Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Искандер Ф. / Поэт

Поэт [6/7]

  Скачать полное произведение

    А между прочим, в застолье он бывал удивительно мил и удивительно остроумен.
    Трудно было поверить, что его человеческая речь на пути от головы к пишущей руке столь безнадежно глупеет, а на пути от головы к языку сохраняет очаровательную свежесть и остроумие.
    Звали его Георгий Георгиевич. Он был голубоглазым евреем с идеальной внешностью славянина. Да не просто славянина, а пятидесятилетнего барина, уже полнеющего и благородно седеющего. Люди, мало знавшие нас, встречаясь с нами в застолье, принимали его за русского босса, а меня, учитывая мое черноглазие, за трудолюбивого еврея при нем.
    Любовницы у него всегда были русскими. Это обстоятельство меня совершенно не трогало, но он считал необходимым по этому поводу объясниться и несколько раз это делал, забывая или делая вид, что такого рода объяснение уже состоялось.
    – Что я могу с собой поделать, – говорил он, сокрушенно пожимая плечами, – я половой антисемит.
    И вот в последний раз мы вместе в Доме творчества. С ним была очередная любовница – высокая, стройная блондинка, которая была на целую голову и отчасти шею выше его. Приподняв собственную голову, он не без гордости оглядывал ее, словно многие годы выращивал ее и вырастил именно такой большой, как мечтал. Она же постоянно двусмысленно мне улыбалась, словно деликатно намекая, что по росту она больше подходит мне. Люди, видя нас втроем, вполне могли принять нас за молодоженов с папашей. И принимали иногда.
    И вот я почти две недели тружусь в своем номере, дописываю второй сценарий, а он трудится у себя в номере-люкс, лежа на диване то с детективом, то со своей любовницей. Такой Обломов, деятельный в пределах дивана, как Штольц.
    За эти две недели он ни разу не вышел прогуляться на воздух. Иногда мне казалось, что он и свои картины снимает на диване, вынеся его на съемочную площадку.
    Каждый вечер после ужина мы выпивали в его номере, и он всегда был оживлен и остроумен. А любовница его даже на его остроты двусмысленно улыбалась мне: мол, мы бы славно обошлись и без всяких острот! Но я строго держался и не давал ей переходить границу. Кстати, откуда что берется! Этот пьяница и бабник чутко понимал мои стихи, и я ценил это.
    И вдруг он однажды вечером врывается в мой номер, бросает исполненный непередаваемого комизма молниеносный взгляд на мою постель, словно пытаясь поймать глазами женщину, пока она ловко не закатилась за кровать.
    – Люду не видел?! – спрашивает он у меня тревожно и подозрительно.
    Я представил себе, как эта несколько угловатая дудоня закатывается за кровать, и чуть не расхохотался.
    – А куда она делась? – спросил я.
    – Не знаю, – сказал он, – я заснул на диване. Просыпаюсь – ее нет. Думаю, может, в другой комнате. Окликаю – ее нет. Близких знакомых, кроме тебя, у нас здесь никого нет. Куда же она могла деться?
    Как бы в состоянии задумчивой рассеянности он открыл дверь в туалет и заглянул туда.
    – Может, гулять пошла? – предположил я.
    – Пойдем поищем, – оживился он, – уже темно. К ней могут пристать хулиганы.
    Он пошел к себе в номер и вернулся одетый. Я тоже оделся, и мы вышли наружу.
    Холодный осенний ветер слегка пронизывал мое пальто. Мы целый час слонялись вокруг Дома творчества, но ее нигде не было.
    – Мы слегка поцапались, – вдруг припомнил он, – может, она разозлилась и уехала в город.
    – Так позвони, – сказал я.
    – У нее нет телефона, – сокрушенно ответил он, – но как я буду спать один!
    Фантастическая личность! По его словам, он с двадцати лет ни одной ночи не спал один! Если бы за этот стаж платили! То, что я был верен жене, для него оставалось необъяснимой астраханской дикостью. Но его слегка примиряло со мной то, что за время нашего знакомства я успел развестись и заново жениться.
    Мы еще целый час, уже прихватив шоссе, искали ее, и он иногда подходил к редким прохожим и спрашивал, не встречалась ли им случайно высокая, стройная блондинка. Нет, высокую, стройную блондинку никто не видел.
    – Да, она уехала в город, – все уверенней говорил он каждый раз. – Слава Богу, что хулиганы ее здесь не побили. Они терпеть не могут высоких, стройных блондинок. Их раздражает порода.
    Однако мы продолжали ее искать. Я заметил, что чем дольше мы ее ищем, тем чаще он подходит к прохожим женщинам, чтобы узнать, не видел ли кто из них высокую, стройную блондинку. Я в таких случаях стоял несколько в сторонке.
    Потом он вообще перестал у мужчин спрашивать, видимо решив, что, если уж мужчина встретил высокую, стройную блондинку, он ее непременно умыкнул бы. А раз мужчина ее не умыкнул, значит, он и не видел ее. Потом мне показалось странным, что он, спрашивая у женщин о высокой, стройной блондинке, все больше и больше тратит времени, чтобы получить эту нехитрую информацию.
    И наконец вижу, что он с одной небольшого роста, но тоже блондинкой вовсе заговорился о своей высокой, стройной блондинке. И вдруг он достает из кармана бумажник, отсчитывает деньги при свете фонаря и дает их этой маленькой блондинке. Она прячет деньги в сумочку. Только я подивился необычайной ценности информации о высокой, стройной блондинке, полученной им от маленькой, полненькой блондинки, как он вдруг взял под руку информаторшу и подошел ко мне.
    – Да, – говорит он, – Люда, конечно, на меня обиделась и уехала в город. Но мы проведем время с этой милой девушкой. Скорее домой! Надо выпить!
    Замерзли! Я художник, я не могу спать без женщины!
    Я с ума схожу, когда подобные люди называют себя художниками! Но чаще всего именно такие люди и называют себя художниками, хоть умри! И вот так странно завершились наши поиски высокой, стройной блондинки. Он, видите ли, художник!
    У себя в номере он быстро и умело накрыл на стол, достал из холодильника бутылку водки, открыл ее, и мы уже весело ужинаем и пьем водку. Георгий Георгиевич в ударе, как всегда в присутствии новой женщины. Он беспрерывно шутит, а эта молоденькая пышечка беспрерывно хохочет. Да и я смеюсь, потому что он в самом деле необычайно весел, находчив и остроумен.
    И вдруг раскрывается дверь второй комнаты – и оттуда выходит Люда в халате.
    Боже! Немая сцена. Георгий Георгиевич застыл с приоткрытым ртом, откуда почти явно торчала, извиваясь, недовысказанная острота.
    – Что это вы расшумелись? – говорит Люда, позевывая. – Я тут прикорнула.
    – Я тебя звал, неужели ты не слышала? – приобрел наконец дар речи Георгий Георгиевич.
    – Значит, плохо звал, – отвечала Люда, присаживаясь за стол и оглядывая незнакомую девушку.
    И тут бог застолья нашелся!
    – Пока ты спала, к нашему другу приехала его подружка, – сказал он, толкая меня под столом. – Мы решили отметить это событие. Она завтра уезжает!
    Люда, зловеще сверкнув рубинами в сережках, иронически улыбнулась мне: мол, неужели ради этой пигалицы ты не отвечал на мои призывные улыбки.
    А эта пышечка тоже посмотрела на меня. До нее, видимо, не сразу дошло случившееся. А теперь дошло! И она стала, посматривая на меня, дико хохотать. Георгий Георгиевич явно испугался, что она своим смехом возбудит в Люде какие-нибудь подозрения.
    – Ну что вы, Танечка, так смеетесь, – с некоторым упреком обратился он к ней. – Ничего особенно смешного не случилось.
    – С тех пор как я не видела своего друга Юру, он вырос! – кричит она сквозь смех и, взглянув на меня, снова заходится.
    Тут все решили, что моя девушка большая шутница, хоть и несколько плебейского толка. Георгий Георгиевич рассказал, как мы втроем искали Люду в окрестностях Дома творчества и очень боялись, что какие-то хулиганы могли ее обидеть.
    Оказывается, когда он проснулся и не увидел Люду, он несколько раз окликнул ее, но, не услышав ответа из другой комнаты, решил, что она вышла (ко мне!), и, не заглядывая туда, ринулся за ней.
    Георгий Георгиевич на радостях открыл еще одну бутылку водки, и я налегал на выпивку, потому что мне впервые предстояло спать с женщиной в одной комнате и объяснять ей, что я не изменяю жене.
    Труднее всего втолковать людям, что ты не изменяешь жене. Тебя после этого начинают презирать даже те, кто сами не изменяют своим женам, но никому не выдают этой якобы постыдной подробности своей жизни.
    Я порядочно надрался, и уже во втором часу ночи мы с пышечкой, прихватив свои одежды, спустились в мой номер.
    А Георгий Георгиевич, поняв, что ему удалось обмануть бдительность Люды, окончательно осмелел и, зная, что я из принципа не изменяю женам, с величайшим любопытством ждал этой ночью моего падения.
    – Действуй, – шепнул он, провожая нас до дверей, – за все уплачено!
    Уже у себя в номере, когда я стал на диване стелить постель щебечущей пышечке, она удивленно спросила:
    – Мы что, отдельно будем спать?
    – Да, – сказал я, – видите, как получилось. Оказывается, Люда не уехала. А я всегда верен своей жене.
    – Совсем всегда? – поразилась она.
    – Когда женат, – объяснил я.
    – А сейчас вы женаты? – спросила она.
    – К сожалению, да, – сказал я несколько лицемерно, потому что, кроме принципа, я вообще не любил иметь дела со шлюхами.
    – С кем же мы спим, – вслух задумалась она, – если мужчины верны своим женам?
    – Ну, не все мужчины, – примирительно сказал я.
    – Никогда в жизни этого не было, – произнесла она с пафосом, – чтобы я отдельно от мужчины спала в одной комнате! Подруги не поверят!
    – Спокойной ночи, – сказал я и погасил свет. – Раздевайтесь и ложитесь.
    В темноте мы оба разделись и легли.
    – А если я к вам приду? – спросила она у меня через пять минут.
    – Придется вас прогнать, – сказал я, чувствуя, что на меня наваливается сон.
    – У меня никогда не было такого большого мужчины, – вздохнула она в темноте.
    И вдруг через некоторое время стала тихо и долго задыхаться от хохота.
    – Что вас смешит? – уже сквозь сон спросил я.
    – Мысли, – сказала она, стараясь заглушить смех.
    Я провалился в сон. Утром, когда я проснулся, она уже была на ногах.
    Веселая, подвижная пышечка. Если б я не был женат, если б она не была шлюхой, хорошо было бы с ней побаловаться, подумал я.
    – Отвернитесь, – сказал я, почему-то чувствуя, что это необычайно глупо звучит. Она отвернулась, многозначительно хохотнув. Я оделся, умылся, побрился. И тут в дверь раздался характерный стук Георгия Георгиевича. Я открыл дверь и вижу – он прямо умирает от любопытства. Отзывает меня в коридор.
    – Ну как? – жарко шепчет.
    – Никак, – отвечаю я, почему-то особенно раздражаясь именно его жарким шепотом. Если б шепот не был таким жарким, было бы терпимо.
    – Как это? – удивляется он, слава Богу переходя на нормальный язык. – А она что?
    – Я ей все объяснил, – сказал я, – она была очень удивлена, но примирилась.
    Надо сказать, что Георгий Георгиевич был странно скуповат, когда дело не касалось женщин или застолья. Тут он был щедр, как король. Но, например, в жаркий летний день купить на улице мороженое он считал глупой и даже развратной тратой денег. Такой он был. Со своими строгостями.
    – Но я же заплатил деньги за ночь, – сказал он обиженно, разводя руками, – так не годится. Нельзя без толку бросаться деньгами. Я сейчас с ней пересплю, а ты стой с этой стороны. Если вдруг появится Люда, скажи, что я к одному знакомому в номер зашел. Не подпускай ее к дверям.
    – Хорошо, – согласился я, глотая его унизительное предложение, и он вошел в номер.
    Минут через десять он вдруг открывает дверь и говорит:
    – А ну-ка зайди!
    Я захожу, удивляясь, что он так быстро справился со своим делом. Но не тут-то было!
    – Она говорит, что спала с тобой в эту ночь, – раздраженно объяснил он мне,
    – поэтому не отдается мне!
    – Да! – топнула ножкой пышечка, – я договаривалась спать с одним, а не с двумя!
    – Но ты же со мной не спала, – говорю я.
    – Спала, – твердо отвечает она, – спала!
    – В одной комнате, а не в одной постели! – уже раздражаюсь я.
    – В одной постели! – утверждает она.
    – Ты что, с ума сошла? – говорю я.
    – Ничуть, – отвечает она, – я пришла к тебе в постель, когда ты спал. И все сделала, что надо!
    – Но это же физически невозможно! – воскликнул я. – Когда мужчина спит!
    – Очень даже возможно, – отвечает она, – спит-то он спит, да не весь!
    – Но я бы проснулся! – воскликнул я.
    – Ты был пьян, – ответила она достаточно разумно, – потому и не проснулся.
    – Но чем ты докажешь, что это правда? – с величайшим любопытством спросил Георгий Георгиевич.
    Она стыдливо потупилась.
    – Ну? – строго настаивал Георгий Георгиевич.
    – У него родимое пятно, – все еще стесняясь, тихо ответила она, – пониже пупка.
    Георгий Георгиевич пронзительно посмотрел на меня – вероятно, взглядом одного из бесчисленных сыщиков, о которых он читал. Я кивнул. Это было правдой. Смутно вспомнил, что в ее словах есть что-то из какой-то восточной сказки. Шехерезада, что ли?
    – Но как ты это заметила? – не унимался Георгий Георгиевич, видимо входя в роль своих проницательных сыщиков, – ты что, свет зажгла?
    – Фонарь из окна светил, – призналась она, снова потупившись.
    – Правда, я два раза в жизни спал со спящей женщиной, – вдруг ни с того ни с сего признался Георгий Георгиевич, как всегда ревнуя и боясь, что чей-то эротический опыт может оказаться богаче, – они были пьяны. Ничего особенного. Теплый труп.
    – Ой! – испуганно воскликнула пышечка, – ничего подобного!
    – А тебе ничего не приснилось? – вдруг спросил у меня Георгий Георгиевич, видимо переходя на роль психоаналитика.
    – Ничего! – ответил я резко.
    – Но что же это получается? – стал соображать Георгий Георгиевич. – Мужчина платит женщине деньги, чтобы получить удовольствие. А так ты сама и удовольствие получила, и деньги получила, а он остался ни с чем. Заплати ему за эту ночь деньгами, которые я тебе дал, а он их мне вернет. Иначе получается насилие!
    – Мне это даже смешно слушать! – воинственно воскликнула пышечка. – А еще такие интеллигентные люди! Кино снимают! Это же позор, чтобы мужчина брал деньги за то, что с ним женщина спала. Я только слышала, что очень старые американки молодым итальянцам платят. А у нас в России это стыд!
    – Ну, ладно, иди, иди, – примирительно сказал Георгий Георгиевич, – ты не виновата, что Люда спала в той комнате. Слава Богу, что она еще вовремя проснулась! Было бы крику, если бы мы пошли в ту комнату спать, а она бы тут проснулась!
    – Скажите спасибо, что я все вовремя усекла и подыграла, – сказала пышечка,
    – другая дура по глупости раскололась бы!
    – Да, ты молодец! Ты хорошо держалась, – важно заключил Георгий Георгиевич,
    – а теперь до свиданья, иди!
    Она оделась и ушла.
    – Любопытный случай, – сказал Георгий Георгиевич, – можно, я расскажу об этом Люде? Вот она посмеется! Я только расскажу, как тобой овладели во сне.
    Кстати, я попрошу Люду, чтобы она попробовала овладеть мной во сне.
    Интересно, что мне приснится, если я, конечно, не проснусь.
    – Можешь сказать, – отвечал я. – Главное, я не могу решить философскую суть вопроса. Изменил я жене или нет?
    – Думай! – весело ответил Георгий Георгиевич. – Я пойду и Люде все расскажу!
    Вечером по этому поводу надо как следует встряхнуться!
    Я весь этот день с особой яростью работал над сценарием, не отрываясь ни на минуту. Я закончил его.
    Вечером я занес Георгию Георгиевичу свою готовую работу. Люда, улыбаясь уже без всяких намеков, смотрела на меня. Она быстро и ладно накрывала на стол.
    Что-то беспрерывно напевая, она летала по комнате. Мы крепко выпили с Георгием Георгиевичем, и Люда на этот раз была так добра, что не останавливала нас. Георгий Георгиевич всесторонне обшучивал мое падение, а Люда, в свою очередь, хохотала до упаду. Мне показалось, что она на этот раз несколько завышает возможности его юмора, а ведь обычно она их сильно занижала. Я был рад, что она потеплела к нему.
    Весьма пьяный, в прекрасном настроении вернулся я к себе в номер и заснул как убитый. Утром я еще был в постели, когда ко мне вломился Георгий Георгиевич.
    – Людка у тебя была ночью? – вдруг спросил он, проницательно заглядывая мне в глаза.
    – Что, опять пропала? – спросил я. Это уже становилось скучным.
    – Да нет, не пропала, – ответил он, – но ночью я проснулся, и мне показалось, что она вставала и только улеглась, когда я проснулся.
    – Ну и что? – сказал я. – Мало ли для чего человек может встать ночью.
    – Да, конечно, – согласился он и с жаром добавил: – Но дело в том, что я ее после этого захотел взять, но она мне наотрез отказала. Первый раз за все время, как мы вместе! Очень подозрительно, очень! Неужели эти две всадницы без головы объездили дикого мустанга так, что он даже не заметил этого?
    – Да пошел ты к черту! – крикнул я ему. – Не было, не было, не было здесь никакой Люды!
    Он ушел не то довольный своей остротой, не то успокоенный моим негодованием.
    Я встал, умылся, побрился и уже готовился идти завтракать. Вдруг кто-то стучится в мой номер. Открываю. Улыбающаяся Люда. Молча подходит к моей постели, откидывает одеяло, роется в простынях и вдруг достает оттуда сережку с рубиновым камнем, словно землянику сорвала на лужайке.
    Я офонарел. Еще ничего не понимаю. Она деловито вдевает сережку в мочку уха, потом из кармана достает вторую сережку и вдевает ее в мочку второго уха.
    После этого она с хохотом прильнула ко мне и сказала:
    – Прости, я бы никогда тебе в этом не призналась, но это фамильные серьги!
    Она вышла. Я понял, что моя миссия здесь закончена. Если у меня была хотя бы тень подозрения, я бы запер дверь. И пьяный, и трезвый, если уж я заснул, то сплю как убитый. Признак дурацкого доверия к миру. Все животные спят чутким сном – признак недоверия к миру. И правильно делают!
    В бешенстве я покидал вещи в чемодан и не прощаясь ни с кем уехал из Дома творчества. Гонорар за сценарий я все же получил, но больше никогда не встречался с Георгием Георгиевичем.
    Было ли все это изменой жене в философском плане, я так и не решил, но из принципа с женой разошелся. Впрочем, я и так собирался с ней разойтись. Она благополучно вышла замуж, благополучно уехала с мужем в Америку, куда увезла моего единственного сына. Я по нему иногда безумно скучаю. Скучаю, как Наполеон по сыну, согласно легенде, если вообще эта скотина могла по чему-нибудь скучать, кроме славы.
    Н а ловца и зверь бежит
    Итак, я уже говорил, что он ездил по стране и зарабатывал деньги выступая в клубах со своими фильмами, а потом читая стихи.
    Но однажды у него с этими встречами случилась трагическая накладка. Он приехал в один туркменский районный город, где должен был, как обычно, показать фильм и почитать стихи.
    До выступления он обязан был явиться в райком, где получал добро на эту встречу, и оттуда следовало распоряжение относительно киномеханика, афиши, а зачастую и явления публики, занятой на местном производстве.
    В этом районном городе гостиницу заменял Дом колхозника, где он занял номер, умылся, побрился, приоделся, а потом отправился в райком. Он закрыл номер и зашагал к выходу.
    Сейчас он выглядел так импозантно, что работники Дома колхозника с удивлением и подобострастием глядели на него, думая, что из Москвы приехал большой человек, который, скорее всего, займется ревизией работы райкома партии.
    То, что столь яркий мужчина приехал в Дом колхозника без машины и без сопровождения райкомовских работников, подтверждало догадку о его инкогнито.
    Да и слыхано ли было, чтобы большой человек из Москвы останавливался у них!
    Для таких людей у райкома есть собственный удобный и уютный дом без вывески.
    Да, он собирается неожиданно нагрянуть в райком, чтобы его работники растерялись и не успели спрятать концы в воду, видимо, ближайшего арыка.
    Когда он проходил по коридору, директор этого заведения стоял у окошка администраторши. Увидев нашего поэта, он понял, что это последний шанс в жизни.
    – Крыш течет, – сказал он печально, но внятно, когда поэт поравнялся с ним,
    – райисполком не помогает…
    Он успел все учесть. На случай гнева большого московского начальника за то, что к нему обращаются с такими мелочами, он это сказал в сторону администраторши, как бы обмениваясь с ней элегическими впечатлениями.
    – Все образуется! – бодро гуднул наш поэт и победно вышел вон.
    – Все образуется, сказал? – удрученно повторил директор. – Это как надо понимать? Образованья не хватает?
    – Видно, уже решил этих всех отправить в партшколу, а прислать других, – подсказала бойкая администраторша.
    – Уже решил? – удивился директор.
    – Конечно, – уверила его администраторша, – видишь, какого прислали? Лев!
    – Марусия! – оторопело окликнул директор уборщицу. – Быстро поставь в номер московского гостя горшок!
    – Сейчас! – охотно откликнулась уборщица.
    Дощатая уборная Дома колхозника была во дворе. Единственный, правда огромный, горшок этого заведения предназначался редким почетным гостям.
    Наш поэт легкой походкой нес свое грузное тело в райком. Такими делами там занимался второй секретарь, фамилия которого была Кирбабаев. Но секретаря на месте не оказалось. Кабинет его был заперт. Какая-то женщина, проходившая мимо, сказала, что Кирбабаев обедает.
    Наш поэт полтора часа шагал взад-вперед по длинному райкомовскому коридору, мысленно выбирая стихи, которые он будет читать местному населению, выбирая и привередливо отбрасывая стихи чересчур сложные. Он все шагал и шагал, удивляясь не только затянувшемуся обеду Кирбабаева, но и полному отсутствию признаков жизни в райкоме. Намаз творят, что ли? – думал он шутливо.
    И вдруг, когда он был в одном конце коридора, в другом его конце, куда подымалась лестница с улицы, появился человек. Он был среднего роста, на нем был желтоватый чесучовый китель, а на голове соломенная шляпа.
    И тут наш герой совершил свой первый промах, который неминуемо привел его к роковой ошибке. Как бы озаренный догадкой, не дождавшись приближения человека и тем более сам застыв на месте, он громовым голосом сотряс, впрочем, недряхлые своды райкома:
    – Вы случайно не Кирбабаев?!
    Это был Кирбабаев, и ему сразу стало обидно. Случайно? Нет, Кирбабаев случайно не мог оказаться Кирбабаевым! Он вздрогнул и с выражением крайней подозрительности оглядел сановитую фигуру поэта.
    – Кирбабаев буду, – скромно согласился он и поспешил к сановитой фигуре. О, если бы не поспешил, все могло бы обернуться по-другому!
    – На ловца и зверь бежит! – прогудел поэт, улыбаясь и распахнув руки, но все еще не двигаясь навстречу, превращая роковую ошибку своих слов в полный провал. Однако ничего этого не понимая.
    Кирбабаев нахмурился и подошел к нему. Какой-то русский корреспондент газеты, подумал он, что-то хочет выяснить по поводу кляузы какого-то местного негодяя.
    – А ви кто будете? – спросил он с несколько замороженным любопытством.
    – Я из Москвы, – отвечал поэт, по привычке не соразмеряя свой голос с близостью собеседника, – у меня путевка! Я в вашем клубе покажу научно-популярный фильм и почитаю стихи!
    Кирбабаев почувствовал, как, легко прожурчав, откатилась от сердца волна тревоги и тут же прикатила и залила его волна багровой ярости.
    – Лектор будете? – уничтожающе обобщил он, оглядывая его и поражаясь наглому несоответствию огромности лектора его ничтожному занятию. Будь наш поэт заезжим фокусником-гиревиком, он бы не вызвал у него такой высокой степени ненависти.
    – Можно считать, – мирно согласился поэт, привыкший в провинции к такого рода упрощениям.
    – Как ви сказали, – прошипел Кирбабаев, – на ловца и зверь бежит? Виходит, Кирбабаев зверь? Шакал, лисица, волк?
    – Да нет, – захохотал наш друг, – я вас здесь жду полтора часа. Вижу – кто-то идет. Оказалось, Кирбабаев идет в мою сторону. Вот я и сказал: на ловца и зверь бежит. Такая русская пословица.
    – Молчи, большой верблюд! – гневно воскликнул Кирбабаев. – Кирбабаев идет в твою сторону! Твоя сторона далеко отсюда! Значит, Кирбабаев как зверь бежит к тебе? Великорусский шовинизм не кушаем! Тем более от лектора!
    – Вы меня неправильно поняли! Я хотел сказать…
    – Ти все, что хотел, сказал! Теперь Кирбабаев будет говорить! Я твой засранный путевка подписать не буду! Сейчас – к первому секретарю! Я доложу! Если хочет, пусть он подпишет!
    Потрясенный поэт последовал за обезумевшим, как ему показалось, Кирбабаевым.
    Когда они подошли к дверям первого секретаря, Кирбабаев приосанился, снял шляпу, пригладил свои поредевшие волосы и перед тем, как открыть дверь, оглянулся на поэта:
    – Жди! Визовем!
    Все это происходило в предбаннике кабинета первого секретаря. Юная секретарша сидела за столиком. Кирбабаев что-то по-туркменски сказал ей, зыркнув на нашего поэта. Секретарша кивнула головой. Поэту показалось, что слова Кирбабаева означают:
    – В случае побега этого типа немедленно дай сигнал!
    Поэт окончательно уверился, что Кирбабаев обезумел. Похоже, что я свел с ума одного критика и одного партийного работника, подумал он. Но сейчас он в этом не видел юмора. Опять мистика парности нагнала меня, вспомнил он угрюмо.
    Минут двадцать он стоял и слышал из-за двери, обитой дерматином, голоса из кабинета. Было тревожно, но он все-таки был уверен – первый секретарь поймет, что никакого оскорбления не было.
    Наконец дверь приотворилась, и Кирбабаев зловеще поманил его пальцем. Поэт понял, что Кирбабаев все еще полон враждебности, но смело шагнул в кабинет.
    За большим столом, уставленным телефонами, сидел первый секретарь райкома.
    – Здравствуйте! – прогремел поэт в его сторону, почти по системе Станиславского, пытаясь самим своим голосом разогнать миазмы враждебности, внесенные сюда Кирбабаевым. Но, увы, ответного приветствия не последовало, по-видимому, система Станиславского в Азии не срабатывала.
    Было тихо и решительно непонятно, что делать. Первый секретарь, не чувствуя никакой неловкости, перебирал янтарные четки. Поэт заметил, что шляпа Кирбабаева стоит на столе рядом со шляпой первого секретаря. Он подумал, что это плохой признак. Потом он заметил, что шляпа первого секретаря побольше шляпы Кирбабаева. Это внушало некоторые надежды. К тому же она была и поновей. Потом он заметил, что сам первый секретарь, как и Кирбабаев, в чесучовом кителе, но китель у него посветлей и поглаже. Потом он заметил, что и физически первый секретарь покрупней и поплечистей Кирбабаева.
    Гениальная догадка, смутно напоминающая таблицу Менделеева, промелькнула в голове поэта. Постой! Постой! – сказал он себе, сильно волнуясь. Каков же третий секретарь, если пользоваться данными двух секретарей? Если моя догадка верна, третий секретарь должен быть пониже второго секретаря, а чесучовый китель его должен быть более мятым и темным, чем у второго. Не вполне исключена даже оторванная пуговица, но одна. Надо сейчас же проверить догадку! Сам понимая, что рискует вызвать яростную вспышку Кирбабаева, он, сверкая горящими черными глазами из-под черных бровей, уставился на Кирбабаева и властно произнес:
    – Третий секретарь ниже вас ростом? Правильно?
    Но гнева почему-то не последовало, последовал смех, и при этом довольно добродушный.
    – Большой дурачок, – назидательно произнес Кирбабаев, – конечно, он ниже рост имеет. Он же третий секретарь, а Кирбабаев второй!
    – Я все угадал!!! – с такой силой выдышал поэт и посмотрел на Кирбабаева такими горящими, пронзительными глазами, что тот на миг смутился, думая, что поэт намекает на взятки.
    Как бы переждав мелкие технические разъяснения, первый секретарь с убийственной иронией спросил у поэта:
    – Значит, у вас получается так: на ловца туркмен бежит?
    – Да что вы, – возразил поэт, – я совсем не то сказал. Я ожидал товарища Кирбабаева…
    – Кирбабаев тебе не товарищ! – поспешно перебил его Кирбабаев, как бы боясь, что грядущий суд примет по ошибке его за однодельца нашего поэта.
    – …и вдруг он идет в мою сторону. Узнав, что это Кирбабаев, я вспомнил русскую пословицу: на ловца и зверь бежит. Эта пословица означает неожиданность встречи с человеком, которого ты хотел увидеть.
    – Зверь при чем? – вдруг заорал первый секретарь и, схватив свою шляпу со стола, неожиданно ловко прихлопнул ею шляпу Кирбабаева. – Кирбабаев зверь?!
    Поэт проследил за рукой первого секретаря и так понял его жест: несчастного Кирбабаева неожиданно прихлопнули, как зверя!
    Кирбабаев стоял в почтительной близости к первому секретарю, а сейчас он совсем повернулся к нему, и они быстро заговорили по-туркменски. Поэт, конечно, ничего не понимал, кроме некоторых международных слов.
    – Бзим партия хулум-булум, хулум-булум, хулум-булум – зверь бежит!
    – Бзим Ленин хулум-булум! Хулум-булум! Троцкизм-бухаризм! Булум-хулум!
    Булум-хулум! Булум-хулум! – зверь бежит!
    – Бзим интернационализм! Булум-хулум! Булум-хулум! Булум-хулум! Булум-хулум!
    Булум-хулум! – зверь бежит! Ничего не получается!
    Наконец, отшлифовав на родном языке теоретические основы дружбы народов, первый секретарь обратился к поэту:
    – Будь честным – и я тебе все пирощаю! Кто из местных людей научил тебя оскорбить Кирбабаева? Кирбабаев прекрасный работник. Грамотный. Четыре раз бил в Москве. Если меня завтра возьмут в обком или ЦК, Кирбабаева могут назначить даже первым секретарем. Конечно, с моей ркомендацией.
    Он посмотрел на свою шляпу, нахлобученную на шляпу Кирбабаева, что-то сообразил и, сняв свою шляпу со шляпы Кирбабаева, поставил ее рядом, что могло означать: не мешаем Кирбабаеву расти по партийной линии.
    – Да я ничего не имею против Кирбабаева! – с воплем отчаяния отвечал наш поэт.
    – Ти, глупый, не имеешь, но тебя научили враги Кирбабаева! Я все знаю, что в районе говорят. Кирбабаеву завидуют, потому что он работает рядом со мной.
    Говорят: а почему Кирбабаев поставил посередине своего села памятник своему дедушке? Отвечаю! А потому, что имеет право! На свои деньги поставил! Его дед бил великий скотовод! Двадцать тысяч овец имел! А эти босяки что имеют?
    Когда пришла коллективизация, он всех своих овец сдал в колхоз. Добровольно.
    Потому что умный бил, знал – все равно отнимут. А другие, дураки, держались за курдюк своего овца и в Сибирь попали. Так кто бил умный, кто помогал советской власти?
    – Да я ничего не имею против Кирбабаева! Поймите меня! – уже в полную мощь голоса, сорвавшись, закричал наш поэт.
    – Молчать! – неожиданно пискляво-пронзительным голосом взвизгнул первый секретарь и с такой неимоверной силой ударил кулаком по столу, что обе шляпы подпрыгнули. Шляпа первого секретаря, по-видимому уже привыкшая к таким жестам, слегка подпрыгнула и скромно опустилась на свое место, тогда как шляпа Кирбабаева мало того что весьма фривольно подпрыгнула, она еще петушком насела на шляпу первого секретаря.
    – Почему ти здесь все время киричишь?! – продолжал хозяин кабинета. – Ти что, секретарь обкома или инструктор ЦК?
    – Я даже не член партии, – отвечал поэт, всячески пытаясь унять свой голос.
    – Дважды тем более! – крикнул секретарь райкома. – Ти оскорбил Кирбабаева и еще здесь киричишь в мой кабинет, как будто хочешь сесть на мое место! А гиде партийный этика? Знаешь, кто по тебе пилачет, пилачет?


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ]

/ Полные произведения / Искандер Ф. / Поэт


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis