Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Андреев Л.Н. / Сашка Жегулёв

Сашка Жегулёв [2/14]

  Скачать полное произведение

    Так жили они, трое, по виду спокойно и радостно, и сами верили в свою радость; к детям ходило много молодого народу, и все любили квартиру с ее красотою. Некоторые, кажется, только потому и ходили, что очень красиво - какие-то скучные, угреватые подростки, весь вечер молча сидевшие в углу. За это над ними подсмеивался и Саша, хотя в разговоре с матерью уверял, что это очень умные и в своем месте даже разговорчивые ребята.
     - Чего же они тогда молчат? - негодовала Елена Петровна, имевшая, как и Линочка, среди гимназистов своих врагов и друзей.
     - Не знаю, боятся, что ли! Ты не сердись на них, мама. Они говорят, что только у нас и видят настоящую жизнь.
     - Врут! - определяла Линочка,- Тимохин даже танцевать не умеет, я ему предложила, а он смотрит на меня, как бык с рогами.
     - Тимохин один у нас во всем классе сам учится английскому языку, почти уже выучился,- сказал Саша.
     - Какой англичанин!
     Но Елена Петровна уже примиряла:
     - Конечно, это хорошо, но только как же он с произношением?.. И совсем не надо всем танцевать, а ведь можно же спорить, как другие... Впрочем, не знаю, ты их лучше знаешь, Сашенька!
     И в следующий раз усиленно любезничала с нелюбимцами, а те от этого крепче замолкали, и она снова негодовала и жаловалась. Но это были пустяки, а, в общем, все дети были так хороши, что хотелось только глядеть на них из уголка и радоваться. И тем особенно были они хороши, что не было ни одного лучше Саши: пусть и поют и поражают остроумием, а Саша молчит; а как только заспорят, сейчас же каждый тянет Сашу на свою сторону: ты согласен со мною, Погодин? И с кем Погодин согласился, тот считает спор оконченным и только фыркает - точно за Сашиным тихим голосом звучат еще тысячи незримых голосов и утверждают истину.
     Но этому свойству Сашиного голоса удивлялась и не одна Елена Петровна; и только сам он, кажется, ничего не подозревал.
    
     5. Сны
     ...Но откуда эта тайная тоска, когда все так хорошо и жизнь прекрасна! Не радуется ли утро дню и день вечеру?- и не всегда ли плывут облака, и не всегда ли светит солнце и плещется вода? Вдруг среди веселой игры, беспричинного смеха, живого движения светлых мыслей - тяжелый вздох, смертельная усталость души. Тело молодо и юношески крепко, а душа скорбит, душа устала, душа молит об отдыхе, еще не отведав работы. Чьим же трудом она потрудилась? Чьею усталостью она утомилась? Томительные зовы, нежные призывы звучат непрестанно; зовет глубина и ширь, открыла вещие глаза свои пустыня и молит: Саша! Линочка! Дети! Или спит Саша крепко, и этот ночной гул мощных дерев навевает ему сны о вечной усталости, о вечной жизни и беспредельной широте?
     Открывает глаза и видит в светлеющее окно: машут ветви, и это они гонят в комнату тьму, и от самой постели тьма и от самой постели Россия.
     Но зачем так ярки сны? Видит Елена Петровна, будто ночью забеспокоилась она о Саше и в темноте, босая, пошла к нему в комнату и увидела, что смятая постель пуста и уже охолодала. Подогнулись ноги, села на постель и тихо позвала:
     - Саша!
     И откуда-то издалека Саша ответил:
     - Мама!
     Позвала еще:
     -Иди сюда, ко мне... Саша!
     Но уже не было ответа на этот зов.
     Проснулась Елена Петровна и видит, что это был сон и что она у себя на постели, а в светлеющее окно машут ветви, нагоняют тьму. В беспокойстве, однако, поднялась и действительно пошла к Саше, но от двери уже услыхала его тихое дыхание и вернулась. А во все окна, мимо которых она проходила, босая, машут ветви и словно нагоняют тьму! "Нет, в городе лучше",- подумала про свой дом Елена Петровна.
