• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Кассиль Л.А. / Кондуит и Швамбрания

Кондуит и Швамбрания [6/17]

Скачать полное произведение

    Гнедой Алексев втягивает взволнованными ноздрями понюшку этой жуткой смеси. Потом он застывает с открытым ртом и вылезающими на лоб глазами. Ужасное, раздражающее ап-чхи сотрясает его.
     Класс снова становится обитаемым. Парты ходят от хохота. Мартыненко, подняв руку, командует:
     - Второе орудие, пли!
     - Гага-аап-чхи!!! - рявкает несчастный Самлыков.
     - Третье орудие...
     - Чжщхи!.. Ох!
     Дверь класса неожиданно растворяется. Мы встаем. Входит дире Пальба в классе, хохот и орудийный чих педагога привлекли его.
     - Что здесь происходит? - холодно спрашивает директор, оглядывая багрового педагога и великопостные рожи вытянувшихся гимназистов.
     - Они... Ох!.. Ао!.. - надрывается Гнедой Алек-сев. - Чжихи!.. Ох!.. Чхищхи!..
     Тогда дежурный решается объяснить директору:
     - Ювенал Богданыч, они все время икчут и чихают...
     - Тебя не спрашивают! - говорит, начиная догадываться, дире - Скверные мальчишки!.. Геннадий Алексеевич, будьте добры ко мне в кабинет!
     Чихая в директорскую спину, Алексев плетется за Стомолицким.
     Больше в класс он уже не возвращается.
     Мы бавились от Гнедого Алексева.
    КЛАССНЫЙ КОМАНДИР И РОТНЫЙ НАСТАВНИК
     - Время пахнет порохом! - говорят взрослые и сокрушенно качают головами.
     Запах пороха пропитывает гимназию. Классы огнеопасны. Каждая парта - пороховой склад, арсенал и цейхгауз. Кондуит ежедневно регистрирует:
     У ученика IV класса Тальянова Виталия, пытавшегося бежать "на войну", отобран г. надзирателем, при задержании на пристани, револьвер системы "Смит и Вессон" с патронами и краденый чайник, принадлежавший старьевщику и им опознанный. Вызваны родители.
     У ученика II класса Щербинина Николая обнаружены в парте: один погон офицерский, темляк от шашки, пакет с порохом, пустая металлическая трубка невестного предназначения. Изъяты ранца: обломок штыка, револьвер "пугач", шпора, кисет солдатский, кокарда, рогатка с резинкой и ручная граната (разряженная). Оставлен после уроков дважды по три часа.
     Ученик V класса Маршутин Терентий якобы неумышленно выстрелил в классе на уроке самодельной пушки, выбив стекло и осквернив воздух. Лишен права посещения занятий в течение недели.
     У гимназистов гремящая походка: карманы полны отстрелянных ружейных гильз. Мы собираем их на стрельбище, за кладбищем. Просторный ветер играет на кладбище в "нолики и крестики". Из-за пригорка видны заячьи морды ветряных мельниц. На небольшом плоскогорье скучает военный городок. В его дощатых бараках размещен 214-й пехотный полк. Ветер доносит запах щей, махорки, сапог и иные несказуемые ароматы армейского тыла.
     Между нами, воспитанниками Покровской мужской гимназии, и рядовыми 214-го пехотного полка, царит деловая дружба. Через колючие проволочные ограждения военного городка взамен наших бутербродов, огурцов, моченых яблок и всяких иных штатских яств мы получаем желанные предметы армейского обихода: пустые обоймы, пряжки, кокарды, рваные погоны. В особой цене офицерские погоны. За один замаранный смолой погон прапорщика каптенармус Сидор Долбанов получил от меня два бутерброда с ветчиной, кусок шоколада "Гала-Петер" и пять отцовских папирос "Триумф".
     - И то продешевил, - сказал при этом Сидор Долбанов. - Так только, по знакомству, значит. Как вы, гимнаэеры, по моему размышлению, тоже на манер служивые, все одно, как наш брат солдат... и форма и ученье. Верно я говорю?
     Сидор Долбанов любит говорить о просвещении.
     - Только, брат, военная наука, - философствует он, уписывая нашу колбасу, - военная наука вникания требует, а с ней ваше ученье и не сравнять. Да, Это что там арихметика, алгебра и подобная словесность... А ты вот скажи, если ты образованный; какое звание у командира полка - ваше высокородие аль ваше высокоблагородие?
     - Мы этого еще не проходили, - смущенно оправдываюсь я.
     - То-то... А что, хлопцы, классный командир у вас шибко злой себя?
     - Строгий, - отвечаю я. - Чуть что - к стенке, в кондуит и без обеда.
     - Ишь, истукамен! - посочувствовал Сидор Долбанов! - Выходит, дьявол, вроде нашего ротного...
     - А у вас есть ротный наставник? - спрашиваю я.
     - Не наставник, а командир, съешь его раки! - важно поправляет Долбанов. - Ротный командир, его благородие, сатана треклятая, поручик Самлыков Геннадий Алексеич.
     - Гнедой Алексев! - умленно выпаливаю я.
    БРАТИКИ-СОЛДАТИКИ
     Старшие гимназисты гуляли по Брешке с прапорщиками. Хотя это и нарушало правила, однако для доблестного офицерства делались исключения. Рядовые козыряли. Гимназистки кокетливо щипали корпию.
     Мы завидовали.
     Однажды во время урока в класс вошел инспе Борода его выглядела умильно и почтительно.
     - В город прибыли первые раненые действующей армии, - сказал инспе - Мы пойдем встречать их... Эй, "Камчатка", я кому говорю? Тютин! Ты у меня, дубина стоеросовая, останешься на часок, шалопай!.. Так вот, говорю, выйдем всей гимназией встречать наших славных воинов, которые... зто... того... пострадали за государя и веру православную... Словом, живо в пары! Только чтоб на улице держать себя как подобает. Слышите? А не то я вас... башибу-зуки, галашня, вертихвосты! Архаровцы! Шальная команда! Смотрите у меня!
     Улицы были заполнены народом. Висели трехцветные флаги. Раненых по одному везли в разукрашенных экипажах городских богачей. Каждого солдата поддерживала дама благотворительного кружка, одетая сестрой милосердия. Все это было похоже на свадебный кортеж. Городовые отдавали честь.
     Раненых поместили в новеньком лазарете в бывшей приходской школе. Там хозяйничали запыхавшиеся дамы. Тут же в большой палате был устроен торжественный концерт. Умытые, свежевыбритые, надушенные фронтовики, обложенные подушками, бонбоньерками, коробками конфет, сконфуженно слушали громогласные речи "отцов города". Некоторые держали украшенные бантиками костыли.
     Наш четвероклассник Швецов продекламировал стихотворение "Бельгийские дети". За его спиной выстроились шесть второклассников и гимнастическими движениями сопровождали чтение. Гимназистка Ра-зуданова, дочь земского начальника, сыграла на рояле "Жаворонка" Глинки. Раненые неловко ерзали и беспокойно ворочались. Последним выступил фармацевт частной аптеки - поэт и т После этого с кровати поднялся высокий белесый солдатик и робко прокашлялся.
     - Просим! Просим! - закричали все, аплодируя. Когда все стихло, раненый сказал:
     - Дозвольте сказать... Господин доктор, и уважаемые господа дамочки, и сестрицы, и подобные... Мы, значит, через все это... ваши милости... очень к вам благодарны. Только бы... нам, виноват, вините, маленько насчет чтобы, значит, это... поспать требуется, в дороге-то три дня не спамши... ДУХ ВРЕМЕНИ
     В бараках пороли солдат. В офицерском собрании какой-то прапорщик назвал другого армянской мордой. Оскорбленный выстрелил в обидчика и убил его наповал. Раненых везли с фронта как попало и клали уже куда попало...
     Потом взяли Перемышль. Лабазники, субъекты пригорода Краснявки, кое-кто чиновников прошли по улицам, неся впереди, как икону, портрет царя. Они заражали воздух воплями, трехцветным тре-пыханьем и перегаром денатурата. Словно торжество подогревалось на спиртовке.
     Опять ходил по классам инспе Он парадно нес свою бороду, торжественную, раздвоенную, победоносную, как хоругвь.
     Мы вышли на крыльцо гимназии, чтобы приветствовать манифестантов. По знаку директора мы кричали "ура". И было что-то гнусное в этой горланящей толпе. Казалось, что пойдут вот сейчас бить окна, убивать людей... Какая-то тупая, душная, непреодолимая сила двигалась на нас и давила сознание. Это было похоже на ощущение попавшего в самый н "кучи мала", когда тебя, беспомощного, плющит навалившееся беспросветное удушье и нет даже возможности протолкнуть крик...
     Однако все обошлось. Только ночью отца - доктора - вызывали спасать какого-то опившегося денатуратом "патриота".
     Манифестация провела сильнейшее впечатление на Оську. Оська был великий путаник, подражатель и фантаст. Для каждого предмета он находил совершенно новое предназначение. Он видел вторую душу вещей. В те дни он, как теперь говорят, обыгрывал... отломанное сиденье с унитаза. Сначала он сунул в отверстие сиденья самоварную трубу, и получился пулемет "максим" со щитком. Потом сиденье, как хомут" было надето через голову деревянной лошади. Все это еще было допустимо, хотя и не совсем благопристойно. Но на другой день после манифестации Оська органовал на дворе швамбранское и совершенно кощунственное шествие. Клавдюшка несла на половой щетке чьи-то штаны со штрипками. Они ображали хоругвь. А Оська нес пресловутое сиденье. В дыре, как в раме, красовался вырезанный "Нивы" портрет императора Николая Второго, самодержца всероссийского.
     Негодующий дворник доставил манифестантов к папе. Он грозил пожаловаться в полицию. Но, опустив в карман небольшое папино даяние, быстро смирился.
     - Дети, знаете, очень чутко улавливают дух времени, - глубокомысленно твердили взрослые.
     Дух времени, очень тяжелый дух, пропитывал все вокруг нас...
    НАС ОБУЧАЮТ ВОЙНЕ
     Зимой нас вместе с женской гимназией водили в военный городок, чтоб показать примерный бой.
     Кругом было холодно и бело.
     Полковник объяснял бой дамам благотворительного кружка. Дамы грели руки в муфтах и восхищались, а при выстрелах затыкали уши. Бой, впрочем, был очень некрасив и совсем не такой, каким его ображали в "Ниве".
     Черные фигурки ползли по полю, бежали стада дымов, образуя завесу, зажигались какие-то огни. Нам объяснили: сигнальные. Звук перестрелки цепью дали напоминал трепыханье на ветру длинного флага. Из окопов воняло гадостно.
     Полковник сказал:
     - Атака. Фигурки побежали, деловито пронося "ура".
     - Все, - сказал полковник.
     - Кто же победил? - заинтересовалась публика, ничего не поняв.
     Полковник подумал и сказал:
     - Те победили.
     Потом полковник предупредил, глядя вверх:
     - А сейчас ударит бомбомет.
     Бомбомет действительно ударил, и очень громко. Дамы испугались. Лошади возчиков шарахнулись. Извозчики выругались в небо.
     Бой кончился.
     Участвовавшая в показательном сражении рота прошла перед гостями. Роту вел лукавый подпоручик. Поравнявшись с нами, солдаты с заученным молодечеством запели непристойную песню, лихо посвистывая и напрягая остуженные глотки.
     Гимназистки переглядывались. Гимназисты заржали. Кто-то учителей кашлянул.
     Забеспокоилась толстая начальница.
     - Подпоручик! - крикнул полковник. - Это что за балаган? Отставить!
     Позади всех шел, спотыкаясь в огромных сапогах и путаясь в шинели, маленький, тщедушный солдатик. Он старался попасть в ногу, быстро семенил, подскакивал и отставал. Гимназисты узнали в нем отца одного наших гимназистов-бедняков.
     - Вот так вояка! - кричали гимназисты. - У нас в третьем классе его сын учится. Вон стоит.
     Все захохотали. Солдатик подобрал шинель руками и вприпрыжку, судорожно вытянув шею, пытался настичь свою роту. Третьеклассник, его сынишка, стоял, опустив голову. Красные пятна ползли по его лицу.
     Дома меня ждал с нетерпением Оська. Он жаждал услышать описание боя.
     - Очень стреляли? - спросил Оська.
     - Ты знаешь, - сказал я, - война - это, оказывается, ни капельки не красиво. СЕРЫЙ В ЯБЛОКАХ
     Кончался 1916 год, шли каникулы. Настало 31 декабря. К ночи родители наши ушли встречать Новый год к знакомым. Мама перед уходом долго объясняла нам, что "Новый год - это совершенно не детский праздник и надо лечь спать в десять часов, как всегда..." Оська, прогудев отходный, отбыл в ночную Швамбранию.
     А ко мне пришел в гости мой товарищ - одноклассник Гришка Федоров. Мы с ним долго щелкали орехи, играли в лото, потом от нечего делать удили рыб в папином аквариуме. В конце концов все это нам наскучило. Мы потушили свет в комнате, сели у окна и, продышав на замерзшем стекле круглые глазки, стали смотреть на улицу.
     Светила луна, глухие синеватые тени лежали на снегу. Воздух был полон пересыпчатого блеска, и улица наша показалась нам необыкновенно прекрасной.
     - Идем погуляем, - предложил Гришка. Но, как вестно, выходить на улицу после семи часов в декабре гимназистам строго-настрого запрещалось. И наш надзиратель Цезарь Карпович, грубый и придирчивый немец, тот самый, что был прозван нами Цап-Царапычем, выходил вечерами специально на охоту, рыскал по улицам и ловил зазевавшихся гимназистов.
     Я сразу представил себе, как он вынырнет -за угла, сверкая золотыми пуговицами с накладными двуглавыми орлами, и закричит:
     "Тихо! Фамилия? Стоять столбом!.. Балда!" Такая встреча ничего доброго не предвещала. Четверка в поведении, часа четыре без обеда в пустом классе. А быть может, еще какой-нибудь новогодний подарок. Цап-Царапыч был щедр по этой части.
     - Ничего, - сказал Гришка Федоров, - он где-нибудь сейчас сам Новый год встречает. Сидит, небось, уписывает.
     Долго уговаривать меня не пришлось. Мы надели шинели и выскочили на улицу.
     Недалеко от нашего дома, на Брехаловке, помещались номера для приезжающих и ресторан "Везувий". В этот вечер "Везувий" казался огнедышащим. Окна его вергали потоки света, земля под ним дрожала от пляса, как при землетрясении.
     У коновязи перед номерами стояли нарядные высокие санки с бархатным сиденьем и лисьей полостью, на железном фигурном ходу с подрезами. В лакированные гнутые оглобли с металлическими наконечниками был впряжен высокий жеребец серебристо-серой масти в яблоках. Это был знаменитый иноходец Гамбит, лучший рысак в городе. Мы сразу узнали и коня и самый выезд. Он принадлежал богачу Карлу Цван-цигу. "ТПРУ" ПО-НЕМЕЦКИ?..
     И тут мне в голову пришла отчаянная затея.
     - Гришка, - сказал я, сам робея от собственной дерзости, - Гришка, давай прокатимся. Цванциг не скоро выйдет. А мы только доедем вон дотуда и кругом церкви и опять сюда. А я умею править вожжами.
     Гришку не надо было долго уговаривать. И через минуту мы уже отвязали Гамбита, влезли на высокое бархатное сиденье санок и запахнули пушистую полость.
     Я взял в руки плотные, тяжелые вожжи, по-возчичьи чмокнул губами и, откашлявшись, пронес басом:
     - Но! Двигай!.. Поехали!..
     Гамбит оглянулся, покосился на меня своим крупным глазом и пренебрежительно отвернулся. Мне даже показалось, что он пожал плечами, если это только вообще случается у лошадей.
     - Он, наверно, только по-немецки знает, - сказал Гришка и громко закричал:
     - Эй, фортнаус!
     Но и это не подействовало на Гамбита. Тогда я с размаху ударил его по спине скрученными вожжами. В ту же секунду меня отбросило назад, и, если бы не Гришка, поймавший меня за хлястик шинели, я бы вылетел санок. Гамбит прянул вперед и пошел. Он не понес - он шел своей обычной широкой и в то же время частой иноходью. Я крепко держал вожжи, и мы мчались по пустынной улице. Эх, жаль, что никто наших не видит нас!
     - Знаешь, Гриша, - предложил я, - давай заедем за Степкой Гаврей, он тут за углом живет, мы успеем.
     Я натянул правую вожжу. Гамбит послушно свернул за угол. Вот домик, в котором живет Степка.
     - Стой, приехали. Тпру!
     Но Гамбит не остановился. Как я ни натягивал вожжи, иноходец мчал нас дальше, и через минуту домик Степки Гаври остался далеко позади.
     - Знаешь что, Гришка? - сказал я. - Лучше не надо Степки, он, знаешь, дразниться будет только... Лучше Лабанду захватим, он вон где живет.
     Я уже заранее намотал на руку вожжи и что есть силы уперся в передок саней.
     Но Гамбит не остановился и у Лабанды. Меня стала забирать нешуточная тревога.
     - Гришка, а как он вообще останавливается?.. Тут, кажется, Гришка понял, в чем дело.
     - Тпру, стой! - что есть силы закричал он, и мы стали тянуть вожжи в четыре руки.
     Но могучий иноходец не обращал внимания на наши крики и на рывки вожжей, шел все быстрее и быстрее, таща нас по пустым улицам.
     - Не понимает, наверно, по-нашему! - с ужасом сказал Гришка. - А кто знает, как будет "тпру" по-немецки! Мы это не учили. Он теперь нас с тобой, Лелька, без конца возить будет.
     - Не надо ехать больше! Тпру!.. Стой, довольно! - кричали мы с Гришкой.
     Но Гамбит упрямо вымахивал вдоль по ночной улице.
    ЛОШАДИНОЕ СЛОВО
     Я стал припоминать все вестные мне обращения к лошадям, все лошадиные слова, которые только знал по книжкам.
     - Тпру, тпру! Стой, ми-ла-ай!.. Не балуй, касатик!
     Но, как назло, на ум лезли все какие-то выражения былинного склада; "Ах ты, волчья сыть, травяной мешок", или совсем погонятельные слова, вроде; "Эй, шевелись... Поди-берегись!.. Ну, мертвая!.. Эх, распошел!.." Использовав все вестные мне лошадиные слова, я перешел на верблюжий язык.
     - Тратрр, тр.. чок, чок! - вопил я, как кричат обычно погонщики верблюдов.
     Но Гамбит не понимал и по-верблюжьи.
     - Цоб-цобе, цоб-цобе! - хрипел я, вспомнив, как кричат чумаки своим волам.
     Не помогло и "цоб-цобе"...
     На Троицкой церкви ударил колокол. Один раз, другой, третий... Двенадцать раз ударил колокол.
     Значит, мы уже въехали в Новый год. Что же нам, веки вечные так ездить?! Когда же остановится этот неутомимый иноходец?!
     Таинственно светила луна. Зловещей показалась мне тишина безлюдных улиц, на которых только что один год сменил другой... Неужели же мы на веки обречены мчаться вот так?.. Мне стало совсем не по себе.
     И вдруг -за угла блеснули в лунном свете два ряда начищенных медных пуговиц, и мы увидели Цап-Царапыча. Гамбит мчался прямо на него.
     И я со страху выронил вожжи.
     - Тихо! Что за крик? Как фамилия? Стоять столбом, балда! - вгливо прокричал Цап-Царапыч. И проошло чудо. Гамбит стал как вкопанный. С НОВЫМ СЧАСТЬЕМ!
     Мы мигом соскочили с санок, обежали с двух сторон нашего иноходца и, приблившись к надзирателю, вежливо, щепотью ухватив лакированные козырьки фуражек, обнажили свои буйные головы и нко поклонились Цап-Царапычу.
     - Добрый вечер, Цап... Цезарь Карпыч! - хором пронесли мы. - С Новым годом вас, Цезарь Карпыч, с новым счастьем!
     Цап-Царапыч не спеша вынул пенсне футляра, который он достал кармана, и утвердил стекла на носу.
     - А-а-а! - обрадовался он. - Два друга. Узнаю! Прекрасно! Прелестно! Отлично! Превосходно! Вот мы и запишем обоих. - Цап-Царапыч вынул внутреннего кармана своей шубы знаменитую записную книжечку. - Обоих запишем, и того и другого. И оба они у нас посидят после каникул по окончании уроков в классе, без обеда, по четыре часа: один четыре часа, и другой - четыре. С Новым годом, дети, с новым счастьем!
     Тут взгляд Цап-Царапыча упал на наш выезд.
     - Позвольте, дети, - протянул надзиратель, - а вы попросили у господина Цванцига разрешения кататься на его санках? Что?
     Мы оба вперебой стали уверять надзирателя, что Цванциг сам попросил нас покататься, чтобы Гамбит разогрелся немножко.
     - Прекрасно, - проговорил Цап-Царапыч. - Вот мы сейчас туда все отправимся и там на месте это и выясним. Нуте-с...
     Но нас так страшила самая возможность снова очутиться на этих проклятых санках, что мы предложили Цап-Царапычу ехать одному, обещая идти рядом пешком.
     Ничего не подозревавший Цап-Царапыч взгромоздился на высокое сиденье. Он запахнулся пышной меховой полостью, взял в руки вожжи, подергал их, почмокал губами, а когда это не помогло, стегнул легонько Гамбита по спине. В ту же минуту нас разметало в разные стороны, в лицо нам полетели комья снега. Когда мы отряхнулись и протерли глаза, за углом уже исчезали полуопрокинутые санки. На них, кое-как держась и что-то вопя, от нас унесся наш несчастный надзиратель.
     А -за другого угла уже бежал в расстегнутой шубе, в галстуке, сбитом набок, хозяин Гамбита, господин Карл Цванциг, крича страшным голосом:
     - Карауль!.. Конокради!.. Затержать!..
     И где-то уже заливался полицейский свисток. Как у них там потом все выяснилось, мы не пытались разузнать... Но и сам наш надзиратель после каникул ни слова не сказал нам о ночном происшествии. Так начался для нас Новый год - год 1917. ФЕВРАЛЬСКИЙ КОНДУИТ О КРУГЛОЙ ЗЕМЛЕ, О БОЛЬШИХ НОВОСТЯХ И МАЛЕНЬКОМ МОРЕ
     Папа и мама ушли в гости. Ахнуло парадное, и от сквозняка по всему дому двери передали друг другу эстафету. Аннушка тушит в гостиной свет - слышно, как щелкнул выключатель, - и уходит на кухню. Немного жуткая пустота влезает в дом. Тикают часы в столовой. В стекла окон рвется в Я сажусь за стол и делаю вид, что готовлю уроки. Братишка Ося рисует пароходы. Много пароходов, и у всех труб дым. Я беру у него красно-синий карандаш и начинаю раскрашивать в учебнике латинские местоимения. Все гласные буквы - красными, согласные - синими. Очень красиво получается.
     Вдруг Ося спрашивает:
     - Леля! А почему знают, что Земля круглая? Это я знаю. Про это есть на первой странице географии, и я долго рассказываю Осе про корабль, который уходит в море далеко-далеко. Потом он скрывается за горонтом. Его не видно. Значит, Земля круглая.
     Но Ося не удовлетворен.
     - А может быть, он утонул, корабль? - говорит он. - А, Леля? А?
     - Не приставай, пожалуйста! Видишь, я уроки учу.
     Раскраска местоимений продолжается. Молчание.
     - А я знаю, почему знают, что Земля круглая, - говорит опять Ося.
     - Ну и знай!
     - Знаю! Потому что глобус круглый... Что-о? Вот!
     - Дурак ты сам круглый, вот что...
     У Оськи пухнут губы. Грозит ссора. Но... в кабинете отца громко звонит телефон. Мчимся наперегонки в кабинет. Там пусто, темно и страшно. Но я поворачиваю выключатель, и комната сразу меняется, как проявленный негатив фотографии. Окна были светлыми - стали черными. Рамы были черными - стали светлыми. А главное - не страшно. Я беру трубку и говорю важным папиным голосом:
     - Я вас слушаю! Что?
     Оказывается, звонят Саратова, и звонит наш любимый дядя Леша. Он очень давно не приезжал к нам. Мама говорила нам, что он уехал далеко. Но мы с Оськой подслушали раз, что он вовсе сидит в тюрьме за то, что он против царя и войны. А теперь, значит, его выпустили. Вот хорошо! И мы оба кричим в трубку:
     - Дядечка! Приезжай!
     - Ладно, ладно, - смеется в телефон дядя. - А ты, Леля, не забудь передать маме, папе, когда придут, что звонил я и сказал, что в России революция... Временное правительство... Царь отрекся... Повтори! - И голос у дяди какой-то необычайно веселый.
     - Дядечка! - кричу я. - Как же это так вышло? - Ты еще маленький, не поймешь.
     - Нет, пойму, - обиделся я, - нет, пойму! Я уже в третьем.
     И дядя Саратова, -за Волги, торопясь, рассказывает по телефону о войне, о революции, равенстве, братстве...
     - Вы кончили? - влезает в трубку чужой голос. - Время истекло.
     Крррах! Нас разъединили. А я стою, сразу словно вырос на три года. Я стою и готов взорваться от всего того, что услышал от дяди.
     Но тут взгляд мой падает на Оську. Он стоит смущенный.
     - Эх, ты! - возмущаюсь я. - А еще знает, отчего Земля круглая! Как не стыдно!..
     - Я терпел, терпел, пока ты кончишь по телефону... и не заметил.
     Я бегу на кухню.
     В кухне у Аннушки гость - знакомый раненый солдат. Черный и угрюмый, а на груди серебряный георгиевский крестик. Восторженно кричу:
     - Аннушка!.. Во-первых, теперь революция... свобода... и без царя!.. А во-вторых... Оське надо штаны переодеть...
     И, задыхаясь, я рассказываю все, что слышал от дяди. И вдруг Аннушкин солдат встает. Левая рука у него забинтована. Правой он обнимает меня. Я оторопел. Солдат крепко прижимает меня к себе:
     - Эх, милай! Вот разуважил! Спасибочко! Не-ужто ж правда? - и грозит большим кулаком кому-то в четыре окна: - Ну, погоди! Дождались!..
     Я смотрю в окна. Но там никого нет. А солдат виняется:
     - Вы меня простите, молодой человек... Уж больно вы меня того... Да как же... Господи ж... Вот спаси-бочко! Ровно праздник!
     Нос у него странно морщится.
    РАЗГОВОР ПО ПРЯМОМУ ПРОВОДУ
     В столовой я влезаю на стул и стучу в отдушник. Это вроде телефона. Наверху живут Нюра и Вера Жи-вильские. У них тоже отдушник. У нас постучишь - наверху слышно. В отдушнике Нюрин голос:
     - Слушаю!
     - Здравствуйте! (Вообще мы на "ты", но по "телефону" надо говорить "вы".) Здравствуйте, Нюра. Большие новости! Революция, и у нас солдат сидит.
     - А у меня чего есть! - говорит Нюра. - Отгадайте.
     - Еще где-нибудь революция?
     - Нет! Крестная серв подарила, и даже с молочником.
     Я бросаю труб... виноват - захлопываю отдушник. Разве они могут понять? И я, одевшись, бегу к товарищу-соседу, чтобы порадовать его. А латынь так и остается невыученной. ЦАП-ЦАРАПЫЧ ГОНИТСЯ ЗА ЛУНОЙ, ИЛИ ЧТО СКАЗАЛ ОБ ЭТОМ КОНДУИТ
     На улице пахнет оттепелью. Небо в звездочках, как петлица инспекторского мундира. Я мчусь по пустой улице, а сбоку бежит луна и, как собака, останавливается поочередно за каждым телеграфным столбом. Домики стоят, зажмурив ставни. Как можно сейчас дрыхнуть? Ведь революция же! Мне хочется орать...
     Из-за угла навстречу нам выплывают два ряда сияющих пуговиц... Цап-Царапыч! Мы с верной луной задаем драпу - бежим назад. Луна прячется за столбы и заборы. Я бегу, укрываясь в их тень. Но Цап-Царапыч уже заметил.
     - Стой! Стой, прохвост! - кричит он. - Городовой! Но фамилии не кричит. Значит, не узнал, и я лечу дальше. Луна и Цап-Царапыч следуют за мной. Цап-Царапыч - враг. Луна - сообщница.
     Вот она, чтоб не выдать меня, юркнула за крышу... Но я ошибался. Цап-Царапыч узнал меня. В кондуите на другой день возникла следующая запись на моей страничке:
     4 марта был замечен надзирателем на улице после 7 часов. Несмотря на приказание остановиться, убежал...
     Луна в кондуит не попала,
    "ВОЛЬНО!" - ГОВОРИТ СОЛДАТ
     В гостиную мы приводим Аннушкиного солдата и Аннушку. Мы ходим по ковру, нацепив на папину трость красный Аннушкин платок.
     Солдату дают маленькое Оськино ружье. Солдат показывает войну. Мы все поем:
     По Кавказским горам Гимназист гулялся.
     Он кричал; "Долой царя!" Красный флаг махался.
     В гостиной замечательно пахнет смазными сапогами. Мы очень сдружились с солдатом, и он дает нам по очереди заклеивать языком его собачью ножку.
     А Оська сидит у него на коленях и, подпрыгивая, спрашивает:
     - А вы отгадайте... Если кит и вдруг на слона налезет? Кто кого сборет? Отгадайте.
     - Не знаю, - говорит солдат. - Ну, скажи, кто?
     - И я не знаю, - говорит Ося. - И папа не знает, и дядя. Никто.
     О ките и слоне долго спорим. Мы с солдатом - за слона, Аннушка назло - за кита. Солдат садится за пианино. Он тычет пальцем в одну клавишу и пытается петь "Марсельезу".
     Аннушка спохватывается, что уже поздно и нам пора спать.
     - Вольно! - говорит солдат, и мы идем спать,
    САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ОСЬКИ
     На полу детской начерчены лунные "классы". Прямо хоть прыгай по ним на одной ножке! Мы лежим в своих кроватках и говорим про революцию. Я расска-зываю Осе, что слышал от дяди или читал в газетах о войне, о рабочих, о царе, о погромах...
     Вдруг Ося спрашивает:
     - Леля, а Леля! А что такое еврей?
     - Ну, народ такой... Бывают разные: русские, например, американцы, китайцы. Немцы еще, французы. А есть евреи.
     - Мы разве евреи? - удивляется Оська. - Как будто или взаправду? Скажи честное слово, что мы евреи.
     - Честное слово, что мы - евреи. Оська поражен открытием. Он долго ворочается, и уже сквозь сон я слышу, как он шепотом, чтобы не разбудить меня, спрашивает:
     - Леля!
     - Ну?
     - И мама - еврей?
     - Да. Спи.
     И я засыпаю, представляя, как завтра в классе я скажу латинисту: "Довольно старого режима и к стенке ставить. Вы не имеете полного права!" Спим.
     Ночью возвращаются гостей папа и мама. Я просыпаюсь. Как и все люди после гостей, театра, они устали и раздражены.
     - Дивный пирог был, - говорит папа, - у нас такого никогда не могут сделать. И куда деньги уходят?!
     Слышно, как мама удивляется, найдя в подсвечнике на пианино окурок собачьей ножки. Папа пошел полоскать горло.
     Тренькнула стеклянная пробка графина. И вдруг отец быстрым, очень громким для такой поздноты голосом позвал маму. Мама что-то спрашивала. Папа говорил весело и громко. Они нашли мою записку с великой новостью. Я перед сном написал ее и засунул в пробку графина.
     Отец с матерью на цыпочках входят в детскую.
     Отец садится на постель, обнимает меня и говорит:
     - А революция пишется через "е", а не через "и": ре-волюция. Ты-ы! - И щелкает меня в нос.
     В это время просыпается Ося. Он, видно, все время даже во сне думал о сделанном им открытии.
     - Мама... - начинает Ося. - Ты зачем проснулся? Спи.
     - Мама, - спрашивает Ося, уже садясь на постели, - мама, а наша кошка - тоже еврей? "БОЖЕ, ЦАРЯ..." ПЕРЕДАЙ ДАЛЬШЕ"
     Утром Аннушка будит меня и Оську на этот раз так - она поет:
     - Вставай, подымайся, рабочий народ... В гимнастию пора!
     Рабочий народ (я и Оська) вскакивает. За завтраком я вспоминаю о невыученных латинских местоимениях: хик, хек, хок...
     Выходим вместе с Оськой. Тепло. Оттепель. Извозчичьи лошади машут торбами. Оська, как всегда, воображает, что это лошади кивают ему. Ося - очень вежливый мальчик. Он останавливается около каждой лошади и, кивая головой, говорит:

/ Полные произведения / Кассиль Л.А. / Кондуит и Швамбрания

Смотрите также по произведению "Кондуит и Швамбрания":

• Краткое содержание