• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Кассиль Л.А. / Кондуит и Швамбрания

Кондуит и Швамбрания [14/17]

Скачать полное произведение

    А я, чтобы прекратить ненужный и опасный разговор, предложил комиссару сыграть в шашки.
     Комиссар вынул вещевого мешка картонную складную доску, потом высыпал маленького специального кисета шашки. Он расставил их на доске, и мы склонились над картонкой - лоб ко лбу.
     - Ходи, - сказал коми
     Не прошло и минуты, как я убедился, что имею дело с опытным игроком. Легким, отрывистым тычком среднего пальца комиссар посылал свои шашки в самые неожиданные квадраты поля. Он делал мне каверзные подставки, ловко забирал по две-три мои шашки, прихватывая их неуловимым движением в ладонь и приговаривая:
     - В шахматы пока не обучены, а в шашечки кое-что соображаем... Куда пошел? А это что? Бить надо. А то фук возьму, и ша... Вот это другой разг Четыре сбоку, ваших нет. А мы в дамки. И точка.
     Через пять минут у меня не осталось ни одной шашки. Впрочем, одна-то осталась на доске. Но осталась она в том позорном положении, при котором выигравший обычно насмешливо зажимает нос...
     Я сейчас же расставил шашки снова и предложил комиссару сразиться еще раз. Минут через десять на доске были заперты в угол две мои последние уцелевшие шашки, а комиссар, успевший к этому времени свернуть собачью ножку, весело окуривал позорный угол доски густым махорочным дымом... "ЛАПКИ-ТЯПКИ"
     Оська был сражен моим позором. Оська решил сам помериться силами с непобедимым комиссаром.
     - А в "лапки-тяпки" вы умеете играть? - спросил Оська.
     - Это как же - в "лапки-тяпки"? - у дивился коми
     - А вот так, - проговорил Оська, снова устраиваясь на колени к Чубарькову. - Вот вы положите сюда вашу руку, а я буду вас ударять. А вы должны руку убирать, чтобы я не попал. Как не попаду, тогда вы будете бить. У нас в классе все так играют.
     - А ну давай, давай, - охотно заинтересовался комиссар и положил на ломберный столик свою широкую пятерню - руку грузчика.
     Оська прицелился. Он замахнулся левой рукой, но коварно ударил правой. Тяп! Комиссар не успел от-дернуть руку.
     - Смотри ты! - удивился коми - Подловил, подловил... А ну-ка еще! Понял я вас. На, бей!
     Оська проделал тот же ма Но ладонь его громко шлепнулась о стол. Комиссар на этот раз ловко убрал руку в последний миг.
     - То-то, - сказал Чубарьков, чрезвычайно довольный. - Ну, а теперь клади свою пятишку. ПАПА ПОДАЕТ НАДЕЖДЫ
     Через некоторое время в комнату постучались. Вошел папа. Мы поспешно стянули со столика и спрятали за спины свои вспухшие, красные, как у гусей, лапы, сильно чесавшиеся после увесистых шлепков комиссара. Но папа, должно быть, слышал -за двери, что у нас происходит.
     - Леля, Ося, - сказал папа, - что у вас там с руками?
     - Ой, папа, - закричал Оська, - иди к нам, мы в "ляпки-тяпки" играем с комиссаром! Знаешь, как он здорово играет! Лучше даже, чем у нас Витька Пономаренко в классе.
     - А он у вас малый хитрец, - похвалил Оську несколько смущенный комиссар, - с ним надо ухо востро... Только жулит, не по правилам бьет, на лету подсекает.
     - Нет, я не жулю, ни капельки не жулю! - кричал Оська. - Вы сами хитрый!
     - Что за дикость! - возмутился папа. - Вы только посмотрите, какие у вас кисти рук. Это негигиенично... Товарищ комиссар, вы меня вините, но мои дети привыкли к более культурным развлечениям. Ну что это за времяпрепровождение - хлопать друг друга по рукам!
     - Закаляются, - попробовал выручить нас Чубарьков.
     - Знаешь, как это полезно! - поддержал я. - Тут надо расчет иметь и глаз точный...
