Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Булгаков М.А. / Собачье сердце
Собачье сердце [2/6]
- "От севильи до гренады..." - Рассеянно запел Филипп Филиппович и
нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.
- Клянусь богом! - Говорила дама и живые пятна сквозь искусственные
продирались на ее щеках, - я знаю - это моя последняя страсть. Ведь это
такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся москва. Он не
может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод. -
Дама бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный кружевной клок.
Пес совершенно затуманился и все в голове у него пошло кверху ногами.
Ну вас к черту, - мутно подумал он, положив голову на лапы и задремав
от стыда, - и стараться не буду понять, что это за штука - все равно не
пойму.
Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз
какие-то сияющие трубки.
Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с надеждой глядела на Филиппа
Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол, что-то записал.
- Я вам, сударыня, вставляю яичники обезьяны, - обьявил он и посмотрел
строго.
- Ах, профессор, неужели обезьяны?
- Да, - непреклонно ответил Филипп Филиппович.
- Когда же операция? - Бледнея и слабым голосом спрашивала дама.
- "От севильи до гренады..." Угм... В понедельник. Ляжете в клинику с
утра. Мой ассистент приготовит вас.
- Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?
- Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет
стоить очень дорого - 50 червонцев.
- Я согласна, профессор!
Опять загремела вода, колыхнулась шляпа с перьями, потом появилась
лысая, как тарелка, голова и обняла Филиппа Филипповича. Пес дремал, тошнота
прошла, пес наслаждался утихшим боком и теплом, даже всхрапнул и успел
увидеть кусочек приятного сна: будто бы он вырвал у совы целый пук перьев из
хвоста... Потом взволнованный голос тявкнул над головой.
- Я слишком известен в москве, профессор. Что же мне делать?
- Господа, - возмущенно кричал Филипп Филиппович, - нельзя же так.
Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?
- Четырнадцать, профессор... Вы понимаете, огласка погубит меня. На
днях я должен получить заграничную командировку.
- Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь
на ней.
- Женат я, профессор.
- Ах, господа, господа!
Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафе, и
Филипп Филиппович работал, не покладая рук.
Похабная квартирка. - Думал пес, но до чего хорошо! А на какого черта я
ему понадобился? Неужели же жить оставит? Вот чудак! Да ведь ему только
глазом мигнуть, он таким бы псом обзавелся, что ахнуть! А может, я и
красивый. Видно, мое счастье! А сова эта дрянь... Наглая.
Окончательно пес очнулся глубоким вечером, когда звоночки прекратились
и как раз в то мгновение, когда дверь впустила особенных посетителей. Их
было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты очень скромно.
Этим что нужно? - Удивленно подумал пес.
Гораздо более неприязненно встретил гостей Филипп Филиппович. Он стоял
у письменного стола и смотрел на вошедших, как полководец на врагов. Ноздри
его ястребиного носа раздувались. Вошедшие топтались на ковре.
- Мы к вам, профессор, - заговорил тот из них, у кого на голове
возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, - вот по
какому делу...
- Вы, господа, напрасно ходите без калош в такую погоду, - перебил его
наставительно Филипп Филиппович, - во-первых, вы простудитесь, а, во-вторых,
вы наследили мне на коврах, а все ковры у меня персидские.
Тот, с копной, умолк и все четверо в изумлении уставились на Филиппа
Филипповича. Молчание продолжалось несколько секунд и прервал его лишь стук
пальцев Филиппа Филипповича по расписному деревянному блюду на столе.
- Во-первых, мы не господа, - молвил, наконец, самый юный из четверых,
персикового вида.
- Во-первых, - перебил его Филипп Филиппович, - вы мужчина или женщина?
Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот,
с копной.
- Какая разница, товарищ? - Спросил он горделиво.
- Я - женщина, - признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно
покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из
вошедших - блондин в папахе.
- В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый
государь, прошу снять ваш головной убор, - внушительно сказал Филипп
Филиппович.
- Я вам не милостивый государь, - резко заявил блондин, снимая папаху.
- Мы пришли к вам, - вновь начал черный с копной.
- Прежде всего - кто это мы?
- Мы - новое домоуправление нашего дома, - в сдержанной ярости
заговорил черный. - Я - Швондер, она - вяземская, он - товарищ пеструхин и
шаровкин. И вот мы...
- Это вас вселили в квартиру Федора Павловича саблина?
- Нас, - ответил Швондер.
- Боже, пропал калабуховский дом! - В отчаянии воскликнул Филипп
Филиппович и всплеснул руками.
- Что вы, профессор, смеетесь?
- Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, - крикнул Филипп Филиппович,
- что же теперь будет с паровым отоплением?
- Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
- По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас
иду обедать.
- Мы, управление дома, - с ненавистью заговорил Швондер, - пришли к вам
после общего собрания жильцов нашего дома, на котором стоял вопрос об
уплотнении квартир дома...
- Кто на ком стоял? - Крикнул Филипп Филиппович, - потрудитесь излагать
ваши мысли яснее.
- Вопрос стоял об уплотнении.
- Довольно! Я понял! Вам известно, что постановлением 12 сего августа
моя квартира освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений?
- Известно, - ответил Швондер, - но общее собрание, рассмотрев ваш
вопрос, пришло к заключению, что в общем и целом вы занимаете чрезмерную
площадь. Совершенно чрезмерную. Вы один живете в семи комнатах.
- Я один живу и работаю в семи комнатах, - ответил Филипп Филиппович, -
и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку.
Четверо онемели.
- Восьмую! Э-хе-хе, - проговорил блондин, лишенный головного убора,
однако, это здорово.
- Это неописуемо! - Воскликнул юноша, оказавшийся женщиной.
- У меня приемная - заметьте - она же библиотека, столовая, мой кабинет
- 3. Смотровая - 4. Операционная - 5. Моя спальня - 6 и комната прислуги -
7. В общем, не хватает... Да, впрочем, это неважно. Моя квартира свободна, и
разговору конец. Могу я идти обедать?
- Извиняюсь, - сказал четвертый, похожий на крепкого жука.
- Извиняюсь, - перебил его Швондер, - вот именно по поводу столовой и
смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в
порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. Столовых нет ни у кого
в москве.
- Даже у айседоры дункан, - звонко крикнула женщина.
С Филиппом Филипповичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо
нежно побагровело и он не произнес ни одного звука, выжидая, что будет
дальше.
- И от смотровой также, - продолжал Швондер, - смотровую прекрасно
можно соединить с кабинетом.
- Угу, - молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, - а где же
я должен принимать пищу?
- В спальне, - хором ответили все четверо.
Багровость Филиппа Филипповича приняла несколько сероватый оттенок.
- В спальне принимать пищу, - заговорил он слегка придушенным голосом,
- в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги,
а в столовой осматривать. Очень возможно, что айседора дункан так и делает.
Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть.
Но я не айседора дункан!.. - Вдруг рявкнул он и багровость его стала желтой.
- Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это
общему собранию и покорнейше вас прошу вернуться к вашим делам, а мне
предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные
люди, то-есть в столовой, а не в передней и не в детской.
- Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, - Сказал
взволнованный Швондер, - мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции.
- Ага, - молвил Филипп Филиппович, - так? - И голос его принял
подозрительно вежливый оттенок, - одну минуточку попрошу вас подождать.
"Вот это парень, - в восторге подумал пес, - весь в меня. Ох,
тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет. Не знаю еще - каким способом, но так
тяпнет... Бей их! Этого голенастого взять сейчас повыше сапога за
подколенное сухожилие... Р-р-р..."
Филипп Филиппович, стукнув, снял трубку с телефона и сказал в нее так:
- Пожалуйста... Да... Благодарю вас. Петра Александровича попросите,
пожалуйста. Профессор Преображенский. Петр Александрович? Очень рад, что вас
застал. Благодарю вас, здоров. Петр Александрович, ваша операция отменяется.
Что? Совсем отменяется. Равно, как и все остальные операции. Вот почему: я
прекращаю работу в москве и вообще в россии... Сейчас ко мне вошли четверо,
из них одна женщина, переодетая мужчиной, и двое вооруженных револьверами и
терроризировали меня в квартире с целью отнять часть ее.
- Позвольте, профессор, - начал Швондер, меняясь в лице.