    
     6. Трудное время
     Но уже наступило страшное для матерей, пришло незаметно, стало тихо, оперлось крепко о землю своими чугунными ногами. Кто думает, отрывая ежедневно листки календаря, что время идет? Красная кровь уже хлынула с Востока на Россию, вернулась к родным местам, малыми потоками разлилась по полям и городам, оросила родную землю для жатвы грядущего. Было спокойно, и вдруг стало беспокойно; и кто из живущих мог бы назвать тот день, тот час, ту минуту, когда кончилось одно и наступило другое? Когда пришла кровь? Что было раньше, а что было позже? И было ли?
     Когда это было, что Саша вернулся домой в четыре часа ночи и перепугал Елену Петровну своим видом - до убийства министра или после? И в этот ли именно раз напугал ее своим видом, или в другой, похожий, или совсем непохожий? Нет, в этот. Нет, в другой. Это было уже тогда, когда начались казни... а когда начались казни? До именин Линочки, когда пили почему-то шампанское, и Елена Петровна пила, и все пели, и было так весело, что и вспомнить трудно,- или после? Нет, конечно, раньше, тогда, когда к ним еще все ходили, и дети по вечерам бывали дома, и Саша вслух читал "Видение Валтасара":
    
     Падут твердыни Вавилона,
     Неотразим судьбы удар...
    
     Но дома ли читал Саша байроновские стихи или же на вечеринке? Да, кажется, на какой-то вечеринке или вообще в гостях; и ему еще много аплодировали.
     А когда к ним перестали ходить,- когда был этот ужасный вечер, эта несчастная суббота, в которую никто не явился? Выскочивший из связи времен - как ярко помнится этот вечер со всеми его маленькими подробностями, вплоть до лампы, которая чуть-чуть не начала коптить.
     Уже пробило девять, а никто не являлся, хотя обычно гимназисты собирались к восьми, а то и раньше, и Саша сидел в своей комнате, и Линочка... где была Линочка? - да где-то тут же. Уже и самовар подали во второй раз, и все за тем же пустым столом кипел он, когда Елена Петровна пошла в комнату к сыну и удивленно спросила:
     - Что же это значит, Саша? Никого еще нет.
     Саша положил брошюрку - да, это была брошюрка в красной обложке! - и как будто совсем равнодушно ответил:
     - Они, вероятно, и не придут.
     - Вероятно?
     - Нет, наверное. Сегодня собрание у Тимохина.
     - А почему же не у нас? Я ничего не понимаю... и ты меня даже не предупредил!
     И вдруг у нее мелькнула тяжелая и обидная догадка, и сухо она спросила:
     - Может быть, впрочем, я вам мешаю? Тогда мне все понятно. Но почему же ты не идешь к Тимохину? Иди, еще не поздно.
     - Не огорчайся, мама. И не то, чтобы ты так уже мешала, это пустяки, но они говорят, что у нас слишком уж красиво.
     - Нельзя окурки на пол бросать?
     И Саша строго,- да, именно строго,- ответил:
     - Да. Нельзя окурки на пол бросать.
     - Тимохин же все равно бросает на пол!
     Саша неприятно улыбнулся и, ничего не ответив, заложил руки в карманы и стал ходить по комнате, то пропадая в тени, то весь выходя на свет; и серая куртка была у него наверху расстегнута, открывая кусочек белой рубашки - вольность, которой раньше он не позволял себе даже один. Елена Петровна и сама понимала, что говорит глупости, но уж очень ей обидно было за второй самовар; подобралась и, проведя рукой по гладким волосам, спокойно села на Сашин стул.
     - Я говорю глупости,- сказала она и даже улыбнулась.- В чем же дело? Объясни мне, Саша!
     - Ты не знаешь, я не умею говорить, но приблизительно так они, то есть я думаю. Это твоя красота,- он повел плечом в сторону тех комнат,- она очень хороша, и я очень уважаю в тебе эти стремления; да мне и самому прежде нравилось, но она хороша только пока, до настоящего дела, до настоящей жизни... Понимаешь? Теперь же она неприятна и даже мешает. Мне, конечно, ничего, я привык, а им трудно.
     - Красота никогда не может помешать.
     - Да, может быть, какая-нибудь другая красота и не помешает, но эта... Я не хочу тебя обидеть, мамочка, но мне все это кажется лишним,- ну вот зачем у меня на столе вот этот нож с необыкновенной ручкой, когда можно разрезать самым простым ножом. И даже удобнее: этот цепляется. Или эта твоя чистота - я уж давно хотел поговорить с тобою, это что-то ужасное, сколько она берет времени! Ты подумай...
     Но Елена Петровна даже уж и не удивилась, когда в свою очередь попала и чистота; только смотрела, как краснеет у Саши лицо, и некстати подумала: "А начинают-таки виться волосы, я всегда ждала этого".
     - Нет, ты только подумай! Проснувшись, я прежде всего чищу зубы, уже привык, не могу без этого...
     - Зато у тебя прекрасные зубы и нет ни одного порченого!
     - Когда-нибудь все равно вывалятся! Считай: три, а то и пять минут.
     - Да зачем тебе так нужно время?
     - Нет, погоди! Потом я занимаюсь гимнастикой - как же, привык! -вот тебе еще пятнадцать - двадцать минут. Потом я обмываюсь холодной водой и докрасна - непременно докрасна!-растираю свое благородное тело. Потом...
     И выходило так по его словам, что весь день он только и делает, что чистит себя. Но тут пришла Линочка, и разговор пошел уже втроем, и Линочка тоже на что-то жаловалась, кажется, на свои таланты, которые отнимают у нее много времени.
     - Да на что вам время? - все изумлялась Елена Петровна, а те двое говорили свое, а потом пошли вместе пить чай, и был очень веселый вечер втроем, так как Елена Петровна неожиданно для себя уступила красоту, а те ей немного пожертвовали чистотой. И то, что она так легко рассталась с красотой, о которой мечтала, которой служила, которую считала первым законом жизни, было, пожалуй, самое удивительное во весь этот веселый вечер. И в этот же вечер, а может быть, и в другой такой же веселый и легко разрушительный вечер, она позволила Линочке бросить зачем-то уроки рисования, не то музыки... Когда была брошена музыка?
     Когда перестали дети ходить в церковь?
     Когда было раньше, а когда было позже? Выскакивают дни без связи, а порядок утерян - точно рассыпал кто-то интересную книгу по листам и страничкам, и то с конца читаешь, то с середины. Когда это было, что они с Сашей смотрели, как по базару гонят бородатых запасных и ревут бабы с детьми, и Елена Петровна плакала и куда-то рвалась, а Саша дергал ее за руку и говорил плачущим голосом: мамочка, не надо! Что не надо? Конечно, это было еще до манифеста, а вместе с тем совершенно рядом с этим днем, как продолжение его, выскакивает вечер у того самого угреватого Тимохина, англичанина, жаркая комнатка, окурки на полу и подоконниках, и сама она не то в качестве почетной гостьи, не то татарина. Но одно несомненно, что времени между этими двумя случаями не меньше двух, или даже трех лет, а вспоминается и чувствуется рядом.
     Вообще, когда она стала ходить, как девочка, по митингам и собраниям, и ее любезно проводили в первые ряды? Даже в газету раз попала, и репортер придавал ее появлению на митинге очень большое значение, одобрял ее и называл "генеральша Н.". Тогда же по поводу заметки очень смеялись над нею дети.
     Однажды звал к себе директор гимназии и заявил, что Саша исключен за какие-то беспорядки, а потом оказалось, что Саша не исключен и оставался в гимназии до самого своего добровольного ухода,- когда это было? Или это не директор звал, а начальница женской гимназии, и речь шла о Линочке,- во всяком случае, и к начальнице она ездила объясняться, это она помнила наверное.
     И когда в ихнем городе появились на улицах казаки? И когда произошел первый террористический акт: был убит жандармский ротмистр? Нет, еще раньше был убит городовой, а еще, кажется, раньше околоточный надзиратель, и на торжественных похоронах его черная сотня избила на полусмерть двух гимназистов, и Елена Петровна думала, что один из изувеченных - Саша. И когда она начала бояться этой черной сотни - до ужаса, до неистовых ночных кошмаров?
     Когда приделан железный засов к двери?
    
     7. Отец
     Но вот это, к сожалению, Елена Петровна помнит ясно, знает даже день: четвертое декабря, за шесть месяцев до ухода Саши.
     Утром за чаем - они еще пили чай! - Саша прочел в газете фамилию нового губернатора, который только недавно к ним был назначен и уже повесил трех человек, и Елене Петровне вдруг что-то вспомнилось:
     - Телепнев... Телепнев... Постой, Саша, я что-то припоминаю. Ну-ка, а как инициалы? П. С.? Ну да: Петр Семенович, папин товарищ! Ты подумай, Сашенька, этот Телепнев, наш губернатор, был лучший папин товарищ, вместе учились...
     - Да?
     - Да как же! А я и забыла - стареется твоя мать, Саша. Как же это я забыла: ведь друзья были!
     Задумчиво, с тем выражением, которое бывает у припоминающих далекое, она смотрит на Сашу, но Саша молчит и читает газету. Обе руки его на газете, и в одной руке папироса, которую он медленными и редкими движениями подносит ко рту, как настоящий взрослый человек, который курит. Но плохо еще умеет он курить: пепла не стряхивает и газету и скатерть около руки засыпал... или задумался и не замечает?
     Осторожным движением, чтобы не помешать, Елена Петровна пододвигает пепельницу и, забыв о Телепневе, вдруг поражается тем, что Саша задумался, как поражается всем, что свидетельствует об его особой от нее, самостоятельной, человеческой, взрослой жизни. Иногда это смешит ее самое: вдруг поразится, что Саша читает, или что он, как мужчина, поднял одной рукой тяжелое кресло и переставил, или что он подойдет к плевательнице в углу и плюнет, или что к нему обращаются с отчеством: Александр Николаевич, и он отвечает, нисколько не удивляясь, потому что и сам считает себя Александром Николаевичем.
     Александр Николаевич!..
     Но теперь к обычному удивлению матери, не могущей привыкнуть к отделению и самостоятельности ее плода, примешивается нечто новое, очень интересное и важное: как будто до сих пор она рассматривала его по частям, а теперь увидела сразу всего: Боже ты мой, да он ли это,- где же прежний Саша?
     Этому скоро исполнится девятнадцать лет, он высок,- это видно, даже когда он сидит,- правда, немного худ и юношески узковата грудь, но смуглое лицо крепко и свежо; и в четко и красиво изогнутых губах, твердом подбородке чувствуется сила и даже властность: эка, даже властность! Все так же жутко обведены глаза и даже на газету опущенные смотрят строго, но как это непохоже на прежнюю усталость взгляда, где-то в себе самом черпавшего вечную тревогу! Как будто давно не видала Саши: припоминает Елена Петровна его теперешний взгляд - да, этот смотрит смело и красиво, и разве только чуть-чуть тяжело, когда надолго остановится, забудет перевести глаза.
     И как приятно, что нет усов и не скоро будут: так противны мальчишки с усами, вроде того гимназиста, кажется, Кузьмичева, Сашиного товарища, который ростом всего в аршин, а усы как у французского капрала! Пусть бы и всегда не было усов, а только эта жаркая смуглота над губами, чуть-чуть погуще, чем на остальном лице.
     "Не надо говорить ему, что он красив",- думает Елена Петровна и поспешно опускает глаза. Недолгое молчание - и точно силою заставляет их вновь подняться холодный и хмурый вопрос:
     - А он у нас и в доме бывал?
     Елена Петровна уже догадывается о значении вопроса, и сердце у нее падает; но оттого, что сердце пало, строгое лицо. становится еще строже и спокойнее, и в темных, почти без блеска, обведенных византийских глазах появляется выражение гордости. Она спокойно проводит рукой по гладким волосам и говорит коротко, без той бабьей чистосердечной болтливости, с которой только что разговаривала:
     - Да, бывал. Он часто бывал у папы.
     - И вы были ему рады?
     - Генерал любил его. Хочешь еще чаю?
     - Спасибо,- говорит Саша и еще раз повторяет: - Спасибо! Ну, а скажи, как ты думаешь, ты хорошо знала генерала...- Губы Саши кривятся в веселую, не к случаю, улыбку.- Ведь наш генерал-то был бы теперь, пожалуй, губернатором и тоже бы вешал... Как ты думаешь, мама?
     Прошел длинный, мучительный день, а ночью Елена Петровна пришла в кофточке к Саше, разбудила его и рассказала все о своей жизни с генералом - о первом материнстве своем, о горькой обиде, о слезах своих и муке женского бессильного и гордого одиночества, доселе никем еще не разделенного. При первых же ее серьезных словах Саша быстро сел на постели, послушал еще минуту и решительно и ласково сказал:
     - Выйди, мамочка, на минуту, я сейчас оденусь.
     И помнит же она эти несколько минут! За дверью, в щель которой вдруг пробилась острая полоска света,- скрипела постель, стукнула уроненная ботинка, звякала чашка умывальника: видно было, что Саша торопливо и быстро одевается; а она, готовясь и ожидая, тихо скользила по темной комнате и беззвучно шептала, заламывая руки:
     "Пойми меня, Саша! Пойми меня, Саша!" И все ходила и сама не слышала себя, серая в темноте, бесшумная, плененная,- как насмерть испуганная ночная птица.
     - Нет, нет! Бога ради, потуши свечку! - взмолилась она, тихо позванная Сашей; и вначале все путала, плакала, пила воду, расплескивая ее в темноте, а когда Саша опять зажег-таки свечу, Елена Петровна подобралась, пригладила волосы и совсем хорошо, твердо, ничего не пропуская, по порядку рассказала сыну все то, чего он до сих пор не знал. И когда Саша, слушавший очень внимательно, подошел к ней в середине рассказа и горячей рукой несколько раз быстро и решительно провел по гладким, еще черным волосам, она сделала вид, что не понимает этой ласки, для которой еще не наступило время, отстранила руку и, улыбнувшись, спросила: "Что, растрепалась?" И сделала вид, будто сама поправляет не нуждающиеся в этом волосы. Но, кончив рассказ, перед страшным выводом из него: что до сих пор она не простила мужа и не может простить,- запнулась, глотнула воздух и выжидательно, в страхе, замолчала.
     Молчал и Саша, обдумывая. Поразил его рассказ матери; и то, что мать, всегда так строго и даже чопорно одетая, была теперь в беленькой, скромной ночной кофточке, придавало рассказу особый смысл и значительность - о самой настоящей жизни шло дело. Провел рукой по волосам, расправляя мысли, и сказал:
     - Ну что ж, мамочка: так, так так! И не скажу даже, чтобы все это очень меня удивило, что-то такое я чувствовал уже давно. Да, генерал... Лине, пожалуй, пока не говори, потом как-нибудь расскажешь.
     - Хорошо. Саша, Сашенька... Ну, а как же отец?
     - Генерал? Генерал умер.
     - Не называй его так.
     - Это правда. Отец? Отец, да... Ты боишься сказать, что не простила его, не можешь простить?
     Елена Петровна утвердительно кивнула головой; и в висках стукнули набегающие слезы.
     - Я люблю его.
     - А простить - нет?
     Елена Петровна мотнула головой: нет! Набегали горячие слезы, и она не мигала, не мешала глазам наливаться, пока не наполнились они; и уже перелилось, потекло по щеке, защекотало - и точно просветлела комната, оделась искристым туманом и трогательно заколыхалась. Саша что-то говорил, мелькал в тумане.
     Плохо доходили до сознания слова, да и не нужны они были: другого искало измученное сердце - того, что в голосе, а не в словах, в поцелуе, а не в решениях и выводах. И, придавая слову "поцелуй" огромное во всю жизнь значение, смысл и страшный и искупительный, она спросила твердым, как ей казалось, голосом, таким, как нужно:
     - Можно поцеловать тебя, Сашенька?
     И в ожидании, полном страха, закрыла мокрые от слез глаза. Что было потом?
     То, о чем надо всегда плакать, вспоминая. Царь, награждающий царствами и думающий, что он только улыбнулся; блаженное существо, светлейший властелин, думающий, что он только поцеловал, а вместо того дающий бессмертную радость,- о, глупый Саша! Каждый день готова я терпеть муки рождения, чтобы только видеть, как ты вот ходишь и говоришь что-то невыносимо-серьезное, а я не слушаю! Не слушаю!
