Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Казаки
Казаки [4/10]
- Я деньги заплачу, почтенные,- сказал Ванюша, потряхивая в кармане медными. - Вы будьте добрые, и мы добрые будем, так-то лучше,- прибавил он.
- Много ли? - отрывисто спросила старуха.
- Осьмушку.
- Поди, родная, нацеди им,- сказала бабука Улита, обращаясь к дочери. - Из начатой налей, желанная.
Девка взяла ключи и графин и вместе с Ванюшей вышла из хаты.
- Скажи, пожалуйста, кто это такая женщина? - спросил Оленин, указывая на Марьянку, которая в это время проходила мимо окна.
Старик подмигнул и толкнул локтем молодого человека.
- Постой,- проговорил он и высунулся в окно. - Кхм! Кхм! - закашлял и замычал он. - Марьянушка! А, нянюка Марьянка! Полюби меня, душенька! Я шутник,- прибавил он шепотом, обращаясь к Оленину.
Девка, не оборачивая головы, ровно и сильно размахивая руками, шла мимо окна тою особенною щеголеватою, молодецкою походкой, которою ходят казачки. Она только медленно повела на старика своими черными, отененными глазами.
- Полюби меня, будешь счастливая! - закричал Ерошка и, подмигивая, вопросительно взглянул на Оленина. - Я молодец, я шутник,- прибавил он, - Королева девка? А?
- Красавица,- сказал Оленин. - Позови ее сюда.
- Ни-ни! - проговорил старик. - Эту сватают за Лукашку. Лука - казак молодец, джигит, намеднись абрека убил. Я тебе лучше найду. Такую добуду, что вся в шелку да в серебре ходить будет. Уж сказал - сделаю; красавицу достану.
- Старик, а что говоришь! - сказал Оленин. - Ведь это грех!
- Грех? Где грех? - решительно отвечал старик. - На хорошую девку поглядеть грех? Погулять с ней грех? Али любить ее грех? Это у вас так? Нет, отец мой, это не грех, а спaсенье. Бог тебя сделал, бог и девку сделал. Все он, батюшка, сделал. Так на хорошую девку смотреть не грех. На то она сделана, чтоб ее любить да на нее радоваться. Так-то я сужу, добрый человек.
Пройдя через двор и войдя в темную, прохладную клеть, заставленную бочками, Марьяна с привычною молитвой подошла к бочке и опустила в нее ливер. Ванюша, стоя в дверях, улыбался, глядя на нее. Ему ужасно смешно казалось, что на ней одна рубаха, обтянута сзади и поддернута спереди, и еще смешнее то, что на шее висели полтинники. Он думал, что это не по-русски и что у них в дворне то-то смеху было бы, кабы такую девку увидали. "Ла филь ком се тре бье [Эта девушка очень хороша (искаж. франц.).], для разнообразия,- думал он,- скажу теперь барину".
- Что зазастил-то, черт! - вдруг крикнула девка. - Подал бы графин-то.
Нацедив полный графин холодным красным вином, Марьяна подала его Ванюше.
- Мамуке деньги отдай,- сказала она, отталкивая руку Ванюши с деньгами. Ванюша усмехнулся.
- Отчего вы такие сердитые, миленькие? - сказал он добродушно, переминаясь, в то время как девка закрывала бочку.
Она засмеялась.
- А вы разве добрые?
- Мы с господином очень добрые,-убедительно отвечал Ванюша. - Мы такие добрые, что, где ни жили, везде нам хозяева наши благодарны оставались. Потому благородный человек.
Девка приостановилась, слушая.
- А что, он женатый, твой пан-то? - спросила она.
- Нет! Наш барин молодой и не женатый. Потому господа благородные никогда молоды жениться не могут,- поучительно возразив Ванюша.
- Легко ли! Какой буйвол разъелся, а жениться молод! Он у вас у всех начальник? - спросила она.
- Господин мой юнкер, значит - еще не офицер. А звание-то имеет себе больше генерала - большого лица. Потому что не только наш полковник, а сам царь его знает,- гордо объяснил Ванюша.- Мы не такие, как другие армейские - голь, а наш папенька сам сенатор; тысячу, больше душ мужиков себе имел и нам по тысяче присылают. Потому нас всегда и любят. А то, пожалуй, и капитан, да денег нет. Что проку-то?..
- Иди, запру, - прервала девка.
Ванюша принес вино и объявил Оленину, что ла филь се тре жули [девушка очень красивая (искаж. франц.).],- и тотчас же с глупым хохотом ушел. XIII
Между тем на площади пробили зорю. Народ возвратился с работ. В воротах замычало стадо, толпясь в пыльном золотистом облаке. И девки и бабы засуетились по улицам и дворам, убирая скотину. Солнце скрылось совсем за далеким снежным хребтом. Одна голубоватая тень разостлалась по земле и небу. Над потемневшими садами чуть заметно зажглись звезды, и звуки понемногу затихали в станице. Убрав скотину, казачки выходили на углы улиц и, пощелкивая семя, усаживались на завалинках. К одному из таких кружков, подоив двух коров и буйволицу, присоединилась и Марьянка.
Кружок состоял из нескольких баб и девок с одним старым казаком.
Речь шла об убитом абреке. Казак рассказывал, бабы расспрашивали.
- А награда, я чай, большая ему будет? - говорила казачка.
- А то как же? Бают, крест выйдет.
- Мосев и то хотел его обидеть. Ружье отнял, да начальство в Кизляре узнало. . - То-то подлая душа, Мосев-то!
- Сказывали, пришел Лукашка-то,- сказала одна девка.
- У Ямки (Ямка была холостая распутная казачка, державшая шинок) с Назаркой гуляют. Сказывают, полведра выпили.
- Эко Урвану счастье! - сказал кто-то. - Прямо, что Урван! Да что! малый хорош! Куда ловок! Справедливый малый. Такой же отец был, батяка Кирьяк; в отца весь. Как его убили, вся станица по нем выла... Вон они идут, никак,- продолжала говорившая, указывая на казаков, подвигавшихся к ним по улице. - Ергушов-то поспел с ними! Вишь, пьяница!
Лукашка с Назаркой и Ергушовым, выпив полведра, шли к девкам. Они все трое, в особенности старый казак, были краснее обыкновенного. Ергушов пошатывался и все, громко смеясь, толкал под бок Назарку.
- Что, скурехи, песен не играете? - крикнул он на девок. - Я говорю, играйте на наше гулянье.
- Здорово дневали? Здорово дневали? - послышались приветствия.
- Что играть? разве праздник? - сказала баба. - Ты надулся и играй.
Ергушов захохотал и толкнул Назарку:
- Играй ты, что ль! И я заиграю, я ловок, я говорю.
- Что, красавицы, заснули? - сказал Назарка. - Мы с кордона помолить [Помолить на казачьем языке значит за вином поздравить кого-нибудь или пожелать счастья вообще; употребляется в смысле выпить. (Прим. Л. Н. Толстого.)] пришли. Вот Лукашку помолили.
Лукашка, подойдя к кружку, медленно приподнял папаху и остановился против девок. Широкие скулы и шея были у него красны. Он стоял и говорил тихо, степенно; но в этой медленности и степенности движений было больше оживленности и силы, чем в болтовне и суетне Назарки. Он напоминал разыгравшегося жеребца, который, взвив хвост и фыркнув, остановился как вкопанный всеми ногами. Лукашка тихо стоял перед девками; глаза его смеялись; он говорил мало, поглядывая то на пьяных товарищей, то на девок. Когда Марьяна подошла к углу, он ровным, неторопливым движением приподнял шапку, посторонился и снова стал против нее, слегка отставив ногу, заложив большие пальцы за пояс и поигрывая кинжалом. Марьяна в ответ на его поклон медленно нагнула голову, уселась на завалинке и достала из-за пазухи семя. Лукашка, не спуская глаз, смотрел на Марьяну и, щелкая семя, поплевывал. Все затихли, когда подошла Марьяна.
- Что же? надолго пришли? - спросила казачка, прерывая молчанье.
- До утра,- степенно отвечал Лукашка.
- Да что ж, дай бог тебе интерес хороший,- сказал казак,- я рад, сейчас говорил.
- И я говорю,- подхватил пьяный Ергушов, смеясь. - Гостей-то что! - прибавил он, указывая на проходившего солдата. - Водка хороша солдатская, люблю!
- Трех дьяволов к нам пригнали,- сказала одна из казачек. - Уж дедука в станичное ходил; да ничего, бают, сделать нельзя.
- Ага! Аль горе узнала? - сказал Ергушов.
- Табачищем закурили небось? - спросила другая казачка. - Да кури на дворе сколько хошь, а в хату не пустим. Хошь станичный приходи, не пустю. Обокрадут еще. Вишь, он небось, чертов сын, к себе не поставил, станичный-то.
- Не любишь! - опять сказал Ергушов.
- А то бают еще, девкам постелю стлать велено для солдатов и чихирем с медом поить,- сказал Назарка, отставляя ногу, как Лукашка, и так же, как он, сбивая на затылок папаху.
Ергушов разразился хохотом и, ухватив, обнял девку, которая ближе сидела к нему.
- Верно, говорю.
- Ну, смола,- запищала девка,- бабе скажу!
- Говори! - закричал он. - И впрямь Назарка правду баит; цидула была, ведь он грамотный. Верно. - И он принялся обнимать другую девку по порядку.
- Что пристал, сволочь? - смеясь, запищала румяная круглолицая Устенька, замахиваясь на него. Казак посторонился и чуть не упал.
- Вишь, говорят, у девок силы нету: убила было совсем.
- Ну, смола, черт тебя принес с кордону! - проговорила Устенька и, отвернувшись от него, снова фыркнула со смеху. - Проспал было абрека-то? Вот он бы тебя срезал, и лучше б было.
- Завыла бы небось! - засмеялся Назарка.
- Так тебе и завою!
- Вишь, ей и горя нет. Завыла бы? Назарка, а? - говорил Ергушов.
Лукашка все время молча глядел на Марьянку. Взгляд его, видимо, смущал девку.
- А что, Марьянка, слышь, начальника у вас поставили? - сказал он, подвигаясь к ней.
Марьяна, как всегда, не сразу отвечала и медленно подняла глаза на казаков. Лукашка смеялся глазами, как будто что-то особенное, независимое от разговора, происходило в это время между им и девкой.
- Да, им хорошо, как две хаты есть,- вмешалась за Марьяну старуха,- а вот к Фомушкиным тоже ихнего начальника отвели, так, бают, весь угол добром загородил, а с своею семьей деваться некуда. Слыхано ли дело, целую орду в станицу пригнали! Что будешь делать! - сказала она. - И каку черную немочь они тут работать будут!
- Сказывают, мост на Тереку строить будут,- сказала одна девка.
- А мне сказывали,- промолвил Назарка, подходя к Устеньке,- яму рыть будут, девок сажать за то, что ребят молодых не любят. - И опять он сделал любимое коленце, вслед за которым все захохотали, а Ергушов тотчас же стал обнимать старую казачку, пропустив Марьянку, следовавшую по порядку.
- Что ж Марьянку не обнимаешь? Всех бы по порядку,- сказал Назарка.
- Не, моя старая слаще, - кричал казак, целуя отбивавшуюся старуху.
- Задушит! - кричала она, смеясь.
Мерный топот шагов на конце улицы прервал хохот. Три солдата в шинелях, с ружьями на плечо шли в ногу на смену к ротному ящику. Ефрейтор, старый кавалер, сердито глянув на казаков, провел солдат так, что Лукашка с Назаркой, стоявшие на самой дороге, должны были посторониться. Назарка отступил, но Лукашка, только прищурившись, оборотил голову и широкую спину и не тронулся с места.
- Люди стоят, обойди,- проговорил он, только искоса и презрительно кивнув на солдат.
Солдаты молча прошли мимо, мерно отбивая шаг по пыльной дороге.
Марьяна засмеялась, и за ней все девки.
- Эки нарядные ребята! - сказал Назарка. - Ровно уставщики длиннополые,- и он промаршировал по дороге, передразнивая их.
Все опять разразились хохотом.
Лукашка медленно подошел к Марьяне.
- А начальник у вас где стоит? - спросил он. Марьяна подумала.
- В новую хату пустили,- сказала она.
- Что он, старый или молодой? - спросил Лукашка, подсаживаясь к девке,
- А я разве спрашивала,- отвечала девка. - За чихирем ему ходила, видела, с дядей Ерошкой в окне сидит, рыжий какой-то. А добра целую арбу полну привезли.
И она опустила глаза.
- Уж как я рад, что пришлось с кордона выпроситься! - сказал Лукашка, ближе придвигаясь на завалинке к девке и все глядя ей в глаза.
- Что ж, надолго пришел? - спросила Марьяна, слегка улыбаясь.
- До утра. Дай семечек,- прибавил он, протягивая руку.
Марьяна совсем улыбнулась и открыла ворот рубахи.
- Все не бери,- сказала она.
- Право, все о тебе скучился, ей-богу,- сказал сдержанно-спокойным шепотом Лука, доставая семечки из-за пазухи девки, и, еще ближе пригнувшись к ней, стал шепотом говорить что-то, смеясь глазами.
- Не приду, сказано,- вдруг громко сказала Марьяна, отклоняясь от него.
- Право... Что я тебе сказать хотел,- прошептал Лукашка,- ей-богу! Приходи, Машенька.
Марьянка отрицательно покачала головой, но улыбалась.
- Нянюка Марьянка! А нянюка! Мамука ужинать зовет,- прокричал, подбегая и казачкам, маленький брат Марьяны.
- Сейчас приду,- отвечала девка,- ты иди, батюшка, иди один; сейчас приду.
Лукашка встал и приподнял папаху.
- Видно, и мне домой пойти, дело-то лучше будет,- сказал он, притворяясь небрежным, но едва сдерживая улыбку, и скрылся за углом дома.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот. А Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению к дому хорунжего. Пробежав две улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. "Ишь, хорунжиха,- думал он про Марьяну,- и не пошутит, черт! Дай срок".
Шаги приближавшейся женщины развлекли его. Он стал прислушиваться и засмеялся сам с собою. Марьяна, опустив голову, шла скорыми и ровными шагами прямо на него, постукивая хворостиной по кольям забора. Лукашка приподнялся. Марьяна вздрогнула и приостановилась.
- Вишь, черт проклятый! Напугал меня. Не пошел же домой,- сказала она и громко засмеялась.
Лукашка обнял одною рукой девку, а другою взял ее за лицо.
- Что я тебе сказать хотел... ей-богу!.. - Голос его дрожал и прерывался.
- Каки разговоры нашел по ночам,- отвечала Марьяна. - Мамука ждет, а ты к своей душеньке поди.
И, освободившись от его руки, она отбежала несколько шагов. Дойдя до плетня своего двора, она остановилась и оборотилась к казаку, который бежал с ней рядом, продолжая уговаривать ее подождать на часок.
- Ну, что сказать хотел, полуночник? - И она опять засмеялась.
- Ты не смейся надо мной, Марьяна! Ей-богу! Что ж, что у меня душенька есть? А черт ее возьми. Только слово скажи, уж так любить буду - что хоть, то и сделаю. Вон они! (И он погремел деньгами в кармане.) Теперь заживем. Люди радуются, а я что? Не вижу от тебя радости никакой, Марьянушка!
Девка ничего не отвечала, стояла перед ним и быстрыми движениями пальцев на мелкие куски ломала хворостинку.
Лукашка вдруг стиснул кулаки и зубы.
- Да и что все ждать да ждать! Я ли тебя не люблю, матушка! Что хочешь надо мной делай,- вдруг сказал он, злобно хмурясь, и схватил ее за обе руки.
Марьяна не изменила спокойного выражения лица и голоса.
- Ты не куражься, Лукашка, а слушай ты мои слова,- отвечала она, не вырывая рук, но отдаляя от себя казака. - Известно, я девка, а ты меня слушай. Воля не моя, а коли ты меня любишь, я тебе вот что скажу. Ты руки-то пусти, я сама скажу. Замуж пойду, а глупости от меня никакой не доешься,- сказала Марьяна, не отворачивая лица.
- Что замуж пойдешь? Замуж - не наша власть. Ты сама полюби, Марьянушка,- говорил Лукашка. вдруг из мрачного и рьяного сделавшись опять кротким, покорным и нежным, улыбаясь и близко глядя в ее глаза.
Марьяна прижалась к нему и крепко поцеловала его в губы.
- Братец! - прошептала она, порывисто прижимая его к себе. Потом вдруг, вырвавшись, побежала и, не оборачиваясь, повернула в ворота своего дома.
Несмотря на просьбы казака подождать еще минутку, послушать, что он ей скажет, Марьяна не останавливалась.
- Иди! Увидят! - проговорила она. - Вон и то, кажись, постоялец наш, черт, по двору ходит.
"Хорунжиха,- думал себе Лукашка,- замуж пойдет! Замуж само собой, а ты полюби меня".
Он застал Назарку у Ямки и, с ним вместе погуляв, пошел к Дуняшке и, несмотря на ее неверность, ночевал у нее. XIV
Действительно, Оленин ходил по двору в то время. как Марьяна прошла в ворота, и слышал, как она сказала: "Постоялец-то, черт, ходит". Весь этот вечер провел он с дядей Ерошкой на крыльце своей новой квартиры. Он велел вынести стол, самовар, вино, зажженную свечу и за стаканом чая и сигарой слушал рассказы старика, усевшегося у его ног на приступочке. Несмотря на то, что воздух был тих, свеча плыла и огонь метался в разные стороны, освещая то столбик крылечка, то стол и посуду, то белую стриженую голову старика. Ночные бабочки вились и, сыпля пыль с крылышек, бились по столу и в стаканах, то влетали в огонь свечи, то исчезали в черном воздухе, вне освещенного круга. Оленин выпил с Ерошкой вдвоем пять бутылок чихиря. Ерошка всякий раз, наливая стаканы, подносил один Оленину, здороваясь с ним, и говорил без устали. Он рассказывал про старое житье казаков, про своего батюшку Широкого, который один на спине приносил кабанью тушу в десять пуд и выпивал в один присест два ведра чихирю. Рассказал про свое времечко и своего няню [Няней называется в прямом смысле всегда старшая сестра, а в переносном "няней" называется друг. (Прим. Л. Н. Толстого.)] Гирчика, с которым он из-за Тереку во время чумы бурки переправлял. Рассказал про охоту, на которой он в одно утро двух оленей убил. Рассказал про свою душеньку, которая за ним по ночам на кордон бегала. И все это так красноречиво и живописно рассказывалось, что Оленин не замечал, как проходило время.
- Так-то, отец ты мой,- говорил он,- не застал ты меня в мое золотое времечко, я бы тебе все показал. Нынче Ерошка кувшин облизал, а то Ерошка по всему полку гремел. У кого первый конь, у кого шашка гурда [Шашки и кинжалы, дороже всего ценимые на Кавказе, называются по мастеру - Гурда. (Прим. Л. Н. Толстого.)], к кому выпить пойти, с кем погулять? Кого в горы послать, Ахмет-хана убить? Все Ерошка. Кого девки любят? Все Ерошка отвечал. Потому что я настоящий джигит был. Пьяница, вор, табуны в горах отбивал, песенник; на все руки был. Нынче уж и казаков таких нету. Глядеть скверно. От земли вот (Ерошка указал на аршин от земли), сапоги дурацкие наденет, все на них Смотрит, только и радости. Иль пьян надуется; да и напьется не как человек, а так что-то. А я кто был? Я был Ерошка-вор; меня, мало по станицам,- в горах-то знали. Кунаки-князья приезжали. Я, бывало, со всеми кунак: татарин - татарин, армяшка - армяшка, солдат - солдат, офицер - офицер. Мне все равно, только бы пьяница был. Ты, говорит, очиститься должен от мира сообщенья: с солдатом не пей, с татарином не ешь.
- Кто это говорит? - спросил Оленин.
- А уставщики наши. А муллу или кадия татарского послушай. Он говорит: "Вы неверные, гяуры, зачем свинью едите!" Значит, всякий свой закон держит. А по-моему, все одно. Все бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше и в нашем живет. Куда придет, там и дом. Что бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что все одна фальшь,- прибавил он, помолчав.
- Что фальшь? - спросил Оленин.
- Да что уставщики говорят. У нас, отец мой, в Червленой, войсковой старшина - кунак мне был. Молодец был, как и я, такой же. Убили его в Чечнях. Так он говорил, что это все уставщики из своей головы выдумывают. Сдохнешь, говорит, трава вырастет на могилке, вот и все. (Старик засмеялся.) Отчаянный был!
- А сколько тебе лет? - спросил Оленин.
- А бог е знает! Годов семьдесят есть. Как у вас царица была, я уже не махонький был. Вот ты и считай, много ли будет. Годов семьдесят будет?
- Будет. А ты еще молодец.
- Что же, благодарю бога, я здоров, всем здоров; только баба, ведьма, испортила...
- Как?
- Да так испортила...
- Так, как умрешь, трава вырастет? - повторил Оленин.
Ерошка, видимо, не хотел ясно выразить свою мысль.
Он помолчал немного.
- А ты как думал? Пей! - закричал он, улыбаясь и поднося вино.
XV
- Так о чем бишь я говорил? - продолжал он, припоминая. - Так вот я какой человек! Я охотник. Против меня другого охотника по полку нету. Я тебе всякого зверя, всяку птицу найду и укажу; и что и где - все знаю. У меня и собаки есть, и два ружья есть, и сети, и кобылка, и ястреб,- все есть, благодарю бога. Коли ты настоящий охотник, не хвастаешь, я тебе все покажу. Я какой человек? След найду,-уж я его знаю, зверя, и знаю, где ему лечь и куда пить или валяться придет. Лопазик [Лопазик - называется место для сиденья на столбах иди деревьях. (Прим. Л. Н. Толстого.)] сделаю и сижу ночь, караулю. Что дома-то сидеть! Только нагрешишь, пьян надуешься. Еще бабы тут придут, тары да бары; мальчишки кричат; угоришь еще. То ли дело, на зорьке выйдешь, местечко выберешь, камыш прижмешь, сядешь и сидишь, добрый молодец, дожидаешься. Все-то ты знаешь, что в лесу делается. На небо взглянешь - звездочки ходят, рассматриваешь по ним, гляди, времени много ли. Кругом поглядишь - лес шелыхается, все ждешь, вот-вот затрещит, придет кабан мазаться. Слушаешь, как там орлы молодые запищат, петухи ли в станице откликнутся, или гуси. Гуси - так до полночи, значит. И все это я знаю. А то как ружье где далече ударит, мысли придут. Подумаешь: кто это стрелял? Казак, так же как я, зверя выждал, и попал ли он его, или так только, испортил, и пойдет, сердечный, по камышу кровь мазать так, даром. Не люблю! ох, не люблю! Зачем зверя испортил? Дурак! Дурак! Или думаешь себе: "Может, абрек какого казачонка глупого убил". Все это в голове у тебя ходит. А то раз сидел я на воде; смотрю - зыбка сверху плывет. Вовсе целая, только край отломан. То-то мысли пришли. Чья такая зыбка? Должно, думаю, ваши черти солдаты в аул пришли, чеченок побрали, ребеночка убил какой черт: взял за ножки да об угол. Разве не делают так-то? Эх, души нет в людях! И такие мысли пришли, жалко стало. Думаю: зыбку бросили и бабу угнали, дом сожгли, а джигит взял ружье, на нашу сторону пошел грабить. Все сидишь, думаешь. Да как заслышишь, по чаще табунок ломится, так и застучит в тебе что. Матушки, подойдите! Обнюхают, думаешь себе; сидишь, не дрогнешься, а сердце: дун! дун! дун! Так тебя и подкидывает. Нынче весной так-то подошел табун важный, зачернелся. "Отцу и сыну..." - уж хотел стрелить. Как она фыркнет на своих на поросят: "Беда, мол, детки: человек сидит",- и затрещали все прочь по кустам. Так так бы, кажется, зубом съел ее.
- Как же это свинья поросятам сказала, что человек сидит? - спросил Оленин.
- А ты как думал? Ты думал, он дурак, зверь-то? Нет, он умней человека, даром что свинья называется. Он все знает. Хоть то в пример возьми: человек по следу пройдет, не заметит, а свинья как наткнется на твой след, так сейчас отдует и прочь; значит, ум в ней есть, что ты свою вонь не чувствуешь, а она слышит. Да и то сказать: ты ее убить хочешь, а она по лесу живая гулять хочет. У тебя такой закон, а у нее такой закон. Она свинья, а все она не хуже тебя; такая же тварь божия. Эхма! Глуп человек, глуп, глуп человек! - повторил несколько раз старик и, опустив голову, задумался.
Оленин тоже задумался и, спустившись с крыльца, заложив руки за спину, молча стал ходить по двору.
Очнувшись, Ерошка поднял голову и начал пристально всматриваться в ночных бабочек, которые вились над колыхавшимся огнем свечи и попадали в него.
- Дура, дура! - заговорил он. - Куда летишь? Дура! Дура! - Он приподнялся и своими толстыми пальцами стал отгонять бабочек.
- Сгоришь, дурочка, вот сюда лети, места много, - приговаривал он нежным голосом, стараясь своими толстыми пальцами учтиво поймать ее за крылышки и выпустить. - Сама себя губишь, а я тебя жалею.
Он долго сидел, болтая и попивая из бутылки. А Оленин ходил взад и вперед по двору. Вдруг шепот за воротами поразил его. Невольно притаив дыхание, он расслышал женский смех, мужской голос и звук поцелуя. Нарочно шурша по траве ногами, он отошел на другую сторону двора. Но через несколько времени плетень затрещал. Казак, в темной черкеске и белом курпее на шапке (это был Лука), прошел вдоль забора, а высокая женщина, в белом платке, прошла мимо Оленина. "Ни мне до тебя, ни тебе до меня нет никакого дела",-казалось, сказала ему решительная походка Марьянки. Он проводил ее глазами до крыльца хозяйской хаты, заметил даже через окно, как она сняла платок и села на лавку. И вдруг чувство тоски и одиночества, каких-то неясных желаний и надежд и какой-то к кому-то зависти охватило душу молодого человека.
Последние огни потухли в хатах. Последние звуки затихли в станице. И плетни, и белевшая на дворах скотина, и крыши домов, и стройные раины - все, казалось, спало здоровым, тихим, трудовым сном. Только звенящие непрерывные звуки лягушек долетали из сырой дали до напряженного слуха. На востоке звезды становились реже и, казалось, расплывались в усиливавшемся свете. Над головой они высыпали все глубже и чаще. Старик, облокотив голову на руку, задремал. Петух вскрикнул на противоположном дворе. А Оленин все ходил и ходил, о чем-то думая. Звук песни в несколько голосов долетел до его слуха. Он подошел к забору и стал прислушиваться. Молодые голоса казаков заливались веселою песнею, и изо всех резкою силой выдавался один молодой голос.
- Это знаешь, кто поет? - сказал старик, очнувшись. - Это Лукашка-джигит. Он чеченца убил; то-то и радуется. И чему радуется? Дурак, дурак! ,
- А ты убивал людей? - спросил Оленин. Старик вдруг поднялся на оба локтя и близко придвинул свое лицо к лицу Оленина.
- Черт! - закричал он на него. - Что спрашиваешь? Говорить не надо. Душу загубить мудрено, ох, мудрено! Прощай, отец мой, и сыт и пьян,- сказал он, вставая. - Завтра на охоту приходить?
- Приходи.
- Смотри раньше вставать, а проспишь - штраф.
- Небось раньше тебя встану,- отвечал Оленин. Старик пошел. Песня замолкла. Послышались шаги и веселый говор. Немного погодя раздалась опять песня, но дальше, и громкий голос Ерошки присоединился к прежним голосам. "Что за люди, что за жизнь!"-подумал Оленин, вздохнул и один вернулся в свою хату. XVI
Дядя Ерошка был заштатный и одинокий казак; жена его лет двадцать тому назад, выкрестившись в православные, сбежала от него и вышла замуж за русского фельдфебеля; детей у него не было. Он не хвастал, рассказывая про себя, что был в старину первый молодец в станице. Его все знали по полку за его старинное молодечество. Не одно убийство и чеченцев и русских было у него на душе. Он и в горы ходил, и у русских воровал, и в остроге два раза сидел. Большая часть его жизни проходила на охоте в лесу, где он питался по суткам одним куском хлеба и ничего не пил, кроме воды. Зато в станице он гулял с утра до вечера. Вернувшись от Оленина, он заснул часа на два и, еще до света проснувшись, лежал на своей кровати и обсуживал человека, которого он вчера узнал. Простота Оленина очень понравилась ему (простота в том смысле, что ему не жалели вина). И сам Оленин понравился ему. Он удивлялся, почему русские все просты и богаты и отчего они ничего не знают, а все ученые. Он обдумывал сам с собою и эти вопросы, и то, чего бы выпросить себе у Оленина. Хата дяди Ерошки была довольно большая и не старая, но заметно было в ней отсутствие женщины. Вопреки обычной казаков заботливости о чистоте, горница вся была загажена и в величайшем беспорядке. На столе были брошены окровавленный зипун, половина сдобной лепешки и рядом с ней ощипанная и разорванная галка для прикармливания ястреба. На лавках, разбросанные, лежали поршни, ружье, кинжал, мешочек, мокрое платье и тряпки. В углу, в кадушке с грязною, вонючею водой, размокали другие поршни; тут же стояла винтовка и кобылка. На полу была брошена сеть, несколько убитых фазанов, а около стола гуляла, постукивая по грязному полу, привязанная за ногу курочка. В нетопленной печке стоял черепочек, наполненный какою-то молочною жидкостью. На печке визжал кобчик, старавшийся сорваться с веревки, и линялый ястреб смирно сидел на краю, искоса поглядывая на курочку и изредка справа налево перегибая голову. Сам дядя Ерошка лежал навзничь на коротенькой кровати, устроенной между стеной и печкой, в одной рубашке, и, задрав сильные ноги на печку, колупал толстым пальцем струпы на руках, исцарапанных ястребом, которого он вынашивал без перчатки. Во всей комнате, и особенно около самого старика, воздух был пропитан тем сильным, не неприятным, смешанным запахом, который сопутствовал старику.
- Уйде-ма, дядя? (то есть: дома, дядя?) - послышался ему из окна резкий голос, который он тотчас признал за голос соседа Лукашки.
- Уйде, уйде, уйде/ Дома, заходи! - закричал старик. - Сосед Марка, Лука Марка, что к дяде пришел? Аль на кордон?
Ястреб встрепенулся от крика хозяина и захлопал крыльями, порываясь на своей привязи.
Старик любил Лукашку и лишь одного его исключал из презрения ко всему молодому поколению казаков. Кроме того, Лукашка и его мать, как соседи, нередко давали старику вина, каймачку и т. п. из хозяйственных произведений, которых не было у Ерошки. Дядя Ерошка, всю жизнь свою увлекавшийся, всегда практически объяснял свои побуждения. "Что ж? Люди достаточные, - говорил он сам себе. - Я им свежинки дам, курочку, а и они дядю не забывают: пирожка и лепешки принесут другой раз..."
- Здорово, Марка! Я тебе рад, - весело прокричал старик и быстрым движением скинул босые ноги с кровати, вскочил, сделал шага два по скрипучему полу, посмотрел на свои вывернутые ноги, и вдруг ему смешно стало на свои ноги: он усмехнулся, топнул раз босою пяткой, еще раз и сделал выходку. - Ловко, что ль? - спросил он, блестя маленькими глазками. Лукашка чуть усмехнулся. - Что, аль на кордон? - сказал старик.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Казаки
|
Смотрите также по
произведению "Казаки":
|