Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Рыбаков А.Н. / Кортик
Кортик [4/9]
— Кто это «мы»?
— Мы все, ребята со двора.
Журбин продолжал смотреть на Мишу. Он ничего не отвечал, стоял и смотрел на Мишу. И о чем думал этот пожилой грузный человек с орденом Красного Знамени на груди, Миша не знал.
— Ну что ж, зайдем поговорим, — произнес наконец Журбин.
Миша вошел вслед за ним в квартиру. Ведьма сердито посмотрела на Мишу, но ничего не сказала.
21. Акробаты
Минут через тридцать Миша вышел от Журбина и побежал во двор. Большая толпа смотрела представление бродячей труппы.
Выступали акробаты, мальчик и девочка, одетые в синее трико с красными кушаками. Бритый мужчина, тоже в синем трико, кричал им: «Алле!»
Здорово они перегибаются. Особенно девочка, тоненькая, стройная, с синими глазами под загнутыми вверх ресницами. Она грациозно раскланивалась и затем, тряхнув длинными льняными волосами и как бы стряхнув с лица привычную улыбку, разбегалась и делала на коврике сальто. В стороне стоял ослик, запряженный в тележку на двух велосипедных колесах. На тележке под углом были закреплены два раскрашенных фанерных щита:
...
2 БУШ 2
акробатический аттракцион
2 БУШ 2
Ослик стоял смирно, только косился на публику и смешно двигал длинными ушами.
Представление кончилось. Бритый мужчина объявил, что они не нищие, а артисты. Только «обстоятельства времени» заставляют их ходить по дворам. Он просит уважаемую публику отблагодарить за полученное удовольствие — кто сколько может.
Девочка и мальчик с алюминиевыми тарелками обходили публику. Из окон им бросали монеты, завернутые в бумажки. Ребята подбирали их и передавали акробатам. Миша тоже подобрал бумажку с монетой и ждал, когда к нему подойдет девочка.
Она подошла и остановилась перед ним, улыбаясь. Миша растерялся и стоял не двигаясь.
— Ну? — Девочка легонько толкнула его тарелкой в грудь.
Миша спохватился и бросил бумажку в тарелку. Девочка пошла дальше и, оглянувшись, засмеялась. И потом, когда окруженные толпой акробаты пошли со двора, девочка в воротах опять оглянулась и снова рассмеялась.
Кто-то ударил Мишу по спине. Он обернулся. Возле него стояли Шура, Генка и Слава.
— Что тебе сказал Журбин? — спросил Шура.
— Вот, читайте! — Миша разжал кулак и развернул листок.
Что такое? В смятой бумажке с косыми линейками лежал гривенник. Так и есть! Он по ошибке отдал девочке записку Журбина.
— Он тебе всего-навсего гривенник дал, — насмешливо протянул Шура.
Миша выскочил из ворот и помчался в соседний двор.
Акробаты уже заканчивали представление. Когда девочка начала обходить публику, Миша подошел к ней, положил в тарелку гривенник и смущенно пробормотал:
— Девочка, я тебе по ошибке дал не ту бумажку. Верни мне ее, пожалуйста. Это очень важная записка.
Девочка рассмеялась:
— Какая записка? А почему у тебя шрам на лбу?
— Это тебя не касается, — сухо ответил Миша. — Это мне белогвардейцы сделали. Верни мне записку.
— Ты, наверное, драчун.
— Отдай мне записку, — мрачно повторил Миша.
— Я не видела твоей записки!.. Может быть, она у Буша… Подожди немного.
Она закончила обход зрителей и, передавая деньги бритому, что-то сказала ему. Он раздраженно отмахнулся, но девочка настаивала, даже топнула ногой в атласной туфельке. Тогда бритый опустил руку в парусиновый мешочек, хмурясь и бурча, долго копошился там и наконец вытащил сложенный вчетверо листок, тот самый, что дал Мише Журбин. Миша схватил его и побежал к себе во двор. Девочка смотрела ему вслед и смеялась. И Мише показалось, что ослик тоже мотнул головой и насмешливо оскалил длинные желтые зубы.
22. Кино «Арс»
На белом бланке карандашом было написано:
...
«Товарищ Сахаров! Инициативу ребят надо поддержать. Работа с детьми — дело важное, для клуба особенно. Прошу вас обязательно помочь детям нашего дома в организации драмкружка.
Журбин.»
— Все в порядке, — сказал Шура. — Я так и знал, что Журбин поможет. Завтра соберем организационное собрание, а пока всего хорошего… Тороплюсь на совещание…
— Ох и строит он из себя! — сказал Генка, когда Шура ушел. — Так его и ждут на совещании. Отлупить бы его как следует, чтобы не задавался!
Миша, Генка и Слава сидели на каменных ступеньках выходного подъезда кино «Аре». Вечер погрузил все предметы в серую мглу, только в середине двора чернела чугунная крышка пожарного колодца.
Бренчала гитара. Слышался громкий женский смех. Арбат шумел последними вечерними звуками, торопливыми и затихающими.
— Знаете, ребята, — сказал Генка, — в кино можно ходить бесплатно.
— Это мы знаем, — целый день рекламу таскать… Очень интересно!
— Если бы иметь такую тележку, как у акробатов! — Генка причмокнул губами. — Вот на ней бы рекламу возить… Это да!
— Правильно, — подхватил Миша. — А тебя вместо ослика.
— Смейтесь, смейтесь, — сказал Генка, — а Борька наймется рекламу таскать и будет бесплатно ходить в кино.
— Борька не наймется, — сказал Миша, — Борька теперь марками спекулирует. Интересно, где он марки достает?
— Я знаю где, — сказал Генка, — на Остоженке, у старика филателиста.
— Да? — удивился Миша. — Я там ни разу его не видел.
— И не увидишь. Он ходит со двора, с черного хода.
— Странно! — удивился Миша. — Что же, он таскает марки, что ли? Он ведь их по дешевке продает…
— Уж этого я не знаю, — сказал Генка, — только ходит он туда. Я сам видел.
— Ну ладно, — сказал Миша. — Вот что: Журбин рассказал мне про этих самых ребят с Красной Пресни. Они называются «юные пионеры».
— А что они делают? — спросил Генка.
— Как — что? Это же детская коммунистическая организация. Понимаешь? Коммунистическая. Значит, они коммунисты. У них все по-военному.
— И винтовки есть? — спросил Генка.
— А как же! Это, знаешь, какие ребята? Будь здоров! Журбин так сказал: «Занимайтесь своим кружком, посещайте клуб, а там и пионерами станете».
— Так и сказал?
— Так и сказал.
— А где этот отряд? — спросил Слава.
— При типографии, в Краснопресненском районе.
— Хорошо б пойти посмотреть! — сказал Слава.
— Не мешает, — согласился Миша. — Только надо узнать точный адрес.
Мальчики замолчали. Через открытые двери кино виднелись черные ряды зрителей, над которыми клубился светлый луч киноаппарата.
Мимо ребят прошла Алла Сергеевна, Славина мать, красивая, нарядная женщина. Увидев ее, Слава поднялся.
— Слава, — сказала она, натягивая на руки перчатки, — пора домой.
— Я скоро пойду.
— Даша даст тебе поужинать, и ложись спать.
Она ушла, оставив после себя запах духов.
— Мама ушла на концерт, — сказал Слава. — Пошли в кино! Сегодня «Красные дьяволята», вторая серия.
— А деньги?
Слава замялся:
— У меня есть два рубля на ноты.
— Где ты сейчас купишь ноты? Все магазины уже закрыты! — воскликнул Генка.
— Но я могу завтра купить, — резонно ответил Слава.
— Завтра будет видно. Никогда ничего не надо откладывать на завтра. Раз можно сегодня идти в кино, значит, надо идти.
В тесном фойе толпились демобилизованные в кепках и военных шинелях, работницы в платочках, парни в косоворотках, пиджаках и брюках, выпущенных на сапоги.
На стенах вперемежку с ветхими афишами и портретами знаменитых киноактеров висели плакаты. Красноармеец в буденовке устремлял на каждого указательный палец: «А ты не дезертир?» В «Окнах РОСТА» под квадратами рисунков краснели строчки стихов Маяковского. Над буфетом с засохшими пирожными и ландрином было натянуто полотнище: «Все на борьбу с детской беспризорностью!»
Раздался звонок.
Публика заторопилась в зрительный зал, спеша занять лучшие места. Погас свет. Киноаппарат начал яростно стрекотать. Разнесся монотонный аккомпанемент разбитого рояля. Зрители теснились на узких скамейках, шептались, грызли подсолнухи, курили, пряча папиросы в рукав… Картина кончилась. Мальчики вышли на улицу, но мыслями они были там, с «красными дьяволятами», с их удивительными приключениями. Вот это настоящие комсомольцы! Эх, жалко, что он, Миша, был в Ревске еще маленьким! Теперь-то он знает, как разделаться с Никитским…
Кончился первый день каникул. Пора домой. На улице совсем темно. Только освещенный вход «Арса» большим светляком дрожит на тротуаре. За железными сетками тускнеют фотографии, оборванные полотнища афиш бьются о двери.
23. Драмкружок
На следующий день, придя во двор, Миша увидел дворника дядю Василия, выходящего с черного хода с молотком и гвоздями в руках.
Миша заглянул туда и увидел, что проем, ведущий в подвал, заколочен толстыми досками. Вот так штука! Теряясь в догадках, он вернулся во двор. Дядя Василий поливал асфальт из толстой брезентовой кишки.
— Дядя Василий, дай я полью! — попросил Миша.
— Много вас тут, поливальщиков! Баловство одно. — Дворник был не в духе.
Миша осторожно спросил:
— Что это ты, дядя Василий, плотничать вздумал?
Дворник тряхнул кишкой и обдал струей воды окна второго этажа.
— Филин, вишь, за свой склад беспокоится, а ты заколачивай. Из подвала к нему могут жулики залезть, а ты заколачивай. В складе одно железо, а ты, обратно, заколачивай. Баловство одно!
Вот оно что! Филин велел забить ход в подвал. Тут что-то есть. Недаром Борька не пускал его вчера в подземный ход… Это все не зря!
Борька торговал у подъезда папиросами. Миша подошел к нему:
— Ну, пойдем в подвал?
Борька осклабился:
— Ход-то заколотили.
— Кто велел?
Борька шмыгнул носом:
— Известно кто: управдом велел.
— Почему он велел? — допытывался Миша.
— «Почему»… «Зачем»… — передразнил его Борька. — Чтобы мертвецы не убежали, вот зачем… — И, отбежав в сторону крикнул: — И чтобы дурачки вроде тебя по подвалу не шатались!
Миша погнался за ним, но Борька юркнул в склад. Миша пригрозил ему кулаком и направился в клуб.
Записка Журбина подействовала. Митя Сахаров отвел ребятам место, но предупредил, что не даст им ни копейки.
— Основной принцип искусства, — сказал он, — самоокупаемость. Привыкайте работать без дотации. — И наговорил еще много других непонятных слов.
Шурка-большой проводил испытания поступающим в драмкружок. Он заставлял их декламировать стихотворение Пушкина «Пророк». Все декламировали не так, как следовало, и Шура сам показывал, как это надо делать. При словах «И вырвал грешный мой язык» — он корчил зверскую физиономию и делал отчаянный жест, будто вырывает свой язык и выбрасывает его на лестницу. У него это здорово получалось! Маленький Вовка Баранов, по прозвищу «Бяшка», потом все время глядел ему в рот, высматривая, есть там язык или нет. После испытаний начали выбирать пьесу.
— «Иванов Павел», — предложил Слава.
— Надоело, надоело! — отмахнулся Шура. — Избитая, мещанская пьеса. — И, гримасничая, продекламировал:
Царь персидский — грозный Кир
В бегстве свой порвал мундир…
Знаем мы этого Кира!.. Не пойдет.
После долгих споров остановились на пьесе в стихах под названием «Кулак и батрак»; о мальчике Ване — батраке кулака Пахома.
Шура взялся играть кулака, Генка — мальчика Ваню, бабушку — Зина Круглова, толстая смешливая девочка из первого подъезда.
Миша не принимал участия в испытаниях. Подперев подбородок кулаком, сидел он за шахматным столиком и думал о подвале.
Борька нарочно его обманул. Он сказал отцу, и Филин велел заколотить ход в подвал.
Что же угрожает складу, где хранятся старые, негодные станки и части к ним? Эти части валяются во дворе без всякой охраны. Кому они нужны? Кто полезет туда, особенно через подвал, где нужно ползти на четвереньках?
А может быть, филин — это тот самый Филин, о котором говорил ему Полевой? Миша вспомнил его узкое, точно сплюснутое с боков, лицо и маленькие, щупающие глазки. Как-то раз, зимой, он приходил к ним, дал маме крошечный мешочек серой муки и взял за это папин костюм, темно-синий костюм с жилетом, почти неношенный. Он все высматривал, что бы ему еще выменять. Его маленькие глазки шарили по комнате. Когда мама сказала, что ей жалко отдавать костюм, потому что это последняя память о папе, Филин сказал: «Вы что же, эту память с маслом собираетесь кушать?» Мама тогда вздохнула и ничего ему не ответила.
Нужно обязательно выяснить, в чем тут дело. Пусть Борька не думает, что так легко его провел.
Миша внимательным взглядом обвел клуб.
А нельзя ли попасть в подвал отсюда?
Ведь клуб тоже находился в подвале, правда, под другим корпусом, но это не важно: подвалы как-то, наверно, соединяются.
Миша обошел клуб, тщательно исследовал его стены, оттягивал плакаты, диаграммы, залезал за шкафы, но ничего не находил. За кулисами в полумраке виднелись прислоненные к стене декорации: фанерные березки с черно-белыми стволами, изба с резными окошками, комната с часами и видом на реку.
Миша раздвинул декорации, собираясь пробраться к стене, как вдруг из-за кулис появился товарищ Митя Сахаров:
— Поляков? Что ты здесь делаешь?
— Гривенник затерялся, Дмитрий Иванович, никак найти не могу.
— Что за гривенник?
— Гривенник, понимаете, такой круглый гривенник, — бормотал Миша, но глаза его неотступно смотрели в одну точку.
За щитом с помещичьим, в белых колоннах домом виднелась железная дверь. Миша смотрел на нее и бормотал:
— Понимаете, такой серебряный двугривенный…
— М-да… Что за чепуха! То гривенник, то двугривенный… Ты что, с ума сошел?
— Нет, — Миша все смотрел на дверь, — был у меня гривенник, а затерялся двугривенный. Что тут непонятного?
— Очень непонятно, — пожал плечами Митя Сахаров. — Во всяком случае, ищи скорей свой гривенный-двугривенный и убирайся отсюда.
Растопыренной ладонью Митя Сахаров откинул назад волосы и удалился.
24. Подвал
Миша, Генка и Слава сидели на берегу Москвы-реки, у Дорогомиловского моста, возле вновь построенной водной станции.
Миша убеждал друзей идти с ним разыскивать подземный ход.
Вечерело. Хлопья редкого тумана, как плохо надутые серые мячи, скользили по реке. На мосту грохотали трамваи, торопились далекие прохожие, пробегали маленькие автомобили.
— Мертвецы, гробы — это басни, — говорил Миша. — Станет Филин заботиться о мертвецах! Все это выдумки, хочет отпугнуть нас от подвала. Там или подземный ход, или они что-то прячут.
— Не говори, Миша, — вздохнул Генка, — есть такие мертвецы, что никак не могут успокоиться. Залезешь в подвал, а они на тебя ка-ак навалятся.
— Мертвецов там, конечно, нет, — сказал Слава, — но зачем нам все это? Ну, прячет там что-нибудь Филин, известный спекулянт.
— А если это действительно подземный ход под всей Москвой?
— Мы его все равно не найдем, — возразил Слава, — плана у нас нет.
— Ладно! — Миша встал. — Вы просто дрейфите. Зря я вам рассказал. Без вас обойдусь.
— Я не отказываюсь, — замотал головой Генка. — Я только сказал о мертвецах. Это Славка отказывается, а я, пожалуйста, в любое время.
— Когда я отказывался? — Слава покраснел. — Я только сказал, что с планом было бы лучше. Разве это не так?
На ближайшую репетицию друзья явились в клуб раньше всех.
Репетиции детского кружка проходили от двух до четырех часов дня. Потом тетя Елизавета, уборщица, запирала клуб до пяти, когда уже собирались взрослые.
В этот промежуток времени, от четырех до пяти, и нужно проникнуть в подвал.
Миша и Слава спрятались за кулисы. Генка поджидал остальных актеров. Вскоре они явились и начали репетировать. Сидя за кулисами, Миша и Слава слышали их голоса.
Шура-кулак уговаривал Генку-Ваню: «Ваня, тебя я крестил», — на что Генка-Ваня высокомерно отвечал: «Я вас об этом совсем не просил». И они спорили о том, как в это время Генка должен стоять: лицом к публике и спиной к Шуре или, наоборот, лицом к Шуре, а спиной к публике. Вообще они больше спорили, чем репетировали. Шура грозился все бросить, Генка препирался с ним, Зина Круглова все время хохотала — такая она смешливая девочка.
Наконец репетиция кончилась.
Генка незаметно присоединился к Мише и Славе, остальные ребята ушли; тетя Елизавета закрыла клуб.
Мальчики остались одни перед массивной железной дверью.
Припасенными клещами они отогнули гвозди и потянули дверь. Заскрипев на ржавых петлях, она отворилась.
Мальчиков обдало сырым, спертым воздухом.
Миша зажег электрический фонарик.
Они вступили в подземелье.
Фонарик светил едва-едва. Нужно было вплотную приблизить его к стене, чтобы увидеть ее серую неровную поверхность.
Помещения, образованные фундаментом дома, были пусты, только в одном из них мальчики увидели два больших котла. Это была заброшенная котельная. На полу валялись обрезки труб, куски затвердевшей извести, кирпич, каменный уголь, ящики с засохшим цементным раствором.
Фонарик быстро слабел и вскоре погас. Мальчики двигались в темноте, нащупывая руками повороты. Иногда им казалось, что они кружат на одном месте, но Миша упорно продвигался вперед, и Генка со Славой не отставали от него.
Блеснула полоска света. Вот и заколоченный вход. Свет пробивался между досками. В щели виднелась узкая лестница черного хода с высокими ступеньками и железными перилами.
Мальчики пошли дальше, по-прежнему держась правой стороны. Проход суживался. Миша ощупал потолок. Вот железная труба. Он прислушался: над ним тихо журчала вода. Миша присел на корточки, зажег спичку. Внизу тянулся узкий проход, тот самый, в который он упал, испугавшись внезапного шороха.
Мальчики поползли по этому проходу. Когда он кончился, Миша поднялся и пошарил над собой рукой. Высоко! Он зажег спичку.
Они увидели большое квадратное помещение с низким потолком.
— Ребята, — прошептал вдруг Генка, — гробы…
Мальчики замерли. Спичка погасла. В темноте им послышались какие-то звуки, шорох, глухие замогильные голоса.
Ребята стояли оцепенев.
Вдруг над ними что-то заскрипело, блеснула, все расширяясь, полоса света, раздались шаги.
Мальчики бросились в проход и спрятались там, затаив дыхание.
В потолке открылся люк. Из него вынырнула лестница. По ней в подвал осторожно спустились два человека. Сверху им кто-то подавал ящики. Они устанавливали их рядом с теми, которые мальчики со страху приняли за гробы.
Затем в подвал спустился третий человек. Сходя с лестницы, он оступился и выругался. Этот голос показался Мише знакомым.
Человек обошел помещение, осмотрел ящики, потом потянул носом воздух:
— Кто здесь жег спички?
Мальчики обмерли.
— Это вам показалось, Сергей Иваныч, — ответил ему один из мужчин.
Это был голос Филина.
— Мне никогда ничего не кажется, запомните это, Филин. — Высокий подошел к проходу и стоял теперь совсем рядом с мальчиками. Но он стоял спиной к ним, и лица его не было видно. — Завалили проход?
— Так точно, — торопливо ответил Филин, — дверь заколотили, а проход завалили.
И соврал: проход вовсе не был завален.
Потом все трое поднялись наверх и втащили за собой лестницу.
Люк закрылся, погрузив помещение в темноту.
Мальчики выбрались из подвала, пробежали по клубу и выскочили на улицу.
25. Подозрительные люди
Только что прошел короткий летний дождь. Блестели булыжники мостовой, стекла витрин, серые верха пролеток, черный шелк зонтиков. Вдоль тротуаров, стекая в решетчатые колодцы, бежали мутные ручьи. Девушки с туфлями в руках шлепали по лужам. Прошли сезонники с мешками в виде капюшонов на голове. Из оторванной водосточной трубы лила вода. Она ударялась в стену и рикошетом попадала на прохожих, в испуге отскакивавших в сторону. И над всем этим веселое солнце, играя, разгоняло мохнатые, неуклюжие тучи.
— Что же ты, Геннастый, страху напустил? — сказал Миша. — Гробы ему все мерещатся!
— А вы не испугались? — оправдывался Генка. — Сами испугались не знаю как, а на меня сваливают!
Он помолчал, потом сказал:
— Я знаю, что в ящиках.
— Что?
— Нитки. Теперь все спекулянты нитками торгуют. Самый выгодный товар.
А Мише все слышался резкий, так странно знакомый голос. Кто это мог быть? Его зовут Сергеем Иванычем…
Полевого тоже так звали, но ведь это не Полевой…
Просто совпадение.
Мальчики стояли возле кино «Аре». Миша следил за воротами склада. Генка и Слава рассматривали висевшие за сеткой кадры картины «Голод… голод… голод…». Это был фильм о голоде в Поволжье.
Мимо них прошел Юра. Сын доктора «Ухо, горло, нос». Раньше Юра был скаутом. Теперь скаутских отрядов не существовало, Юра форму не носил, но его по-прежнему называли «Юрка-скаут». Он шел с двумя товарищами и держал в руке скаутский посох.
— Эй, вы, скаутенки! — Генка схватил Юрин посох. — Отдай палку!
Генка потянул посох к себе, Юра с товарищами — к себе. Генка был один против троих. Он оглянулся на друзей: что это они его не выручают? Но Миша коротко приказал:
— Брось, — и продолжал смотреть в сторону филинского склада.
Как это «брось»? Уступить скаутам? Этим буржуйским подлипалам? Они стоят за какого-то английского генерала. Сейчас он им покажет английского генерала! Генка изо всех сил потянул посох к себе.
— Брось, я тебе говорю! — снова сказал Миша.
Генка отпустил посох, и тяжело дыша от напряжения, прошептал:
— Ладно, я вам еще покажу.
— Покажи! — высокомерно усмехнулся Юра. — Испугались тебя!
Юра со своими товарищами удалился. Генка с удивлением смотрел на Мишу, но Миша не обращал внимания ни на Генку, ни на Юру.
В подворотне появился высокий, худощавый человек в сапогах и белой кавказской рубахе, подпоясанной черным ремешком с серебряным набором. Он остановился и закурил, поднеся к папиросе спичку и прикрывая ее от ветра ладонями. Ладони закрыли его лицо; из-за них внимательный взгляд скользнул по улице. Человек бросил спичку на тротуар и пошел к Арбатской площади. Миша — за ним, но высокий, пересекая улицу, неожиданно вскочил на ходу в трамвай.
Охваченный смутной тревогой, бродил Миша по вечерним московским улицам.
Пламенеющий закат зажег золотые костры на куполах церквей. Летний вечер знойно дышал расплавленным асфальтом тротуаров и пылью булыжных мостовых. Беззаботные дети играли на зеленых бульварах. Старые женщины сидели на скамейках.
«Что это за человек? Почему его голос показался таким знакомым? — думал Миша. — Что прячет Филин в подвале? А может быть, тут ничего и нет? Просто склад в подвале. И что голос знакомый, только показалось… А вдруг… Нет, не может быть! Неужели это Никитский? Нет! Он не похож на него. Где чуб? Нет, это не Никитский! И зовут его Сергей Иваныч… Разве стал бы Никитский так свободно разгуливать по Москве?»
Миша миновал Воздвиженку и оказался на Моховой.
Вдоль университетской ограды расположили свои ларьки букинисты. Открытые книги лежали на каменном цоколе, буквы чернели на пожелтевших листах, золотились на тисненых переплетах. Пожилые мужчины, худые, сутулые, в очках и помятых шляпах, стояли на тротуаре, уткнув носы в страницы. Из университетских ворот выходили студенты, рабфаковцы в косоворотках, кожаных куртках, с обтрепанными портфелями.
На углу Большой Никитской дорогу Мише преградили колонны демонстрантов. Рабочие Красной Пресни шли к Дому Союзов, где в Колонном зале происходил суд над правыми эсерами.
С Лубянской и Красной площадей шли тоже колонны. Шли рабочие Сокольников, Замоскворечья, рабочие «Гужона», «Бромлея», «Михельсона»… Шумели комсомольцы. С импровизированных трибун выступали ораторы. Они говорили, что капиталисты Англии и Америки руками эсеров хотели задушить Советскую Республику. Им не удалось этого сделать в открытом бою, интервенция провалилась, и теперь они организуют заговоры.
«А может быть, Никитский не удрал за границу, — думал Миша. — Может быть, он скрывается у Филина, загримировался, переменил фамилию… Может быть, в этом складе они прячут оружие для своей белогвардейской шайки».
Конечно, Полевой предупреждал, чтобы Миша остерегался. Но тогда он был маленький, а теперь он во всем разбирается. Разве он имеет право ждать, пока придет Полевой? А если действительно заговор и оружие? Нет, ждать нельзя.
Миша очутился у входа в Дом Союзов. Два красноармейца проверяли пропуска. Миша попытался прошмыгнуть в дверь, но крепкая рука ухватила его за плечо:
— Пропуск?
Миша отошел в сторону. Подумаешь, охрана! Стоят тут и не знают, какой страшный заговор, может быть, он скоро раскроет.
26. Воздушная дорога
Часто бродил теперь Миша возле склада Филина. Один раз даже зашел туда, но Филин прогнал его. Миша стал наблюдать за воротами склада издалека. Стоял в подъезде кино, у закусочной с зелено-желтой вывеской, перед булочной, но тот высокий человек в белой кавказской рубахе больше не появлялся. Однажды Миша снова залез в подвал, но к складу Филина он уже пробраться не смог — проход был завален.
Репетиции подходили к концу, приближался день спектакля, и Шура настойчиво требовал реквизит.
— Раз ты администратор, — говорил он Мише, — то должен заботиться. Декорации мы сами сделаем, а чем наводить грим? Дальше: парики, кадило… Все это ты должен достать. Я загружен творческой работой и не могу отвлекаться на хозяйственные дела.
Митя Сахаров денег не давал. Тогда Миша решил организовать лотерею. Для выигрыша он пожертвовал свое собрание сочинений Н.В.Гоголя в одном томе. Жалко было расставаться с Гоголем, но что делать! Не срывать же спектакль.
Сто лотерейных билетов, по тридцать копеек каждый, были быстро распроданы. Только Борька не купил билета, пытался сорвать лотерею, кричал, что выигрыш обязательно падет на Мишин билет и Миша деньги прикарманит. Ему за это несколько раз здорово попадало и от Миши и от Генки, но он не унимался.
Борька дружил теперь с Юркой-скаутом. И для того чтобы отвлечь ребят от драмкружка, Юра с Борькой устроили воздушную дорогу. Она состояла из металлического троса, протянутого над задним двором с угла на угол. Один конец троса был прикреплен к пожарной лестнице на высоте второго этажа, другой — к дереву на высоте первого. По тросу двигалась на ролике веревочная петля. «Пассажир» усаживался в петлю, отталкивался от лестницы и вихрем пролетал над задним двором. Длинной веревкой петля оттягивалась назад.
Первым прокатился Борька, за ним — Юра, — потом — другие мальчики.
Эта затея привлекла всеобщее внимание. Пришли ребята из соседних домов. Из окон смотрели любопытные жильцы. Дворник Василий долго стоял, опершись на метлу, и, пробормотав: «Баловство одно!» — ушел.
Вдруг Борька остановил дорогу и, пошептавшись с Юркой, объявил, что бесплатное катание кончилось. Теперь за каждый раз нужно платить пять копеек.
— А у кого нет, — добавил он, — сдавай Мишке билеты и получай обратно деньги. На кой вам лотерея? Все равно ничего не выиграете.
Первым к Мише подошел Егорка-голубятник, за ним — Васька-губан.
Они протянули Мише билеты и потребовали обратно деньги. Но Генка заслонил собой Мишку и, подражая продавцу из булочной, слащавым голосом произнес:
— Граждане, извиняюсь. Проданный товар обратно не принимается. Деньги проверять, не отходя от кассы.
Поднялся страшный шум. Борька кричал, что это грабеж и обираловка. Егорка и Васька требовали вернуть им деньги. Юра стоял в стороне и ехидно улыбался.
Миша отстранил Генку, спокойно оглядел кричащих ребят и вынул лотерейные деньги. Все замолчали.
Миша пересчитал деньги, ровно тридцать рублей, положил на ступеньки черного хода, придавил камнем, чтобы не унесло ветром, и сказал:
— Мне эти деньги не нужны. Можете взять их обратно. Только вы подумайте: почему Юра и Борька хотят сорвать наш спектакль? Ведь Юра ходил в скаутский клуб, а скауты стоят за буржуев, и они не хотят, чтобы мы имели свой клуб. О Борьке и говорить нечего. Теперь, у кого нет совести, пусть сам возьмет свои деньги и рядом положит свой билет.
Он сел на батарею и отвернулся. Но никто не подошел за деньгами. Все сконфуженно переминались. Каждый делал вид, что он и не думал возвращать свой билет.
Тем временем Генка влез на пожарную лестницу и отвязал воздушную дорогу.
— Слезай, — закричал Борька, — не смей трогать!
Но трос вместе с петлей уже упал на землю.
Генка спрыгнул с лестницы и подошел к Борьке:
— Ты чего разоряешься? Думаешь, мы ничего не знаем? Все знаем: и про подвал, и про ящики!.. Ну, убирайся отсюда!
Борька исподлобья оглядел всех, поднял с земли трос, свернул его и молча пошел со двора.
27. Тайна
— Растрепал!.. — ругал Миша Генку. — Эх ты, звонарь!
— А я ему должен молчать? — оправдывался Генка. — Он будет спектакль срывать, а я ему должен молчать?
…Квартира у Славы большая, светлая. На полу — ковры. Над столом — красивый абажур. На диване — маленькие пестрые подушки. Генка сидел на круглом вращающемся стуле перед пианино и делал вид, что рассматривает обложки нотных тетрадей. Он чувствовал себя виноватым и, чтоб скрыть это, болтал без умолку.
— «Паганини»… — прочитал он. — Что это за Паганини такой?
— Знаменитый скрипач, — объяснил Слава. — Ему враги перед концертом оборвали струны на скрипке, но он сыграл на одной струне, и никто этого не заметил.
— Подумаешь! — сказал Генка. — У отца на паровозе ездил кочегар Панфилов. Так он на бутылках играл что хочешь. Попробовал бы твой Паганини на бутылке сыграть.
— Что с тобой говорить! — рассердился Слава. — Ты в музыке ничего не понимаешь.
— Разве мне разговаривать запрещено? — Оттолкнувшись от пианино, Генка сделал несколько оборотов на стуле.
— Нужно думать, что говоришь, — мрачно произнес Миша. — Если бы ты думал, то не разболтал бы Борьке о ящиках.
— Тем более, что ничего в этих ящиках нет, — вставил Слава.
— Нет, есть, — возразил Генка, — там нитки. Теперь все спекулянты нитками торгуют.
— Болтаешь, чего не знаешь! — сказал Миша. — Там другое.
— Что?
— Так я тебе и сказал! Чтоб ты снова раззвонил!
— Ей-богу! — Генка приложил руку к груди. — Чтоб мне не встать с этого места! Чтоб…
— Хоть до утра божись, — перебил его Миша. — Ты звонарем был, звонарем и останешься.
— Но ведь я не разболтал, — сказал Слава, — мне ты можешь рассказать?
— Ничего я вам не скажу. Вам нельзя доверить серьезное дело.
Некоторое время мальчики сидели молча, дуясь друг на друга, потом Слава сказал:
— Все же нечестно скрывать. Мы все трое лазили в подвал — между нами не должно быть секретов.
— Я разве знал? — заговорил Генка. — Я думал: ящики, ну и ящики… Сам что-то скрывает, а другие виноваты.
Миша молчал Конечно, он не совсем прав. Надо было поделиться с ребятами своими догадками. Но… как же тогда кортик? И о кортике рассказать? Конечно, они ребята надежные, не выдадут… Но рассказать о кортике!..
Он проворчал:
— Когда у человека есть голова на плечах, то он должен сам мозгами шевелить.
Генка почувствовал в его словах примирение и начал энергично оправдываться:
— Но ты пойми, Миша, откуда я мог знать? Разве я думал, что ты от нас что-то скрываешь? Ведь я от тебя ничего не скрываю.
— Поскольку у тебя есть от нас секреты… — обиженным голосом заговорил Слава.
— Ладно, — перебил его Миша, — я вам расскажу, но имейте в виду: это тайна. Эту тайну мне доверил не кто-нибудь. Мне ее доверил… — Он смотрел в напряженные от любопытства лица ребят. — Мне ее доверил Полевой. Вот кто мне ее доверил!
У Генки округлились глаза. Слава тоже внимательно смотрел на Мишу — он знал и о Полевом и о Никитском.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
/ Полные произведения / Рыбаков А.Н. / Кортик
|
Смотрите также по
произведению "Кортик":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