     - Чепуха! - сердился папа. - Подумаешь, искусство! Что тут мудреного! Бей, и все. Комиссар хитро посмотрел на папу:
     - Это как сказать, товарищ до Это только глядеть просто. А тут соображать требуется. Вот вы попробуйте.
     - Нет уж, увольте, - заявил папа.
     - А вы попробуйте, - настаивал коми
     - Попробуй, папа! - присоединился и я.
     - Боится, боится! - закричал Оська. - Папа трусит!
     Папа пожал плечами:
     - Бояться тут нечего, решительно нечего... Хитрости тут тоже большой нет. Но уж если вам так хочется, пожалуйста.
     - Точка, - проговорил комиссар и деловито положил свою тяжелую длань на стол. - Ваш кон. Ваш почин, товарищ до
     Папа высоко поднял свою белую, как всегда тщательно отмытую докторскую ладонь. Он еще раз презрительно пожал плечами - и шлеп по пустому пространству стола, где только что была рука комиссара, исчезнувшая в миг удара.
     Мы были в восторге.
     - Ну как, товарищ доктор? - спросил коми - Хитрости никакой?
     - Одну минуточку, - сказал уязвленный папа. - Это не считается. Одну минуточку. Разрешите... Так, так. Кажется, я начинаю соображать. Ага, значит, вы кладете таким образом, а я, следовательно, бью отсюда. Превосходно. Нуте-с, прошу вас.
     Комиссар, внимательно следя за папой, положил на стол руку, готовую каждое мгновенье отпрянуть в сторону. Папа сделал несколько ложных замахов, и комиссар всякий раз слегка отсовывал свою руку. Вдруг папа неожиданно с силой и звучно припечатал ладонью руку комиссара.
     - Эге, - сказал комиссар, потирая слегка вздувшуюся руку. - Тяпка-то у вас, товарищ доктор, дай бог, хирургическая. А вас толк будет. Ну, больше не подловите. Ша! Хватит.
     - Давайте, давайте, кладите. Я еще имею право удара! - горячился папа. - Минуточку! - Папа снял пиджак и подсел к столу. - Поглядим, поглядим еще, кто кого научит хитрости... Тяп!..
     Заглянувшие через несколько минут в комнату тетки остолбенели в дверях при виде страшной картины. За столиком сидели комиссар распояской и папа без пиджака. Оба нещадно хлопали друг друга по рукам, промахивались, гулко били по столу ладонями.
     - Тяп! - говорил коми
     - Ляп! - басил папа.
     Мы с Оськой скакали от восторга, подзадоривая и без того увлекшихся игроков. Столик трещал и качался от ударов.
     Трещали и шатались священные устои, вбитые тетками.
    ЗНАКОМСТВА, ДЕЗЕРТИРЫ, СКВОЗНЯКИ
     В другую комнату вселился ящный военный в шнурованных желтых ботинках до колен. Он внес чемодан, оглядел комнату, сел, почистил ногти, забарабанил ими по столу и сказал:
     - Тэк-с.
     - Сразу видно интеллигентного человека, - решили подглядывавшие тетки и вошли приветствовать жильца.
     Квартирант вскочил. Он по очереди поцеловал руки всем трем и всех трех оделил своими витными карточками с золотым обрезом. На карточках стояло: "Эдмонд Флегонтович Ла-Басри-де-Базан". А вну помельче: "марксист".
     Несмотря на столь звучное имя, Эдмонд Флегонтович Ла-Базри-де-Базан оказался личностью отнюдь не швамбранской. Он существовал на самом деле и был хорошо вестен Покровску. Ла-Базри-де-Базан появился вскоре после революции. Он тогда редактировал покровскую газету "Волжский Буревестник" и прославился тем, что на первой странице рождественского номера огромными буквами поздравил "всех уважаемых читателей с 1917-м днем рождения социалиста И. Христа..." Через день газету поздравили с новым редактором. Теперь Ла-Базри-де-Базан работал в Тратрчоке. Он имел чин адъютанта для особых поручений, но так как главным его занятием было устройство всяких лекций, концертов и вечеров, то его прозвали "адъютант для особых развлечений". Красноармейцы звали его "Лабаз-да-Базар".
     В третьей по коридору комнате расположилась "Комиссия по борьбе с дезертирством". Целый день туда паломничали раскаивающиеся дезертиры. Они несли в комиссию свои повинные головы, но, заплутавшись в квартире, склоняли их на наши столы и подоконники. Они бродили по комнатам и митинговали на кухне. Утром они без стука влезали в зал, где, разделенные шкафами, спали мы и тетки. Тетки взывали к их совести. Но дезертиры уверяли, что они люди свои, не обидят, и ложились вздремнуть у порога. Когда к маме приходила ученица, дезертиры окружали пианино и восхищенно следили за бегущими в гаммах пальцами.
     - Ишь ты! - удивлялись дезертиры. - Махонькая, а как шибко!
     Посторонние люди входили и выходили через все двери, и все они казались знакомыми и подходящими для знакомства. Мама привыкла к сквознякам. Сквозняк втягивал в окна красные флаги. Дом стал сквозным. Коридор квартиры стал как бы рукавом улицы. Калитки почему-то игнорировались. Чтобы пройти с улицы во двор, люди шагали прямо через квартиру. Над головой беспрерывно во втором этаже стучали ремингтоны. Там был военный отдел. Однажды ночью машинки застучали слишком часто и громко. Утром нам объяснили, что это пробовали новый пулемет. Во дворе у коновязи гремели ведрами. На крыльце сидели арестованные дезертиры: злостные. Мерно расхаживали часовые. И за ними, стараясь ступать в ногу, прыгал серьезный Оська с игрушечной винтовкой. Он ходил по двору и заглядывал в окна Лабаз-да-Базара. Там, оставшиеся запертыми в столе, лежали наши манускрипты. Оська нес караул при Швамбрании. МАРКИЗ И СОЛДАФОН
     Комиссар читал на ночь третий том энциклопедического словаря. Первые два он уже прочел. Он читал словарь подряд. Тетки тихонько презирали его и не рекомендовали мне якшаться с "солдафоном". Но мы с Оськой не отлучались от него. Мы ходили вместе с ним в конюшни чистить военных лошадей и вместе мечтали о пароходах.
     У Лабаз-да-Базара в комнате разило духами. Запонки, флаконы, ящики, рюмки, мундштуки, коробочки, ногтечистки заполняли подоконники. На стене висел портрет киноартистки Веры Холодной... Лабаз был вежлив, он всем уступал в тесном коридоре путь и часто щелкал желтыми каблуками. И питерская тетя говорила, что он скорее марк, чем марксист. Каждый вечер к марку приходили гости - военные дамы и штатские мужчины, прежние "отцы города" и "сестры милосердия". Тогда в комнате Лабаз-да-Базара было очень шумно. До глубокой ночи стонала гитара. Лабаз-да-Базар наждачным голосом пел о том, как король французский на паркете играет в шахматы с шутом. Тетя Нэса просыпалась и вздыхала.
     - Он очень милый и благовоспитанный человек, - говорила тетка, - и он, конечно, не виноват, что у него нет ни голоса, ни слуха. Но зачем он поет, не понимаю...
     Однажды Ла-Базри-де-Базан подпоил комиссара. Чубарьков долго отказывался. Но марк уговорил.
     - Пей, - говорил, - пей. Пролетариату нечего терять, кроме своих цепей...
     Без сапог, болтая штрипками галифе, явился к нам коми
     - Доктор, - сказал он, - словаря третий том я кончаю, а все галах... Бурлацкая моя жнь. И точка.
     Тут комиссар упал. Ему хотели помочь подняться. Но он вскочил и выбежал
     комнаты во
     Через пять минут комиссар вошел с улицы. Он был туго подпоясан, наглухо застегнут и официален. Шпоры звенели коротко и твердо. Лицо его сводила мучительная сосредоточенность.
     - Тут кто-то военного отдела безобразничал, - сказал комиссар отрывисто, - пьяный валялся... Нашу красную власть позорил. Где он тут? Сейчас же под арест! И точка.
     Комиссар обыскал комнату. Папа быстро загородил зеркало. И комиссар не нашел себя.
     Уходя, он остановился в дверях и поводил перед носом жестким пальцем.
     - Чтоб больше у меня этого не повторялось! - сказал комиссар, распекая кого-то воображаемого. - Точка! Ша! ЧЕМ ПАХЛО МЫЛО
     Несчастье обнаружилось вечером. Ла-Базри-де-Базан куда-то ушел. Пользуясь его отсутствием, мама пошла проверить, цел ли секретный пакет в столике. Столик был пуст. Сверток, мыло, бывшие деньги, наши манускрипты - все исчезло. Швамбранские тайны были похищены...
     Папа и мама вернулись в столовую. Все сели за стол. Начался пленум семейного совета.
     - Вот вам марк ваш, - сказал папа.
     - Не может быть! - сказали в один голос тетки. - По манерам видно, что он хорошей семьи. Вероятно, это комиссар подобрал ключ и "реквировал", как это у них называется...
     - Меня возмущает наглость! - убивалась мама. - И мыло... А денег этих мне совершенно не жаль... Все равно они никогда не пригодятся... Пустые бумажки, которые давно пора бы выкинуть!
     - А зачем же ты их тогда прятала? - спросил я.
     - Ну, все-таки, - сказала мама, - мало ли что... Потом все долго и молча сидели вокруг стола. Все глядели на клеенку. Несчастье, казалось, было распластано на столе, длинное, как щука.
     Папа встал и заявил, что он сообщит в Чека и Особый отдел. Тетки замахали на него руками.
     - С ума сошер! - кричала тетя Сэра. - Жароваться разбойникам па разбойников! Да вас самих заберут и расстреряют...
     Но папа стукнул кулаком по столу. "Учледирка" стихла. Зажужжала рукоятка телефона.
     - Особый отдел, пожалуйста, - сказал особым голосом папа. - Занято? Тогда соедините меня с Чека.
     - Тише же! - испугалась тетя Нэса. Она привык-ла проносить это слово зловещим шепотом.
     Скоро явились двое. Оба высокие, смуглые, с черными усиками, в кожаном, похожие на шоферов. Папа предупредил Чубарькова. Вместе с комиссаром все вошли к Лабаз-да-Базару. Марк был уже дома. На минуту он смутился, потом с обычной развязностью приветствовал неожиданных гостей.
     - Милости прошу, - сказал он, - прене во пляс, как говорят. Прошу. Могу кое-чем угостить.
     Был обыск.
     Из опрокинутого чемодана вывалились куски мыла.
     - Наше, - сказал папа.
     - Извините, мое, - отвечал марк.
     Николаевские сотенки перемешались с какими-то бумажками и чертежами. Оська взглянул на меня, и я посмотрел на него.
     - "Письмо к царю", - читал, перебирая бумажки, человек с усиками, - "Карта боя", "План города П.", "Тайный приказ", "Список заговорщиков"... Что это такое? - спросил он у марка.
     - Не знаю!.. - бледнея, отвечал марк, увидев, что дело пахнет хуже, чем мылом.
     - Как же это у вас очутилось?
     - Не знаю... Честное слово, товарищ. Это все не мое... И мыло тоже... Я ничего не знаю.
     Чубарьков подошел вплотную к марку. Комиссар обругал его сквозь зубы шепотом, похожим на плевок в лицо.
     Вдруг Оська вылез вперед. Я делал ему знаки, я вращал глазами, как бумажный чертик на веревочке. Он не видел!
     - Это наше! - сказал Оська. - Пускай обратно отдаст, раз взял.
     Чекисты рассматривали чертежи. Они многозначительно переглянулись.
     - М?.. - вопросительно пронес один.
     - Умгу! - утвердительно отвечал другой.
     - Товарищи! - сказал я. - Это просто мы играли и спрятали в мыло. Больше ничего.
     - Там разберем, - сказали они. Мы слышали потом, как один них говорил в телефонную трубку:
     - Слушаешь? Это Шорге говорит. Этого я задержал. Да, найдено, прнался. Но тут кое-что любопытное обнаружилось. Да, да. Ребята говорят, это их. Да. Сомнительно. Что? Обоих? Есть! - и щелкнул рычажком, как каблуком.
     Потом он о чем-то посоветовался с Чубарьковым. Чубарьков смущенно посмотрел на нас.
     - Леля! Вося! - сказал коми - Айда, прокатимся на машине. На автомобиле. Начальник очень просит. Пускай, говорит, Леля и Вося мне о бумажках этих все расскажут. И точка. И я с вами заодно прокатнусь. Есть такое дело? Точка.
     Тетки по очереди, одна за другой, как кегли, повалились в обморок. Мне тоже стало немножко не по себе.
     Большой автомобиль увез нас в Чека. Ночь бросилась навстречу. Мы ощутили себя швамбранами. Мы спешили на место приключения. ШВАМБРАНЫ ПОСЕЩАЮТ ЧЕКА
     Кабинет был тих. Два человека склонились над бумагами. Настольная лампа отражалась в бритом до блеска темени толстяка в очках. Другой был латыш. Белесые ресницы его мерцали.
     - Ну-с, ребятены, - сказал очкастый, - присаживайтесь. Так в чем же дело?
     И он посадил Оську на стол. На столе лежал браунинг.
     - Заряженный? - деловито спросил Оська и вдруг принял свой обычный тон. - А вы кто? Главный чекист? Да? Велите ему, чтоб он отдал бумажки. А то рисовали, рисовали...
     - Сейчас все устроим, - сказал очкастый, - только для этого всю как есть правду говорите! Ладно?
     Латыш, играя ресницами, читал швамбранские письма. Мне было очень неловко.
     - Чепуха какая-то! - сказал латыш сердито и передал бумаги очкастому.
     Тот внимательно проглядел их.
     - Что за город П.? - спросил толстый.
     - Это Порт-у-Пея, - объяснил я, - порт у города Пея.
     - А где такой есть? - умился начальник.
     - В Швамбрании, - ответил за меня Оська. - Это страна такая, как будто. Ее Леля сам открыл. Ми в нее всю жнь играем.
     - Ишь ты, какой Колумб твой Леля! - сказал начальник. - Ну, а если игра, так зачем же эти документы прятать было?
     - Для секрету, - сказал Оська, - чтоб тайна была. Когда тайна, интереснее.
     Тогда заинтересованный начальник попросил нас рассказать ему про всю нашу Швамбранию. Мы начали неохотно. Но старая игра увлекла нас. Мы наперебой начали описывать жнь на материке Большого Зуба. Мы объяснили герб и карту, перечислили всех членов династии Бренаборов, описали войны, путешествия, революции и чемпионаты, а Оська даже вспомнил фамилию последнего швамбранского министра наружных дел. Встав, мы спели швамбранский гимн. Мы даже собрались поссориться -за последних кладбищенских реформ, но...
     Начальник хохотал. Хохот одолевал его. Он закатывался, хлюпал от смеха и вытирал слезящиеся глаза. Он хлопал себя по бритой макушке и мотал головой, стараясь отогнать насевшее на него веселье.
     Смеялся сердитый латыш. Он трясся, не открывая плоского рта; ресницы его сплющились. Что-то екало в горле, как селезенка у лошади.
     Мы с Оськой обиженно смотрели на них. Потом начали улыбаться. Скоро нас разобрало.
     - Ох! С вами театра не надо! - сказал уморившийся начальник. - Помру, думал... Ох, как это, говорите... Бренабор? Ой, надо ведь такое состряпать... Ведь какая система! Сдохнуть можно! А что, - спросил он вдруг серьезно, - трудно управлять государством?
     - Ничего, спасибо, - отвечали мы, - управляемся понемножку. Хотя бывает иногда - не разберешься.
     - Ну, а зачем же вам все это понадобилось? - спросил начальник.
     Это был серьезный вопрос. Я набрал в грудь воздуху.
     - Мечтаем, - сказал я, - чтоб красиво было. У нас, в Швамбрании, здорово! Мостовые всюду, и мускулы у всех во какие! Ребята от родителей свободные. Потом еще сахару - сколько хочешь. Похороны редко, а кино - каждый день. Погода - солнце всегда и холодок. Все бедные - богатые. Все довольны. И вшей нет.
     - Чудесные вы ребятены! - серьезно и тепло сказал начальник. - Тут не мечтать надо, а дело делать. И у нас будут мостовые, мускулы и кино каждый день. И похороны отменим и вшей упраздним. Погоди! Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Только тут не мечтать надо, а работать... Да не время сейчас мне в воспитание пускаться. Ночь уж. Поздно. Вон младший швамбран как зевает: того и гляди, весь материк проглотит. И мама ваша небось беспокоится. Сейчас я ей по телефону звякну.
     Сам начальник отвез нас домой. На прощанье он разрешил Оське подудеть на гудке автомобиля. Начальник, смеясь, сказал, что он был рад случаю познакомиться с представителями швамбранского племени. Он рекомендовал скорее ввести в Швамбрании целиком советскую власть, а потом бросить мечтать и помочь делать настоящие мостовые.
     - А что вы сделали с Лабаз-да-Базаром? - спросил я, окончательно осмелев.
     - Пошлем жить в эту... как ее... Пи-ли-гвинику, - сказал начальник. - Он ведь тоже выдумал самого себя. Но выдумал гадко и играл в себя на деньги... Ну, покойной ночи, ребятены! Желаю швамбранских снов и доброй яви! НОВЫЙ ПРОСТОР ДЛЯ БЛУЖДАНИЙ
     Нас опять переселили. Нам дали квартиру на далекой Аткарской улице. Центробежные силы действовали. Мы удалялись от центра.
     Переезд прошел незаметно. Мы уже привыкли ко всяким перемещениям. Величие Дома (с большой буквы) было давно развенчано. Вещи пристыженно перебрались в тесные углы нового жилища. За неимением места шкаф и один стол по дороге приблудились к знакомым.
     Переезд совпал с новыми пертурбациями в Швамбрании. Проошли опять значительные сдвиги этого острова, блуждающего в поисках единой всеобщей истины. После посещения Чека мы уже были блки к цели наших скитаний в мире. Но новое, совсем новое увлечение приблудилось к Швамбрании. По истечении трех дней мы считали этот азарт откровением истины.
     Это был т
     В Покровске открылся Городской театр имени Луначарского. Он помещался в бывшем кино "Пробуждение".
     Труппа состояла питерских и московских актеров. Они сменяли сомнительную столичную славу на существенный провинциальный паек.
     Фамилии актеров сразу прельстили нас поистине швамбранским яществом: Энритон, Полонич, В.. Правда, выяснилось, что некоторые фамилии были просто начертаны задом наперед. Так, в паспорте Вокар значился Раков.
     Среди актеров выделялся талантливый Холмский. Это был человек универсальный (через несколько лет я встретил его в Москве директором вестного Театра сатиры). Специальностью Холмского были мерзавцы и Наполеоны. Кроме того, он был драматург и художник. Городской Совет поручил ему расписать нутри здание театра. На стенах зрительного зала расплодились кентавры (человеко-лошади), трубадуры, музы, прорицатели и прочая нечисть. Холмский был человеком увлекающимся. Он любил крайности. Одних он с головой запаковывал в железные латы, другим не выдал никакой мануфактуры. Тела он сделал лиловыми, что, впрочем, вполне соответствовало тому арктическому холоду, который царил в театре. У входа Холмский нарисовал Венеру Милосскую. По предписанию горсовета, он снабдил богиню руками. На пьедестале было написано; "Сейте разумное, доброе, вечное! Сейте! Спасибо вам скажет сердечное рабочий народ!" Покровчане остались недовольны росписью театра.
     - Партийные, а голых рисуют, - говорила публика. - Чисто баня какая, а не театр!
     Питерская тетка оказалась страстной театралкой. С ней мы не пропускали ни одной премьеры. Скоро мы знали в лицо и спину каждого актера. Театр завладел нами. Нам нравилось все в нем: гонг, антракты, очередь у кассы...
     Театр в то время походил на вокзал. Спектакли опаздывали, как поезда. На полу корчились окурки собачьих ножек, семечки лопались под ногами. Зрители были в шубах с поднятыми воротниками. Аплодис-менты были неистовы, хотя рукавицы и глушили хлоп-ки. Во время спектакля наклонный пол зрительного зала все время сотрясал легкий гул. Это зрители ти-хонько стучали ногами, согревая подошвы.
     - О, какой зной! Мне душно! - говорила на сцене королева, обмахиваясь веером, а о рта валил пар, как самовара. Телогрейка просвечивала под ее кисеей, Из будки дымился шепот суфлера. От зрителей несло нафтололом. Перед посещением театра нас обильно поливали этой зловонной дезинфицирующей жидкостью, а когда мы возвращались, нас осматривали в передней со свечкой в руках. ШВАМБРАНИЯ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ
     "Учледирка" иногда тоже посещала наш театр и потом целую неделю критиковала. Тетю Сэру один раз едва не побили. Только успели открыть занавес и задул закулисный сквозняк, как в зале первых рядов раздался теткин голос.
     - Закройте же там! Дует! - сказала тетка, как будто занавес, эта волшебная завеса, разделяющая два мира, был какой-то форточкой.
     И все зрители обиделись.
     Мы рвались проникнуть за занавес. Гришка Федоров, человек влиятельный и добрый, сын театрального парикмахера, доставил нас на кухню чудес. Нас поразила грубая невсамделишность бутафорских вещей, игрушечные фрукты и холщовые горонты. Зато с восхищением рассматривали мы взрослых людей, ежедневно играющих в чужую жнь. Это было почище Швамбрании.
     В зале над аркой сцены шла надпись:
     МИР - ТЕАТР, ЛЮДИ - АКТЕРЫ (Шекспир)
     Это речение стало новым девом на швамбранском гербе.
     Швамбраны пошли на сцену. Мир теперь расщепился на актеров и зрителей. Покровский день нам казался затянувшимся антрактом.
     - Искусство отвлекает людей от серой, будничной жни, - говорили тетки. - Оно переносит нас в мир прекрасных образов.
     Они потом, ссорясь и увлекаясь, спорили о поступках различных героев вчерашнего спектакля. Они обвиняли этих выдуманных людей, защищали, любили их и ненавидели, совершенно, как мы с Оськой, когда играли в Швамбранию. И мы пришли к выводу, что такое искусство - это Швамбрания для взрослых. Они играли в нее серьезно.
     Однажды во время спектакля "Вечерняя заря" потухло электричество. Спектакль продолжался при керосиновом освещении. Лампы коптили небо, нарисованное клеевыми красками. Шла заключительная сцена пьесы. Отец решил убить свою дочь. Отец взял револ
     В эти минуты я заметил, что одна ламп, стоящая на авансцене, сильно коптит. Пламя тоненьким фонтанчиком встало стекла. Отец приближался к дочери. Пламя уж доставало до края холщового павильона. Отец поднял руку с револьвером. Декорация могла вспыхнуть каждую минуту. Дочь ломала руки. Я уверен, что очень многие зрители видели, как грозила пожаром лампа. Но дочь упала на колени, и зрители молчали. Они боялись испортить убийство. Швамбрания владычествовала в зале. Отец щелкнул взведенным курком.
     Декорация задымилась.
     - Так умри же, несчастная! - крикнул отец.
     - Лампа коптит! - закричал я, сбросив оцепенение.
     Ловкий актер нимало не смутился. Одной рукой он привернул фитиль, другой - закончил пьесу.
     Театр был спасен. Но не успел упасть занавес, как соседи набросились на меня. Они кричали, что мальчишек нельзя пускать в т Они твердили, что я мог обождать со своим дурацким криком, а теперь вот вышло не убийство, а какая-то комедия, за которую и денег платить не стоило. И я в душе должен был прнать, что как-никак, а я впервые менил Швамбрании. РАЗГАДКА ГИТИКА
     Две вещи уже давно занимали и мучили меня. Несколько лег я пытался понять их истинное предназначение. Это были: старый локомотив, вросший в землю на Скучной улице, и таинственное слово "гитик", упоминавшееся в вестном карточном фокусе.
     И вот я узнал, что такое "гитик". Простая вывеска расшифровала его. Вывеска оказалась более сведущей, чем учителя гимназии и энциклопедический словарь. Я не мог поверить своим глазам, когда на одном домов бывшей Брешки, теперь Коммунарной площади, я дали уже прочел: "ГИТИК". Я подбежал ближе. "Городской Институт Театра и Кино", - прочел я.
     Покровск захватило повальное увлечение театром. Все играли. Тратрчок, Уотнаробраз, Упродком и Волгоразгруз имели свои любительские труппы. Расплодились театральные студии. Потом все эти студии объединились в одно целое под вывеской ГИТИК. При ГИТИКЕ открылась детская студия. Так как школа бездействовала, то мы с Оськой записались туда. Потом к нам присоединились Степка Атлантида и Тая Опилова.
     Мы готовили к постановке пьесу "Принц Форк-де-Форкос". Принц этот был влюблен в принцессу, а королева, ее мать, была гордая и вообще дрянь. Принцу показали нос. Потом принц расколдовал гриб, а оттуда вылезла фея и дала принцу абрикос. Королева съела абрикос, и у нее вырос огромный нос, а на острове Родос, где жил Форк-дс-Форкос... Словом, там еще много строк кончалось на "ос".
     Принцессу играла Тая Опилова. Мы со Степкой едва не поссорились за роли принца, потому что принц по ходу действия должен был объясняться в любви принцессе, а принцесса, считали мы, догадается, что это не только по ходу пьесы... Режиссер Крамской дал роль Степке. Он сказал, что Степка старше, выше меня и голос его мужественнее. Как будто я не мог басить, если бы захотел!
     Мы упросили Форсунова взять роль великана-колдуна. А гримировал Гришка Федоров - родной сын настоящего парикмахера настоящего театра.
     Вечером, в день спектакля, мы пошли в ГИТИК. Я играл шута. Оська - бессловесного гнома. Оба мы волновались. Гришка Федоров загримировал нас. Зал нетерпеливо гудел за занавесом, опасный, насмешливый, неведомый. Пора было начинать, но не было Степки и Форсунова. Режиссер нервничал, шагая за кулисами.
     - Бремя! - кричал зал и топал. Наконец они явились. Оба были суровы и торопливы.
     - Лелька, прощай! - сказал Степка. - Мобилация коммунистов. На фронт шпарим... А я добровольцем. Еле упросил. "Молод", - говорят. Все-таки взяли. Сейчас эшелон уходит. Счастливо оставаться!
     Руки наши сшиблись в крепком пожатии. Степка помолчал, потом откашлялся.
     - Тайку небось теперь один провожать будешь, - тихо сказал он. - Ладно уж, мне не жалко. Только других, смотри, отшивай...
     Зал едва не рушился. Форсунов с вещевым мешком на спине вышел за занавес. Зал стих. Форсунов поправил на плече лямку мешка.
     - Спектакль откладывается, - сказал Форсунов.
     - На когда? - закричал зал.
     - Как только белых побьем! - отвечал Форсунов.
    ГЛАВНЫЙ МУЖЧИНА
     Через день папа уехал на Уральский фронт. Папа ехал в неминуемый тиф: фронт разъедала сыпнотифозная вошь. Мама с тетками приготовила ему три полных чемодана. Папа взял один. Он мрачно пошутил, что никакой утвари ему не надо: кургана все равно над ним не воздвигнут, а в загробную жнь он не верит. Потом все сели, как полагается перед дорогой.
     - Ну, ладно - сказал, вставая, папа. Он расцеловал нас.
     - Смотри, - сказал он мне, - ты теперь в доме главный мужчина.
     В дверях он столкнулся с пациентом. Пациент стонал и кланялся.
     - Прием отменяется, - сказал папа, - видите, я уезжаю.
     - Доктор, батюшка, сделай милость, - взмолился больной, - долго ль посмотреть! А то прямо сил нет, как сводит... А ждать-то тебя... Может, ты там и помрешь.
     Папа посмотрел на стенные часы, потом на больно-го, потом на нас. Он опустил чемодан на пол.
     - Раздевайтесь, - сказал он сердито, пропуская пациента в кабинет.

/ Полные произведения / Кассиль Л.А. / Кондуит и Швамбрания

Смотрите также по произведению "Кондуит и Швамбрания":

• Краткое содержание