Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Довлатов С. / Заповедник
Заповедник [6/6]
- А я и так все знаю. Ваша супруга изменила Родине.
- Увы, - говорю.
- И теперь уезжает на Запад.
- Похоже на то.
- А вы остаетесь?
- Да, я остаюсь. Вы же знаете...
- И будете продолжать работу?
- Конечно. Если не уволят...
- А правда, что в Израиле живут одни евреи?.. Слушайте, вам плохо?! Дать воды?
- Вода тут не поможет. Как насчет денег?
- Только почему из сейфа? У меня есть свои...
Я хотел поцеловать Галину, но сдержался. Реакция могла быть неожиданной.
Я сел на велосипед и поехал к монастырю. День был теплый, но облачный. Тени деревьев едва выделялись на сером асфальте. По обочине шоссе брели туристы. Среди них попадались одетые в непромокаемые куртки.
Я устремился к песчаному склону. Руль приходилось удерживать с трудом. Мимо проносились обесцвеченные серым налетом валуны...
Контору УВД мне показали сразу.
- Следующий дом за почтой, - махнула рукой уборщица из "Лукоморья", - видишь, флаг на крыше?..
Я поехал дальше.
Двери почтового отделения были распахнуты. Здесь же помещались кабины двух междугородных телефонов. Один из них был занят. Блондинка с толстыми ногами, жестикулируя, выкрикивала:
- Татуся, слышишь?! Ехать не советую... Погода на четыре с минусом... А главное, тут абсолютно нету мужиков... Але! Ты слышишь?! Многие девушки уезжают, так и не отдохнув...
Я затормозил и прислушался. Мысленно достал авторучку...
Казалось бы, все так ужасно, но я еще жив. И, может быть, последней умирает в человеке - низость. Способность реагировать на крашеных блондинок и тяготение к перу...
На крыльце управления мне попался Гурьянов. Мы почти столкнулись, и деться ему было некуда.
В университете Гурьянова называли - Леня-Стук. Главной его обязанностью была слежка за иностранцами.
Кроме того, Гурьянов славился вопиющим невежеством. Как-то раз его экзаменовал профессор Бялый. Достались Гурьянову "Повести Белкина".
Леня попытался уйти в более широкую тему. Заговорил о царском режиме.
Но экзаменатор спросил:
- Вы читали "Повести Белкина"?
- Как-то не довелось, - ответил Леня. - Вы рекомендуете?
- Да, - сдержался Бялый, - я вам настоятельно рекомендую прочесть эту книгу...
Леня явился к Вялому через месяц и говорит:
- Прочел. Спасибо. Многое понравилось.
- Что же вам понравилось? - заинтересовался Бялый.
Леня напрягся, вспомнил и ответил:
- Повесть "Домбровский"...
И вот мы столкнулись на крыльце чека. Сначала он немного растерялся. Даже хотел не поздороваться. Сделал какое-то порывистое движение. Однако разминуться на крыльце было трудно. И он сказал:
- Ну, здравствуй, здравствуй... Тебя Беляев ждет...
Он захотел показать, что все нормально. Как будто мы столкнулись в поликлинике, а не в гестапо.
Я спросил:
- Он - твой начальник?
- Кто?
- Беляев... Или подчиненный?
- Не иронизируй, - сказал Гурьянов.
В голосе его звучали строгие руководящие нотки.
- И помни. КГБ сейчас - наиболее прогрессивная организация. Наиболее реальная сила в государстве. И кстати, наиболее гуманная... Если бы ты знал, какие это люди!..
- Сейчас узнаю, - говорю.
- Ты чересчур инфантилен, - сказал Гурьянов, - это может плохо кончиться...
Каково мне было выслушивать это с похмелья! Я обогнул его, повернулся и говорю:
- А ты - дерьмо, Гурьяныч! Дерьмо, невежда и подлец! И вечно будешь подлецом, даже если тебя назначат старшим лейтенантом... Знаешь, почему ты стучишь? Потому что тебя не любят женщины...
Гурьянов, пятясь, отступил. Он-то выбирал между равнодушием и превосходством, а дело кончилось грубостью.
Я же почувствовал громадное облегчение. И вообще, что может быть прекраснее неожиданного освобождения речи?!
К оскорблениям Гурьянов не подготовился. А потому заговорил естественным человеческим тоном:
- Унизить товарища - самое легкое... Ты же не знаешь, как это все получилось...
Он перешел на звучный шепот:
- Я чуть не загремел по малолетству. Органы меня фактически спасли. Бумагу дали в университет. Теперь прописку обещают. Ведь я же сам из Кулунды... Ты в Кулунде бывал? Удовольствие ниже среднего...
- А, - говорю, - тогда понятно... Кулунда все меняет...
Вечно я слушаю излияния каких-то монстров. Значит, есть во мне что-то, располагающее к безумию...
- Прощай, Гурьян, неси свой тяжкий крест...
Я нажал симпатичную розовую кнопку. Мне отворила постная, неопределенного возраста, дама. Беззвучно пропустила меня в следующую комнату.
Я увидел сейф, изображение Дзержинского, коричневые портьеры. Такие же, как в ресторане. Настолько, что меня слегка затошнило.
Я опустился в кресло, достал сигареты. Минуту или две просидел в одиночестве. Затем одна из портьер шевельнулась. Оттуда выступил мужчина лет тридцати шести и с глубокой укоризной произнес:
- Разве я предложил вам сесть?
Я встал.
- Садитесь.
Я сел.
Мужчина выговорил с еще большей горечью:
- Разве я предложил вам закурить?
Я потянулся к урне, но расслышал:
- Курите...
Затем он сел и уставился на меня долгим, грустным, почти трагическим взглядом. Его улыбка выражала несовершенство мира и тяжелое бремя ответственности за чужие грехи. Лицо тем не менее оставалось заурядным, как бельевая пуговица.
Портрет над его головой казался более одушевленным. (Лишь к середине беседы я вдруг понял, что это не Дзержинский, а Макаренко).
Наконец он сказал:
- Догадываешься, зачем я тебя пригласил? Не догадываешься? Отлично. Задавай вопросы. Четко, по-военному. Зачем ты, Беляев, меня пригласил? И я тебе отвечу. Так же четко, по-военному: не знаю. Понятия не имею. Чувствую - плохо. Чувствую - оступился парень. Не туда завела его кривая дорожка... Веришь ли, ночами просыпаюсь. Томка, говорю супруге, хороший парень оступился. Надо бы помочь... А Томка у меня гуманная. Кричит: Виталик, помоги. Проделай воспитательную работу. Обидно, парень - наш. Нутро здоровое. Не прибегай к суровым методам воздействия. Ведь органы не только лишь карают. Органы воспитывают... А я кричу: международная обстановка сложная. Капиталистическое окружение сказывается. Парень далеко зашел. Сотрудничает в этом... ну... "Континентале". Типа радио "Свобода"... Литературным власовцем заделался не хуже Солженицына. Да еще и загудел по-черному с Валерой-мудозвоном... Ну, кинула жена ему подлянку, собралась в Израиль... Так что, гудеть до посинения?.. Короче, я в растерянности...
Беляев говорил еще минут пятнадцать. В глазах его, клянусь, блестели слезы...
Затем он покосился на дверь и вытащил стаканы:
- Давай слегка расслабимся. Тебе не вредно... если в меру...
Водка у него была теплая. Закусили мы печеньем "Новость".
Отрывисто и резко звякнул телефон.
- Майор Беляев слушает... В четыре тридцать? Буду... И передайте, чтоб менты не лезли в это дело... Он повернулся ко мне:
- На чем мы остановились?.. Думаешь, органы не замечают всего этого бардака? Органы все замечают получше академика Сахарова. Но где реальный выход? В чем? В реставрации капитализма?.. Допустим, почитал я ваш хваленый самиздат. Дерьма не меньше, чем в журнале "Знамя". Только все перевернуто. Где белое, там черное, где черное, там белое... Вот, например, проблема сельского хозяйства. Допустим, можно взять и отменить колхозы. Раздать крестьянам землю и тому подобное. Но ты сперва узнай, что думают крестьяне? Хотят ли эту землю получить?.. Да на хрена им эта блядская земля!? Поинтересуйся у того же Валеры-мудозвона. Обойди наши деревни вокруг заповедника. Один дед Тимоха помнит, как лошадей запрягают. Когда что сеять - позабыли. Простого хлеба испечь не могут... Да любой крестьянин эту землю враз на чекушку махнет. Не говоря о полбанке...
Беляев вытащил стаканы и уже не прятал. Он порозовел. Мысль его стремительно развивалась в диссидентском направлении.
Дважды звонил телефон. Беляев нажал кнопку селектора:
- Валерия Яновна! Не соединяйте...
Он заговорил поспешно, темпераментно и зло:
- Желаешь знать, откуда придет хана советской власти? Я тебе скажу. Хана придет от водки. Сейчас, я думаю, процентов шестьдесят трудящихся надирается к вечеру. И показатели растут. Наступит день, когда упьются все без исключения. От рядового до маршала Гречко. От работяги до министра тяжелой промышленности. Все, кроме пары-тройки женщин, детей и, возможно, евреев. Чего для построения коммунизма будет явно недостаточно... И вся карусель остановится. Заводы, фабрики, машинно-тракторные станции... А дальше - придет новое татаро-монгольское иго. Только на этот раз - с Запада. Во главе с товарищем Киссинджером...
Беляев посмотрел на часы:
- Ты, я знаю, в Ленинград собрался. Мой тебе совет - не возникай. Культурно выражаясь - не чирикай. Органы воспитывают, воспитывают, но могут и покарать. А досье у тебя посильнее, чем "Фауст" Гете. Материала хватит лет на сорок... И помни, уголовное дело - это тебе не брюки с рантом. Уголовное дело шьется в пять минут. Раз - и ты уже на стройках коммунизма... Так что веди себя потише... И еще, к вопросу пьянки. Пей, но в меру, делай интервалы. И не путайся ты с этим чеканутым Марковым. Валера местный, его не тронут. А у тебя - жена на Западе. К тому же опусы в белогвардейской прессе. Выступлений - полное досье. Смотри, заделают тебе козу... Короче, пей с оглядкой. А теперь давай на посошок...
Мы снова выпили.
- Идите, - перешел на "вы" майор.
- Спасибо, - говорю.
Это было единственное слово, которое я выговорил за полчаса.
Беляев усмехнулся:
- Беседа состоялась на высоком идейно-политическом уровне.
Уже в дверях он шепотом прибавил:
- И еще, как говорится - не для протокола. Я бы на твоем месте рванул отсюда, пока выпускают. Воссоединился с женой - и привет... У меня-то шансов никаких. С моей рязанской будкой не пропустят... А тебе - советую. Подумай. Это между нами, строго конфиденциально...
Я пожал ему руку, кивнул хмурой даме и вышел на залитую солнцем улицу.
Я шел и думал - мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда...
Я оставил велосипед на почте. Сказал - для Люды из Березина. Пешком забрался в гору. И наконец, дождавшись рейсового автобуса, поехал в Ленинград.
В дороге я заснул и проснулся с ужасной головной болью...
Ленинград начинается постепенно, с обесцвеченной зелени, гулких трамваев, мрачноватых кирпичных домов. В утреннем свете едва различимы дрожащие неоновые буквы. Безликая толпа радует вас своим невниманием.
Через минуту вы уже снова горожанин. И только песок в сандалиях напоминает о деревенском лете...
Головная боль не дала мне привычно обрадоваться ленинградской сутолоке, речному ветру и ясности каменных улиц. Чего стоят одни лишь тротуары после надоевших холмов...
Я вышел из автобуса на площади Мира. Затем остановил такси и через пятнадцать минут был дома.
Дверь мне отворила незнакомая смеющаяся женщина в тельняшке:
- Вы от Шахновичей? Вас послали за кофеваркой?
- Нет, - сказал я.
- Ваша фамилия - Азарх?
- Я Танин муж, - говорю...
Вышла Таня с коричневым полотенцем на голове. Появилась дочка, бледная, с испуганными глазами. Сказала:
- А, это папа...
Дом был наполнен таинственными личностями. Из всех присутствующих я узнал только музыковеда Лазарева, да еще фарцовщика Белугу.
В квартире было шумно. Незнакомый лысый человек беседовал по телефону. Он то и дело повторял:
- Это практического значения не имеет...
Все по очереди заговаривали с Таней. Худой, бородатый старик почти кричал:
- Надеюсь, господа, тут все свои?! Так что позвольте мне забыть о конспирации. Я должен передать кое-что Александру Исаевичу Солженицыну...
Дальнейшее старик отчеканил хорошо поставленным голосом:
- Я разрешаю Солженицыну опубликовать без купюр мою фронтовую поэму "Люська". Причитающийся мне гонорар я отдаю в фонд Солженицына. Упоминать при этом мою настоящую фамилию категорически запрещается. Мой псевдоним - Андрей Колымский!..
На столах и подоконниках громоздились бутылки. Заметно пьяных не было. Всех связывало что-то общее, хотя здесь присутствовали не только евреи. Кто-то собирал неведомые подписи, размахивая зеленым блокнотом.
На кухне в ряд стояли чемоданы. Это были одинаковые новые чемоданы с металлическими замками. Они вызывали у меня чувство безнадежности... На кровати валялась гитара...
В разговорах мелькали слова: "овир", "хиас", "берлинский рейс", "таможенная декларация",..
Я чувствовал себя абсолютно лишним. И даже обрадовался, когда незнакомая женщина поручила мне спуститься за чаем.
Перед этим я выпил, и мне стало легче. О вреде спиртного написаны десятки книг. О пользе его - ни единой брошюры. Мне кажется, зря...
Прошло несколько часов. Таня упаковывала забытый фотоаппарат. Маша дарила на память гостям черноморские камешки.
Они несколько раз подходили ко мне. Мы произносили какие-то бессмысленные слова:
- Не скучай, пиши... Все будет хорошо...
Я знал - кошмар начнется завтра. И еще подумал - зато мне достанется выпивка... Маша сказала;
- А нам выдали доллары. Хочешь посмотреть?
Я сказал:
- Хочу...
Потом обсуждалось какое-то сообщение израильского радио.
Люди приходили, уходили. Таня записывала адреса и поручения...
Не обошлось и без скандала. Лысый парень напился и выкрикнул:
- Ну что, бежите с тонущего корабля!?
Но ему возразили:
- Значит, корабль тонет? И это мы слышим от члена партии?!
- Я - беспартийный, - реагировал скандалист, - мне обидно, что выпускают только евреев!
- Разве ты не еврей?
- Еврей, - ответил лысый...
Я выбрал момент и сказал:
- Таня, будешь в Америке, разыщи Карла Проффера. Он собирался издать мою книгу.
- Сказать, чтобы издавал?
- И побыстрее.
Терять мне нечего.
- Я тебе все напишу между строк...
Тут Лазарев сказал, что уже - шесть. Надо было ехать в аэропорт. Мы заказали несколько такси, сели и доехали почти одновременно.
Таня и Маша сразу ушли за барьер - оформлять декларации. Мы бродили по залам. Кто-то захватил из дома бутылку водки.
Белуга подошел ко мне и говорит;
- Молодец, что не падаешь духом.
Я ответил:
- Этого еще не хватало! Женюсь по новой и заделаю кучу ребятишек.
Белуга удивился и покачал головой...
Таня раза четыре подходила к барьеру. Передавала мне вещи, задержанные таможней. В том числе: янтарные бусы, мою армейскую фотографию и роман Гладилина с дарственной надписью.
То, что вернули фотокарточку, очень рассердило Мишу Лазарева. Он сказал:
- Это что за фокусы?! Где справедливость? Ему возразил Белуга;
- Будь справедливость, тогда зачем и уезжать?!..
Я снова выбрал момент и говорю Тане:
- Как ты думаешь, мы еще увидимся?
- Да, я уверена. Совершенно уверена.
- Тогда я, может, поверю, что Бог - есть.
- Мы увидимся. Бог есть...
Мне бы хотелось ей верить. Я готов был поверить... Но почему я должен верить ей именно сейчас? Я же не верил, когда она говорила, что Альберто Моравиа - хороший писатель...
Затем мы все поднялись на какой-то балкон. Смотрели, как Таня и Маша заходят в автобус.
Время остановилось. Эти несколько секунд я ощутил как черту между прошлым и будущим.
Автобус тронулся.
Теперь можно было ехать домой, не прощаясь...
Одиннадцать дней я пьянствовал в запертой квартире. Трижды спускался за дополнительной выпивкой. Если мне звонили по телефону, отвечал:
- Не могу говорить...
Отключить телефон не хватало решимости. Вечно я чего-то жду...
На четвертый день пришла милиция. Утром в дверь постучали, хотя звонок работал. К счастью, была наброшена цепочка. В дверном проеме блеснул лакированный козырек. Раздалось уверенное, нетерпеливое покашливание.
Я не боялся милиции. Просто не мог разговаривать с властями. Один мой вид чего стоил... Я спросил:
- В чем дело? Предъявите ордер... Существует закон о неприкосновенности жилища...
Милиционер с угрозой выговорил:
- Ордер не проблема.
И сразу же ушел. А я вернулся к моим бутылкам. В любой из них таились чудеса...
Прошло двадцать минут. Что-то заставило меня посмотреть в окно. Через двор шагал наряд милиции. По-моему, их было человек десять.
Я слышал их тяжелые шаги на лестнице. Потом они звонили, резко и нетерпеливо.
Я не реагировал.
Что они могли сделать? Взломать старинную петербургскую дверь? На шум сбежалась бы вся улица Рубинштейна...
Милиционеры топтались на площадке около часа. Один из них прокричал в замочную скважину:
- Дайте разъяснения по нижеперечисленным статьям Уголовного кодекса. Притонодержательство, тунеядство, неповиновение властям...
Статей было так много, что я решил об этом не думать.
Милиционеры все не уходили. Кто-то из них оказался хорошим психологом. Он постучал в дверь и крикнул:
- Можно попросить стакан холодной воды?!
Видимо, рассчитывал на мою сентиментальность. Или на чудодейственную силу абсурда...
Я не реагировал.
Наконец милиционеры сунули под дверь листок бумаги и ушли. Я видел, как они пересекают двор. На этот раз я их пересчитал. Шесть козырьков поблескивали на солнце.
Бумага оказалась повесткой, которую я разглядывал минуты три. В конце говорилось: "Явка обязательна". Фамилии следователя - не было. Названия дела, по которому меня вызывали - тоже. Не было даже указано, кто я: свидетель, ответчик или пострадавший. Не было даже номера комнаты. Только - время и дата.
Я знал, что такие повестки недействительны. Меня научил этому Игорь Ефимов. И я кинул повестку в мусорный бак...
Милиция затем приходила еще раза четыре. И я всегда узнавал об этом заранее. Меня предупреждал алкоголик Смирнов.
Гена Смирнов был опустившимся журналистом. Он жил напротив моего дома. Целыми днями пил у окна шартрез. И с любопытством поглядывал на улицу.
А я жил в глубине двора на пятом этаже без лифта. От ворот до нашего подъезда было метров сто.
Если во двор заходил наряд милиции, Смирнов отодвигал бутылку. Он звонил мне по телефону и четко выговаривал единственную фразу:
- Бляди идут!
После чего я лишний раз осматривал засовы и уходил на кухню. Подальше от входных дверей.
Когда милиция удалялась, я выглядывал из-за портьеры. В далеком окне напротив маячил Смирнов. Он салютовал мне бутылкой...
На одиннадцатые сутки у меня появились галлюцинации. Это были не черти, а примитивные кошки. Белые и серые, несколько штук.
Затем на меня пролился дождь из червячков. На животе образовались розовые пятна. Кожа на ладонях стала шелушиться.
Выпивка кончилась. Деньги кончились. Передвигаться и действовать не было сил.
Что мне оставалось делать? Лечь в постель, укрыться с головой и ждать. Рано или поздно все это должно было кончиться. Сердце у меня здоровое. Ведь протащило же оно меня через сотню запоев.
Мотор хороший. Жаль, что нету тормозов. Останавливаюсь я только в кювете...
Я укрылся с головой и затих. В ногах у меня копошились таинственные, липкие гады. Во мраке звенели непонятные бубенчики.
По одеялу строем маршировали цифры и буквы. Временами из них составлялись короткие предложения. Один раз я прочел:
"Непоправима только смерть!.."
Не такая уж глупая мысль, если вдуматься...
И в этот момент зазвонил телефон. Я сразу понял, кто это. Я знал, что это - Таня. Знал и все.
Я поднял трубку. Из хаоса выплыл спокойный Танин голос:
- Привет! Мы в Австрии. У нас все хорошо... Ты выпил?
Я рассердился:
- Да за кого ты меня принимаешь?!..
- Нас встретили. Тут много знакомых. Все тебе кланяются...
Я стоял босой у телефона и молчал. За окном грохотал перфоратор. В зеркале отражалось старое пальто.
Я только спросил:
- Мы еще встретимся?
- Да... Если ты нас любишь...
Я даже не спросил - где мы встретимся? Это не имело значения. Может быть, в раю. Потому что рай - это и есть место встречи. И больше ничего. Камера общего типа, где можно встретить близкого человека...
Вдруг я увидел мир как единое целое. Все происходило одновременно. Все совершалось на моих глазах...
Моя жена сказала:
- Да, если ты нас любишь...
- При чем тут любовь? - спросил я. Затем добавил:
- Любовь - это для молодежи. Для военнослужащих и спортсменов... А тут все гораздо сложнее. Тут уже не любовь, а судьба...
Потом что-то щелкнуло, и все затихло. Теперь надо было уснуть в пустой и душной комнате...
Июнь 1983 года
Нью-Йорк
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
/ Полные произведения / Довлатов С. / Заповедник
|
|