Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Шукшин В.М. / До третьих петухов
До третьих петухов [3/4]
-- Давай, Алка. Алка -- Несмеяна вяло поднялась... зевнула и полезла на стремянку. Влезла...
-- Скажи последнее слово, -- попросил кто-то.
-- Ой, только не надо! -- запротестовали все остальные. -- Не надо, Алка, не говори.
-- Этого только не хватает!
-- Умоляю, Алка!.. Не надо слов. Лучше спой.
-- Ни петь, ни говорить я не собираюсь, -- сказала Алка.
-- Умница! Давай.
Алка надела на шею петлю... Постояла.
-- Стремянку потом ногой толкни.
Но Алка вдруг села на стремянку и опять взвыла:
-- Тоже скучно-о!.. -- не то пропела она, не то заплакала. -- Не смешно-о! С ней согласились.
-- Действительно...
-- Ничего нового: было-перебыло.
-- К тому же патология.
-- Натурализм.
И тут-то вошли Мудрец с Иваном.
-- Вот, изволь, -- бодренько заговорил старичок, хихикая и потирая руки, -- дуреют от скуки. Ну-с, молодые люди!.. Разумеется, все средства испробованы, а как избавиться от скуки -- такого средства нет. Так ведь? А, Несмеянушка?
-- Ты прошлый раз обещал что-нибудь придумать, -- капризно сказала Несмеяна со стремянки.
-- А я и придумал! -- воскликнул старичок весело. -- Я обещал, я и придумал. Вы, господа хорошие, в поисках так называемого веселья совсем забыли о народе. А ведь народ не скучал! Народ смеялся!.. Умел смеяться. Бывали в истории моменты, когда народ прогонял со своей земли целые полчища -- и только смехом. Полчища окружали со всех сторон крепостные стены, а за стенами вдруг раздавался могучий смех... Враги терялись и отходили. Надо знать историю, милые люди... А то мы... слишком уж остроумные, интеллектуальные... а родной истории не знаем. А, Несмеянушка?
-- Что ты придумал? -- спросила Несмеяна.
-- Что я придумал? Я взял и обратился к народу! -- не без пафоса сказал старичок.
-- К народу, к народу, голубушка. Что мы споем, Ваня?
-- Да мне как-то неловко: они нагишом все... -- сказал Иван. -- Пусть хоть оденутся, что ли.
Молодые безразлично промолчали, а старичок похихикал снисходительно -- показал, что он тоже не в восторге от этих средневековых представлений Ивана о стыдливости.
-- Ваня, это... Ну, скажем так: не нашего ума дело. Наше дело -- петь и плясать. Верно? Балалайку! Принесли балалайку.
Иван взял ее. Потренькал, потинькал -- подстроил... Вышел за дверь,.. И вдруг влетел в комнату -- чуть не со свистом и с гиканьем -- с частушкой:
Эх, милка моя,
Шевелилка моя,
Сама ходит шевелит...
-- О-о!.. -- застонали молодые и Несмеяна. -- Не надо! Ну, пожалуйста...
-- Не надо, Ваня.
-- Так, -- сказал старичок. -- На языке офеней это называется -- не прохонже. Двинем резерв.
Перепляс! Ваня, пли!
-- Пошел к чертовой матери! -- рассердился Иван. -- Что я тебе, Петрушка? Ты же видишь, им не смешно! И мне тоже не смешно.
-- А справка? -- зловеще спросил старичок. -- А? Справка-то... Ее ведь надо заработать.
-- Ну вот, сразу -- в кусты. Как же так, батя?
-- А как же! Мы же договорились.
-- Но им же не смешно! Было бы хоть смешно, ей-богу, но так-то... Ну стыдно же, ну...
-- Не мучай человека, -- сказала Несмеяна старичку.
-- Давай справку, -- стал нервничать Иван. -- И так проваландались сколько. Я же не успею. Первые петухи-то когда ишо пропели!.. Вот-вот вторые грянут, а до третьих надо успеть. А мне ишо идти да идти.
Но старичок решил все же развеселить молодежь. И пустился он на очень и очень постыдный выверт -- решил сделать Ивана посмешищем: так охота ему стало угодить своей "царевне", так невтерпеж сделалось старому греховоднику. К тому же и досада его взяла, что никак не может рассмешить этих скучающих баранов.
-- Справку? -- спросил он с дурашливым недоумением. -- Какую справку?
-- Здрассте! -- воскликнул Иван. -- Я же говорил...
-- Я забыл, повтори.
-- Что я умный.
-- А! -- "вспомнил" старичок, все стараясь вовлечь в нехорошую игру молодежь тоже. -- Тебе нужна справка, что ты умный, Я вспомнил. Но как же я могу дать такую справку? А?
-- У тебя же есть печать...
-- Да печать-то есть... Но я же не знаю: умный ты или нет. Я, допустим, дам тебе справку, что ты умный, а ты -- дурак дураком. Что это будет? Это будет подлог. Я не могу пойти на это. Ответь мне прежде на три вопроса. Ответишь -- дам тебе справку, не ответишь -- не обессудь.
-- Давай, -- с неохотой сказал Иван. -- Во всех предисловиях писано, что я вовсе не дурак.
-- Предисловия пишут... Знаешь, кто предисловия пишет?
-- Это что, первый вопрос?
-- Нет, нет. Это еще не вопрос. Это так... Вопрос вот какой: что сказал Адам, когда Бог вынул у него ребро и сотворил Еву? Что сказал при этом Адам? -- Старичок искоса и лукаво поглядел на свою "царевну" и на других молодых: поинтересовался, как приняли эту его затею с экзаменом. Сам он был доволен. -- Ну? Что же сказал Адам?
-- Не смешно, -- сказала Несмеяна. -- Тупо. Плоско.
-- Самодеятельность какая-то, -- сказали и другие. -- Идиотизм. Что он сказал? "Сам сотворил, сам и живи с ней"?
Старичок угодливо засмеялся и выстрелил пальчиком в молодого человека, который так сострил.
-- Очень близко!.. Очень!
-- Мог бы и поостроумнее сказать.
-- Минуточку... Минуточку... -- суетился старичок. -- Самое же интересное -- как ответит Иван! Ваня, что сказал Адам?
-- А можно, я тоже задам вопрос? -- в свою очередь спросил Иван. -- Потом...
-- Нет, сначала ответь: что сказал...
-- Нет, пусть он спросит, -- закапризничала Несмеяна. -- Спроси, Ваня.
-- Да что он может спросить? Почем куль овса на базаре?
-- Спроси, Ваня. Спроси, Ваня. Ваня, спроси. Спроси, Ваня!
-- Ну-у, это уже ребячество, -- огорчился старичок. -- Хорошо, спроси, Ваня.
-- Ответь мне, почему у тебя одно лишнее ребро? -- Иван. подражая старичку, нацелился в него пальцем.
-- То есть? -- опешил тот.
-- Нет, нет, не "то есть", а почему? -- заинтересовалась Несмеяна. -- И почему ты это скрывал?
-- Это уже любопытно, -- заинтересовались и другие. -- Лишнее ребро? Это же из ряда вон!..
-- Так вот вся мудрость-то откуда!
-- Ой, как интересно-о!
-- Покажите, пожалуйста. Ну, пожалуйста! Молодые люди стали окружать старичка.
-- Ну, ну, ну, -- испугался старичок, -- зачем же так? Ну что за шутки? Что, так понравилась мысль дурака, что ли?
Старичка окружали все теснее. Кто-то уже тянулся к его пиджаку, кто-то дергал за штаны -- Мудреца вознамерились раздеть без всяких шуток.
-- И скрывать действительно такое преимущество... Зачем же?
-- Подержите-ка пиджак, пиджак подержите!.. О, тут не очень-то их прощупаешь!
-- Прекратите! -- закричал старичок и начал сопротивляться изо всех сил, но только больше раззадоривал этим. -- Немедленно прекратите это безобразие! Это не смешно, понимаете? Это не юмор, это же не юмор! Дурак пошутил, а они... Иван, скажи, что ты пошутил!
-- По-моему, я уже нащупал!.. Рубашка мешает, -- вовсю шуровал один здоровенный парень. -- У него тут еще майка... Нет, теплое белье! Синтетическое. Лечебное. Подержите-ка рубашку...
С Мудреца сняли пиджак, брюки. Сняли рубашку. Старичок предстал в нижнем теплом белье.
-- Это безобразие! -- кричал он. -- Здесь же нет основания для юмора! Когда смешно? Смешно, когда намерения, цель и средства -- все искажено! Когда налицо отклонение от нормы!
Здоровенный парень деликатно похлопал его по круглому животу.
-- А это... разве не отклонение?
-- Руки прочь! -- завопил старичок. -- Идиоты! Придурки!.. Никакого представления, что такое смешно!.. Кретины! Лежебоки...
В это время его аккуратненько пощекотали, он громко захохотал и хотел вырваться из окружения, но молодые бычки и телки стояли весьма плотно.
-- Почему вы скрывали о наличии лишнего ребра?
-- Да какое ребро? Ой, ха-ха-ха!.. Да где? Ха-ха-ха!.. Ой, не могу!.. Это же... Ха-ха-ха!.. Это же... Ха-ха-ха!..
-- Дайте ему сказать.
-- Это примитив! Это юмор каменного века! Все глупо, начиная с ребра и кончая вашим стремлением... Ха-ха-ха!.. О-о-о!.. -- И тут старичок пукнул, так это -- по-старчески, негромко дал, и сам очень испугался, весь встрепенулся и съежился.
А с молодыми началась истерика, Теперь хохотали они, но как! -- взахлеб, легли. Несмеяна опасно качалась на стремянке, хотела слезть, но не могла двинуться от смеха. Иван полез и снял ее. И положил рядом с другими -- хохотать. Сам же нашел брюки старика, порылся в кармане... И нашел. Печать. И взял ее.
-- Вы пока тут занимайтесь, -- сказал он, -- а мне пора отправляться.
-- Зачем же ты всю-то... печать-то? -- жалко спросил Мудрец. -- Давай, я тебе справку выдам.
-- Я сам теперь буду выдавать справки. Всем подряд. -- Иван пошел к двери. -- Прощайте.
-- Это вероломство, Иван, -- сказал Мудрец. -- Насилие.
-- Ничего подобного. -- Иван тоже стал в позу. -- Насилие -- это когда по зубам бьют.
-- Я ведь наложу резолюцию! -- заявил Мудрец с угрозой. -- Наложу ведь -- запляшете!
-- Слабо, батя! -- крикнули из компании молодых. -- Клади!
-- Возлюбленный мой! -- заломила руки в мольбе Несмеяна. -- Наложи! Колыхни атмосферу!
-- Решение! -- торжественно объявил Мудрец. -- Данный юмор данного коллектива дураков объявляется тупым! А также несвоевременным и животным, в связи с чем он лишается права выражать собой качество, именуемое в дальнейшем -- смех. Точка. Мой так называемый нежданчик считать недействительным.
x x x
И грянула вдруг дивная, стремительная музыка... И хор. Хор, похоже, поет и движется -- приплясывают.
Песенка чертей.
Аллилуйя -- вот,
Три-четыре -- вот,
Шуры-муры. Шуры-муры,
Аллилуйя -- a! Аллилуйя -- a!
Мы возьмем с собой в поход
На покладистый народ --
Политуру. Политуру.
Аллилуйя -- а! Аллилуйя -- а!
Наше -- вам
С кистенем;
Под забором,
Под плетнем --
Покультурим. Покультурим.
Аллилуйя -- a! Аллилуйя -- a!
Это где же так дивно поют и пляшут? Где так умеют радоваться? Э -- э!.. То в монастыре. Черти. Монахов они оттуда всех выгнали, а сами веселятся. Когда наш Иван пришел к монастырю, была глубокая ночь; над лесом, близко, висела луна. На воротах стоял теперь стражник -- черт. Монахи же облепили забор и смотрели, что делается в монастыре. И там-то как раз шел развеселый бесовский ход: черти шли процессией и пели с приплясом. А песня их далеко разносилась вокруг.
Ивану стало жалко монахов. Но когда он подошел ближе, он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке. И ногами тихонько пристукивают. Только несколько -- в основном пожилые -- сидели в горестных позах на земле и покачивали головами... Но вот диковина: хоть и грустно они покачивали, а все же в такт. Да и сам Иван -- постоял маленько и не заметил, как стал тоже подергиваться и притопывать ногой, словно зуд его охватил. Но вот визг и песнопение смолкло в монастыре -- видно, устали черти, передых взяли. Монахи отошли от забора... И тут вдруг вылез из канавы стражник-монах и пошел с пьяных глаз на свое былое место.
-- Ну-ка, брысь! -- сказал он черту. -- Ты как здесь?
Черт-стражник снисходительно улыбался.
-- Иди, иди, дядя, иди проспись. Отойди!
-- Эт-то што такое?! -- изумился монах. -- По какому такому праву? Как ты здесь оказался?
-- Иди проспись, потом я тебе объясню твое право. Пшел!
Монах полез было на черта, но тот довольно чувствительно ткнул его пикой.
-- Пшел, говорят! Нальют глаза-то и лезут... Не положено подходить! Вон инструкция висит: подходить к воротам не ближе десяти метров.
-- Ах ты, харя! -- заругался монах. -- Ах ты, аборт козлиный!.. Ну, ладно, ладно... Дай, я в себя приду, я тебе покажу инструкцию. Я тебя самого повешу заместо инструкции!
-- И выражаться не положено, -- строго заметил черт. -- А то я тебя быстро определю -- там будешь выражаться, сколько влезет. Обзываться он будет! Я те по -- обзываюсь!
Иди отсюда, пока я те... Иди отсюда! Бочка пивная. Иди отсюда!
-- Агафангел! -- позвали монаха. -- Отойди... А то наживешь беды. Отойди от греха.
Агафангел, покачиваясь, пошел восвояси. Пошел и загудел:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная...
Черт-стражник захихикал ему в спину.
-- Агафангел... -- сказал он, смеясь. -- И назовут же! Уж скорей-"Агавинус". Или просто-"Вермут".
-- Што же это, братцы, случилось-то с вами? -- спросил Иван, подсаживаясь к монахам. -- Выгнали?
-- Выгнали, -- вздохнул один седобородый. -- Да как выгнали! Пиночьями, вот как выгнали! Взашей попросили.
-- Беда, беда, -- тихо молвил другой. -- Вот уж беда так беда: небывалая. Отродясь такой не видывали.
-- Надо терпеть, -- откликнулся совсем ветхий старичок и слабо высморкался. -- Укрепиться и терпеть.
-- Да что же терпеть-то?! -- воскликнул Иван. -- Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!
-- Молодой ты, -- урезонили его. -- Потому и шумишь. Будешь постарше -- не будешь шуметь. Што делать? Што тут сделаешь -- вишь, сила какая! -- Это нам за грехи наши. -- За грехи, за грехи... Надо терпеть. -- Будем терпеть.
Иван с силой, зло, стукнул кулаком себя по колену. И сказал горько:
-- Где была моя голова дурная?! Где она была, тыква?! Я виноватый, братцы, я виноватый! Я подкузьмил вам. На мне грех.
-- Ну, ну, ну, -- стали его успокаивать. -- Что ты? Эка, как тебя сграбастало. Чего ты?
-- Эх-х!.. -- сокрушался Иван. И даже заплакал. -- Сколько же я на душу взял... за один-то поход! Как же мне тяжко!..
-- Ну, ну... Не казнись, не надо. Что теперь сделаешь? Надо терпеть, милок.
Тут вышел из ворот Изящный черт и обратился ко всем.
-- Мужички, -- сказал он, -- есть халтура! Кто хочет заработать?
-- Ну? А чего такое? -- зашевелились монахи. -- Чего надо-то?
-- У вас там портреты висят... в несколько рядов...
-- Иконы.
-- А?
-- Святые наши, какие портреты?
-- Их надо переписать: они устарели.
Монахи опешили.
-- И кого же заместо их писать? -- тихо спросил самый старый монах.
-- Нас.
Теперь уж все смолкли. И долго молчали.
-- Гром небесный, -- сказал старик монах. -- Вот она, кара-то.
-- Ну? -- торопил Изящный черт. -- Есть мастера? Заплатим прилично...
Все равно ведь без дела сидите.
-- Бей их! -- закричал вдруг один монах. И несколько человек вскочило... И кинулись на черта, ко тот быстро вбежал в ворота, за стражника. А к стражнику в момент подстроились другие черти и выставили вперед пики. Монахи остановились.
Какие вы все же... грубые, -- сказал им Изящный черт из-за частокола. -- Невоспитанные. Воспитывать да воспитывать вас... Дикари. Пошехонь. Ничего, мы за вас теперь возьмемся. -- И он ушел. И только он ушел, в глубине монастыря опять грянула музыка... И послышался звонкий перестук копыт по булыжнику -- черти били на площади массовую чечетку. Иван взялся за голову и пошел прочь.
x x x
Шел он по лесу, а его все преследовала, догоняла, стегала окаянная музыка, чертячий пляс. Шел Иван и плакал -- так горько было на душе, так мерзко. Сел он на ту же поваленную лесину, на какой сидел прошлый раз. Сел и задумался. Сзади подошел Медведь и тоже присел.
-- Ну, сходил? -- спросил он.
-- Сходил, -- откликнулся Иван. -- Лучше бы не ходил...
-- Что? Не дали справку?
Иван только рукой махнул, не стал говорить -- больно было говорить. Медведь прислушался к далекой музыке... И все понял без слов.
-- Эти... -- сказал он. -- Все пляшут?
-- Где пляшут-то? В монастыре пляшут-то!
-- Ох, мать честная! -- изумился Медведь. -- Прошли?
-- Прошли.
-- Ну, все, -- сказал Медведь обреченно, -- надо уходить. Я так и знал, что пройдут.
Они помолчали.
-- Слушай, -- заговорил Медведь, -- ты там ближе к городу... Какие условия в цирке?
-- Вроде ничего... Я, правда, не шибко знаю, но так, слышно, ничего.
-- Как насчет питания, интересно... Сколькиразовое?
-- Шут его знает. Хочешь в цирк?
-- Ну, а что делать-то? Хочешь не хочешь -- пойдешь. Куда больше?
-- Да... -- вздохнул Иван. -- Дела.
-- Сильно безобразничают? -- спросил Медведь, закуривая. -- Эти-то?
-- А что же... смотреть, что ли, будут!
-- Это уж... не для того старались. Погарцуют теперь. Тьфу, в душу мать-то совсем!.. --
Медведь закашлялся. Долго с хрипом кашлял. -- Еще откажут вот... в цирке-то -- собрался. Забракуют. Легкие как тряпки стали. Бывало, пробку вышибал -- с оглоблю толщиной вылетала, а давеча за коровой погнался... кхо, кхо, кхох... с версту пробежал и язык высунул. А там небось тяжести надо подымать.
-- Там надо на задних лапах ходить, -- сказал Иван.
-- Зачем? -- не понял Медведь.
-- Да что же ты, не знаешь, что ли? Тех и кормят, кто на задних лапах умеет.
Любая собака знает...
-- Да какой интерес-то?
-- Это уж я не знаю.
Медведь задумался. Долго молчал. -- Ну и ну, -- сказал.
-- У тебя семья-то есть? -- поинтересовался Иван
-- Где!.. -- горько, с отчаянием воскликнул Михаило Иваныч. -- Разогнал.
Напился, начал буянить-то -- они все разбежались. Где теперь, сам не знаю. -- Он еще помолчал. И вдруг встал и рявкнул: -- Ну, курва! Напьюсь водки, возьму оглоблю и пойду крушить монастырь!
-- Зачем же монастырь-то?
-- Они же там!
-- Нет, Михаило Иваныч... не надо. Да ты и не попадешь туда.
Михаило Иваныч сел и трясущимися лапами стал закуривать.
-- Ты не пьешь? -- спросил.
-- Нет.
-- Зря, -- зло сказал Михаило Иваныч.. -- Легче становится. Хошь, научу?
-- Нет, -- решительно сказал Иван. -- Я пробовал -- она горькая.
-- Кто?
-- Водка-то.
Михаило Иваныч оглушительно захохотал... И хлопнул Ивана по плечу.
-- Эх, дите ты, дите!.. Чистое дите, ей-богу. А то научу?
-- Нет. -- Иван поднялся с лесины. -- Пойду: время осталось с гулькин нос. Прощай.
-- Прощай, -- сказал Медведь. И они разошлись в разные стороны. x x x
И пришел Иван к избушке Бабы-Яги. И хотел уж было мимо протопать, как услышал -- зовут:
-- Иванушка, а Иванушка! Что ж мимо-то?
Оглянулся Иван -- никого.
-- Да здесь я, -- опять голос, -- в сортире! Видит Иван-сортир, а на двери -- замок пудовый. А голос-то -- оттуда, из сортира.
-- Кто там? -- спросил Иван.
-- Да я это, дочка Бабы-Яги... усатая-то, помнишь?
-- Помню, как же. А чего ты там? Кто тебя?
-- Выручи меня отсюда, Иванушка... Открой замок. На крылечке, под половиком, ключ, возьми его и открой. Потом расскажу все.
Иван нашел ключ, открыл замок. Усатая дочь Бабы-Яги выскочила из сортира и стала шипеть и плеваться.
-- Вот как нынче с невестами-то!.. Ну, змей!.. Я тебе этого не прощу, я тебе устрою...
-- Это Горыныч тебя туда законопатил?
-- Горыныч.., Тьфу, змей! Ладно, ладно... чердак в кубе, я тебе тоже придумаю гауптвахту, гад. -- За что он тебя? -- спросил Иван. -- Спроси у него! Воспитывает. Полковника из себя изображает -- на гауптвахту посадил. Слова лишнего не скажи! Дубина такая.
-- Дочка Бабы-Яги вдруг внимательно посмотрела на Ивана. -- Слушай, -- сказала она, -- хочешь стать моим любовником? А? Иван оторопел поначалу, но невольно оглядел усатую невесту: усатая-то она усатая, но остальное-то все при ней, и даже больше -- и грудь, и все такое. Да и усы-то... это ведь... что значит усы? Темная полоска на губе, какие это, в сущности, усы, это не усы, а так -- признак.
-- Я что-то не понял... -- замялся Иван. -- Как-то это до меня... не совсем... не того...
-- Ванька, смотри! -- раздался вдруг голос Ильи Муромца. -- Смотри, Ванька!
-- Начинается! -- поморщился Иван. -- Заванькал.
-- Что начинается? -- не поняла невеста; она не могла слышать голос Ильи: не положено.
-- Можно подумать, что тебе то и дело навяливаются в любовницы.
-- Да нет, -- сказал Иван, -- зачем? Я в том смысле, что... значит, это... дело-то такое...
-- Чего ты мямлишь-то? Вот мямлит стоит, вот крутит. Да так да, нет -- нет, чего тут крутить-то? Я другого кого-нибудь позову. -- А Баба-Яга -- то?
-- Она в гости улетела. А Горыныч на войне.
-- Пошли, -- решился Иван. -- У меня полчаса есть еще. Побалуемся.
Вошли они в избушку... Иван скинул лапоточки и вольготно прилег пока на кровать.
-- Устал, -- сказал он. -- Ох, и устал же! Где только не был! И какого я только сраму не повидал и не натерпелся...
-- Это тебе не на печке сидеть. Что лучше: салат или яишенку?
-- Давай чего-нибудь на скорую руку... Время-то -- к свету.
-- Успеешь. Лучше мы яишенку, с дороги-то -- посытней. -- Дочь Бабы-Яги развела на шестке огонек под таганком, поставила сковородку.
-- Пусть пока разогревается... Ну-ка, поцелуй меня -- как ты умеешь? -- И дочь Бабы-Яги навалилась на Ивана и стала баловаться и резвиться.
-- О -- о, да ты не умеешь ничего! А лапти снял!
-- Кто не умеет? -- взвился Иван соколом. -- Я не умею? Да я тут счас так размахнусь, что ты... Держи руку! Руку держи! Да мою руку-то, мою, держи, чтоб не тряслась. Есть? Держи другую, другую держи!.. Держишь?
-- Держу? Ну?..
-- Отпускай-ай, -- заорал Иван.
-- Погоди, сковородка перекалилась, наверно, -- сказала дочь Бабы-Яги.
-- Ты смотри, какой ты! А ребеночка сделаешь мне?
-- Чего же не сделать? -- вовсю раздухарился Иван. -- Хоть двух. А сумеешь ты с ним, с ребеночком-то? С имя ведь возни да возни... знаешь сколько!
-- Я уже пеленать умею, -- похвасталась дочь Бабы-Яги. -- Хошь, покажу? Счас яишенку поставлю... и покажу.
Иван засмеялся:
-- Ну, ну...
-- Счас увидишь. -- Дочь Бабы-Яги поставила на огонь яичницу и подошла к Ивану. -- Ложись.
-- Зачем я-то?
-- Я тебя спеленаю. Ложись.
Иван лег... И дочь Бабы-Яга стала пеленать его в простыни.
-- Холосенький мой, -- приговаривала она, -- маленький мой... Сынуленька мой. Ну-ка, улыбнись мамочке. Ну-ка, как мы умеем улыбаться? Ну-ка?..
-- У-а-а, у-а-а, -- поплакал Иван. -- Жратеньки хочу-у, жратеньки хочу-у!..
Дочь Бабы-Яги засмеялась:
-- А-а, жратеньки захотели? Жратеньки захотел наш сынуленька... Ну, вот... мы и спеленали нашего маленького. Счас мы ему жратеньки дадим... все дадим. Ну-ка, улыбнись мамочке. Иван улыбнулся "мамочке".
-- Во-от... -- Дочь Бабы-Яги опять пошла в куть. Когда она ушла, в окно, с улицы, прямо над кроватью, просунулись три головы Горыныча. И замерли, глядя на спеленатого Ивана... И долго молчали. Иван даже зажмурился от жути.
-- Утютюсеньки, -- ласково сказал Горыныч. -- Маленький... Что же ты папе не улыбаешься? Мамочке улыбаешься, а папе не хочешь. Ну-ка, улыбнись, Ну-ка?
-- Мне не смешно, -- скачал Иван.
-- А-а, мы, наверно, того?.. Да, маленький?
-- По-моему, да, -- признался Иван.
-- Мамочка! -- позвал Горыныч. -- Иди, сыночек обкакался.
Дочь Бабы-Яги уронила на пол сковородку с яишенкой... Остолбенела. Молчала.
-- Ну, что же вы? Чего же не радуетесь? Папочка пришел, а вы грустные. -- Горыныч улыбался всеми тремя головами. -- Не любите папочку? Не любят, наверно, папочку, не любят... Презирают. Тогда папочка будет вас жратеньки. Хавать вас будет папочка... С косточками! -- Горыныч перестал улыбаться. -- С усами! С какашками! Страсти разыгрались?! -- загремел он хором. -- Похоть свою чесать вздумали?! Игры затеяли?! Представления?.. Я проглочу весь этот балаган за один раз!
-- Горыныч, -- почти безнадежно сказал Иван, -- а ведь у меня при себе печать... Я заместо справки целую печать добыл. Эт-то ведь... того... штука! Так что ты не ори тут. Не ори! -- Иван от страха, что ли, -- стал вдруг набирать высоту и крепость в голосе. -- Чего ты разорался? Делать нечего? Схавает он... Он, видите ли, жратеньки нас будет! Вон она, печать-то,
-- глянь! Вон, в штанах. Глянь, если не веришь! Припечатаю на три лба, будешь тогда...
Тут Горыныч усмехнулся и изрыгнул из одной головы огонь, опалил Ивана. Иван смолк... Только еще сказал тихо:
-- Не балуйся с огнем. Шуточки у дурака.
Дочь Бабы-Яги упала перед Горынычем на колени.
-- Возлюбленный мои, -- заговорила она, -- только пойми меня правильно: я же тебе его на завтрак приготовила. Хотела сюрприз сделать. Думаю: прилетит Горыныч, а у меня для него что-то есть вкусненькое... тепленькое, в простынках,
-- Вот твари-то! -- изумился Иван. -- Сожрут и скажут: так надо, так задумано. Во, парочка собралась! Тьфу!.. Жри, прорва! Жри, не тяни время! Проклинаю вас! И только Горыныч изготовился хамкнуть Ивана, только открыл свои пасти, в избушку вихрем влетел донской Атаман из библиотеки.
-- Доигрался, сукин сын?! -- закричал он на Ивана. -- Допрыгался?! Спеленали! Горыныч весь встрепенулся, вскинул головы...
-- Эт-то что еще такое? -- зашипел он.
-- Пошли на полянку, -- сказал ему Атаман, вынимая свою неразлучную сабельку.
-- Там будет способней биться. -- Он опять посмотрел на Ивана,.. Укоризненно сморщился.
-- Прямо подарок в кулечке. Как же ты так?
-- Оплошал, Атаман.. -- Ивану совестно было глядеть на донца, -- Маху дал.. Выручи, ради Христа.
-- Не горюй, -- молвил казак. -- Не таким оглоедам кровя пускали, а этому-то... Я ему враз их смахну, все три. Пошли. Как тебя? Горыныч? Пошли, цапнемся. Ну и уродина!.
-- Какой у меня завтрак сегодня! -- воскликнул Горыныч. -- Из трех блюд. Пошли.
И они пошли биться.
Скоро послышались с полянки тяжелые удары и невнятные возгласы. Битва была жестокая. Земля дрожала. Иван и дочь Бабы-Яги ждали.
-- А чего это он про три блюда сказал? -- спросила дочь Бабы-Яги, -- Он что, не поверил мне? Иван молчал. Слушал звуки битвы.
-- Не поверил, -- решила дочь Бабы-Яги. -- Тогда он и меня сожрет: я как десерт пойду.
Иван молчал. Женщина тоже некоторое время молчала.
-- А казак-то!.. -- льстиво воскликнула она. -- Храбрый какой. Как думаешь, кто одолеет?
Иван молчал.
-- Я за казака, -- продолжала женщина. -- А ты за кого?
-- О-о, -- застонал Иван. -- Помру. От разрыва сердца.
-- Что, плохо? -- участливо спросила женщина. -- Давай я распеленаю тебя. -- И она подошла было, чтобы распеленать Ивана, но остановилась и задумалась. -- Нет, подождем пока... Черт их знает, как там у них? Подождем.
-- Убей меня! -- взмолился Иван. -- Приткни ножом... Не вынесу я этой муки.
-- Подождем, подождем, -- трезво молвила женщина. -- Не будем пороть горячку. Тут важно не ошибиться.
В это время на поляне сделалось тихо. Иван и дочь Бабы-Яги замерли в ожидании... Вошел, пошатываясь, Атаман.
-- Здоровый бугай, -- сказал он. -- Насилу одолел. А где эта... А-а, вот она, краля! Ну, чего будем делать? Вслед за дружком отправить тебя, гадину?
-- Тю, тю, тю, -- замахала руками дочь Бабы-Яги. -- О, мне эти казаки! Сразу на горло брать. Ты хоть узнай сперва, что тут было-то!
-- А то я не знаю вас! -- Атаман распеленал Ивана и опять повернулся к женщине: -- Что же тут было?
-- Да ведь он чуть не изнасиловал меня! Такой охальник, такой охальник!.. Заласкаю, говорит, тебя до умопомрачения... И приплод, мол, оставлю: назло Горынычу. Такой боевитый, такой боевитый -- так и обжигает!.. -- И дочь Бабы-Яги нескромно захихикала.
-- Прямо огонек!
Атаман удивленно посмотрел на Ивана.
-- Иван...
-- Слушай ее больше! -- воскликнул Иван горько. -- И правда бы, убить тебя, да греха на душу брать неохота -- и так уж там... невпроворот всякого. Хоть счас бы не крутилась!
-- Но какой он ни боевитый, -- продолжала женщина, словно не слыша Ивана, -- а все же боевитее тебя, казак, я мужчин не встречала.
-- А что, тебе так глянутся боевитые? -- игриво спросил Атаман, И поправил ус.
-- Брось! -- сказал Иван. -- Пропадем. Не слушай ее, змею.
-- Да ну, зачем пропадать... Мы ее в плен возьмем. -- Пойдем, Атаман: у нас времени вовсе нету. Вот-вот петухи грянут.
-- Ты иди, -- велел Атаман, -- а я тебя догоню. Мы тут маленько...
-- Нет, -- твердо сказал Иван. -- С места без тебя не тронусь. Что нам Илья скажет?
-- Мх-х, -- огорчился казак. -- Ну, ладно. Ладно... Не будем огорчать Муромца. До другого разочка, краля! Ишь ты, усатая. Ох, схлестнемся мы с тобой когда-нибудь... усы на усы! -- Атаман громко засмеялся. -- Пошли, Ивашка. Скажи спасибо Илье -- он беду-то почуял. А ведь он остерегал тебя, чего не послухал?
-- Да вот.. вишь, мы какие боевитые... Не послухал.
Иван с Атаманом ушли.
А дочка Бабы-Яги долго сидела на лавочке, думала.
-- Ну, и кто же я теперь? -- спросила она сама себя. И сама же себе ответила:
-- Вдова не вдова и не мужняя жена. Надо кого-нибудь искать.
x x x
В библиотеке Ивана и донца встретили шумно и радостно.
-- Слава богу, живы -- здоровы.
-- Ну, Иван, напужал ты нас! Вот как напужал!..
-- Ванюша! -- позвала Бедная Лиза. -- А, Ванюша!
-- Погоди, девка, не егози, -- остановил ее Илья, -- дай сперва дело узнать: как сходил-то, Ванька? Добыл справку?
-- Целую печать добыл -- вот она. -- И Иван отдал печать.
Печать долго с удивлением разглядывали, крутили так, этак... Передавали друг другу. Последним, к кому она попала, был Илья; он тоже долго вертел в огромных пальцах печать... Потом спросил всех:
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
/ Полные произведения / Шукшин В.М. / До третьих петухов
|
Смотрите также по
произведению "До третьих петухов":
|