     - Говори, говори, Сашечка!
     - Да ты не слушаешь, мама? Я тебя спрашиваю, а ты...
     - Говори, говори, Сашечка!
     Ну и пусть довел до комнаты, как пьяную: да и пьяна же я материнской радостью моею!
     Вот еще чего не знала о той ночи Елена Петровна.
     Когда мать уснула, Саша вернулся в комнату и разделся, чтобы спать, но не мог забыться даже на минуту и все курил и думал. Ему казалось, что он теперь разгадал что-то в своей судьбе, но он никак не мог точно и ясно определить угаданное и только твердил: "Ну, конечно, ну, конечно, так! Теперь все ясно". И образ покойного отца, точно с умыслом во всей неприкосновенности сбереженный памятью до этого дня, впервые предстал его сознанию и поразил его своею как бы чуждостью, а вместе чем-то и своим. Увидел ясно в каждом волоске его четырехугольную широкую бороду и плешину среди русых и мягких волос, крутые, туго обтянутые плечи; почувствовал жесткое прикосновение погона, не то ласковое, не то угрожающее - и вдруг только теперь осознал ту тяжесть, что, начинаясь от детства, всю жизнь давила его мысли.
     Да, это он, отец - этот важный, порою ласковый, порою холодно-угрюмый, мрачно-свирепый человек, занимающий так много места на земле, называемый "генерал Погодин" и имеющий высокую грудь, всю в орденах. И такие же высокие в орденах груди у его друзей или подчиненных: кланяются, звякая шпорами, блестят золотом шитья, точно поднимают потолки в комнатах и раздвигают стены,- в мрачном великолепии и важности застыла холодная пустота. Гулки, как во сне, шаги отца: за много комнат слышно, как он идет, приближается, грузно давит скользкий, сухо поскрипывающий паркет; далеко слышен и голос его - громкий без натуги, сипловатый от водки, бухающий бас: будто не слова, а кирпичи роняет на землю. Это отец, да.
     А у денщика Тимошки рожа испитая и часто в синяках; и такие же рожи у других, постоянно меняющихся денщиков - почему рожи, а не лица? Нет, это нельзя назвать лицом, и это не слезы - то, что с любовью и странным удовольствием размазывает Тимошка по скуластым щекам своим. И память ли обманывает, или так это и было: однажды сам Саша своим тогдашним маленьким кулаком ударил Тимошку по лицу, и что-то страшно любопытное, теперь забытое, было в этом ударе и ожидании: что будет потом? А старый облезлый кот, повешенный денщиками за сараем? А лошадь, которая боится отца, и косит на него глазом, и широко расставляет ноги, как раздавленная, когда отец, пошатнув ее, становится в стремя, а потом грузно опускается в седло? Сильна мать, что так долго боролась с отцом и победила его, но почему же и она и дети замолкают, когда издалека послышатся гулкие приближающиеся шаги и вдруг, точно от предчувствия идущей тяжести, тихонько скрипнет паркет в этой комнате? И этот жест Елены Петровны: торопливое и ненужное приглаживание волос, начался как раз оттуда, от этих минут ожидания, когда уже заранее поскрипывал паркет.
     И она сказала, что любит его - не прощает и любит. И это возможно? И как, какими словами назвать то чувство к отцу, которое сейчас испытывает сын его, Саша Погодин,-любовь? - ненависть и гнев? - запоздалая жажда мести и восстания и кровавого бунта? Ах, если бы теперь встретиться с ним... не может ли Телепнев заменить его, ведь они друзьями были!
     Однажды на смотру, на каком-то маленьком, не особенно важном смотру был и Саша с матерью, и генерал, бывший на лошади, посадил Сашу к себе. И когда оторвался он от земли чьими-то руками, а потом увидел перед самыми глазами толстую, вздрагивающую, подвижную шею лошади, а позади себя почувствовал знакомую тяжесть, услыхал хриплое дыхание, поскрипывание ремней и твердого сукна - ему стало так страшно обоих, и отца и лошади, что он закричал и забился. И чем крепче сжимала его рука невидимого человека, тем сильнее он бился, и кто-то снял его. На земле он сразу перестал плакать и увидел выпуклые, серые, орлиные, теперь яростные глаза отца, который, низко свесившись с лошади, кричал на него:
     - Трус-мальчишка! Дрянь! Стыдно! Трус-мальчишка!
     А тяжелая, как отец, страшная лошадь топталась обросшими волосатыми ногами, косила глазом и тоже фыркала: трус-мальчишка, трус!
     "Это ему было стыдно за меня перед солдатами! - думал Саша, стискивая зубы.- Нет, ваше превосходительство, я не трус, я нечто другое, ваше превосходительство, и вы это узнаете! Ваша кровь в моих жилах, и рука моя, пожалуй, не менее тяжела, чем ваша, и вы узнаете... Впрочем, спокойной ночи, ваше превосходительство!"
     Потом Саша думал, уже засыпая:
     "Можно отречься от отца? Глупо: кто же я тогда буду, если отрекусь! - ведь я же русский. А в гимназию-то я не пошел, хоть и русский. Вообще русским свойственно... что свойственно русским? Ах, Боже мой - да что же русским свойственно? Встаньте, Погодин!"
     И, уже совсем засыпая, Саша увидел призрачно и смутно: как он, Саша, отрекается от отца. Много народу в церкви, нарочно собрались, и священник в черных великопостных одеждах, и Саша стоит на коленях и говорит: "...Не лобзания Ти дам, яко Iуда, но яко разбойник исповедую Тя..." Хор запел: - Аминь!
     И так страшен был его рев, что Саша очнулся и увидел, что за окнами уже светло, а во рту у него потухшая папироса. Вынул папиросу и крепко, без сновидений, уснул.
    
     8. Бесталанные
     Это было в марте, в воскресенье.
     Был уже двенадцатый час, когда некто Колесников подходил к дому, где жили Погодины. "Ну и улица!" - думал он, прыгая из одного сухого протоптанного гнезда в другое и подолгу отыскивая камни, брошенные добрыми людьми для перехода и неуловимо темневшие среди нестерпимого блеска воды, жидкой грязи и островков искристого снега. Шел он против солнца, и каждая лужица, каждая налитая колея горела, как окаянная. "Ну и дом!" - подумал он огорченно, когда в отворенную калитку вместо двора увидел целое озеро весенней воды; и в этом озере, как в настоящем, отражались деревья, белый низенький домик и крыльцо. На крыльце стояла барышня, глядела на Колесникова и тоже отражалась в воде. "Вот и барышня стоит и смотрит - как неловко! А Погодина-то, может быть, и дома нет, ну да уж все равно пропадать".
     - Что же вы стоите? - крикнула барышня.- Вы к Саше? Идите налево около забора, там дорожка. Да левее же, еще, да еще же!
     Покорно забирая влево, Колесников увидел, что на крыльцо вышла худая, красивая, немолодая барыня и тоже смотрит на него, и так было неловко от одной барышни, а тут еще и эта. Но все-таки дошел и даже поклонился, а то все боялся, что забудет.
     - Погодин, гимназист, здесь живет?
     - Здесь, я его мать. Вы к Саше по делу? Он сейчас только встал, пьет чай.
     - Нет, почему же по делу? Я его знакомый, Колесников.
     - Знакомый? Очень рада. Пожалуйте!
     Слова были любезные, а в голосе открыто звучало недоверие и тревога, и глаза слишком разглядывали. "Ну что ж я поделаю,- покорно подумал Колесников, уже привыкший слышать эту тревогу в голосе всех матерей,- я ничего поделать не могу: тревожишься, ну и тревожься". А Елена Петровна рассматривала его и думала: "Вот и еще знакомый!.. Разве такие знакомые бывают. И калоши текут, и борода, как у разбойника, только детей пугать; а если его обрить, то, пожалуй, и добряк,- только он сам никогда об этом не догадается. Ох, Господи, все они добряки, а мне от этого не легче!"
     - Мама! - сказала Линочка, знавшая мысли матери и не одобрявшая их.- Надо же показать, куда идти. Сюда идите... Саша, к тебе знакомый.
     Но и Саша как будто удивился при виде черной бороды, желтых скул и шершавой вихрастой головы, и даже слегка нахмурился: заметно было, что видит он Колесникова чуть ли не в первый раз. Однако было в круглых, черных, также как будто удивленных глазах посетителя что-то примиряющее с ним, давно и хорошо знакомое: только взглянул, а словно всю жизнь свою рассказал и ждет вечной дружбы.
     - У вас тут, того-этого, совсем Венеция,- сказал Колесников глухим басом и, поискав лица, с улыбкой остановил круглые глаза на Линочке,- только гондолы-то у меня текут, вон как, того-этого, наследил!
     Линочка с упреком взглянула на мать: видишь, какой он! - и ответила:
     - Мы с Сашей, когда были маленькие, каждую весну плавали ко двору на плотах.
     - Пойдемте ко мне,- сказал Саша, вставая.
     Елена Петровна с жалостью к Саше взглянула на недоеденный хлеб и сурово промолвила:
     - Ты лучше, Саша, чай бы допил. Я и гостю налью.
     - Нет, не хочу. Или дай к нам в комнату два стакана.
     После столовой в комнате у Саши можно было ослепнуть от солнца. На столе прозрачно светлела хрустальная чернильница и бросала на стену два радужных зайчика; и удивительно было, что свет так силен, а в комнате тихо, и за окном тихо, и голые ветви висят неподвижно. Колесников заморгал и сказал с какой-то особой, ему понятной значительностью:
     - Весна!
     Саша спокойно молчал; и молча передвинул в тень чернильницу, и зайчики погасли.
     - Ваша мама меня боится, а сестра нет,- сказал Колесников и снова со вздохом повторил,- весна!
     - Мы с вами где-нибудь встречались? Я что-то плохо помню.
     - Как же, разок встретились. Только там, того-этого, были другие не знакомые вам люди, и вы меня не заприметили. А я заприметил хорошо. Жалко вот, что мамаша ваша меня боится, да чего ж поделаешь! Теперь не такое время, чтобы разбирать.
     Саша слегка покраснел:
     - Где же это было? Я не помню.
     - Там! - ответил Колесников, придвигая стакан чаю.- Вы, того-этого, предложили убить нашего Телепнева, а наши-то взяли и отказались. Я тогда же из комитета и вышел: "Ну вас, говорю, к черту, дураки! Как же так не разобрать, какой человек может, говорю, а какой не может?" Только они это врали, они просто струсили.
     Лицо Саши потемнело:
     - Мне неприятно об этом вспоминать. Но я очень рад, что вы ко мне пришли, теперь я вас помню. Пейте, пожалуйста, чай.
     - Меня зовут Василий Васильевич,- сказал Колесников,- я уж два раза, если вам интересно, из ссылки бегал. Только вот беда, того-этого, не оратор я, и талантов у меня нет никаких.
     - У меня тоже нет талантов,- сказал Саша и впервые с улыбкой поднял на Колесникова свои жуткие, но теперь улыбающиеся глаза.
     И как с первого раза знакомился своими глазами Колесников, так своими с первого раза и навсегда убеждал Погодин; так и теперь сразу и навсегда убедил он только что пришедшего в чем-то радостном и необыкновенно важном. Заерзав на стуле, Колесников в широкой улыбке открыл черные, но крепкие зубы и пробасил:
     - Вот удивили вы меня! А чьи ж это картинки на стене? Неужто не ваши?
     - Нет, сестры.
     - Сестры? Молодец сестра!
     Но сразу же нахмурился и с искренним огорчением произнес:
     - Экое горе, того-этого, какие мы с вами бесталанные! Только вы, я думаю, ошибаетесь, нельзя этого допустить, чтобы у вас не было таланта. Может, не обнаружился еще? Это часто бывает с молодыми людьми. Таланты-то ведь бывают разные, того-этого, не только что карандашиком или пером водить.
     - Никакого. Я и говорить не умею.
     - Вот удивляете вы меня! Но погодите, еще откроется! Да, того-этого, еще откроется!
     Колесников вдруг заволновался и заходил по комнате; и так как ноги у него были длинные, а комната маленькая, то мог он делать всего четыре шага. Но это не смущало его, видимо, привык человек вертеться в маленьком помещении.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ]

/ Полные произведения / Андреев Л.Н. / Сашка Жегулёв


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis