Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Два гусара

Два гусара [4/4]

  Скачать полное произведение

    - Да и я не знаю поэтому играть, - отвечала Лиза, мысленно считая ремизы матери.
     - А вы этак много проиграете, мамаша! И Пимочке на платье не останется, - прибавила она шутя.
     - Да, этак легко можно рублей десять серебром проиграть, - сказал корнет, глядя на Лизу и желая вступить с ней в разговор.
     - Разве мы не ассигнациями играем? - оглядываясь на всех спросила Анна
    Федоровна.
     - Я не знаю, как, только я не умею считать ассигнациями, - сказал граф. - Как это? То есть что это ассигнации?
     - Да теперь уж никто ассигнациями не считает, - подхватил дядюшка, который играл кремешком и был в выигрыше.
     Старушка велела подать шипучки, выпила сама два бокала, раскраснелась и, казалось, на всё махнула рукой. Даже одна прядь седых волос выбилась у ней из-под чепца, и она не поправляла ее. Ей, верно, казалось, что она проиграла миллионы, и что она совсем пропала. Корнет всё чаще и чаще толкал ногой графа.
     Граф списывал ремизы старушки. Наконец, партия кончилась. Как ни старалась Анна Федоровна, кривя душою, прибавлять свои записи и притворяться, что она ошибается в счете и не может счесть, как ни приходила в ужас от величины своего проигрыша, в конце расчета оказалось, что она проиграла девятьсот двадцать призов. "Это ассигнациями выходит девять рублей?" несколько раз спрашивала Анна Федоровна и до тех пор не поняла всей громадности своего проигрыша, пока братец, к ужасу ее, не объяснил, что она проиграла тридцать два рубля с полтиной ассигнациями, и что их нужно заплатить непременно. Граф даже не считал своего выигрыша, а тотчас по окончании игры встал и подошел к окну, у которого Лиза устанавливала закуску и выкладывала на тарелку грибки из банки к ужину, и совершенно спокойно и просто сделал то, чего весь вечер так желал и не мог сделать корнет - вступил с ней в разговор о погоде.
     Корнет же в это время находился в весьма неприятном положении. Анна Федоровна с уходом графа и особенно Лизы, поддерживавшей ее в веселом расположении духа, откровенно рассердилась.
     - Однако как досадно, что мы вас так обыграли, - сказал Полозов, чтоб сказать что-нибудь. - Это просто бессовестно.
     - Да еще бы выдумали какие-то табели да мизеры! Я в них не умею: как же
    ассигнациями-то сколько же выходит всего? - спрашивала она.
     - Тридцать два рубля, тридцать два с полтинкой, - твердил кавалерист, находясь под влиянием выигрыша в игривом расположении духа, - давайте-ка денежки, сестрица... давайте-ка.
     - И дам вам все; только уж больше не поймаете, нет! Это я и в жизнь не
    отыграюсь.
     И Анна Федоровна ушла к себе, быстро раскачиваясь, вернулась назад и принесла девять рублей ассигнациями. Только по настоятельному требованию старичка она заплатила все.
     На Полозова нашел некоторый страх, чтобы Анна Федоровна не выбранила его, ежели он заговорит с ней. Он молча, потихоньку отошел от нее и присоединился к графу и Лизе, которые разговаривали у открытого окна.
     В комнате на накрытом для ужина столе стояли две сальные свечи. Свет их изредка колыхался от свежего, теплого дуновения майской ночи. В окне, открытом в сад, было тоже светло, но совершенно иначе, чем в комнате. Почти полный месяц, уже теряя золотистый оттенок, всплывал над верхушками высоких лип и больше и больше освещал белые, тонкие тучки, изредка застилавшие его. На пруде, которого поверхность, в одном месте посеребренная месяцем, виднелась сквозь аллеи, заливались лягушки. В сиреневом душистом кусте под самым окном, изредка медленно качавшем влажными цветами, чуть-чуть перепрыгивали и встряхивались какие-то птички.
     - Какая чудная погода! - сказал граф, подходя к Лизе и садясь на низкое окно. - Вы, я думаю, много гуляете?
     - Да, - отвечала Лиза, не чувствуя почему-то уже ни малейшего смущения в беседе с графом, - я по утрам, часов в семь, по хозяйству хожу, так и гуляю немножко с Пимочкой - маменькиной воспитанницей.
     - Приятно в деревне жить! - сказал граф, вставив в глаз стеклышко, глядя то на сад, то на Лизу. - А по ночам, при лунном свете вы не ходите гулять?
     - Нет. А вот в третьем годе мы с дяденькой каждую ночь гуляли, когда луна была.
     На него странная какая-то болезнь - бессонница - находила. Как полная луна, так он заснуть не мог. Комнатка же его, вот эта, прямо на сад, и окошко низенькое:
     луна прямо к нему ударяла.
     - Странно, - заметил граф. - Да ведь это ваша комнатка, кажется?
     - Нет, я только нынче тут ночую. Мою комнату вы занимаете.
     - Неужели?... Ах, Боже мой!... Век себе не прощу этого беспокойства, - сказал граф, в знак искренности чувства выбрасывая стеклышко из глаза, - ежели бы я знал, что я вас потревожу...
     - Что за беспокойство! Напротив, я очень рада: дяденькина комнатка такая чудесная, веселенькая, окошечко низенькое, я буду там себе сидеть, пока не засну, или в сад перелезу, погуляю еще на ночь.
     "Экая славная девочка! - подумал граф, снова вставив стеклышко, глядя на нее, и, как будто усаживаясь на окне, стараясь ногой тронуть ее ножку. - И как она хитро дала мне почувствовать, что я могу увидеть ее в саду у окна, коли захочу". Лиза даже потеряла в его глазах большую часть прелести: так легка ему показалась победа над нею.
     - А какое должно быть наслаждение, - сказал он, задумчиво вглядываясь в темные аллеи, - провести такую ночь в саду с существом, которое любишь.
     Лиза смутилась несколько этими словами и повторенным, как будто нечаянным, прикосновением ноги. Она, прежде чем подумала, сказала что-то для того только, чтобы смущение ее не было заметно. Она сказала: "Да, славно в лунные ночи гулять". Ей становилось что-то неприятно. Она увязала банку, из которой выкладывала грибки, и собиралась уйти от окна, когда к ним подошел корнет, и ей захотелось узнать, что это за человек такой.
     - Какая прелестная ночь, - сказал он.
     "Однако только про погоду и разговаривают", подумала Лиза.
     - Какой вид чудесный! - продолжал корнет. - Только вам, я думаю, уж надоело! - прибавил он по странной, свойственной ему склонности говорить вещи, немного неприятные людям, которые ему очень нравились.
     - Отчего же вы так думаете? кушанье одно и то же, платье - надоест, а сад хороший не надоест, когда любишь гулять, особенно когда месяц еще повыше поднимется. Из дяденькиной комнаты весь пруд виден. Вот я нынче буду смотреть.
     - А соловьев у вас нет, кажется? - спросил граф, весьма недовольный тем, что пришел Полозов и помешал ему узнать положительнее условия свиданья.
     - Нет, у нас всегда были; только в прошлом году охотники одного поймали, и нынче на прошлой неделе славно запел было, да становой приехал с колокольчиком и спугнул. Мы, бывало, в третьем году, сядем с дяденькой в крытой аллее и часа два слушаем.
     - Что эта болтушка вам рассказывает? - сказал дядя, подходя к разговаривающим. - Закусить не угодно ли?
     После ужина, во время которого граф похваливанием кушаний и аппетитом успел как-то рассеять несколько дурное расположение духа хозяйки, офицеры распрощались и пошли в свою комнату. Граф пожал руку дяде, к удивлению Анны Федоровны, и ее руку, не цалуя, пожал только, пожал даже и руку Лизы, причем взглянул ей прямо в глаза и слегка улыбнулся своею приятной улыбкой. Этот взгляд снова смутил девушку.
     "А очень хорош, - подумала она, - только уж слишком занимается собой".
     XIV.
     - Ну, как тебе не стыдно? - сказал Полозов, когда офицеры вернулись в свою комнату. - Я старался нарочно проиграть, толкал тебя под столом. Ну, как тебе не совестно? Ведь старушка совсем огорчилась.
     Граф ужасно расхохотался.
     - Уморительная госпожа! Как она обиделась!
     И он опять принялся хохотать так весело, что даже Иоган. стоявший перед ним, потупился и слегка улыбнулся в сторону.
     - Вот-те и сын друга семейства!.. ха-ха-ха! - продолжал смеяться граф.
     - Нет, право, это нехорошо. Мне ее жалко даже стало, - сказал корнет.
     - Вот вздор! Как ты еще молод! Что ж, ты хотел, чтоб я проиграл. Зачем же я бы проиграл? И я проигрывал, когда не умел. Десять рублей, братец, пригодятся. Надо смотреть практически на жизнь; а то всегда в дураках будешь.
     Полозов замолчал; притом ему хотелось одному думать о Лизе, которая казалась ему необыкновенно чистым, прекрасным созданием. Он разделся и лег в мягкую и чистую постель, приготовленную для него.
     "Что за вздор эти почести и слава военная! - думал он, глядя на завешенное шалью окно, сквозь которое прокрадывались бледные лучи месяца. - Вот счастье - жить в тихом уголке, с милой, умной, простой женою! Вот это прочное, истинное счастье!"
     Но почему-то он не сообщал этих мечтаний своему другу и даже не упоминал о деревенской девушке, несмотря на то, что был уверен, что и граф о ней думал.
     - Что ж ты не раздеваешься? - спросил он графа, который ходил по комнате.
     - Не хочется еще спать что-то. Туши свечу, коли хочешь; я так лягу.
     И он продолжал ходить взад и вперед.
     - Не хочется еще спать что-то, - повторил Полозов, чувствуя себя после
    нынешнего вечера больше чем когда-нибудь недовольным влиянием графа и
    расположенным взбунтоваться против него. "Я воображаю, - рассуждал он,
    мысленно обращаясь к Турбину, - какие в твоей причесанной голове теперь
    мысли ходят! Я видел, как тебе она понравилась. Но ты не в состоянии понять это простое, честное существо: тебе Мину надобно, полковничьи эполеты. Право, спрошу его, как она ему понравилась".
     И Полозов было обернулся к нему, но раздумал: он чувствовал, что не
    только не в состоянии будет спорить с ним, если взгляд графа на Лизу тот,
    который он предполагал, но что даже не в силах будет не согласиться с ним, - так уж он привык подчиняться влиянию, которое становилось для него с каждым днем тяжелее и несправедливее.
     - Куда ты? - спросил он, когда граф надел фуражку и подошел к двери.
     - Пойду на конюшню. Посмотрю, всё ли в порядке.
     "Странно!" подумал корнет, но потушил свечу и, стараясь разогнать
    нелепо-ревнивые и враждебные к прежнему своему другу мысли, лезшие ему в
    голову, перевернулся на другой бок.
     Анна Федоровна этим временем, перекрестив и расцаловав, по обыкновению,
    нежно брата, дочь и воспитанницу, тоже удалилась в свою комнату. Давно уж в один день не испытывала старушка столько сильных впечатлений, так что и молиться она не могла спокойно: всё грустно-живое воспоминание о покойном графе и о молодом франтике, который так безбожно обыграл ее, не выходило у нее из головы. Однако же, по обыкновению, раздевшись, выпив полстакана квасу, приготовленного y постели на столике, она легла в постель. Любимая ее кошка тихо вползла в комнату. Анна Федоровна подозвала ее и стала гладить, вслушиваясь в ее мурлыканье, и всё не засыпала.
     "Это кошка мешает", подумала она и прогнала ее. Кошка мягко упала на пол, медленно поворачивая пушистым хвостом, вскочила на лежанку; но тут девка, спавшая на полу в комнате, принесла стлать свой войлок, тушить свечку и зажигать лампадку. Наконец и девка захрапела; но сон всё еще не приходил к Анне Федоровне и не успокоивал ее расстроенного воображения. Лицо гусара так и представлялось ей, когда она закрывала глаза, и, казалось, являлось в различных странных видах в комнате, когда она с открытыми глазами при слабом свете лампадки смотрела на комод, на столик, на висевшее белое платье. То ей казалось жарко в перине, то несносно били часы на столике и невыносимо носом храпела девка. Она разбудила ее и велела перестать храпеть. Опять мысли о дочери, о старом и молодом графе, преферансе странно перемешивались в ее голове. То она видела себя в вальсе с старым графом, видела свои полные, белые плечи, чувствовала на них чьи-то поцалуи и потом видела свою дочь в объятиях молодого графа. Опять храпеть начала Устюшка...
     "Нет, что-то не то теперь, люди не те. Тот в огонь за меня готов был. Да и было за что. А этот, небось, спит себе дурак дураком, рад, что выиграл, нет того, чтоб поволочиться. Как тот, бывало, говорит на коленях: "Что ты хочешь, чтоб я сделал: убил бы себя сейчас, и что хочешь?" и убил бы, коли б я сказала".
     Вдруг чьи-то босые шаги раздались по коридору, и Лиза в одном накинутом
    платке, вся бледная и дрожащая, вбежала в комнату и почти упала к матери на постель...
     Простясь с матерью, Лиза одна пошла в бывшую дядину комнату. Надев белую кофточку и спрятав в платок свою густую длинную косу, она потушила свечу, подняла окно и с ногами села на стул, устремив задумчивые глаза на пруд, теперь уж весь блестевший серебряным сияньем.
     Все ее привычные занятия и интересы вдруг явились перед ней совершенно в новом свете: старая, капризная мать, несудящая любовь к которой сделалась частью ее души, дряхлый, но любезный дядя, дворовые, мужики, обожающие барышню, дойные коровы и телки, - вся эта, всё та же, столько раз умиравшая и обновлявшаяся природа, среди которой с любовью к другим и от других она выросла, всё, что давало ей такой легкий, приятный душевный отдых, - всё это вдруг показалось не то, всё это показалось скучно, ненужно. Как будто кто-нибудь сказал ей:
     "Дурочка, дурочка! Двадцать лет делала вздор, служила кому-то, зачем-то и не знала, что такое жизнь и счастье!" Она это думала теперь, вглядываясь в глубину светлого, неподвижного сада, сильнее, гораздо сильнее, чем прежде ей случалось это думать. И что навело ее на эти мысли? Нисколько не внезапная любовь к графу, как бы это можно было предположить. Напротив, он ей не нравился. Корнет мог бы скорее занимать ее; но он дурен, бедный, и молчалив как-то. Она невольно забывала его и с злобой и с досадой вызывала в воображении образ графа. "Нет, не то", говорила она сама себе. Идеал ее был так прелестен! Это был идеал, который среди этой ночи, этой природы, не нарушая ее красоты, мог бы быть любимым, - идеал, ни разу не обрезанный для того, чтобы слить его с какой-нибудь грубой действительностью.
     Сначала уединение и отсутствие людей, которые бы могли обратить ее
    внимание, сделали то, что вся сила любви, которую в душу каждого из нас
    одинаково вложило Провидение, была еще цела и невозмутима в ее сердце;
    теперь же уже слишком долго она жила грустным счастием чувствовать в себе
    присутствие этого чего-то и, изредка открывая таинственный сердечный сосуд, наслаждаться созерцанием его богатств, чтобы необдуманно излить на кого-нибудь всё то, что там было. Дай Бог, чтобы она до гроба наслаждалась этим скупым счастием. Кто знает, не лучше ли и не сильнее ли оно? И не одно ли оно истинно и возможно?
     "Господи Боже мой! - думала она, - неужели я даром потеряла счастие и
    молодость, и уж не будет... никогда не будет? неужели это правда?" И она
    вглядывалась в высокое светлое около месяца небо, покрытое белыми
    волнистыми тучами, которые, застилая звездочки, подвигались к месяцу. "Если захватит месяц это верхнее белое облачко, значит правда", подумала она. Туманная дымчатая полоса пробежала по нижней половине светлого круга, и понемногу свет стал слабеть на траве, на верхушках лип, на пруде; черные тени дерев стали менее заметны. И, как будто вторя мрачной тени, осенившей природу, легкий ветерок пронесся по листьям и донес до окна росистый запах листьев, влажной земли и цветущей сирени.
     "Нет, это неправда, - утешала она себя, - а вот если соловей запоет нынче ночью, то значит вздор всё, что я думаю, и не надо отчаиваться", подумала она. И долго еще сидела молча, дожидаясь кого-то, несмотря на то, что снова всё осветилось и ожило, и снова несколько раз набегали на месяц тучки и всё померкало. Она уже засыпала так, сидя у окна, когда соловей разбудил ее частой трелью, раздававшейся звонко низом по пруду. Деревенская барышня открыла глаза. Опять с новым наслаждением вся душа ее обновилась этим таинственным соединением с природой, которая так спокойно и светло раскинулась перед ней. Она облокотилась на обе руки. Какое-то томительно сладкое чувство грусти сдавило ей грудь, и слезы чистой широкой любви, жаждущей удовлетворения, хорошие, утешительные слезы налились в глаза ее. Она сложила руки на подоконник и на них положила голову.
     Любимая ее молитва как-то сама пришла ей в душу, и она так и задремала с мокрыми глазами.
     Прикосновение чьей-то руки разбудило ее. Она проснулась. Но прикосновение это было легко и приятно. Рука сжимала крепче ее руку. Вдруг она вспомнила действительность, вскрикнула, вскочила и, сама себя уверяя, что не узнала графа, который стоял под окном, весь облитый лунным светом, выбежала из комнаты...
     XV.
     Действительно, это был граф. Услышав крик девушки и кряхтенье сторожа
    за забором, отозвавшегося на этот крик, он опрометью, с чувством пойманного вора, бросился бежать по мокрой, росистой траве в глубину сада. "Ах, я дурак! - твердил он бессознательно. - Я ее испугал. Надо было тише, словами разбудить.
     Ах, я скотина неловкая!" Он остановился и прислушался: сторож через
    калитку прошел в сад, волоча палку по песчаной дорожке. Надо было
    спрятаться. Он спустился к пруду. Лягушки торопливо, заставляя его
    вздрагивать, побултыкали из-под ног его в воду. Здесь, несмотря на
    промоченные ноги, он сел на корточки и стал припоминать всё, что он делал: как он перелез через забор, искал ее окно и, наконец, увидал белую тень; как несколько раз, прислушиваясь к малейшему шороху, он подходил и отходил от окна; как то ему казалось несомненно, что она с досадой на его медлительность ожидает его, то казалось, что это невозможно, чтобы она так легко решилась на свидание; как, наконец, предполагая, что она только от конфузливости уездной барышни притворяется, что спит, он решительно подошел и увидал ясно ее положение, но тут вдруг почему-то убежал опрометью назад и, только сильно устыдив трусостью самого себя, подошел к ней смело и тронул ее за руку. Сторож снова крякнул и, скрипнув калиткой, вышел из саду. Окно барышниной комнаты захлопнулось и заставилось ставешком изнутри. Графу это был ужасно досадно видеть. Он бы дорого дал, чтобы только можно было начать опять всё сначала: уж теперь бы он не поступил так глупо... "А чудесная барышня!
     Свеженькая какая! Просто прелесть! И так прозевал... Глупая скотина я!"
    Притом спать уже ему не хотелось, и он решительными шагами раздосадованного человека пошел наудачу вперед по дорожке крытой липовой аллеи.
     И тут и для него эта ночь приносила свои миротворные дары какой-то
    успокоительной грусти и потребности любви. Глинистая, кой-где с
    пробивающейся травкой или сухой веткой, дорожка освещалась кружками, сквозь густую листву лип, прямыми бледными лучами месяца. Какой-нибудь загнутый сук, как обросший белым мхом, освещался сбоку. Листья, серебрясь, шептались изредка. В доме потухли огни, замолкли все звуки; только соловей наполнял собой, казалось, всё необъятное, молчаливое и светлое пространство. "Боже, какая ночь! Какая чудная ночь! - думал граф, вдыхая в себя пахучую свежесть сада. - Чего-то жалко. Как будто недоволен и собой, и другими, и всей жизнью недоволен. А славная, милая девочка. Может быть, она точно огорчилась..." Тут мечты его перемешались, он воображал себя в этом саду вместе с уездной барышней в различных, самых странных положениях; потом роль барышни заняла его любезная Мина. "Экой я дурак! Надо было просто ее схватить за талию и поцаловать". И с этим раскаянием граф вернулся в комнату.
     Корнет не спал еще. Он тотчас повернулся на постели лицом к графу.
     - Ты не спишь? - спросил граф.
     - Нет.
     - Рассказать тебе, что было?
     - Ну?
     - Нет, лучше не рассказывать... или расскажу. Подожми ноги.
     И граф, махнув уже мысленно рукой на прозеванную им интрижку, с оживленною улыбкой подсел на постель товарища.
     - Можешь себе представить, что ведь барышня эта мне назначила rendez-vous!<<3>>
     - Что ты говоришь? - вскрикнул Полозов, вскакивая с постели.
     - Ну, слушай.
     - Да как же? Когда же? Не может быть!
     - А вот, пока вы считали преферанс, она мне сказала, что будет ночью
    сидеть у окна, и что в окно можно влезть. Вот что значит практический
    человек! Покуда вы там с старухой считали, я это дельце обделал. Да ведь ты слышал, она при тебе даже сказала, что она будет сидеть нынче у окна, на пруд смотреть.
     - Да, это она так сказала.
     - Вот то-то я и не знаю, нечаянно или нет она это сказала. Может быть, и точно она еще не хотела сразу, только было похоже на то. Вышла-то странная штука. Я дураком совсем поступил! - прибавил он, презрительно улыбаясь на себя.
     - Да что же? Где ты был?
     Граф, исключая своих нерешительных неоднократных подступов, рассказал
    всё, как было.
     - Я сам испортил: надо было смелее. Закричала и убежала от окошка.
     - Так она закричала и убежала, - сказал корнет с неловкой улыбкой,
    отвечая на улыбку графа, имевшую на него такое долгое и сильное влияние.
     - Да. Ну, теперь спать пора.
     Корнет повернулся опять спиной к двери и молча полежал минут десять. Бог знает, что делалось у него в душе; но когда он повернулся снова, лицо его выражало страдание и решительность.
     - Граф Турбин! - сказал он прерывистым голосом.
     - Что ты, бредишь или нет? - спокойно отозвался граф. - Что, корнет Полозов?
     - Граф Турбин! Вы подлец! - крикнул Полозов и вскочил с постели.
     XVI.
     На другой день эскадрон выступил. Офицеры не видали хозяев и не
    простились с ними. Между собой они тоже не говорили. По приходе на первую
    дневку предположено было драться. Но ротмистр Шульц, добрый товарищ,
    отличнейший ездок, любимый всеми в полку и выбранный графом в секунданты,
    так успел уладить это дело, что не только не дрались, но никто в полку не
    знал об этом обстоятельстве, и даже Турбин и Полозов хотя не в прежних
    дружеских отношениях, но остались на "ты" и встречались за обедами и за
    партиями.
     11 апреля 1856 г.
     <<1>> [они израсходуются для того, чтобы принять нас.]
     <<2>> [Прошу вас, господа!]
     <<3>> [свиданье!]


Добавил: mihael6

1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

/ Полные произведения / Толстой Л.Н. / Два гусара


Смотрите также по произведению "Два гусара":


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis