Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Довлатов С. / Компромисс
Компромисс [5/9]
Мне все это стало надоедать. Алкоголь постепенно испарился. Я заметил, что Эви поглядывает на меня.
Не то с испугом, не то с уважением. Жбанков что-то горячо шептал Белле Константиновне.
- Давно в газете? - спрашиваю.
- Давно, - сказала Эви, - четыре месяца.
- Нравится?
- Да, очень нравится.
- А раньше?
- Что?
- Где ты до этого работала?
- Я не работала. Училась в школе.
У нее был детский рот и пушистая челка. Высказывалась она поспешно, добросовестно, слегка задыхаясь. Говорила с шершавым эстонским акцентом. Иногда чуть коверкала русские слова.
- Чего тебя в газету потянуло?
- А что?
- Много врать приходится.
- Нет. Я делаю корректуру. Сама еще не пишу. Писала статью, говорят - нехорошо...
- О чем?
- О сексе.
- О чем?!
- О сексе. Это важная тема. Надо специальные журналы и книги. Люди все равно делают секс, только много неправильное...
- А ты знаешь, как правильно?
- Да. Я ходила замуж.
- Где же твой муж?
- Утонул. Выпил коньяк и утонул. Он изучался в Тарту по химии.
- Прости, - говорю.
- Я читала много твои статьи. Очень много смешное. И очень часто многоточки... Сплошные многоточки... Я бы хотела работать в Таллинне. Здесь очень маленькая газета...
- Это еще впереди.
- Я знаю, что ты сказал про газету. Многие пишут не то самое, что есть. Я так не люблю.
- А что ты любишь?
- Я люблю стихи, люблю битлз... Сказать, что еще?
- Скажи.
- Я немного люблю тебя.
Мне показалось, что я ослышался. Чересчур это было неожиданно. Вот уж не думал, что меня так легко смутить...
- Ты очень красивый!
- В каком смысле?
- Ты - копия Омар Шариф.
- Кто такой Омар Шариф?
- О, Шариф! Это - прима!..
Жбанков неожиданно встал. Потянул на себя дверь. Неуклюже и стремительно ринулся по цементной лестнице к воде. На секунду замер, Взмахнул руками. Произвел звериный, неприличный вопль и рухнул...
Поднялся фонтан муаровых брызг. Со дна потревоженной реки всплыли какие-то банки, коряги и мусор.
Секунды три его не было видно. Затем вынырнула черная непутевая голова с безумными, как у месячного щенка, глазами. Жбанков, шатаясь, выбрался на берег. Его худые чресла были скульптурно облеплены длинными армейскими трусами.
Дважды обежав вокруг коттеджа с песней "Любо, братцы, любо!", Жбанков уселся на полку и закурил.
- Ну как? - спросила Белла.
- Нормально, - ответил фотограф, гулко хлопнув себя резинкой по животу.
- А вы? - спросила Белла, обращаясь ко мне.
- Предпочитаю душ.
В соседнем помещении имелась душевая кабина. Я умылся и стал одеваться.
"Семнадцатилетняя провинциальная дурочка, - твердил я, - выпила три рюмки коньяка и ошалела..." Я пошел в гостиную, налил себе джина с тоником. Снаружи доносились крики и плеск воды. Скоро появилась Эви, раскрасневшаяся, в мокром купальнике.
- Ты злой на меня?
- Нисколько.
- Я вижу... Дай я тебя поцелую...
Тут я снова растерялся. И это при моем жизненном опыте...
- Нехорошую игру ты затеяла, - говорю.
- Я тебя не обманываю.
- Но мы завтра уезжаем.
- Ты будешь снова приходить...
Я шагнул к ней. Попробуйте оставаться благоразумным, если рядом семнадцатилетняя девчонка, которая только что вылезла из моря. Вернее, из реки..
- Ну, что ты? Что ты? - спрашиваю.
- Так всегда целуется Джуди Гарланд, - сказала Эви. - И еще она делает так...
Поразительно устроен человек! Или я один такой?! Знаешь, что вранье, примитивное райкомовское вранье, и липа, да еще с голливудским налетом - все знаешь И счастлив, как мальчишка...
У Эви были острые лопатки, а позвоночник из холодных морских камешков... Она тихо вскрикивала и дрожала.. Хрупкая пестрая бабочка в неплотно сжатом кулаке... Тут раздалось оглушительное: - Пардон!
В дверях маячил Жбанков. Я отпустил Эви. Он поставил на стол бутылку водки. Очевидно, пустил в ход свой резерв.
- Уже первый час, - сказал я, - нас ждут в райкоме.
- Какой ты сознательный, - усмехнулся Жбанков.
Эви пошла одеваться. Белла Константиновна тоже переоделась. Теперь на ней был строгий, отчетно-перевыборный костюмчик.
И тут я подумал: ох, если бы не этот райком, не эта взбесившаяся корова!.. Жить бы тут и никаких ответственных заданий... Яхта, речка, молодые барышни... Пусть лгут, кокетничают, изображают уцененных голливудских звезд... Какое это счастье - женское притворство!.. Да, может, я ради таких вещей на свет произошел!.. Мне тридцать четыре года, и ни одного, ни единого беззаботного дня... Хотя бы день пожить без мыслей, без забот и без тоски... Нет, собирайся в райком... Это где часы, портреты, коридоры, бесконечная игра в серьезность...
- Люди! У меня открылось второе дыхание! - заявил Жбанков.
Я разлил водку. Себе - полный фужер. Эви коснулась моего рукава:
- Теперь не выпей... Потом...
- А, ладно!
- Тебя ждет Лийвак.
- Все будет хорошо.
- Что значит - будет? - рассердился Жбанков. - Все уже хорошо! У меня открылось второе дыхание! Поехали!
Белла включила приемник. Низкий баритон выпевал что-то мучительно актуальное:
"Истины нет в этом мире бушующем, Есть только миг. За него и держись... Есть только свет между прошлым и будущим, именно он называется - жизнь!"
Мы пили снова и снова. Эви сидела на полу возле моего кресла. Жбанков разглагольствовал, то и дело отлучаясь в уборную. Каждый раз он изысканно вопрошал: "Могу ли я ознакомиться с планировкой?" Неизменно добавляя: "В смысле - отлить..."
И вдруг я понял, что упустил момент, когда нужно было остановиться. Появились обманчивая легкость и кураж. Возникло ощущение силы и безнаказанности.
- В гробу я видел этот райком! Мишка, наливай!
Тут инициативу взяла Белла Константиновна:
- Мальчики, отделаемся, а потом... Я вызову машину.
И ушла звонить по телефону. Я сунул голову под кран. Эви вытащила пудреницу и говорит:
- Не можно смотреть.
Через двадцать минут наше такси подъехало к зданию райкома. Жбанков всю дорогу пел:
- Не хочу с тобою говорить, Не пори ты, Маня, ахинею... Лучше я уйду к ребятам пить, эх, у ребят есть мысли поважнее...
Вероятно, таинственная Маня олицетворяла райком и партийные сферы...
Эви гладила мою руку и шептала с акцентом волнующие непристойности. Белла Константиновна выглядела строго.
Она повела нас широкими райкомовскими коридорами. С ней то и дело здоровались.
На первом этаже возвышался бронзовый Ленин. На втором - тоже бронзовый Ленин, поменьше. На третьем - Карл Маркс с похоронным венком бороды.
- Интересно, кто на четвертом дежурит? - спросил, ухмыляясь, Жбанков.
Там снова оказался Ленин, но уже из гипса...
- Подождите минутку, - сказала Белла Константиновна.
Мы сели. Жбанков погрузился в глубокое кресло. Ноги его в изношенных скороходовских ботинках достигали центра приемной залы. Эви несколько умерила свой пыл. Уж чересчур ее призывы шли вразрез с материалами наглядной агитации. Белла приоткрыла дверь:
- Заходите.
Лийвак говорил по телефону. Свободная рука его призывно и ободряюще жестикулировала. Наконец он повесил трубку.
- Отдохнули?
- Лично я - да, - веско сказал Жбанков. - У меня открылось второе дыхание...
- Вот и отлично. Поедете на ферму.
- Это еще зачем?! - воскликнул Жбанков. - Ах, да...
- Вот данные относительно Линды Пейпс... Трудовые показатели... Краткая биография... Свидетельства о поощрениях... Где ваши командировочные? Штампы поставите внизу... Теперь, если вечер свободный, можно куда-то пойти... Драмтеатр, правда, на эстонском языке, Сад отдыха... В "Интуристе" бар до часу ночи... Белла Константиновна, организуйте товарищам маленькую экскурсию...
- Можно откровенно? - Жбанков поднял руку.
- Прошу вас, - кивнул Лийвак.
- Здесь же все свои.
- Ну, разумеется.
- Так уж я начистоту, по-флотски?
- Слушаю.
Жбанков шагнул вперед, конспиративно понизил голос:
- Вот бы на кир перевести!
- То есть? - не понял Лийвак.
- Вот бы, говорю, на кир перевести!
Лийвак растерянно поглядел на меня. Я потянул Жбанкова за рукав. Тот шагнул в сторону и продолжал:
- В смысле - энное количество водяры заместо драмтеатра! Я, конечно, дико извиняюсь...
Изумленный Лийвак повернулся к Белле. Белла Константиновна резко отчеканила:
- Товарищ Жбанков и товарищ Довлатов обеспечены всем необходимым.
- Очень много вина, - простодушно добавила Эви.
- Что значит - много?! - возразил Жбанков. - Много - понятие относительное.
- Белла Константиновна, позаботьтесь, - распорядился секретарь.
- Вот это - по-флотски, - обрадовался Жбанков, - это - по-нашему!
Я решил вмешаться.
- Все ясно, - говорю, - данные у меня. Товарищ Жбанков сделает фотографии. Материал будет готов к десяти часам утра.
- Учтите, письмо должно быть личным...
Я кивнул.
- Но при этом его будет читать вся страна.
Я снова кивнул.
- Это должен быть рапорт...
Я кивнул в третий раз.
- Но рапорт самому близкому человеку...
Еще один кивок. Лийвак стоял рядом, я боялся обдать его винными парами. Кажется, все-таки обдал...
- И не увлекайтесь, товарищи, - попросил он, - не увлекайтесь. Дело очень серьезное. Так что в меру...
- Хотите, я вас с Довлатовым запечатлею? - неожиданно предложил Жбанков. - Мужики вы оба колоритные...
- Если можно, в следующий раз, - нетерпеливо отозвался Лийвак, - мы же завтра увидимся.
- Ладно, - согласился Жбанков, - тогда я вас запечатлею в более приличной обстановке...
Лийвак промолчал...
...Внизу нас ждала машина с утренним шофером.
- На ферму заедем, и все, - сказала Белла.
- Далеко это? - спрашиваю.
- Минут десять, - ответил шофер, - тут все близко.
- Хорошо бы по дороге врезку сделать, - шепнул Жбанков, - горючее на исходе. И затем, обращаясь к водителю: - Шеф, тормозни возле первого гастронома. Да смотри не продай!
- Мне-то какое дело, - обиделся шофер, - я сам вчера того.
- Так, может, за компанию?
- Я на работе... У меня дома приготовлено...
- Ладно. Дело хозяйское. Емкость у тебя найдется?
- А как же?!
Машина остановилась возле сельмага. У прилавка толпился народ. Жбанков, вытянув кулак с шестью рублями, энергично прокладывал себе дорогу.
- На самолет опаздываю, мужики... Такси, понимаешь, ждет... Ребенок болен... Жена, сука, рожает...
Через минуту он выплыл с двумя бутылками кагора. Водитель протянул ему мутный стакан.
- Ну, за все о'кей!
- Наливай, - говорю, - и мне. Чего уж там!
- А кто будет фотографировать? - спросила Эви.
- Мишка все сделает. Работник он хороший.