- Извините... У меня нет возможности повторить все, что они говорили. Я
не охотник до бессмыслиц. Достаточно сказать, что они предложили мне
отказаться от моей смотровой, другими словами, поставили меня в
необходимость оперировать вас там, где я до сих пор резал кроликов. В таких
условиях я не только не могу, но и не имею права работать. Поэтому я
прекращаю деятельность, закрываю квартиру и уезжаю в сочи. Ключи могу
передать Швондеру. Пусть он оперирует.
Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах.
- Что же делать... Мне самому очень неприятно... Как? О, нет, петр
александрович! О нет. Больше я так не согласен. Терпение мое лопнуло. Это
уже второй случай с августа месяца. Как? Гм... Как угодно. Хотя бы. Но
только условие: кем угодно, когда угодно, что угодно, но чтобы была такая
бумажка, при наличии которой ни Швондер, ни кто другой не мог бы даже
подойти к двери моей квартиры. Тщательная бумажка. Фактическая. Настоящая!
Броня. Чтобы имя даже не упоминалось. Кончено. Я для них умер. Да.
Пожалуйста. Кем? Ага... Ну, это другое дело. Ага... Сейчас передаю трубку.
Будьте любезны, - змеиным голосом обратился Филипп Филиппович к Швондеру, -
сейчас с вами будут говорить.
- Позвольте, профессор, - сказал Швондер, то вспыхивая, то угасая, - вы
извратили наши слова.
- Попрошу вас не употреблять таких выражений.
Швондер растерянно взял шапку и молвил:
- Я слушаю. Да... Председатель домкома... Нет, действовали по
правилам... Так у профессора и так совершенно исключительное положение... Мы
знаем об его работе. Целых пять комнат хотели оставить ему... Ну, хорошо..
Так... Хорошо...
Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся.
Как оплевал! Ну и парень! - Восхищенно думал пес, - что он, слово, что
ли, такое знает? Ну теперь меня бить - как хотите, а никуда отсюда не уйду.
Трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера.
- Это какой-то позор! - Не своим голосом вымолвил тот.
- Если бы сейчас была дискуссия, - начала женщина, волнуясь и загораясь
румянцем, - я бы доказала Петру Александровичу...
- Виноват, вы не сию минуту хотите открыть эту дискуссию? - Вежливо
спросил Филипп Филиппович.
Глаза женщины загорелись.
- Я понимаю вашу иронию, профессор, мы сейчас уйдем... Только я, как
заведующий культотделом дома...
- За-ве-дующая, - поправил ее Филипп Филиппович.
- Хочу предложить вам, - тут женщина из-за пазухи вытащила несколько
ярких и мокрых от снега журналов, - взять несколько журналов в пользу детей
германии. По полтиннику штука.
- Нет, не возьму, - кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на
журналы.
Совершенное изумление выразилось на лицах, а женщина покрылась
клюквенным налетом.
- Почему же вы отказываетесь?
- Не хочу.
- Вы не сочувствуете детям германии?
- Сочувствую.
- Жалеете по полтиннику?
- Нет.
- Так почему же?
- Не хочу.
Помолчали.
- Знаете ли, профессор, - заговорила девушка, тяжело вздохнув, - если
бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым
возмутительным образом (блондин дернул ее за край куртки, но она
отмахнулась) лица, которых, я уверена, мы еще разьясним, вас следовало бы
арестовать.
- А за что? - С любопытством спросил Филипп Филиппович.
- Вы ненавистник пролетариата! - Гордо сказала женщина.
- Да, я не люблю пролетариата, - печально согласился Филипп Филиппович
и нажал кнопку. Где-то прозвенело. Открылась дверь в коридор.
- Зина, - крикнул Филипп Филиппович, - подавай обед. Вы позволите,
господа?
Четверо молча вышли из кабинета, молча прошли приемную, переднюю и
слышно было, как за ними закрылась тяжело и звучно парадная дверь.
Пес встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем
какой-то намаз.
3.
На разрисованных райскими цветами тарелках с черной широкой каймой
лежала тонкими ломтиками нарезанная семга, маринованные угри. На тяжелой
доске кусок сыра со слезой, и в серебряной кадушке, обложенной снегом, -
икра. Меж тарелками несколько тоненьких рюмочек и три хрустальных графинчика
с разноцветными водками. Все эти предметы помещались на маленьком мраморном
столике, уютно присоединившемся к грома резного дуба буфету, изрыгающему
пучки стеклянного и серебряного света. Посреди комнаты - тяжелый, как
гробница, стол, накрытый белой скатертью, а на ней два прибора, салфетки,
свернутые в виде папских тиар, и три темных бутылки.
Зина внесла серебряное крытое блюдо, в котором чт чало. Запах от блюда
шел такой, что рот пса немедленно наполнился жидкой слюной. "Сады
семирамиды"! - Подумал он и застучал по паркету хвостом, как палкой.
- Сюда их, - хищно скомандовал Филипп Филиппович. - Доктор Борменталь,
умоляю вас, оставьте икру в покое. И если хотите послушаться доброго совета:
налейте не английской, а обыкновенной русской водки.
Красавец тяпнутый - он был уже без халата в приличном черном костюме -
передернул широкими плечами, вежливо ухмыльнулся и налил прозрачной.
- Ново-благословенная? - Осведомился он.
- Бог с вами, голубчик, - отозвался хозяин. - Это спирт. Дарья Петровна
сама отлично готовит водку.
- Не скажите, Филипп Филиппович, все утверждают, что очень приличная -
30 градусов.
- А водка должна быть в 40 градусов, а не в 30, это, во-первых, - а
во-вторых, - бог их знает, чего они туда плеснули. Вы можете сказать - что
им придет в голову?
- Все, что угодно, - уверенно молвил тяпнутый.
- И я того же мнения, - добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним
комком содержимое рюмки себе в горло, - ...Мм... Доктор Борменталь, умоляю
вас, мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что это... Я ваш кровный враг
на всю жизнь. "От севильи до гренады...".
Сам он с этими словами подцепил на лапчатую серебряную вилку что-то
похожее на маленький темный хлебик. Укушенный последовал его примеру. Глаза
Филиппа Филипповича засветились.
- Это плохо? - Жуя, спрашивал Филипп Филиппович. - Плохо? Вы ответьте,
уважаемый доктор.
- Это бесподобно, - искренно ответил тяпнутый.
- Еще бы... Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом
закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий
себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих московских закусок -
это первая. Когда-то их великолепно приготовляли в славянском базаре. На,
получай.
- Пса в столовой прикармливаете, - раздался женский голос, - а потом
его отсюда калачом не выманишь.
- Ничего. Бедняга наголодался, - Филипп Филиппович на конце вилки подал
псу закуску, принятую тем с фокусной ловкостью, и вилку с грохотом свалил в
полоскательницу.
Засим от тарелок поднимался пахнущий раками пар; пес сидел в тени
скатерти с видом часового у порохового склада. А Филипп Филиппович, заложив
хвост тугой салфетки за воротничок, проповедовал:
- Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте
себе - большинство людей вовсе есть не умеют.Нужно не только знать что
с'есть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначительно потряс
ложкой). И что при этом говорить. Да-с. Если вы заботитесь о своем
пищеварении, мой добрый совет - не говорите за обедом о большевизме и о
медицине. И - боже вас сохрани - не читайте до обеда советских газет.
- Гм... Да ведь других нет.
- Вот никаких и не читайте. Вы знаете, я произвел 30 наблюдений у себя
в клинике. И что же вы думаете? Пациенты, не читающие газет, чувствуют себя
превосходно. Те же, которых я специально заставлял читать "правду", - теряли
в весе.
- Гм... - С интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
- Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит,
угнетенное состояние духа.
- Вот черт...
- Да-с. Впрочем, что же это я? Сам же заговорил о медицине.
Филипп Филиппович, откинувшись, позвонил, и в вишневой портьере
появилась Зина. Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему
не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленного ростбифа.
Слопав его, пес вдруг почувствовал, что он хочет спать, и больше не может
видеть никакой еды. "Странное ощущение, - думал он,
захлопывая отяжелевшие веки, - глаза бы мои не смотрели ни на какую
пищу. А курить после обеда - это глупость".
Столовая наполнилась неприятным синим дымом. Пес дремал, уложив голову
на передние лапы.
- Сен-жюльен - приличное вино, - сквозь сон слышал пес, - но только
ведь теперь же его нету.
Глухой, смягченный потолками и коврами, хорал донесся откуда-то сверху
и сбоку.
Филипп Филиппович позвонил и пришла Зина.
- Зинуша, что это такое значит?
- Опять общее собрание сделали, Филипп Филиппович, - ответила
Зина.
- Опять! - Горестно воскликнул Филипп Филиппович, - ну, теперь стало
быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придется уезжать, но куда
спрашивается. Все будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пение, затем в
сортирах замерзнут трубы, потом лопнет котел в паровом отоплении и так
далее. Крышка Калабухову.
- Убивается Филипп Филиппович, - заметила, улыбаясь, Зина и унесла
груду тарелок.
- Да ведь как не убиваться?! - Возопил Филипп Филиппович, - Ведь это
какой дом был - вы поймите!
- Вы слишком мрачно смотрите на вещи, Филипп Филиппович, - возразил
красавец тяпнутый, - они теперь резко изменились.
- Голубчик, вы меня знаете? Не правда ли? Я - человек фактов, человек
наблюдения. Я - враг необоснованных гипотез. И это очень хорошо известно не
только в россии, но и в европе. Если я что-нибудь говорю, значит, в основе
лежит некий факт, из которого я делаю вывод. И вот вам факт: вешалка и
калошная стойка в нашем доме.
- Это интересно...
Ерунда - калоши. Не в калошах счастье, - подумал пес, - но личность
выдающаяся.
- Не угодно ли - калошная стойка. С 1903года я живу в этом доме. И вот,
в течение этого времени до марта 1917 года не Было ни одного случая -
подчеркиваю красным карандашом н и о д н о г о - чтобы из нашего парадного
внизу при общей незапертой двери пропала хоть одна пара калош. Заметьте,
здесь 12 квартир, у меня прием. В марте 17-го года в один прекрасный день
пропали все калоши, в том числе две пары моих, 3 палки, пальто и самовар у
швейцара. И с тех пор калошная стойка прекратила свое существование.
Голубчик! Я не говорю уже о паровом отоплении. Не говорю. Пусть: раз
социальная революция - не нужно топить. Но я спрашиваю: почему, когда
началась вся эта история, все стали ходить в грязных калошах и валенках по
мраморной лестнице? Почему калоши нужно до сих пор еще запирать под замок? И
еще приставлять к ним солдата, чтобы кто-либо их не стащил? Почему убрали
ковер с парадной лестницы? Разве карл маркс запрещает держать на лестнице
ковры? Разве где-нибудь у карла маркса сказано, что 2-й подьезд
калабуховского дома на пречистенеке следует забить досками и ходить кругом
через черный двор? Кому это нужно? Почему пролетарий не может оставить свои
калоши внизу, а пачкает мрамор?
- Да у него ведь, Филипп Филиппович, и вовсе нет калош, - заикнулся
было тяпнутый.
- Ничего похожего! - Громовым голосом ответил Филипп Филиппович и налил
стакан вина. - Гм... Я не признаю ликеров после обеда: они тяжелят и скверно
действуют на печень... Ничего подобного! На нем есть теперь калоши и эти к
мои! Это как раз те самые калоши, которые исчезли
весной 1917 года. Спрашивается, - ктоих попер? Я? Не может быть. Буржуй
саблин? (Филипп Филиппович ткнул пальцем в потолок). Смешно даже
предположить. Сахарозаводчик полозов? (Филипп Филиппович указал вбок). Ни в
коем случае! Да-с! Но хоть бы они их снимали на лестнице! (Филипп Филиппович
начал багроветь). На какого черта убрали цветы с площадок? Почему
электричество, которое, дай бог памяти, тухло в течение 20-ти лет два раза,
в теперешнее время аккуратно гаснет раз в месяц? Доктор Борменталь,
статистика - ужасная вещь. Вам, знакомому с моей последней работой, это
известно лучше, чем кому бы то ни было другому.
- Разруха, Филипп Филиппович.
- Нет, - совершенно уверенно возразил Филипп Филиппович, - нет. Вы
первый, дорогой Иван Арнольдович,воздержитесь от употребления самого этого
слова. Это - мираж, дым, фикция, - Филипп Филиппович широко растопырил
короткие пальцы, отчего две тени, похожие на черепах, заерзали по скатерти.
- Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все
стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе и не существует. Что вы
подразумеваете под этим словом? - Яростно спросил Филипп Филиппович у
несчастной картонной утки, висящей кверху ногами рядом с буфетом, и сам же
ответил за нее. - Это вот что: если я, вместо того, чтобы оперировать каждый
вечер, начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я,
входя в уборную, начну, извините за выражение, мочиться мимо унитаза и то же
самое будут делать зина и Дарья Петровна, в уборной начнется разруха.
Следовательно, разруха не в клозетах, а в головах. Значит, когда эти
баритоны кричат "бей разруху!" - Я смеюсь.(Лицо Филиппа Филипповича
перекосило так, что тяпнутый открыл рот).Клянусь вам, мне смешно! Это
означает, что каждый из них должен лупить себя по затылку! И вот, когда он
вылупит из себя всякие галлюцинации и займется чисткой сараев - прямым своим
делом, - разруха исчезнет сама собой. Двум богам служить нельзя! Невозможно
в одно время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то
испанских оборванцев! Это никому не удается, доктор, и тем более - людям,
которые, вообще отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще
не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны!
Филипп Филиппович вошел в азарт. Ястребиные ноздри его раздувались.
Набравшись сил после сытного обеда, гремел он подобно древнему пророку и
голова его сверкала серебром.
Его слова на сонного пса падали точно глухой подземный гул. То сова с
глупыми желтыми глазами выскакивала в сонном видении, то гнусная рожа повара
в белом грязном колпаке, то лихой ус Филиппа Филипповича, освещенный резким
электр вом от абажура, то сонные сани скрипели и пропадали, а в собачьем
желудке варился, плавая в соку, истерзанный кусок ростбифа.
Он бы прямо на митингах мог деньги зарабатывать, - мутно мечтал пес, -
первоклассный деляга. Впрочем, у него и так, повидимому, денег куры не
клюют.
- Городовой! - Кричал Филипп Филиппович. - Городовой! "Угу-гу-гу!"
Какие-то пузыри лопались в мозгу пса... Городовой! Это и только это. И
совершенно неважно - будет ли он с бляхой или же в красном кепи. Поставить
городового рядом с каждым человеком и заставить этого городового умерить
вокальные порывы наших граждан. Вы говорите разруха. Я вам скажу, доктор,
что ничто не изменится к лучшему в нашем доме, да и во всяком другом доме,
до тех пор, пока не усмирят этих певцов! Лишь только они прекратят свои
концерты, положение само собой изменится к лучшему.
- Контрреволюционные вещи вы говорите, Филипп Филиппович, - шутливо
заметил тяпнутый, - не дай бог вас кто-нибудь услышит...
- Ничего опасного, - с жаром возразил Филипп Филиппович. - Никакой
контрреволюции. Кстати, вот еще слово, которое я совершенно не выношу.
Абсолютно неизвестно - что под ним скрывается? Черт его знает! Так я и
говорю: никакой этой самой контрреволюции в моих словах нет. В них здравый
смысл и жизненная опытность.
Тут Филипп Филиппович вынул из-за воротничка хвост блестящей изломанной
салфетки и, скомкав, положил ее рядом с недопитым стаканом вина. Укушенный
тотчас поднялся и поблагодарил: "мерси".
- Минутку, доктор! - Приостановил его Филипп Филиппович, вынимая из
кармана брюк бумажник. Он прищурился, отсчитал белые бумажки и протянул их
укушенному со словами: - сегодня вам, Иван Арнольдович, 40 рублей
причитается. Прошу.
Пострадавший от пса вежливо поблагодарил и, краснея, засунул деньги в
карман пиджака.
- Я сегодня вечером не нужен вам, Филипп Филиппович?- Осведомился он.
- Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем.
Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в большом - "аида". А я давно
не слышал. Люблю... Помните? Дуэт... Тари-ра-рим.
- Как это вы успеваете, Филипп Филиппович? - С уважением спросил врач.
- Успевает всюду тот, кто никуда не торопится, - назидательно об'яснил
хозяин. - Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям, и распевать целый
день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься прямым своим делом, я бы
никуда не поспел, - под пальцами Филиппа Филипповича в кармане небесно
заиграл репетитор, - начало девятого... Ко второму акту поеду... Я сторонник
разделения труда. В большом пусть поют, а я буду оперировать. Вот и хорошо.
И никаких разрух... Вот что, Иван Арнольдович, вы все же следите
внимательно: как только подходящая смерть, тотчас со стола - в питательную
жидкость и ко мне!
- Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, - паталогоанатомы мне обещали.
- Отлично, а мы пока этого уличного неврастеника понаблюдаем.
Пусть бок у него заживает.
Обо мне заботится, - подумал пес, - очень хороший человек. Я знаю кто
это. Он - волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки... Ведь не может же
быть, чтобы все это я видел во сне. А вдруг - сон? (Пес во сне дрогнул). Вот
проснусь...И ничего нет. Ни лампы в шелку, ни тепла, ни сытости. Опять
начинается подворотня, безумная стужа, оледеневший асфальт, голод, злые
люди... Столовая, снег... Боже, как тяжело мне будет!..
Но ничего этого не случилось. Именно подворотня растаяла, как мерзкое
сновидение, и более не вернулась.
Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая на нее, дважды день, серые
гармоники под подоконником наливались жаром и тепло волнами расходилось по
всей квартире.
Совершенно ясно: пес вытащил самый главный собачий билет. Глаза его
теперь не менее двух раз в день наливались благодарными слезами по адресу
пречистенского мудреца. Кроме того, все трюмо в гостиной, в приемной между
шкафами отражали удачливого пса - красавца.
Я - красавец. Быть может, неизвестный собачий принц-инкогнито,
размышлял пес, глядя на лохматого кофейного пса с довольной мордой,
разгуливающего в зеркальных далях. - Очень возможно, что бабушка моя
согрешила с водолазом. То-то я смотрю - у меня на морде - белое пятно.
Откуда оно, спрашивается? Филипп Филиппович - человек с большим вкусом - не
возьмет он первого попавшегося пса-дворнягу.
В течение недели пес сожрал столько же, сколько в полтора последних
голодных месяца на улице. Ну, конечно, только по весу. О качестве еды у
Филиппа Филипповича и говорить не приходилось. Если даже не принимать во
внимание того, что ежедневно Дарьей Петровной закупалась груда обрезков на
смоленском рынке на 18 копеек, достаточно упомянуть обеды в 7 часов вечера в
столовой, на которых пес присутствовал, несмотря на протесты изящной зины.
Во время этих обедов Филипп Филиппович окончательно получил звание божества.
Пес становился на задние лапы и жевал пиджак, пес изучил звонок Филиппа
Филипповича - два полнозвучных отрывистых хозяйских удара, и вылетал с лаем
встречать его в передней. Хозяин вваливался в чернобурой лисе, сверкая
миллионом снежных блесток, пахнущий мандаринами, сигарами, духами, лимонами,
бензином, одеколоном, сукном, и голос его, как командная труба, разносился
по всему жилищу.
- Зачем ты, свинья, сову разорвал? Она тебе мешала? Мешала, я тебя
спрашиваю? Зачем профессора мечникова разбил?
- Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстом отодрать хоть один раз,
возмущенно говорила Зина, - а то он совершенно избалуется. Вы поглядите, что
он с вашими калошами сделал.
- Никого драть нельзя, - волновался Филипп Филиппович, - запомни это
раз навсегда. На человека и на животное можно действовать только внушением.
Мясо ему давали сегодня?
- Господи, он весь дом обожрал. Что вы спрашиваете, Филипп Филиппович.
Я удивляюсь - как он не лопнет.
- Ну и пусть ест на здоровье... Чем тебе помешала сова, хулиган?
- У-у! - Скулил пес-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
/ Полные произведения / Булгаков М.А. / Собачье сердце
|
Смотрите также по
произведению "Собачье сердце":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
