правы, допустим. Но ваша жена - учительница. Можем мы доверить воспитание подрастающего поколения жене человека, политически нелояльного?
     - У меня нет жены, с чего вы взяли? Учительница? Я захожу к ней иногда за книгами, только и всего.
     - Александр Павлович, мы с вами мужчины и хорошо понимаем друг друга. Я и не рассчитывал на другой ответ. Но учительница - ваша жена. И если вы будете благоразумны, то мы не только вас, но и ее переведем в Кежму, и тут нужны учителя.
     - Никакой жены у меня нет, - нахмурился Саша, - о таким же успехом вы можете объявить моей женой любую женщину в Мозгове. Если вы тронете учительницу, то совершите величайшую несправедливость.
     - Никто не собирается ее трогать. Но оградить ее от чуждых влияний мы обязаны. Скажем, переведя вас в другое место.
     - Вы хозяева! - Саша вздохнул с облегчением. Черт с ним! Переедет в другую деревню, лишь бы Зиду не тронули.
     Алферов встал, прошелся по комнате...
     - Скажите, Панкратов, каким вы мыслите свой путь в жизни?
     - После ссылки вернусь домой, буду хлопотать о пересмотре дела.
     - В Москву вы не вернетесь, получите минус.
     - Работать можно не только в Москве.
     - Пересмотр дела? - продолжал Алферов. - Вряд ли вы его добьетесь. Судимость на вас будет висеть.
     - Бывает, что судимость снимают.
     - Бывает, - согласился Алферов, - но за заслуги перед государством. А я не вижу у вас особого стремления совершить нечто особенное. Ведь вы обижены.
     - Я не обижен. Но, как билась моя мать в коридоре, когда меня уводили, не забуду. И, как шил мне дело следователь, тоже не забуду.
     - Ну хорошо, - Алферов снова уселся против Саши, - перейдем к делу. Соловейчик убежал!
     Он пытливо смотрел на Сашу. Саша ошеломленно смотрел на него.
     - Этого не может быть. Соловейчик не так глуп, он хорошо понимает, что убежать некуда.
     - И все же он сбежал, он писал вам что-либо?
     Саша усмехнулся.
     - Сбежать глупо, писать об этом еще глупее.
     - Безусловно, - согласился Алферов, - и все же вы здесь его единственный друг, единственный товарищ.
     - Вы хотите меня обвинить в пособничестве побегу?
     - Панкратов, - внушительно сказал Алферов, - я к вам отношусь гораздо лучше, чем вы думаете. Никто вас в этом не обвиняет. Но Соловейчик хорошо продумал маршрут побега. Этих маршрутов два: первый - по Ангаре к Енисею, второй - через тайгу в Канск. И по тому и по другому пути он далеко не уйдет, в первой же деревне его задержат. Идти в обход селений - нужен большой запас продовольствия, которого у него нет. Но возможен и третий путь - вверх по Ангаре, на Иркутск. Эта дорога длиннее, но на пути есть Мозгова, где живете вы, и дальше вверх еще два селения, где живут единомышленники его невесты. Не исключено, что он выбрал именно этот путь, не исключено, что он явится к вам.
     - Как же он ко мне явится? На глазах у всей деревни?
     - Этого я не знаю. Может, и не явится. Но может и явиться. В этом случае вам следует продумать свое поведение.
     - Задержать его? - засмеялся Саша. - А если я с ним не справлюсь?
     - Задерживать его не надо, мы сами его задержим. Хорошо бы уговорить вернуться. В этом случае обвинение в побеге отпадет, просто самовольная отлучка, можно ограничиться мерами административного характера. Я говорю честно, Панкратов, я не хочу побега, мне не нужно чрезвычайное происшествие.
     Саша чувствовал, Алферов говорит искренне. Но Саша не верил в побег Соловейчика, может быть, охотился в тайге и заблудился.
     - Вот так, Панкратов, - заключил Алферов, - уговорите его вернуться, это самое простое. А если не вернется, сообщите в сельсовет или в правление колхоза, они знают, что делать.
     Он помолчал, потом добавил:
     - Отнеситесь к этому серьезно, Панкратов, укрывательство беглого или оказание ему помощи могут иметь для вас серьезные последствия. Считайте себя предупрежденным!
     Соловейчик убежал? Саша не мог в это поверить. Он мог допустить, что Соловейчик повесился, утопился - жизнь растоптана. Разве сам он не был близок к самоубийству? Но бежать?! Практичный, рассудительный Соловейчик отлично понимает нелепость такого поступка. С гораздо большим успехом он мог убежать из Канска - сел на поезд и уехал; Здесь он мог надеяться на соединение с Фридой, убежав, он эту надежду терял навсегда. И Фриду затаскают. А уж ее он не стал бы подводить.
     Какую же сеть плетет Алферов? Твой товарищ бежал из ссылки, как бы тебе не пришлось отвечать, спрячься-ка лучше за нашей широкой спиной! Живешь с учительницей, она может от этого пострадать, опять же спрячься за нашей широкой спиной! В Мозгове ты без работы, кто тебя будет кормить три года? А я тебе дам работу, тебе не придется обременять родных. И не забудь, на тебе еще висит сепаратор, бумажка - вот она, в столе. Примитивно.

/ Полные произведения / Рыбаков А.Н. / Дети Арбата

Смотрите также по произведению "Дети Арбата":

• Сочинения
• Краткое содержание