И действительно, работал Жбанков превосходно. Сколько бы ни выпил. Хотя аппаратура у него была самая примитивная. Фотокорам раздали японские камеры, стоимостью чуть ли не пять тысяч. Жбанкову японской камеры не досталось. "Все равно пропьет", - заявил редактор. Жбанков фотографировал аппаратом "Смена" за девять рублей. Носил его в кармане, футляр был потерян. Проявитель использовал неделями. В нем плавали окурки, фотографии же выходили четкие, непринужденные, по-газетному контрастные. Видно, было у него какое-то особое дарование...
Наконец мы подъехали к зданию дирекции, увешанному бесчисленными стендами. Над воротами алел транспарант: "Кость - ценное промышленное сырье!" У крыльца толпилось несколько человек. Водитель что-то спросил по-эстонски. Нам показали дорогу...
Коровник представлял собой довольно унылое низкое здание. Над входом горела пыльная лампочка, освещая загаженные ступени.
Белла Константиновна, Жбанков и я вышли из машины. Водитель курил. Эви дремала на заднем сиденье.
Неожиданно появился хромой человек с кожаной офицерской сумкой.
- Главный агроном Савкин, - назвался он, - проходите.
Мы вошли. За дощатыми перегородками топтались коровы. Позвякивали колокольчики, раздавались тягостные вздохи и уютный шорох сена. Вялые животные томно оглядывали нас.
... Есть что-то жалкое в корове, приниженное и отталкивающее. В ее покорной безотказности, обжорстве и равнодушии. Хотя, казалось бы, и габариты, и рога... Обыкновенная курица и та выглядит более независимо. А эта - чемодан, набитый говядиной и отрубями... Впрочем, я их совсем не знаю...
- Проходите, проходите...
Мы оказались в тесной комнатке. Пахло кислым молоком и навозом. Стол был покрыт голубой клеенкой. На перекрученном шнуре свисала лампа. Вдоль стен желтели фанерные ящики для одежды. В углу поблескивал доильный агрегат.
Навстречу поднялась средних лет женщина в зеленой кофте. На пологой груди ее мерцали ордена и значки.
- Линда Пейпс! - воскликнул Савкин. Мы поздоровались.
- Я ухожу, - сказал главный агроном, - если что, звоните по местному - два, два, шесть...
Мы с трудом разместились. Жбанков достал из кармана фотоаппарат.
Линда Пейпс казалась мне немного растерянной.
- Она говорит только по-эстонски, - сказала Белла.
- Это не важно.
- Я переведу.
- Спроси ее чего-нибудь для понта, - шепнул мне Жбанков.
- Вот ты и спроси, - говорю. Жбанков наклонился к Линде Пейпс и мрачно спросил: - Который час?
- Переведите, - оттеснил я его, - как Линда добилась таких высоких результатов?
Белла перевела.
Доярка что-то испуганно прошептала.
- Записывайте, - сказала Белла. - Коммунистическая партия и ее ленинский Центральный Комитет...
- Все ясно, - говорю, - узнайте, состоит ли она в партии?
- Состоит, - ответила Белла.
- Давно?
- Со вчерашнего дня.
- Момент, - сказал Жбанков, наводя фотоаппарат. Линда замерла, устремив глаза в пространство.
- Порядок, - сказал Жбанков, - шестерик в кармане.
- А корова? - удивилась Белла.
- Что - корова?
- По-моему, их нужно сфотографировать рядом.
- Корова здесь не поместится, - разъяснил Жбанков, - а там освещение хреновое.
- Как же быть?
Жбанков засунул аппарат в карман.
- Коров в редакции навалом, - сказал он.
- То есть? - удивилась Белла.
- Я говорю, в архиве коров сколько угодно. Вырежу твою Линду и подклею.
Я тронул Беллу за рукав:
- Узнайте, семья большая?
Она заговорила по-эстонски. Через минуту перевела:
- Семья большая, трое детей. Старшая дочь кончает школу. Младшему сыну - четыре годика.
- А муж? - спрашиваю. Белла понизила голос:
- Не записывайте... Муж их бросил.
- Наш человек! - почему-то обрадовался Жбанков.
- Ладно, - говорю, - пошли...
Мы попрощались. Линда проводила нас чуточку разочарованным взглядом. Ее старательно уложенные волосы поблескивали от лака.
