Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Братья и сестры

Братья и сестры [2/15]

  Скачать полное произведение

    Под утро он вышел на второе место. Но Дунярка - черти бы ее задрали! - обскакала его на целых пять возов. А тут еще привязался сон. И чего только не делал Мишка - и бежал за возом, и лицо снегом растирал, - а сон так и обволакивал его. Под конец он схитрил: свалит воз, сядет на сани, настегает коня и тем временем дремлет.
     И вот один раз, когда на обратном пути он задремал, ему вдруг почудилось, что его зовут. Он продрал глаза и похолодел от ужаса: его со всех сторон обступал Попов ручей - от мохнатого ельника темно, как в погребе. Слева, из самой глубины чащи, глухо стонало:
     - Ми-ишка, Ми-ишка...
     "Это по мою душу..." - мелькнуло в его голове. Падая ничком на подстилку, он успел хлестнуть коня.
     - Мишка, Мишка, помоги!..
     Голос ему показался странно знакомым. Он остановил коня, приподнялся и опасливо повел головой. Далеко в стороне от дороги, там, где ручей переходит в болотистую луговину, на снегу что-то шевелилось.
     - Мишка, не уезжай... Партизан утоп...
     - А, чертова кукла! - злобно выругался Мишка. - Так тебе и надо! - и он с яростью вытянул коня ременкой.
     А через несколько минут, понося на все лады Дунярку, повернул обратно...
     Перед самым спуском в Попов ручей (как же он раньше-то не заметил!) бугрилась свежепроезженная росстань. Ну ясно - вот на чем обхитрила. Стахановка!.. Но когда он, миновав кусты, подъехал к луговине, новая боль и отчаянье охватили его: Партизан по самое брюхо стоял в ледяном сусле. Дунярка, всхлипывая, топталась спереди жеребца, тянула его за повод. Свет месяца вспыхивал на ее оледенелых валенках.
     - Дуреха, бестолочь! В прелую ручьевину залезла. Вот обезножеет жеребец, тогда узнаешь!
     Мишка оттолкнул Дунярку, взял повод в руки.
     - Но, Партизан, пошел, пошел... Жеребец захрапел, обдавая его паром, рванулся вперед, но передние ноги его снова провалились.
     - Все, хана... - махнул рукой Мишка. - Надо жерди таскать, ручьевину мостить...
     ...На скотный двор приехали на рассвете.
     - Где вас лешак носит? Уснули? - заорал Трофим.
     - А может, они дролились? Ты почем знаешь? - усмехнулась Варвара.
     - Это она... - исподлобья взглянул Мишка на Дунярку и вдруг поперхнулся.
     Дунярка стояла поникшая, жалкая, ковыряя обледенелым валенком грязный снег. По смуглым, осунувшимся щекам ее текли слезы. И тут Мишка неожиданно для себя пробормотал:
     - Завертка у саней лопнула...
    
     Лихачев пришел в ярость, когда утром, возвращаясь из сельсовета, увидел Партизана в упряжке. Как! Армейский боевой конь! Фондовская единица! Сколько раз говорено этому старому пентюху Ефиму: никаких сельскохозяйственных работ! Так нет, не успел отвернуться - в сани с навозом, как последнее быдло...
     - Ва-ру-ха!..
     - Околей ты дале, иду. Могла бы и мою лошадь пригнать. - Варвара сделала несколько шагов и опять обернулась к Лукашину: - Дак вы ко мне, ежели пожелаете... Летом учитель жил - ничего, не обижался...
     Варвара засмеялась и, махнув красным подолом, скрылась за пригорком.
     - Ну и ну... - улыбаясь, покачал головой Лукашин. Затем он еще раз посмотрел на одинокую фигуру все так же неподвижно стоявшую на горе, и пошел к мосткам.
     ...Во дворе правления он увидел мужчину и женщину.
     Они стояли на открытом крыльце и, судя по всему, о чем-то крупно спорили.
     - Не стращай, не поеду! - выкрикнула женщина. - Сама не поеду и людям не велю.
     - Ты что? Приказы не выполнять? - наседал на нее мужчина в кубанке с красным перекрестьем поверху. - Весну военную встречаешь?
     - Здравствуйте, товарищи.
     Мужчина и женщина разом обернулись.
     - А, фронт... - приветливо разулыбил свое рябое лицо мужчина и, сойдя с крыльца, протянул Лукашину руку. - Домой? На побывку? В какую деревню? Минина! - резко обернулся он к женщине: - Выделить лошадь! Немедленно! Понятно?
     Темные глаза женщины сузились:
     - Нету у меня лошади! Заняты... - И она, злая, сердито раздувая ноздри, сбежала с крыльца.
     - Видал, какой черт! Да, брат, кто с немцами, а я с бабьем воюю. Ну мы это дело обтяпаем. Лошадь будет.
     Лукашин, задетый за живое неласковым приемом женщины, проводил ее взглядом до угла. Она шла размашистой, мужской походкой.
     "С характером", - подумал он.
     - Лошадь мне не надо. Я к вам из райкома. Час спустя Лихачев, весь красный, выскочил из бухгалтерской в общую комнату.
     - Ну, как международная обстановка? - полюбопытствовал Митенька Малышня, растапливавший печку.
     Лихачев грохнул дверью.
    
     ГЛАВА ШЕСТАЯ
    
     План Лукашина, когда он отправлялся в "Новый путь", был самый обыкновенный: вечером в тот же день собрать колхозников, рассказать о положении на фронте, а затем уже, после этой духовной зарядки, влезать в колхозные дела. Но головотяпское распоряжение Лихачева, о котором узнал он от колхозниц в поле, опрокинуло все его первоначальные намерения. Надо было, как говорится, сразу брать быка за рога.
     Два дня Лукашин знакомился с колхозными делами: разговаривал с людьми, обошел скотные дворы и конюшни, побывал в кузнице. Творилось черт знает что! Сеялки не ремонтированы, плуги, как на слом, свалены в кучу под открытым небом у кузницы - ржавые, с прошлогодней землей на лемехах. С кормами и того хуже: прохлопали, не вывезли до распутицы с дальних речек. И все это в колхозе, о котором в райисполкоме с уверенностью говорят как о добротном середняке, не внушающем опасений за исход посевной. А председатель? Слова доброго о нем никто не сказал.
     "Ну погоди у меня, - с бешенством думал Лукашин, - я тебе мозги вправлю!"
     В нетопленом клубе - бывшей церкви с темными высокими сводами - холодно и мрачно. Единственная лампешка с выщербленным стеклом освещает лишь сцену. В глубине все еще хлопают двери, скрипят скамейки под рассаживающимися людьми. Шум, приглушенный кашель, пар от дыхания.
     - Все староверки прикатили, - замечает Лихачев, наклоняясь к Лукашину. - А бывало, в этот самый храм божий на аркане не затащишь.
     Федор Капитонович, непременный член президиума каждого собрания, налил в стакан воды, услужливо поставил перед Лукашиным.
     Наконец Лихачев объявил:
     - Доклад об международной обстановке, какая имеется на сегодняшний день, будет говорить товарищ Лукашин, бывший фронтовик, а ныне уполномоченный райкома ВКП(б). Только у меня тихо. Понятно? - строго добавил он, садясь.
     Лукашин встал, скинул с плеч шинель.
     Шум сразу пошел на убыль. В тусклых отсветах у сцены мелькнули знакомые лица: улыбающаяся Варвара в ярком, цветастом платке, игриво покачивающая ногой в новой калошке, Трофим Лобанов, Настя... А дальше - сплошная тьма, прорезаемая множеством сухих блестящих глаз, скрестившихся на нем. Эти глаза ощупывали, вопрошали его, ждали. И он знал, чего они ждут, чего хотят от него. Но чем взбодрить, окрылить их измученные, исстрадавшиеся души? Нету сейчас в жизни ничего, кроме бед и напастей.
     Но по мере того как перед мысленным взором Лукашина начал вставать осажденный Ленинград, громадная, вся в зареве пожарищ страна, голос его окреп, накалился.
     - Фронт сейчас через каждое сердце проходит, товарищи! Линия фронта сейчас у станка рабочего, на каждом колхозном поле. А как же иначе? Недодашь пуд хлеба - недоест рабочий, а недоест рабочий - значит, меньше танков и самолетов. - Лукашин весь подался вперед, взметнул руку. - Кому выгода? Гитлеру от этого выгода!
     Мертвая тишина стояла в зале.
     - А у вас что в "Новом пути"? - круто поставил вопрос Лукашин. - Хлеб прошлогодний сгноили под снегом? Так говорю?
     - Так... - приглушенно ответили из темноты.
     - А нынешнюю весну как встречаете? Посевной клин сокращать надумали? Это ваша помощь фронту?
     - Вы с председателя спрашивайте! - прозвучал несмелый выкрик.
     - Вот, вот! - на лету подхватил Лукашин и резко повернулся к Лихачеву: - Партия вам, товарищ Лихачев, ответственный участок поручила. А вы... черт знает что устраиваете! Втаптывать в грязь зерно - да это же преступление!
     - Верно!.. Правильно!.. - взметнулись голоса.
     - Дайте слово сказать! - в первом ряду поднялась какая-то женщина.
     - Жена, жена, помолчи, - удерживал ее бритый, с длинным лицом старик.
     - Отстань! Ты всю жизнь молчишь - что вымолчал? Еще Мудрым прозываешься.
     В ответ ей горохом рассыпался смех.
     - Над чем это? - недоумевая спросил Лукашин, подсаживаясь к Федору Капитоновичу.
     - Баловство наше... Софрон Игнатьевич до сорока лет холостяком жил, а тут взял да женился на молодой. Ну Мудрым и окрестили.
     - Крой, Дарка, не бойся!
     - И не боюсь, бабы! - разошлась Дарья. - У меня два сына на войне, да чтобы я боялась... Старшой-то, Алексей, в каждом письме спрашивает: как да что в колхозе, дорогие родители? А у нас хоть издохни на поле - все без толку. Как зачал ты, Харитон Иванович, подпруги подтягивать - дак чуру не знаешь. Бригадиров по номерам кличешь, а мы лошадей по имени зовем. А нашего брата, бабу, и вовсе за человека не считаешь... А где это слыхано, чтобы в мокреть пахать? Или мы до тебя не жили? Весь век соху из рук не выпускаем и с голоду не помирали. Ты об этом подумал?
     - Слышишь? - бросил Лихачеву Лукашин. Он был очень доволен, что так вот сразу удалось вызвать на деловой разговор колхозниц.
     Лихачев вскинул голову, рывком встал:
     - Вы что, против партии? Тыл подрывать?
     Невообразимый шум поднялся в клубе:
     - Ты нас партией не стращай!
     - Мы сами партия!
     - Она, партия-то, так велит разговаривать с народом?
     - Верно... как в другом Сэсэрэ живем...
     - Дура... нету другого Сэсэрэ...
     - Тише вы, очумели! - возвысил голос Федор Капитонович. - Глотку давно не драли.
     - Не хотим тише!
     - Громче, бабы!
     - Это они в темноте наживаются, горло дерут... - зашептал, оправдываясь, Лихачев на ухо Лукашину. - А на свету ни одна не пикнет.
     Лукашин встал:
     - Базар, товарищи, нечего устраивать. Надо по-деловому, с пользой критиковать.
     - А мы без критики - так скажем...
     - Чего Харитона укрываете? - раскатисто бухнула из глубины зала Марфа Репишная.
     Женщины будто этого и ждали - повскакали с мест, завопили:
     - Не хотим Лихачева!
     - Будет, натерпелись!
     - Нам бы председателем-то с орденком который! - звонко выкрикнула Варвара и, мечтательно скосив горячий глаз на грудь Лукашина, подмигнула ему, как старому знакомому.
     В лампе металось пламя, гул перекатывался под сводами старой церкви. Лукашин, вглядываясь в разъяренных, размахивающих руками женщин, струхнул. Нет, он этого не хотел. Райком его на это не уполномочивал. Он вспомнил слова заврайзо: "Анархии в колхозе много. Лихачев немного подтянул, но еще недостаточно. Помогите. Старый, опытный кадр. Номенклатура райкома..." И тут в один миг представились Лукашину все непоправимые последствия его непродуманной, через край хлестнувшей критики: срыв сева, невыполнение плана...
     Он схватил пробку от графина, яростно застучал по столу:
     - Товарищи, товарищи! Сейчас не время менять председателя. Вот сев кончим - ставьте тогда вопрос. Кто же это в бою командира меняет?
     Последние слова его потонули в новых выкриках:
     - Он к тем порам нас по миру пустит!
     - Некем командовать будет!
     На помощь Лукашину поспешил Федор Капитонович:
     - Постыдились бы серость свою показывать. Товарищ с фронта... Без отчета разве сымают?
     - А-а-а, ты Харитона защищать?
     - Ему что, девки дома - сердце не болит...
     Федор Капитонович поморщился, развел руками:
     - Ну и народ, совсем образ потерял...
     Дальше собрание пошло как воз под гору. На сцену вихрем взлетела раскрасневшаяся Настя Гаврилина:
     - Я бы вот что сказала... Я бы в председатели Анфису Петровну... Она людей на дела поднимать умеет. Помните, как с навозом вышло? В общем, я и мы, комсомольцы, за Анфису Петровну!
     Несколько секунд зал молчал - до того неожиданным было это предложение.
     Лукашин первый пришел в себя:
     - Товарищи, горячку в таком деле пороть нельзя. Надо все взвесить, с райкомом посоветоваться. Его поддержал Федор Капитонович:
     - Разревелись! Порядков не знаете. Когда это без ризолюции...
     - Черт-те в твоей ризолюции! Она по немцу не стреляет!
     - Анфису... Анфису Петровну!
     Из глубины зала донеслись возня, шум, рокочущий уговаривающий басок Марфы:
     - Чего ерепенишься? Народ просит.
     - Уважь, уважь, Анфисьюшка! Не убудет тебя... - поддержали женские голоса.
     Трофим Лобанов сердито тряхнул головой, сплюнул:
     - Бабу в председатели... Штаны не найдутся?
     - Может, твои, Трофимушко? - поддела его Варвара.
     - Ты не больно... - ощетинился Трофим. - У Трохи три штыка на фронте!
     Хохот, перебранка, выкрики:
     - Выходи, выходи, Анфисьюшка! Покажись...
     Лукашин, нервно кусая губы, всматривался, вслушивался в гудящий, взбудораженный зал, потом махнул на все рукой. Какого лешего? Пускай делают как знают. В конце концов кто тут власть? Кто хозяева? Неужто сами себе зла хотят? И почему это, - спорил он с невидимым противником, - почему это он, приезжий человек, прав, а весь народ ошибается?..
     Но когда он увидел сбоку от себя Анфису - ее буквально силой вытолкали на сцену, - сердце его опять упало. Ну, кажется, наломали дров!.. На нее было жалко взглянуть. Она была не то что растеряна, а как-то вся перепугана, пришиблена; бледное лицо в красных пятнах...
     Но, странно, растерянность и робость Анфисы пришлись собранию по нраву. Это чувствовалось и в тех ласковых и любопытных взглядах, которыми рассматривали ее притихшие женщины (словно не видали раньше), и в тех приглушенных словах, которыми обменивались в зале:
     - Разалелась, как девка на смотринах.
     - Ничего, ничего, пущай...
     Прошло, наверно, минуты две, пока Анфиса немного овладела собой:
     - Я не знаю, женки... вы с ума посходили. Какой из меня председатель? Три зимы в школу ходила...
     - Ничего, Харитон больно востер.
     - Я и говорить-то не умею...
     - Вот и ладно - нам Харитоновых речей на десять лет хватит.
     - Берись, берись, Анфисьюшка... все Харитона хуже не будешь...
     - А что робеешь - стыда нету. Знаешь, на какое дело идешь...
     - Да ты присядь, Петровна, ноженьки-то не казенны. Сколько с утра выходили.
     - К красному столу, ко свету! - подхватили голоса.
     Лукашин поискал глазами на сцене стул.
     - Харитон давно сидит! - вдруг взвизгнула, давясь от смеха, какая-то бойкая бабенка.
     - Вер-р-но-о-о! Хватит, посидел.
     Лихачев до хруста стиснул зубы, выпрямился:
     - Понятно... Советская власть не нравится?..
     - Ты с ума сошел! - Лукашин рванул его за полу ватника. - Как с народом говоришь?
     Лихачев круто повернулся:
     - Я-то говорю как надо. А вот ты в чью дудку? С тобой еще потолкуют! Народ разлагаешь!.. - разъяренно зашептал он.
     - Ты?.. Ты угрожать? Да знаешь, что с такими командирами на фронте делали?
     Внизу шум, крики:
     - Не чуем!
     - Громче!
     Лихачев медленно сошел со сцены и, прямой, не сгибая головы, весь в скрипящих ремнях, двинулся к выходу. В мертвой тишине, отдаваясь под сводами, угрожающе прозвучали его шаги.
     Грохнули двери, скрипнули половицы в коридоре. Вздох облегчения прошел по залу.
     После голосования быстро и споро начали решать неотложные дела. Федор Капитонович, выказывая давнишнюю административную сноровку, умело ставил вопрос за вопросом.
     Постановили: пахоту начать выборочно, не ожидая, когда обсохнет весь массив, в поле выезжать не позже четырех утра.
     Затем одна пожилая колхозница несмело предложила:
     - Какая мука в кладовой колхозной - раздать бы в счет трудодней, все веселей...
     Приняли и это предложение.
     Лукашин слушал невнимательно, нервничал. Он чувствовал шумное, напряженное дыхание сидевшей рядом с ним Анфисы, и прежние сомнения подымались в его душе. Как посмотрят в райкоме? Ни с кем не согласовал - пришел, наломал дров! Положим, этого кавалериста давно пора гнать, да разве так подбирают кадры?..
     Не поворачивая головы, он скосил глаз в сторону Анфисы. Прищуренные глаза уперлись в стол, щека полыхает румянцем. Но когда он увидел тонкую, в упрямом изгибе шею и над ней тяжелый, туго закрученный узел черных волос, он вздохнул легче. Ему припомнилась первая встреча с этой женщиной во дворе правления колхоза...
     Потом обсуждался вопрос о кузнице. На сцену, не торопясь, с чувством собственного достоинства, вышел Николаша Семьин - узкоплечий золотушный парень, в хромовых, до блеска начищенных сапогах, при галстуке.
     В Пекашине его больше звали "специалист по тонкой работе". Починить замок, приделать какую-нибудь дужку к ведру, выковать из напильника ножик - это он еще кое-как мог, а вот там, где надо было орудовать кувалдой, Николаша только руками разводил: "Черная работа - не моя специальность".
     Впрочем, в колхозе его любили. Как-никак свой кузнец - в других колхозах и таких нет, да и хоть по видимости, а все-таки мужчина.
     Николаша с важностью, какую давало ему сознание собственной незаменимости, начал так:
     - Как я специалист по тонкой работе, то махать молотом мне несподручно. Прошу выделить в мое распоряжение физическую силу.
     - Это какую такую силу тебе, Николай? - не без ехидства полюбопытствовала Варвара.
     - Ежели так, по-нашему сказать, то это такая, какая будет махать молотом по моим указаниям. Иначе - баба здоровая.
     По залу прошелестел легкий смешок. Лукашин тоже - первый раз - от души рассмеялся.
     - Так бы и говорил...
     - Марфу Репишную! Кто же здоровше Марфы?
     - Да я всю кузню разнесу!.. - вздыбилась Марфа.
     Но, как ни упиралась она, порешили: работать Марфе в кузнице.
     После этого вопросы и предложения посыпались со всех сторон. Однако было уже поздно, лампа из-за недостатка керосина чадила, потрескивая фитилем, и Федор Капитонович, напутствуя: "Словом-то из пушек не стреляют... Работать надо..." - закрыл собрание.
    
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ
    
     Старинные, с облепленным циферблатом ходики, висевшие в общей комнате, показывали половину четвертого. Светало.
     Анфиса медленно подошла к председательскому столу и, не раздеваясь, присела на табуретку. С чего начать?.. За что приняться?.. Ей смутно припоминались какие-то главные звенья, о которых после собрания говорил Лукашин. Дома, ни на секунду не сомкнув глаз, она всю ночь продумала об этих самых звеньях. И выходило - все, чего ни коснись, главные звенья. И хлеба нет, и корм на исходе, и людей нет... Бывало, об эту пору сев кончали, а ныне весна шла тяжелая, холодная - хуже всякой осени.
     - Ох, горе горькое... - вздохнула она и тупо посмотрела перед собой. На самой середине стола возвышалась большая грязная, с выщербленными краями тарелка, доверху заваленная окурками.
     - Нет уж, хватит, Харитон Иванович! - вдруг ожесточилась Анфиса.
     Она схватила лихачевскую пепельницу и швырнула ее в печку. Потом, все еще рассерженная, оглядела контору. Пол затоптан, засандален, будто век не мыт, у дверей в углу мусор прикрыт обтрепавшимся веником. А на стенах что делается! И табачников-то поискать сейчас, а газеты со стены лоскутьями выдраны - все на те же проклятущие сосульки.
     Она широко распахнула двери, открыла форточку. Свежий, холодный сквозняк рванулся в комнату. Потом скинула с себя ватник, подоткнула подол, закатала рукава кофты и, отыскав на кухне ведра, сходила за водой к колодцу.
     Час спустя, отирая пот с лица, она окинула глазом свежевымытый пол и,
     как-то сразу повеселев, сказала:
     - Ну вот, так-то лучше.
     Но только она присела на табуретку - за спиной заливисто задрожал звонок. Она растерянно посмотрела на блестящий, пляшущий шарик, беспомощно оглянулась - в конторе она была одна. А звонок заливался, все настойчивее и требовательнее. Вот наказанье-то! Ей ни разу в жизни не приходилось разговаривать по телефону. И кому только в этакую рань не спится?..
     Наконец она решилась - со страхом, завороженными глазами глядя на пляшущий шарик, подошла к телефону, сняла трубку. Лопочущий треск, шум. Ей сразу стало жарко. Вот горе-то какое... И уши есть, да, видно, не те. Затем она догадалась стянуть с головы плат. Теперь уже стала угадываться человеческая речь.
     - Кто там? - тихо спросила Анфиса.
     - Это "Новый путь"? - вдруг совсем рядом спросил охрипший женский голос.
     - "Новый путь"...
     - Дрыхнете, бессовестные! Вы эти мне порядочки бросьте! Я кричу, кричу, - что у меня, глотка казенная?
     Анфиса пыталась что-то сказать, но сердитая девица строго оборвала:
     - Не оправдывайтесь! Знаем вас - не первый год! С вами сейчас из райкома говорить будут... - и в трубке щелкнуло.
     Прошло, наверно, минуты две, которые показались ей целой вечностью. Она стояла, не смея пошевелиться, и до ломоты в голове вслушивалась, сжимала в руке напотевшую трубку. Потом уже не выдержала, позвала:
     - Райком...
     - Я - райком! - неожиданно раздался крепкий басистый голос. - Кто со мной говорит?
     - Да это так... из "Нового пути"... - опять оробела Анфиса.
     На какую-то секунду в трубке смолкло.
     - А я ведь вас угадал! - весело и довольно рассмеялся только что говоривший с ней мужчина. - Анфиса Петровна?
     - Да...
     - Здравствуйте, товарищ Минина! С вами говорит секретарь райкома Новожилов.
     - Здравствуйте, товарищ секретарь. Как же вы меня узнали?.. - искренне удивилась Анфиса.
     - Очень просто. Кому же не спится по утрам, как не новому председателю? Верно говорю? Мне еще ночью звонил Лукашин. Кстати, он ушел в Водяны, не знаете?
     - Нету здесь...
     - Беда у нас с Водянами... затопило... - с горечью сказал Новожилов. - Ну а как вы себя чувствуете на новом месте?
     - Сама не знаю как...
     - Ну так я скажу. Отлично чувствуете!
     - Это почему же? - снова удивилась Анфиса.
     - Дела от Лихачева приняли?
     - Нет еще... когда...
     - Вот видите, а уже на ногах. Значит, душа болит, беспокоитесь. А это главное!
     Новожилов спрашивал о готовности к севу, требовал немедленного выезда в поле, интересовался настроением людей, запасами хлеба в колхозе. Она что-то отвечала, кричала в трубку, когда он переспрашивал, - как в тумане...
     После разговора с секретарем самые противоположные чувства охватили Анфису. Это был первый человек, с которым она говорила как председатель. Ей было радостно, что секретарь райкома так просто и приветливо разговаривал с нею, и в то же время страх подкатывал: только теперь она поняла, всем сердцем почувствовала, какой груз взвалили ей на плечи. С этого дня она, малограмотная баба, в ответе за весь колхоз, за целую деревню...
     Занятая этими мыслями, она и не слышала, как в контору вошел Федор Капитонович.
     - Вот как мы, уже хлопочем! - радостно заговорил он с порога, поощряя ее усердие всем своим видом.
     Федор Капитонович был в праздничном пиджаке, в кожаной фуражке, которую он обычно надевал в торжественных случаях, в добротных сапогах, жирно смазанных дегтем. Его маленькое сморщенное личико, обметанное реденькой колючей щетиной, неподдельно сияло.
     "Чего это он сегодня? Радость какая?" - подумала Анфиса.
     Поздоровавшись за руку - и это тоже удивило ее, - он степенно сел на деревянный некрашеный диван, снял фуражку.
     - Ну, слава богу, и у нас как у людей... - Федор Капитонович достал пестрый платок, вытер лысину. - Я уж говорю бабе своей: вот, Матрена, и мы дождались праздника! А то ведь с этим Харитошкой беда! Истинно сказали вчера колхозники: пустил бы по миру и глазом не моргнул...
     Анфисе ли было выгораживать Лихачева, но слова Федора Капитоновича покоробили ее.
     - А пустой и был человек... - продолжал Федор Капитонович. - Жалеть нечего. У самого царя в голове нету - хоть бы умных людей слушал...
     - Ну тебя-то он слушал - грех обижаться.
     - Да ведь как слушал? Я ему, бывало, так и эдак. А он все свое... Знамя? Да ты сперва о колхозе радей! - вознегодовал Федор Капитонович. - А знамя что - не уйдет, по заслугам и награда...
     Успокаиваясь, он вынул кисет, свернул цигарку, выбил кресалом искру. Едуче запахло самосадом. Анфису всю так и передернуло, но она сдержалась.
     Федор Капитонович затянулся, пошарил глазами по столу, по подоконнику и, не найдя посудины, стряхнул пепел на ладонь. Вместе с пеплом от цигарки отвалился красный уголек, но рука Федора Капитоновича даже не дрогнула. Это так удивило Анфису, что она невольно и с каким-то безотчетным страхом взглянула ему в лицо. Сквозь волны сизого дыма на нее по-прежнему ласково и умиленно смотрели маленькие слезливые глазки. Тогда она снова перевела взгляд на руку. Большущий, согнутый, как крюк, палец, дожелта прокуренный. Потом она разглядела и всю руку - каменно-тяжелую, жилистую, с задубевшей кожей на ладони.
     "О господи, вот дак ручища", - подумала Анфиса, окидывая глазами щуплую фигуру Федора Капитоновича.
     Оправившись от изумления, она спросила:
     - Когда думаешь в поле выезжать?
     - Да ведь когда... Ежели, скажем, к примеру...
     - На Широком холму обсохло. Начинать надо.
     Федор Капитонович внимательно посмотрел на нее и вдруг с готовностью воскликнул:
     - Это уж беспременно! Я завтра пробный выезд хочу сделать. С тем и пришел...
     - Вот и ладно, - сразу подобрела Анфиса, а про себя подумала: "Может, и зря о нем худо думаю?"
     И Федор Капитонович, словно желая рассеять остатки ее сомнений, строго добавил:
     - Да ведь как же! Война - понимать надо!
     Потом, зажимая в руке окурок, глянул под стол:
     - Смотрю, в башмаках. От форсу аль по нужде?
     - Какое от форсу... - застеснялась Анфиса, подбирая ноги. - У старых сапожонок союзки обносились. Уже теленка сдам - дадут кожи...
     - Да ведь теленка когда сдашь, а без сапог... Оно, конечно, председательская работа чистая, а все же разъезды, то, се. Нет, председателю беспременно сапоги надо! - убежденно сказал Федор Капитонович.
     Лицо его вдруг приняло озабоченное выражение.
     - Что же нам с тобой делать-то, Петровна, а? Разве что... - начал размышлять он вслух. - Ну да! Ты вот что, приноси свои сапожонки. У меня где-то союзки валялись Ночь посижу, к утру сработаю.
     - Что ты, Федор Капитонович, я уж как-нибудь выкручусь. А союзки тебе самому сгодятся...
     - И не говори, и слушать не хочу! - рассердился Федор Капитонович. - Плачь, да выручай. На этом свет держится. Об этом и партия учит...
     Растроганная до глубины души, Анфиса не знала, как и благодарить:
     - Ну спасибо тебе, Федор Капитонович. Ты меня так... так выручишь... Там и союзки-то небольшие надо. А я уж тебе, теленка вот сдам...
     - Пустое говоришь, - опять строго оборвал Федор Капитонович. Затем, почесав затылок, как бы между прочим, добавил: - А ты мне хоть пудишко на первый случай... Больше не прошу... Сам знаю - война...
     Анфиса непонимающе уставилась на него.
     - Мучки, говорю, со склада. До краю дожил. - И, видя, что председатель растерянно шарит по столу руками, Федор Капитонович подсунул ей бог знает откуда взявшийся листок бумаги. - Не ищи; знаю, что дела еще не приняла...
     - Да я не знаю... - замялась Анфиса. - Муки на складе званье одно... А ты хозяин исправный, - она натужно улыбнулась, - проживешь...
     - Эка ты, - недовольно поморщился Федор Капитонович. - По моим сусекам не мела... Да я что, задаром? Нет, ты мне в счет трудодней, по всем законам. Опять же - как на вчерашнем собранье постановлено? Забыла?" Нет, Петровна, - внушительно поднял палец Федор Капитонович. - Супротив народа не советую. Харитон супротивничал - знаешь, что вышло?
     Кровь бросилась в лицо Анфисе. Она немигающими глазами смотрела на этот желтый не сгибающийся, как крюк, палец, и вдруг страшная догадка озарила ее
     - Да ведь ты... - прерывисто задышала она. - Ты... что же это?.. Сапогами хотел купить? Люди с голоду пухнут, а ты... - Ей не хватало воздуха.
     Федор Капитонович поджал губы, встал.
     - Голова-то думать дадена, а не то чтобы всякое пустое, - строго и назидательно сказал он и, всем своим видом показывая, до какой степени он оскорблен, пошел к двери.
     - Анфиса, Анфиса! - в контору, едва не сбыв с ног Федора Капитоновича, вбежала растрепанная, насмерть перепуганная доярка Марья. - Корова подыхает...
     - Что?..
     - Корова, говорю, подыхает... Да иди ты, бога ради...
     Марья, всхлипывая, схватила Анфису за рукав, потянула из-за стола.
    
     ГЛАВА ВОСЬМАЯ
    
     Лукашин был страшно зол. Хозяйка (он таки не избежал участи всех командировочных - остановился у Марины-стрелехи) разбудила в восьмом часу. Пожалела. Этака дубина стоеросова!..
     Утро было холодное, ветреное. Из труб валил дым, зябко прижимался к тесовым, белым от инея крышам. Сапоги, как колодки, стучали по еще не оттаявшей с ночи дороге. Навстречу ему попадались школьники, останавливались, молча провожали его не по-детски серьезными, вопрошающими глазами.
     Ну ясно! Куда это ты, дядя, торопишься? Не успел заявиться и уже лыжи навострил! А что подумает Минина? Это же никуда не годится. Вчера, после собрания, бог знает какой ерунды наговорил. Рассуждал о предвидении, о каких-то главных звеньях. Прямо как пономарь!
     Он подумал было, не заскочить ли на минутку в правление, сказать, по крайней мере, что и как. Но ему опять вспомнился ночной разговор по телефону, и он зашагал быстрее. Секретарь райкома Новожилов через каждые два слова с надрывом кричал: "Ты меня понял? Ты меня понял? Немедленно в Водяны..." Хорошо, что хоть на снятие Лихачева реагировал спокойно. Наверно, не все понял - слышимость была отвратительная, а может быть, и понял, да все дело в наводнении.
     В верхнем конце Пекашина Лукашин был впервые, и, как ни нервничал он сейчас, глаза его зорко присматривались к окружающему.
     Все те же дома, то одноэтажные, то - изредка - двухэтажные, но обязательно с огромными крытыми дворами и поветями. Голые огородцы - картофельники, устланные старыми, как плети, побелевшими стеблями. Часто попадались нежилые избы с заколоченными окошками, с выбитыми стеклами. Ветер со свистом хозяйничал в них, как на погосте. Передки у многих старых домов разломаны на дрова. Кое-где виднелись свежие разрезы бревен. Видно, вошло уже в привычку; оторвет хозяйка чурку, и дальше. И на протяжении целого километра ни одной новой постройки, поставленной в последние годы.
     "Ох, и какая же работа предстоит после войны! - думал Лукашин. - Деревню заново отстраивать придется".
     Спускаясь с пекашинской горы, он поднял воротник шинели, чтобы заслонить лицо от колючего ветра. Когда он перебрался через вспененную, яростно клокотавшую Синельгу и вошел в лес, высокий розовый сосняк, - сразу потеплело. Ветра здесь не было, только в верхушках, позлащенных солнцем, слегка пошумливало и охало да изредка раздавался глухой, надтреснутый скрип дерева.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ] [ 13 ] [ 14 ] [ 15 ]

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Братья и сестры


Смотрите также по произведению "Братья и сестры":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis