Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Рыбаков А.Н. / Дети Арбата
Дети Арбата [17/39]
- Бывай! - сухо кивнул Борис.
Утром к дому подъехал возчик в рваной лопотине, засаленном треухе и стоптанных ичигах. На сморщенном лице вместо бороды кустилась рыжеватая щетина, смотрел он тревожно и озабоченно: не продешевил ли?
Саша и Борис положили на телегу вещи, хозяйка - кулек со снедью. И долго стояла на крыльце, глядя им вслед.
Шагая за телегой, Борис с грустью сказал:
- Как там ни говори, а она много для меня сделала.
В комендатуре их ожидали товарищи по этапу: Володя Квачадзе - высокий красивый грузин в новой черной телогрейке, полученной за месяц до окончания лагерного срока, а срок был пять лет; Ивашкин, пожилой типографский рабочий из Минска; Карцев, бывший московский комсомольский работник, доставленный в Канск из Верхнеурального политизолятора после десятидневной голодовки.
Борис постучал в окошко и сообщил, что телега прибыла, он, Соловейчик, и Панкратов Александр Павлович тоже прибыли.
- Подождите!
Окошко захлопнулось.
Володя Квачадзе держался надменно, хмурился и молчал. Карцев тоже в разговор не вступал, сидел на скамейке, закрыв глаза, слабый, измученный, безучастный ко всему.
- Дороги еще нет, и возчик содрал сто рублей, - сказал Борис, - прогонных у нас пятьдесят. Остальные придется доплачивать.
- И не подумаю, - отрезал Володя, - пусть _они_ доплачивают.
- Дают, сколько положено, - объяснил Борис, - летом, конечно, можно проехать.
- Могу поехать и летом, не тороплюсь, - ответил Володя, - и вообще пустой разговор: у меня нет денег.
- У меня тоже нет, - не поднимая век, тихо ответил Карцев.
- И у меня нет, - виноватым голосом добавил Ивашкин.
Окошко открылось.
- Ивашкин!.. Распишитесь!
Ивашкин растерянно оглянулся.
Квачадзе отодвинул его, сунул голову в окошко.
- Вы даете по десять рублей, а телега стоит сто.
- Выдаем, сколько положено.
Борис наклонился к окну.
- Не у всех есть деньги, как же быть?
- Думайте, как быть, - последовал ответ.
- Вам придется подумать! - крикнул Володя. - Вам! - Квачадзе застукал кулаком по окошку.
- Чего безобразничаете?
- Позовите начальника!
Ивашкин тронул его за рукав.
- Не надо бы скандалить, ребята!
Володя бросил на него презрительный взгляд.
Появился упитанный человек с двумя шпалами в петлицах.
- У кого претензии?
- Мы не можем и не обязаны оплачивать транспорт, - через плечо бросил Володя Квачадзе.
- Идите пешком.
- А вещи? Вы понесете?
- Ты с кем разговариваешь?!
- Мне все равно с кем... Я спрашиваю: кто понесет вещи?
- Норма прогонных утверждена народным комиссариатом внутренних дел, - сдерживая себя, объявил начальник.
- Пусть ваш народный комиссар и ездит по таким прогонным.
- Ты что, обратно в лагерь захотел?
Володя уселся на корточки возле стены.
- Отправляйте!
- Сумеем отправить!
- Пы-жалста!
- Конвой! - крикнул начальник.
Вышли два конвоира, подняли Квачадзе, скрутили назад руки.
- Оттого, что вы его связали, у него деньги не появятся, - сказал Саша.
- Тоже захотел?! - багровея, закричал начальник.
- И у меня от этого деньги не появятся, - спокойно продолжал Саша.
Начальник отвернулся и приказал:
- Телегу загнать во двор.
Квачадзе повели внутрь комендатуры.
Ивашкин кашлянул.
- Нарвемся, ребята!
Карцев не поднял век.
Открылось окошко.
- Соловейчик!
Борис подошел.
- Оплатите сейчас возчику свои прогонные, остальные доплатит уполномоченный в Богучанах. Ему передадите этот пакет, тут документы на всех. Выходите!
Они вышли на улицу. Из ворот управления выехала телега, за ней два верховых конвоира с винтовками. На телеге лежал связанный Володя Квачадзе, непримиримо косил черным злым глазом.
Партия двинулась.
4
У кирпичной стены встали мальчики, на скамейки сели преподаватели, на землю - девочки, приодетые, радостные, торжественные. Кончили десятый класс, кончили школу, расстаются с ней навсегда. Только Варя не пришла.
Не явиться в такой день! Нина задыхалась от возмущения. Не проститься с классом, с товарищами, с которыми провела десять лет жизни, не оставить на память даже фотографии. Не подумать, в какое положение ставит ее, свою сестру, перед педагогическим коллективом.
Несколько дней назад в учительской к ней подошел математик, хвалил Варю - "даровитая барышня". Слово "барышня" неприятно кольнуло. В сестре действительно появилось что-то подчеркнуто несовременное, волосы она носила на прямой пробор, но не просто стягивала их узлом на затылке, а напускала на уши, как женщины на старинных портретах. И взяла манеру поворачивать голову, будто смотрит на все сбоку, со стороны.
Слово "барышня" Нина считала социально чуждым, а потому оскорбительным, приготовилась к тому, что разговор с математиком получится не из приятных, но он смотрел доброжелательно, физик и химичка тоже говорили о Варе хорошо, и он согласно им кивал, Варя может не бояться конкурса, никто из них не сомневался, что она поступит в институт.
Нина отделалась общими фразами: Варя и рисует хорошо, и чертит прекрасно, а когда у человека много способностей, ему трудно найти себя... Не признаваться же в том, что сестра с ней не считается, живет, как хочет, и ведет себя, как хочет.
Курит. На вопрос, откуда такие дорогие папиросы, "Герцеговина флор", узкая пачка, десяток, спокойно ответила: "Купила". И на вопрос, почему так поздно приходит домой, где задерживается, также коротко отвечала: "У знакомых". Где доставала деньги на папиросы, у каких знакомых сидит до утра - не говорила. Когда Нина спросила, кто дает ей заграничные патефонные пластинки, нагло прищурилась. "Ведь я работаю на японскую разведку. Разве ты не знаешь?"
С вызовом сказала, нарывалась на скандал. Нина раздражение сдержала, улыбнулась, как шутке.
- Думаю, и в разведке больше ценят людей с высшим образованием. Оглянись вокруг, Варюша, в какое время живем. Каждый имеет возможность развить свои способности, разве это не главное? Зачем тебе упускать годы, ведь все учатся...
- Мне неинтересно, понятно тебе?
- А что тебе интересно? - закричала Нина. - В подворотне торчать?!
Как подвернулась на язык эта подворотня, она и сама не знала, понимала, что не в дворовой компании теперь дело, ругала себя, что сорвалась.
Что хочет Варя? Стать чертежницей? Машинисткой? Уехать в Сибирь к Саше? Все может выкинуть, все что угодно.
Тогда на вокзале, когда Варя увидела Сашу под конвоем, с ней была истерика, она рыдала, ничего не хотела слушать. В трамвае на них оглядывались: девочка в дамской, с чужого плеча котиковой шубе плачет, закрывает платком лицо.
Дома Нина уговорила ее не ходить к Софье Александровне, и Варя неожиданно послушалась, легла, ее знобило, Нина укрыла ее теплым одеялом: выспится, успокоится, все пройдет. Варя проспала вечер и ночь, не слышала, как приходила Зоя за своим несчастным котиком, не слышала, как Нина утром собиралась в школу. Нина беспокоилась, вернулась пораньше, но Варю дома не застала.
Варя пришла поздно, сказала, что была у Софьи Александровны. И так же, как накануне, легла в постель под теплое одеяло, а следующий день снова провела у Софьи Александровны.
Спустя какое-то время Нина тоже зашла к Софье Александровне. Та встретила ее сухо, без обычной сердечности, будто Нина виновата в том, что Сашу выслали, а остальные ходят на свободе. Так это надо было понимать. Варя сидела на диване, читала и, когда Нина вошла, едва на нее взглянула. Разговор не клеился. Софья Александровна отвечала односложно, в паузах было слышно, как Варя переворачивает страницы. Тоже, наверное, считает, что Нина предала Сашу, ничего для него не сделала.
Пусть думает. К Софье Александровне Нина не ходила и не пойдет больше. С Варей объясняться тем более не будет. Оправдываться ей не в чем, она ни в чем не виновата.
Но остался неприятный осадок, ощущение того, что ее выставили из дома. Она там чужая, а Варя - свой человек. Вот откуда ее непримиримость, вот откуда веревочка вьется.
Что внушает ей Софья Александровна. Ведь она по _другую сторону_, потому что Саша тоже по _другую сторону_. Дико, но это так. Нина помнит, каким был Саша в школе, по трогательная школьная дружба недостаточна для политического доверия. Детство - детством, жизнь - жизнью. Что осталось от их компании? Саша выслан. Макс на Дальнем Востоке. Женится, наверное, обзаведется семьей. Шарок в прокуратуре. И это тоже дико. Юрка Шарок - вершитель судеб, прокурор, слово, олицетворяющее для Нины рыцарскую преданность революции, а Саша Панкратов - ссыльный контрреволюционер!
И все же есть жесткая, но неумолимая логика истории. Если оценивать коммуниста только по личным качествам, то партия превратится в аморфную массу прекраснодушных интеллигентов.
Итак, кто же остается? Вадим Марасевич? Он по-прежнему приветлив, когда встречаются на Арбате. Печатается в газетах и журналах, преуспевает, как и вся его семейка, а ведь признали-то Советскую власть на семнадцатом году ее существования.
Варя стояла босиком на подоконнике, в коротком вылинявшем сарафане, мыла окно. Темные капли сбегали по рукам, ползли по стеклу, скапливались в лужицы между рамами.
- Ты почему не пришла фотографироваться?
- Забыла. А когда вспомнила, было уже поздно.
- Слава богу, что ты помнишь хотя бы про другие свои дела.
Варя бросила тряпку в таз с водой, спрыгнула на пол.
- Не сфотографировалась, - она задвигала ящиками, вынула фотографии, положила на стол, - вот шестой класс, вот седьмой, восьмой. Кстати, вот и десятый, мы снимались осенью. Не слишком изменились за эти полгода. Можешь убедиться.
Нина, не взглянув на фотографии, холодно объявила:
- Через два дня я уезжаю на семинар. Решай, что ты намерена делать. Я могу помогать тебе только при условии, что ты будешь готовиться в вуз. В ином случае тебе придется самой позаботиться о себе.
- Я думаю, у тебя нет оснований для больших беспокойств, - ответила Варя, - я поступаю на работу.
Потрясение, которое испытала Варя на вокзале, увидев Сашу, не проходило. Ее ужаснуло, что его вели под конвоем, ужаснуло, как он выглядел, бледный, постаревший, обросший бородой. И как бежали мимо него по перрону люди, озабоченные только одним - поскорее забраться в вагон и занять места получше. И то, что молодые командиры, веселые, краснощекие, даже не взглянули на человека, которого вели под конвоем, уезжали на Дальний Восток, убежденные, что все устроено правильно.
Еще больше потрясло ее, как _покорно_ шел Саша, _сам_ тащил свой чемодан, _своими ногами_ шел в ссылку.
Почему он не дрался, не сопротивлялся, почему его не несли связанным? Если бы он дрался, сопротивлялся, кричал, протестовал, если бы его несли связанным по рукам и ногам, тогда бы не двое конвойных, а целый взвод, тогда бы не в общий вагон, а в железный, с решетками, тогда бы люди не бежали по перрону так бездумно. И эти Максимы и Серафимы в своих новеньких военных формах тоже, может быть, не были бы такими самодовольными, ограниченными, такими послушными.
Саша покорился.
Когда она носила ему передачи в Бутырки, ей казалось, что эти высокие, толстые, непробиваемые стены выстроены для Саши - так его боятся эти вооруженные люди. Нет, они его не боятся, он им не страшен, _они_ ему страшны. Поэтому так безропотно шел он между двух молоденьких конвоиров, которых мог раскидать одной рукой. Не мог.
Но Софью Александровну Варя жалела, по-прежнему бывала у нее каждый день, выкладывала разные новости, старалась развлечь. Когда Софья Александровна поступила на работу в прачечную, ходила за нее в магазины, отоваривала карточки.
Софья Александровна хвалила Сашу, называла его честным, мужественным, бесстрашным. Варя не возражала, но сама Сашу мужественным больше не считала. Если он позволил _так_ себя унизить, значит, он такой, как все. И всегда был, как все, выполнял то, что приказывали. А теперь ему приказали ехать в ссылку, он и поехал в ссылку, покорно шел по перрону, тащил чемодан.
Софья Александровна решила сдать Сашину комнату, Варя помогала убирать ее для новой жилички. В шкафу лежали Сашины коньки, "гагены" на изношенных ботинках, с длинными шнурками, завязанными в порванных местах узлами. Софья Александровна взяла коньки и заплакала, она напомнили ей Сашино детство.
А Варе они напомнили морозный запах катка, пятна тусклого света на льду, оркестр в раковине, горячий чай а буфете, сутолоку раздевалки. И у нее порванные шнурки были завязаны такими же неуклюжими узлами. Эти узлы мешали протянуть шнурки сквозь дырочки ботинок, приходилось долго возиться.
И еще Варя вспомнила, как они были в "Арбатском подвальчике" и она пригласила Сашу пойти на каток. Тогда казалось, что все благополучно кончилось, Саша всех победил. Они веселились, танцевали танго, румбу, оркестр играл "Мистера Брауна" и "Черные глаза", "Ах, лимончики, вы мои лимончики" и "Где б ни скитался я цветущею весной"... И Саша защитил незнакомую девчонку, вел себя смело.
Тогда, в "Арбатском подвальчике", он казался ей героем.
Теперь она поняла, что он не герой. И вообще нет героев.
Есть громадный дом без солнца, без воздуха, выдыхающий из подвалов запахи тухлой капусты и гниющей картошки. Перенаселенные коммунальные квартиры со склоками, судами. Лестницы, пропахшие кошками. Очереди за хлебом, сахаром, маргарином. Неотоваренные карточки. Интеллигентные мужчины в залатанных брюках. Интеллигентные женщины в замызганных кофтах.
И рядом, на углу Арбата и Смоленской, магазин торгсина, где есть _все_, но только для обладателей золота и иностранной валюты. И тоже рядом, в Плотниковой переулке, закрытый распределитель, где тоже есть _все_. И здесь же на Арбате - "Арбатский подвальчик", где тоже есть _все_, но для тех, у кого много денег. Нечестно, несправедливо!
В шестом классе Варя ходила в драмкружок, его вела бывшая актриса Елена Павловна. Активисты обвинили ее в том, что она ставит Островского и Грибоедова и не ставит агитационных пьес советских авторов. Елену Павловну уволили, а на ее иждивении больная дочь. Варя поражалась жестокости, с какой старого человека лишили куска хлеба. С тех пор прошло три года, драмкружок не возобновился, не могли найти руководителя на такую ничтожную ставку. Все угробили. И никто за это не ответил. Варя удирала со школьных собраний, там все решалось заранее, а тянуть руки унизительно. И Нинка их защищает, Нинка дура, у нее готовый ответ на любой вопрос. Вопросы разные, а ответы одинаковые.
Варя спасалась во дворе среди мальчишек и девчонок, таких же неприкаянных, как она. Курить нельзя - мальчики курили, красить губы предосудительно - девочки красили, пудрились, отпускали длинные волосы, носили ажурные чулки, яркие косынки.
Но сейчас и это становилось неинтересным. Потрясение, которое испытала Варя на вокзале, толкало ее к поискам другой независимости. Тем более к этому времени двор заменился новой компанией.
Как-то Варя встретила на Арбате Вику Марасевич с франтоватым мужчиной, лет сорока, очень противным.
Раньше Вика не замечала Варю, а тут остановилась, даже обняла ее. От Вики пахло удивительными духами.
- Виталий - мой приятель, Варя - моя школьная подруга...
Варя отметила про себя эту легкую неточность, всего каких-нибудь пять классов разницы...
- Вот какие у нас красотки на Арбате, - продолжала Вика. - А? Что скажешь, Виталик?
Виталик поднял дурацкие брови, развел руками, не находя слов.
- Совсем исчезла, не звонишь, не заходишь.
Варя никогда не звонила Вике, никогда не бывала у нее.
- Как Нина?
- Ничего, работает.
- Нина - ее сестра, - пояснила Вика своему спутнику, - звони, и я тебе буду звонить.
Вика вынула из сумочки записную книжку, перелистала, назвала их телефон.
- Не изменился?
- Нет.
- Ну, не пропадай.
Через два дня Вика позвонила и позвала к себе.
Варя пришла.
Вика, видимо, только встала, была еще в халате, чулки, шелковое белье, платье валялось на кресле, ничего ей эти тряпки не стоят, не трясется над ними.
Вика показала свой гардероб: юбки, костюмы, плащи, туфли - пар шесть или семь. Маленьким ключиком открыла деревянную шкатулку - она стояла на трельяже среди флакончиков и баночек, - там лежали серьги, бусы и броши. Показывала не из чванства, а демонстрировала, что модно, что носят за границей, перебирала иностранные журналы: с их страниц смотрели зябкие красотки, укутанные в меховые манто, в чулках телесного цвета и лаковых туфельках.
Потом они сели за столик, придвинутый к тахте, пили кофе и ликер "Бенедиктин" из крошечных рюмочек, курили длинные сигареты с золотым обрезом.
Да, совсем другой мир! Там стоят в очередях, отоваривают карточки. Здесь пьют кофе, курят сигареты, любуются заграничными модами.
- Нина знает, что ты пошла ко мне?
- Нет.
- Ты ей говорила, что встретила меня?
- Я обязана докладывать?
- Правильно сделала, - похвалила Вика. - Я уважаю твою сестру. Но у нее мужской склад ума, ей безразлично все, чем живут женщины, она презирает меня, я знаю. Нина - синий чулок. Я не ставлю ей это в вину, уважаю ее стремления, она общественница, это хорошо, прекрасно! Но не все созданы такими.
- Нина хочет, чтобы все жили так, как живет она, - сказала Варя.
- Ты кого любишь? - спросила Вика, заводя патефон. - Мелехова? "Скажите, девушки, подружке вашей..." Ну, сколько можно?..
Она запустила Вертинского, потом Лещенко. "Край Прибалтийский объезжая, я всем ужасно надоел"...
- У Виталия замечательные пластинки. Как-нибудь зайдем послушать.
Варя рассмеялась.
- К нему?!
- А что ты имеешь против?
- Я, конечно, знаю, что человек произошел от обезьяны, но зачем к нему ходить?
- Ты его недооцениваешь. Виталик - весьма влиятельный гражданин.
- Пусть влияет на других.
- Ты не собираешься в театральный?
- В этом году я никуда не буду поступать. Пойду работать.
- Куда?.
- Куда-нибудь чертежницей.
- Варя! - воскликнула Вика. - Виталий тебя моментально устроит. У него вся Москва друзья. Сейчас я ему позвоню.
Она подтянула к тахте телефон на длинном шнуре и набрала номер.
- Это Вика.
В трубке слышалась джазовая музыка.
- Прикрути свою шарманку! - приказала Вика. - У меня Варя, - продолжала она, - моя школьная подруга, с Арбата... Хорошо, - она кивнула Варе, - тебе привет...
- Мерси!
- Слушай, она хочет устроиться чертежником-конструктором... В школе... был чертежно-конструкторский уклон, она прекрасно чертит. Что? А кто у тебя?.. Нет, неинтересно... А где ты его достанешь? (Речь, по-видимому, шла о человеке, из-за которого Вика согласилась бы приехать.) Нет! Договоримся на послезавтра, в субботу, Эрик будет наверняка, поедем в "Метрополь"... Сейчас спрошу... Варя, ты свободна послезавтра?
- Да.
- Она свободна. И будет Эрик... А я тебе говорю - будет! Иначе мы с Варей не придем. Он должен быть обязательно, имей это в виду...
Вика положила трубку.
- С нами будет еще один человек, его зовут Эрик. Он работает по оборудованию Магнитостроя.
Она посмотрела на Варю.
- Приходи ко мне послезавтра в шесть, от меня поедем. Обсудим и устроим твои дела. Заодно развлечемся.
Она улыбнулась, потрепала Варю по волосам.
- Могу тебя сводить к Павлу Михайловичу, и он сделает тебе прическу.
Павел Михайлович - знаменитый парикмахер, его парикмахерская возле "Праги" называлась "Поль". Клиентки так в свое время и называли его: "Господин Поль". Назвав его по имени-отчеству, Вика подчеркнула свое близкое с ним знакомство. 5
Как оденется она завтра, в чем поедет в "Метрополь"? Варя представила себя рядом с Викой - девочка в вытертой кофте. Все, что у нее есть, старомодно, уродливо. А чулки? А туфли? Она рылась в шкафу, одевалась, раздевалась. Только старое синее платье сидело прилично. "Бульдожки" на высоком каблуке придется снова просить у Зои, ничего не поделаешь.
Вика была в платье, сплошь расшитом бисером, впереди чуть ниже колена, сзади ниже икры, и один бок чуть ниже другого. Платье плотно облегало грудь и талию. Высокая, белокурая, эффектная, с гладкой кожей и большими серыми глазами.
Она сняла платье, осталась в белье цвета чайной розы, сидела раздетая, меняла прическу, не торопилась, хотя встреча назначалась на семь, а время приближалось к восьми.
Звонил телефон, шли сложные переговоры с Виталием. Он никак не мог найти Эрика, предлагал приехать к нему. Вика объявила, что им и здесь прекрасно.
- Было бы прекрасней с тобой, но, к сожалению, ты должен дежурить у телефона.
Вика все еще сидела перед трельяжем в одном белье.
- Ленка Будягина бывает у вас?
- Не была с Нового года.
- К Юрке ходит?
- Не видела, Юрка - легавый, терпеть его не могу!
Вика повернулась на своем вращающемся пуфе, гневно посмотрела на Варю - так в их доме не говорят. Вика, ее брат, их отец, весь их _круг_ принял действительность как данность, как неизбежные условия существования. Форма этого приятия проста: уважительная сдержанность, никаких двусмысленностей, анекдотов, намеков - слишком хорошо известно, чем они кончаются.
- Варя, запомни хорошенько! Я познакомлю тебя с людьми. Положение, которое они занимают, ко многому обязывает. Тебе придется взвешивать свои слова.
- А что я такого сказала?
Вика не хотела повторять слова "легавый", не она его произнесла.
- Твои эпитеты отдают улицей.
Варя вспыхнула.
- А я на улице выросла.
- Ты меня не поняла. Я не о вульгарности, у меня такой мысли не было. Но от некоторых вещей и от некоторых слов лучше подальше. Юра занимается своим делом, а мы с тобой в этом не разбираемся.
Варя молчала. Где уж ей разобраться?.. Разве что в тюремных очередях... Но Вика права: здесь новый, незнакомый мир и надо держаться по-другому.
- Просто я не люблю Шарока, он так смотрит, противно.
Вика обняла ее.
- Ты умница. "Жизнь коротка" - банальные слова, но доля истины в них есть. А остальное нас не касается. Правда?
Когда Варя пришла к Вике, в квартире стояла тишина. Часов в девять дом ожил, послышались голоса, шаги в коридоре, хлопанье дверьми. Вика не обратила на это никакого внимания: здесь каждый живет своей жизнью, никому нет дела до другого, даже Вадим ни разу не заглянул к сестре. И Варя сравнивала это со своей коммунальной квартирой, с комнатой, где она жила вместе с Ниной, под ее нудным обременительным контролем.
В десять часов позвонил Виталий и попросил их через пятнадцать минут, не позже, спуститься к подъезду.
Вика неторопливо поправила прическу, снова подмазала губы, надела свое платье, расшитое бисером.
Эрик оказался высоким стройным молодым человеком с гладко зачесанными назад блестящими черными волосами. По костюму и по тому, как костюм сидел на нем, было видно, что иностранец. Он вышел из машины, открыл Вике и Варе дверцу с галантностью принца, приглашающего пастушек войти в карету. Затем сел за руль и всю дорогу не проронил ни слова. У "Метрополя" помог девушкам выйти из машины.
Очередь у входа в ресторан расступилась, швейцар в форме с галунами открыл перед ними дверь, возник метрдотель в черном костюме, в переполненном зале сразу нашелся свободный столик, официант расставил приборы. Со швейцаром, гардеробщиком, метрдотелем, официантом разговаривал Виталий, но Варя видела, что все стараются ради Эрика, и больше всех сам Виталий. Как свой здесь человек, Виталий просмотрел меню, посоветовал, что заказать, официант с блокнотом и карандашом в руках записывал.
Вика преобразилась. Очередь у ресторана, швейцар, гардеробщик, отсутствие мест, внимание метрдотеля, услужливость официанта - ничто ее не касалось. Из своего короткого прохода по залу она устроила триумфальное шествие, направленные на нее взгляды должны свидетельствовать о ее красоте и тем усилить впечатление, которое она хотела произвести на Эрика. Она шла, глядя прямо перед собой, - никаких знакомых, которые могли бы скомпрометировать ее фамильярностью, сегодня она сама решит, с кем будет общаться.
Сев за стол и обведя зал равнодушным, ничего не пропускающим взглядом, она кивнула миниатюрной блондинке, сидевшей с плотным низкорослым японцем в темных очках.
- Узнаешь Ноэми?
Как и тогда, на Арбате, она держалась с Варей, как с близкой подругой. Варя понятия не имела о Ноэми, слышала только, как час назад Вика договаривалась с пей встретиться в "Метрополе".
Потом показала на хорошенькую китаяночку.
- Смотрите, и Сибилла здесь!
Следя за тем, как официант расставляет приборы, Виталий объяснил Варе и Эрику, что Сибилла Чен, дочь китайского министра иностранных дел, знаменитая танцовщица, начинает завтра гастроли в Москве, продолжит их в Ленинграде, затем отправится в турне по Европе и Соединенным Штатам. Он назвал еще несколько артистов. Главный съезд через полчаса, когда кончатся спектакли. С одиннадцати начнет играть теа-джаз Утесова, без самого Утесова, он в ресторанах не поет.
Многие девушки были с иностранцами. Варя знала, они дарят им модные тряпки, катают на автомобилях, женятся на них и увозят за границу. Варю иностранцы не интересовали, но этот ресторан, фонтан и музыка, знаменитости кругом - не к тому ли стремилась она из своей тусклой коммунальной жизни?
Накрахмаленные скатерти и салфетки, сверкание люстр, серебро, хрусталь... "Метрополь", "Савой", "Националь", "Гранд-отель"... Коренная москвичка, она только слышала эти названия, теперь наступил ее час. Девочка с арбатского двора, цепкая, наблюдательная, она все заметила - и как смотрят на нее мужчины, и как скользят мимо взглядом женщины. Не принимают всерьез потому, что плохо одета. Ничего, они по-другому посмотрят на нее, когда она придет сюда, одетая пошикарнее многих. Каким способом удастся ей добыть наряды, Варя не задумывалась Она не будет продаваться иностранцам, она не проститутка. И не все здесь такие. Вон через столик компания - одна бутылка на всех, денег нет, пришли потанцевать, найдет и она _свою_ компанию.
Обсуждали вина. Виталий советовал "Шато-икем", но Вика потребовала "Барзак", о таком вине Варя слышала впервые. Эрик предпочел рюмку водки и икру. Вежливая улыбка не сходила с его лица, он прилично говорил по-русски, хотя и с легким акцентом, иногда напрягался, вспоминая слова. Его отец - швед, владелец известной телефонной фирмы, устанавливает какие-то особенные средства связи на наших заводах, и вот Эрик - инженер, представитель фирмы отца. Его мать родилась в России, в Прибалтике, научила Эрика русскому языку, даже отец знает русский - их фирма еще до революции устанавливала первые в России телефоны. Варя улыбнулась, сказала, что скандинаву полагается быть голубоглазым блондином. Так же серьезно Эрик объяснил, что его бабушка по материнской линии - грузинская княжна, вышедшая замуж за остзейского барона, генерала русской службы. Он назвал его фамилию, что-то из виктории, которые любила отгадывать Варя. В ее классе учились потомки старинных дворянских фамилий, это были мальчишки и девчонки с Сивцева Вражка, Гагаринского, Староконюшенного и других арбатских переулков. А родословная Эрика проходила не только через века, но и через страны, она была причудлива, как сама история, разбивающая старинные роды и раскидывающая по свету их осколки.
- Вы сразу не оборачивайтесь, - наклоняясь к столу, тихо проговорила Вика, - потом посмотрите. Сзади нас, справа, второй столик, сидят двое - итальянец и с ним девушка...
Все по очереди, как бы между прочим, оглядели столик. Там сидел итальянец и с ним высокая худая девушка с марсианским лицом - громадные глаза и очень белая кожа.
- Нина Шереметева, - объявила Вика.
- Из тех? - поднял брови Эрик.
Заметив интерес Эрика к графине, Вика ответила:
- Из тех, но не из главных, из захудалые.
- Была замужем за фотокорреспондентом, потом за актером, потом актер вернулся к жене, интересно, чем кончится авантюра с итальянцем, - добавил Виталий.
Вика спровоцировала эти разоблачения. Теперь, когда они были сделаны, сочла нужным продемонстрировать такт.
- Ну, знаете ли, вокруг хорошенькой женщины всегда сплетни.
Притушили свет, прожекторы осветили фонтан, заиграл оркестр. На Варю смотрел мальчик небольшого роста, с лицом херувима, правильный, чуть удлиненный овал лица, высокий лоб, аккуратно уложенные каштановые волосы, прямой коротковатый нос, добрые улыбающиеся голубые глаза. Костюм, рубашка, галстук, ботинки - все безукоризненно, безупречно, даже чересчур, ни морщинки, ни пылинки, мальчик с пасхальной открытки. Варя решила, что он актер. Таким красивым и элегантным мог быть только актер. Танцевал он просто, без фигур, выкрутасов - это и есть последний стиль. А Виталий танцевал по-старому, Варе было стыдно танцевать с таким пожилым кавалером. Херувим улыбнулся ей не нахально, а так, по-компанейски, мол, хорошо, танцуем в "Метрополе", видно, свой парень, никакой не иностранец, немного пижон и ресторанный завсегдатай.
Музыка смолкла, все пошли к своим местам. Херувим прошел рядом с Варей, опять улыбнулся ей, усадил даму, поблагодарил и отправился к своему столику, на той же стороне, где сидела Варя, только ближе к фонтану. Было не совсем понятно, сколько человек и кто именно сидит с ним за столом, подходили молодые люди, присаживались, одни оставались, другие отходили, подходили новые. Херувим и единственная девица за столом, хорошенькая веснушчатая толстушка из тех, на кого весело смотреть, не пропускали ни одного танца, толстушка танцевала с кем-нибудь из их компании, херувим приглашал разных девушек. И, когда оркестр заиграл румбу, он очутился возле столика Вари, сделал общий поклон и, обращаясь к Виталию, попросил разрешения пригласить его даму. Эту просьбу Варя сочла простой ресторанной формальностью - она сама вправе решать, с кем ей танцевать. Поднялась и пошла впереди херувима в круг.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
[ 18 ]
[ 19 ]
[ 20 ]
[ 21 ]
[ 22 ]
[ 23 ]
[ 24 ]
[ 25 ]
[ 26 ]
[ 27 ]
[ 28 ]
[ 29 ]
[ 30 ]
[ 31 ]
[ 32 ]
[ 33 ]
[ 34 ]
[ 35 ]
[ 36 ]
[ 37 ]
[ 38 ]
[ 39 ]
/ Полные произведения / Рыбаков А.Н. / Дети Арбата
|
Смотрите также по
произведению "Дети Арбата":
|