Мы вышли на улицу. Шофер успел развернуться. Эви в замшевой куртке стояла у радиатора. Жбанков вдруг слегка помешался.
- Кыйк, - заорал он по-эстонски, - все! Вперед, товарищи! К новым рубежам! К новым свершениям!
Через полчаса мы были у реки. Шофер сдержанно простился и уехал. Белла Константиновна подписала его наряд.
Вечер был теплый и ясный. За рекой багровел меркнущий край неба. На воде дрожали розовые блики.
В дом идти не хотелось. Мы спустились на пристань. Некоторое время молчали. Затем Эви спросила меня:
- Почему ты ехал в Эстонию?
Что я мог ответить? Объяснить, что нет у меня дома, родины, пристанища, жилья?.. Что я всегда искал эту тихую пристань?.. Что я прошу у жизни одного - сидеть вот так, молчать, не думать?..
- Снабжение, - говорю, - у вас хорошее. Ночные бары...
- А вы? - Белла повернулась к Жбанкову...
- Я тут воевал, - сказал Жбанков, - ну и остался... Короче - оккупант...
- Сколько же вам лет?
- Не так уж много, сорок пять. Я самый конец войны застал, мальчишкой. Был вестовым у полковника Адера... Ранило меня...
- Расскажите, - попросила Белла, - вы так хорошо рассказываете.
- Что тут рассказывать? Долбануло осколком, и вся любовь... Ну что, пошли?
В доме зазвонил телефон.
- Минутку, - воскликнула Белла, на ходу доставая ключи. Она скоро вернулась, - Юхан Оскарович просит вас к телефону.
- Кто? - спрашиваю.
- Лийвак...
Мы зашли в дом. Щелкнул выключатель - окна стали темными. Я поднял трубку.
- Мы получили ответ, - сказал Лийвак.
- От кого? - не понял я.
- От товарища Брежнева.
- То есть как? Ведь письмо еще не отправлено.
- Ну и что? Значит, референты Брежнева чуточку оперативнее вас... нас, - деликатно поправился Лийвак.
- Что же пишет товарищ Брежнев?
- Поздравляет... Благодарит за достигнутые успехи... Желает личного счастья...
- Как быть? - спрашиваю. - Рапорт писать или нет?
- Обязательно. Это же документ. Надеюсь, канцелярия товарища Брежнева оформит его задним числом.
- Все будет готово к утру.
- Жду вас...
...Девушки принялись возрождать закуску. Жбанков и я уединились в спальне.
- Мишка, - говорю, - у тебя нет ощущения, что все это происходит с другими людьми... Что это не ты... И не я... Что это какой-то идиотский спектакль... А ты просто зритель...
- Знаешь, что я тебе скажу, - отозвался Жбанков, - не думай. Не думай, и все. Я уже лет пятнадцать не думаю. А будешь думать - жить не захочется. Все, кто думает, несчастные...
- А ты счастливый?
- Я-то? Да я хоть сейчас в петлю! Я боли страшусь в последнюю минуту. Вот если бы заснуть и не проснуться...
- Что же делать?
- Вдруг это такая боль, что и перенести нельзя...
- Что же делать?
- Не думать. Водку пить. - Жбанков достал бутылку.
- Я, кажется, напьюсь, - говорю.
- А то нет! - подмигнул Жбанков.
- Хочешь из горла?
- Там же есть стакан.
- Кайф не тот.
Мы по очереди выпили. Закусить было нечем. Я с удовольствием ощущал, как надвигается пьяный дурман. Контуры жизни становились менее отчетливыми и резкими...
Чтобы воспроизвести дальнейшие события, требуется известное напряжение.
Помню, была восстановлена дефицитная райкомовская закуска. Впрочем, появилась кабачковая икра - свидетельство упадка. Да и выпивка пошла разрядом ниже - заветная Мишкина бутылка, югославская "Сливовица", кагор...
На десятой минуте Жбанков закричал, угрожающе приподнимаясь:
- Я художник, понял! Художник! Я жену Хрущева фотографировал! Самого Жискара, блядь, д'Эстена! У меня при доме инвалидов выставка была! А ты говоришь - корова!..
- Дурень ты мой, дурень, - любовалась им Белла, - пойдем, киса, я тебя спать уложу...
- Ты очень грустный, - сказала мне Эви, - что-нибудь есть плохое?
- Все, - говорю, - прекрасно! Нормальная собачья жизнь...
- Надо меньше думать. Радоваться то хорошее, что есть.
- Вот и Мишка говорит --пей!
- Пей уже хватит. Мы сейчас пойдем. Я буду тебе понравиться...
- Что несложно, - говорю.
- Ты очень красивый.
- Старая песня, а как хорошо звучит!
Я налил себе полный фужер. Нужно ведь как-то кончить этот идиотский день. Сколько их еще впереди? Эви села на пол возле моего кресла.
- Ты непохожий, как другие, - сказала она. - У тебя хорошая карьера. Ты красивый. Но часто грустный. Почему?
- Потому что жизнь одна, другой не будет.
- Ты не думай. Иногда лучше быть глупым.
- Поздно, - говорю, лучше выпить.
- Только не будь грустный.
- С этим покончено. Я иду в гору. Получил ответственное задание. Выхожу на просторы большой журналистики...
- У тебя есть машина?
- Ты спроси, есть ли у меня целые носки.
- Я так хочу машину.
- Будет. Разбогатею - купим.
Я выпил и снова налил. Белла тащила Жбанкова в спальню. Ноги его волочились, как два увядших гладиолуса.
- И мы пойдем, - сказала Эви, - ты уже засыпаешь.
- Сейчас. Я выпил и снова налил. - Пойдем.
- Вот уеду завтра, найдешь кого-нибудь с машиной.
Эви задумалась, положив голову мне на колени.
- Когда буду снова жениться, только с евреем, - заявила она.
- Это почему же? Думаешь, все евреи - богачи?
- Я тебе объясню. Евреи делают обрезание...
- Ну.
- Остальные не делают.
- Вот сволочи!
- Не смейся. Это важная проблема. Когда нет обрезания, получается смегма...
- Что?
- Смегма. Это нехорошие вещества... канцерогены. Вон там, хочешь, я тебе показываю?
- Нет уж, лучше заочно...
- Когда есть обрезание, смегма не получается. И тогда не бывает рак шейки матки. Знаешь шейку матки?
- Ну, допустим... Ориентировочно...
- Статистика показывает, когда нет обрезания, чаще рак шейки матки. А в Израиле нет совсем...
- Чего?
- Шейки матки... Рак шейки матки... Есть рак горла, рак желудка...
- Тоже не подарок, - говорю.
- Конечно, - согласилась Эви. Мы помолчали.
- Идем, - сказала она, - ты уже засыпаешь...
- Подожди. Надо обрезание сделать..
Я выпил полный фужер и снова налил.
- Ты очень пьяный, идем...
- Мне надо обрезание сделать. А еще лучше - отрезать эту самую шейку к чертовой матери!
- Ты очень пьяный. И злой на меня.
- Я не злой. Мы - люди разных поколений. Мое поколение - дрянь! А твое - это уже нечто фантастическое!
- Почему ты злой?
- Потому что жизнь одна. Прошла секунда, и конец. Другой не будет...
- Уже час ночи, - сказала Эви. Я выпил и снова налил. И сразу же куда-то провалился. Возникло ощущение, как будто я - на дне аквариума. Все раскачивалось, уплывало, мерцали какие-то светящиеся блики... Потом все исчезло...
... Проснулся я от стука. Вошел Жбанков. На нем был спортивный халат.
Я лежал поперек кровати. Жбанков сел рядом.
- Ну как? - спросил он.
- Не спрашивай.
- Когда я буду стариком, - объявил Жбанков, - напишу завещание внукам и правнукам. Это будет одна-единственная фраза. Знаешь какая?
- Ну?
- Это будет одна-единственная фраза: "Не занимайтесь любовью с похмелья!" И три восклицательных знака.
- Худо мне. Совсем худо.
- И подлечиться нечем. Ты же все и оприходовал.
- А где наши дамы?
- Готовят завтрак. Надо вставать. Лийвак ждет...
Жбанков пошел одеваться. Я сунул голову под кран. Потом сел за машинку. Через пять минут текст был готов.
"Дорогой и многоуважаемый Леонид Ильич! Хочу поделиться с Вами радостным событием. В истекшемгоду мне удалось достичь небывалых трудовых показателей. Я надоила с одной коровы..." ("...с одной коровы" я написал умышленно. В этом обороте звучала жизненная достоверность и трогательное крестьянское простодушие). Конец был такой:
"... И еще одно радостное событие произошло в моей жизни. Коммунисты нашей фермы дружно избрали меня своим членом!"
Тут уже явно хромала стилистика. Переделывать не было сил...
- Завтракать, - позвала Белла. Эви нарезала хлеб. Я виновато с нею поздоровался. В ответ - радужная улыбка и задушевное: "Как ты себя чувствуешь?"
- Хуже некуда, - говорю.
Жбанков добросовестно исследовал пустые бутылки.
- Ни грамма, - засвидетельствовал он.
- Пейте кофе, - уговаривала Белла, - через минуту садимся в такси.
От кофе легче не стало. О еде невозможно было и думать.
- Какие-то бабки еще шевелятся, - сказал Жбанков, вытаскивая мелочь.
Затем он посмотрел на Беллу Константиновну:
- Мать, добавишь еще полтора рубля?
Та вынула кошелек.
- Я из Таллинна вышлю, - заверил Жбанков.
- Ладно, заработал, - цинично усмехнулась Белла.
Раздался автомобильный гудок. Мы собрали портфели, уселись в такси. Вскоре Лийвак пожимал нам руки. Текст, составленный мною, одобрил безоговорочно. Более того, произнес короткую речь:
- Я доволен, товарищи. Вы неплохо потрудились, культурно отдохнули. Рад был познакомиться. Надеюсь, эта дружба станет традиционной. Ведь партийный работник и журналист где-то, я бы сказал, - коллеги. Успехов вам на трудном идеологическом фронте. Может, есть вопросы?
- Где тут буфет? - спросил Жбанков. - Маленько подлечиться...
Лийвак нахмурился.
- Простите мне грубое русское выражение, - он выждал укоризненную паузу. -- ... Но вы поступаете, как дети!
- Что, и пива нельзя? -- спросил Жбанков.
- Вас могут увидеть, - понизил голос секретарь, - есть разные люди... Знаете, какая обстановка в райкоме...
- Ну и работенку ты выбрал, - посочувствовал ему Жбанков.
- Я по образованию - инженер, - неожиданно сказал Лийвак.
Мы помолчали. Стали прощаться. Секретарь уже перебирал какие-то бумаги.
- Машина ждет, - сказал он. - На вокзал я позвоню. Обратитесь в четвертую кассу. Скажите, от меня...
- Чао, - махнул ему рукой Жбанков. Мы спустились вниз. Сели в машину. Бронзовый Ленин смотрел нам вслед. Девушки поехали с нами... На перроне Жбанков и Белла отошли в сторону.
- Ты будешь приходить еще? - спросила Эви.
- Конечно.
- И я буду ехать в Таллинн. Позвоню в редакцию. Чтобы не рассердилась твоя жена.
- Нет у меня жены, - говорю, - прощай, Эви. Не сердись, пожалуйста...
- Не пей так много, - сказала Эви. Я кивнул.
- А то не можешь делать секс.
Я шагнул к ней, обнял и поцеловал. К нам приближались Белла и Жбанков. По его жестикуляции было видно, что он нахально лжет.
Мы поднялись в купе. Девушки шли к машине, оживленно беседуя. Так и не обернулись...
- В Таллинне опохмелимся, - сказал Жбанков, - есть около шести рублей. А хочешь, я тебе приятную вещь скажу?
Жбанков подмигнул мне. Радостная, торжествующая улыбка преобразила его лицо.
- Сказать? Мне еще Жора семьдесят копеек должен!..
КОМПРОМИСС ДЕВЯТЫЙ
("Советская Эстония". Июль. 1976 г.)
"САМАЯ ТРУДНАЯ ДИСТАНЦИЯ. Тийна Кару родилась в дружной семье, с золотой медалью окончила школу, была секретарем комитета ВЛКСМ, увлекалась спортом. Тут нужно выделить одну характерную деталь. Из многочисленных видов легкой атлетика она предпочла бег на 400 метров, а эта дистанция, по мнению специалистов, наиболее трудоемкая в спорте, требует сочетания быстроты и выносливости, взрывной силы и напряженной воли к победе. Упорство, последовательность, аскетический режим - вот факторы, которые определили биографию Тийны, ее путь к намеченной цели. Окончив школу, Тийна поступает на химическое отделение ТГУ, участвует в работе СНО, охотно выполняет комсомольские поручения. На последнем курсе она становится членом КПСС, Затем она - аспирантка института химии АН ЭССР. Как специалиста-химика Тийну интересует механизм воздействия канцерогенных веществ на организм человека. Диссертация почти готова.
Тийна Кару ставит перед собой высокие реальные цели. Веришь, что она добьется успеха на своей трудной дистанции".
С Тийной Кару нас познакомили общие друзья. Интересная, неглупая женщина, молодой ученый. Подготовил о ней зарисовку. Изредка Тийна попадалась мне в разных научных компаниях. Звонит однажды:
- Ты свободен? Мне надо с тобой поговорить.
Я пришел в кафе "Райа". Заказал джина. Она сказала:
- Я четыре года замужем. До сих пор все было хорошо. Летом Руди побывал в Москве. Затем вернулся. Тут все и началось...
- ?
- Происходит что-то странное. Он хочет... Как бы тебе объяснить... Мы стали чужими...
Я напрягся и внятно спросил:
- В половом отношении?
- Именно.
- Чем же я могу помочь?
- То есть почему я к тебе обратилась? Ты единственный аморальный человек среди моих знакомых. Вот я и хочу проконсультироваться.
- Не понимаю.
- Обсудить ситуацию.
- Видишь ли, я даже с мужчинами не обсуждаю эти темы. Но у моего приятеля есть книга -- "Технология секса". Я возьму, если хочешь. Только ненадолго. Это его настольная книга. Ты свободно читаешь по-русски?
- Конечно.
Принес ей "Технологию". Книга замечательная. Первую страницу открываешь, написано "Введение". Уже смешно. Один из разделов начинается так: "Любовникам с непомерно большими животами можем рекомендовать позицию - 7". Гуманный автор уделил внимание даже таким презренным существам, как любовники с большими животами... Отдал ей книгу. Через неделю возвращает.
- Все поняла?
- Кроме одного слова - "исподволь".
Объяснил ей, что значит - исподволь.
- Теперь я хочу овладеть практическими навыками.
- Благословляю тебя, дочь моя!
- Только не с мужем. Я должна сначала потренироваться.
Подчеркиваю, все это говорилось без тени кокетства, на эстонский манер, основательно и деловито.
- Ты - аморальный человек? - спросила она.
- Не совсем.
- Значит - отказываешься?
- Тийна! - взмолился я. - Так это не делается! У нас хорошие товарищеские отношения. Нужен срок, может быть, они перейдут в другое чувство...
- Какой?
- Что - какой?
- Какой нужен срок?
- О, Господи, не знаю... Месяц, два...
- Не выйдет. Я в апреле кандидатский минимум сдаю... Познакомь меня с кем-нибудь. Желательно с брюнетом. Есть же у тебя друзья-подонки?
- Преобладают, - сказал я.
Сижу, думаю. Шаблинский, конечно, ас, но грубый, Розенштейн дачу строит, вконец обессилел. Гуляев - блондин. У Мити Кленского - триппер. Оська Чернов? Кажется, подходит. Застенчивый, пылкий брюнет. Правда, он скуповат, но это чепуха. На один раз сойдет. Спрашиваю Чернова:
- Много у тебя было женщин?
- Тридцать шесть и четыре под вопросом.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
/ Полные произведения / Довлатов С. / Компромисс
|
Смотрите также по
произведению "Компромисс":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
