Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Булгаков М.А. / Белая гвардия
Белая гвардия [13/17]
- Мать честная, - ответил Мышлаевский, сдвинув фуражку на самый затылок, - как же это он подвернулся?
Он повернулся к фигуре, склонившейся у стола над бутылью и какими-то блестящими коробками.
- Вы доктор, позвольте узнать?
- Нет, к сожалению, - ответил печальный и тусклый голос, - не доктор. Разрешите представиться: Ларион Суржанский.
Гостиная. Дверь в переднюю заперта и задернута портьера, чтобы шум и голоса не проникали к Турбину. Из спальни его вышли и только что уехали остробородый в золотом пенсне, другой бритый - молодой, и, наконец, седой и старый и умный в тяжелой шубе, в боярской шапке, профессор, самого же Турбина учитель. Елена провожала их, и лицо ее стало каменным. Говорили - тиф, тиф... и накликали.
- Кроме раны, - сыпной тиф...
И ртутный столб на сорока и... "Юлия"... В спаленке красноватый жар. Тишина, а в тишине бормотанье про лесенку и звонок "бр-рынь"...
- Здоровеньки булы, пане добродзию, - сказал Мышлаевский ядовитым шепотом и расставил ноги. Шервинский, густо-красный, косил глазом. Черный костюм сидел на нем безукоризненно; белье чудное и галстук бабочкой; на ногах лакированные ботинки. "Артист оперной студии Крамского". Удостоверение в кармане. - Чому ж це вы без погон?.. - продолжал Мышлаевский. - "На Владимирской развеваются русские флаги... Две дивизии сенегалов в одесском порту и сербские квартирьеры... Поезжайте, господа офицеры, на Украину и формируйте части"... за ноги вашу мамашу!..
- Чего ты пристал?.. - ответил Шервинский. - Я, что ль, виноват?.. При чем здесь я?.. Меня самого чуть не убили. Я вышел из штаба последним ровно в полдень, когда с Печерска показались неприятельские цепи.
- Ты - герой, - ответил Мышлаевский, - но надеюсь, что его сиятельство главнокомандующий, успел уйти раньше...
Равно как и его светлость, пан гетман... его мать... Льщу себя надеждой, что он в безопасном месте... Родине нужны их жизни. Кстати, не можешь ли ты мне указать, где именно они находятся?
- Зачем тебе?
- Вот зачем. - Мышлаевский сложил правую руку в кулак и постучал ею по ладони левой. - Ежели бы мне попалось это самое сиятельство и светлость, я бы одного взял за левую ногу, а другого за правую, перевернул бы и тюкал бы головой о мостовую до тех пор, пока мне это не надоело бы. А вашу штабную ораву в сортире нужно утопить...
Шервинский побагровел.
- Ну, все-таки ты поосторожней, пожалуйста, - начал он, - полегче... Имей в виду, что князь и штабных бросил. Два его адъютанта с ним уехали, а остальные на произвол судьбы.
- Ты знаешь, что сейчас в музее сидит тысяча человек наших, голодные, с пулеметами... Ведь их петлюровцы, как клопов, передушат... Ты знаешь, как убили полковника Ная?.. Единственный был...
- Отстань от меня, пожалуйста!.. - не на шутку сердясь, крикнул Шервинский. - Что это за тон?.. Я такой же офицер, как и ты!
- Ну, господа, бросьте, - Карась вклинился между Мышлаевским и Шервинским, - совершенно нелепый разговор. Что ты в самом деле лезешь к нему... Бросим, это ни к чему не ведет...
- Тише, тише, - горестно зашептал Николка, - к нему слышно...
Мышлаевский сконфузился, помялся.
- Ну, не волнуйся, баритон. Это я так... Ведь сам понимаешь...
- Довольно странно...
- Позвольте, господа, потише... - Николка насторожился и потыкал ногой в пол. Все прислушались. Снизу из квартиры Василисы донеслись голоса. Глуховато расслышали, что Василиса весело рассмеялся и немножко истерически как будто. Как будто в ответ, что-то радостно и звонко прокричала Ванда. Потом поутихло. Еще немного и глухо побубнили голоса.
- Ну, вещь поразительная, - глубокомысленно сказал Николка, - у Василисы гости... Гости. Да еще в такое время. Настоящее светопреставление.
- Да, тип ваш Василиса, - скрепил Мышлаевский.
Это было около полуночи, когда Турбин после впрыскивания морфия уснул, а Елена расположилась в кресле у его постели. В гостиной составился военный совет.
Решено было всем оставаться ночевать. Во-первых, ночью, даже с хорошими документами, ходить не к чему. Во-вторых, тут и Елене лучше - то да се... помочь. А самое главное, что дома в такое времечко именно лучше не сидеть, а находиться в гостях. А еще, самое главное, и делать нечего. А вот винт составить можно.
- Вы играете? - спросил Мышлаевский у Лариосика.
Лариосик покраснел, смутился и сразу все выговорил, и что в винт он играет, но очень, очень плохо... Лишь бы его не ругали, как ругали в Житомире податные инспектора... Что он потерпел драму, но здесь, у Елены Васильевны, оживает душой, потому что это совершенно исключительный человек, Елена Васильевна, и в квартире у них тепло и уютно, в особенности замечательны кремовые шторы на всех окнах, благодаря чему чувствуешь себя оторванным от внешнего мира... А он, этот внешний мир... согласитесь сами, грязен, кровав и бессмыслен.
- Вы, позвольте узнать, стихи сочиняете? - спросил Мышлаевский, внимательно всматриваясь в Лариосика.
- Пишу, - скромно, краснея, произнес Лариосик.
- Так... Извините, что я вас перебил... Так бессмыслен, вы говорите... Продолжайте, пожалуйста...
- Да, бессмыслен, а наши израненные души ищут покоя вот именно за такими кремовыми шторами...
- Ну, знаете, что касается покоя, не знаю, как у вас в Житомире, а здесь, в городе, пожалуй, вы его не найдете... Ты щетку смочи водой, а то пылишь здорово. Свечи есть? Бесподобно. Мы вас выходящим в таком случае запишем... Впятером именно покойная игра...
- И Николка, как покойник, играет, - вставил Карась.
- Ну, что ты, Федя. Кто в прошлый раз под печкой проиграл? Ты сам и пошел в ренонс. Зачем клевещешь?
- Блакитный петлюровский крап...
- Именно за кремовыми шторами и жить. Все смеются почему-то над поэтами...
- Да храни бог... Зачем же вы в дурную сторону мой вопрос приняли. Я против поэтов ничего не имею. Не читаю я, правда, стихов...
- И других никаких книг, за исключением артиллерийского устава и первых пятнадцати страниц римского права... На шестнадцатой странице война началась, он и бросил...
- Врет, не слушайте... Ваше имя и отчество - Ларион Иванович?
Лариосик объяснил, что он Ларион Ларионович, но что ему так симпатично все общество, которое даже не общество, а дружная семья, что он очень желал бы, чтобы его называли по имени "Ларион" без отчества... Если, конечно, никто ничего не имеет против.
- Как будто симпатичный парень... - шепнул сдержанный Карась Шервинскому.
- Ну, что ж... сойдемся поближе... Отчего ж... Врет: если угодно знать, "Войну и мир" читал... Вот, действительно, книга. До самого конца прочитал - и с удовольствием. А почему? Потому что писал не обормот какой-нибудь, а артиллерийский офицер. У вас десятка? Вы со мной... Карась с Шервинским... Николка, выходи.
- Только вы меня, ради бога, не ругайте, - как-то нервически попросил Лариосик.
- Ну, что вы, в самом деле. Что мы, папуасы какие-нибудь? Это у вас, видно, в Житомире такие податные инспектора отчаянные, они вас и напугали... У нас принят тон строгий.
- Помилуйте, можете быть спокойны, - отозвался Шервинский, усаживаясь.
- Две пики... Да-с... вот-с писатель был граф Лев Николаевич Толстой, артиллерии поручик... Жалко, что бросил служить... пас... до генерала бы дослужился... Впрочем, что ж, у него имение было... Можно от скуки и роман написать... зимой делать не черта... В имении это просто. Без козыря...
- Три бубны, - робко сказал Лариосик.
- Пас, - отозвался Карась.
- "Что же вы? Вы прекрасно играете. Вас не ругать, а хвалить нужно. Ну, если три бубны, то мы скажем - четыре пики. Я сам бы в имение теперь с удовольствием поехал...
- Четыре бубны, - подсказал Лариосику Николка, заглядывая в карты.
- Четыре? Пас.
- Пас.
При трепетном стеариновом свете свечей, в дыму папирос, волнующийся Лариосик купил. Мышлаевский, словно гильзы из винтовки, разбросал партнерам по карте.
- М-малый в пиках, - скомандовал он и поощрил Лариосика, - молодец.
Карты из рук Мышлаевского летели беззвучно, как кленовые листья. Шервинский швырял аккуратно, Карась - не везет, - хлестко. Лариосик, вздыхая, тихонько выкладывал, словно удостоверения личности.
- "Папа-мама", видали мы это, - сказал Карась.
Мышлаевский вдруг побагровел, швырнул карты на стол и, зверски выкатив глаза на Лариосика, рявкнул:
- Какого же ты лешего мою даму долбанул? Ларион?!
- Здорово. Га-га-га, - хищно обрадовался Карась, - без одной!
Страшный гвалт поднялся за зеленым столом, и языки на свечах закачались. Николка, шипя и взмахивая руками, бросился прикрывать дверь и задергивать портьеру.
- Я думал, что у Федора Николаевича король, - мертвея, вымолвил Лариосик.
- Как это можно думать... - Мышлаевский старался не кричать, поэтому из горла у него вылетало сипение, которое делало его еще более страшным, - если ты его своими руками купил и мне прислал? А? Ведь это черт знает, - Мышлаевский ко всем поворачивался, - ведь это... Он покоя ищет. А? А без одной сидеть - это покой? Считанная же игра! Надо все-таки вертеть головой, это же не стихи!
- Постой. Может быть, Карась...
- Что может быть? Ничего не может быть, кроме ерунды. Вы извините, батюшка, может, в Житомире так и играют, но это черт знает что такое!.. Вы не сердитесь... но Пушкин или Ломоносов хоть стихи и писали, а такую штуку никогда бы не устроили... или Надсон, например.
- Тише, ты. Ну, что налетел? Со всяким бывает.
- Я так и знал, - забормотал Лариосик... - Мне не везет...
- Стой. Ст...
И разом наступила полная тишина. В отдалении за многими дверями в кухне затрепетал звоночек. Помолчали. Послышался стук каблуков, раскрылись двери, появилась Анюта. Голова Елены мелькнула в передней. Мышлаевский побарабанил по сукну и сказал:
- Рановато как будто? А?
- Да, рано, - отозвался Николка, считающийся самым сведущим специалистом по вопросу обысков.
- Открывать идти? - беспокойно спросила Анюта.
- Нет, Анна Тимофеевна, - ответил Мышлаевский, - повремените, - он, кряхтя, поднялся с кресла, - вообще теперь я буду открывать, а вы не затрудняйтесь...
- Вместе пойдем, - сказал Карась.
- Ну, - заговорил Мышлаевский и сразу поглядел так, словно стоял перед взводом, - тэк-с. Там, стало быть, в порядке... У доктора - сыпной тиф и прочее. Ты, Лена, - сестра... Карась, ты за медика сойдешь - студента... Ушейся в спальню... Шприц там какой-нибудь возьми... Много нас. Ну, ничего...
Звонок повторился нетерпеливо, Анюта дернулась, и все стали еще серьезнее.
- Успеется, - сказал Мышлаевский и вынул из заднего кармана брюк маленький черный револьвер, похожий на игрушечный.
- Вот это напрасно, - сказал, темнея, Шервинский, - это я тебе удивляюсь. Ты-то мог бы быть поосторожнее. Как же ты по улице шел?
- Не беспокойся, - серьезно и вежливо ответил Мышлаевский, - устроим. Держи, Николка, и играй к черному ходу или к форточке. Если петлюровские архангелы, закашляюсь я, сплавь, только чтоб потом найти. Вещь дорогая, под Варшаву со мной ездила... У тебя все в порядке?
- Будь покоен, - строго и гордо ответил специалист Николка, овладевая револьвером.
- Итак, - Мышлаевский ткнул пальцем в грудь Шервинского и сказал: - Певец, в гости пришел, - в Карася, - медик, - в Николку, - брат, - Лариосику, - жилец-студент. Удостоверение есть?
- У меня паспорт царский, - бледнея, сказал Лариосик, - и студенческий харьковский.
- Царский под ноготь, а студенческий показать.
Лариосик зацепился за портьеру, а потом убежал.
- Прочие - чепуха, женщины... - продолжал Мышлаевский, - нуте-с, удостоверения у всех есть? В карманах ничего лишнего?.. Эй, Ларион!.. Спроси там у него, оружия нет ли?
- Эй, Ларион! - окликнул в столовой Николка, - оружие?
- Нету, нету, боже сохрани, - откликнулся откуда-то Лариосик.
Звонок повторился отчаянный, долгий, нетерпеливый.
- Ну, господи благослови, - сказал Мышлаевский и двинулся. Карась исчез в спальне Турбина.
- Пасьянс раскладывали, - сказал Шервинский и задул свечи.
Три двери вели в квартиру Турбиных. Первая из передней на лестницу, вторая стеклянная, замыкавшая собственно владение Турбиных. Внизу за стеклянной дверью темный холодный парадный ход, в который выходила сбоку дверь Лисовичей; а коридор замыкала уже последняя дверь на улицу.
Двери прогремели, и Мышлаевский внизу крикнул:
- Кто там?
Вверху за своей спиной на лестнице почувствовал какие-то силуэты. Приглушенный голос за дверью взмолился:
- Звонишь, звонишь... Тальберг-Турбина тут?.. Телеграмма ей... откройте...
"Тэк-с", - мелькнуло в голове у Мышлаевского, и он закашлялся болезненным кашлем. Один силуэт сзади на лестнице исчез. Мышлаевский осторожно открыл болт, повернул ключ и открыл дверь, оставив ее на цепочке.
- Давайте телеграмму, - сказал он, становясь боком к двери, так, что она прикрывала его. Рука в сером просунулась и подала ему маленький конвертик. Пораженный Мышлаевский увидал, что это действительно телеграмма.
- Распишитесь, - злобно сказал голос за дверью.
Мышлаевский метнул взгляд и увидал, что на улице только один.
- Анюта, Анюта, - бодро, выздоровев от бронхита, вскричал Мышлаевский. - Давай карандаш.
Вместо Анюты к нему сбежал Карась, подал. На клочке, выдернутом из квадратика, Мышлаевский нацарапал: "Тур", шепнул Карасю:
- Дай двадцать пять...
Дверь загремела... Заперлась...
Ошеломленный Мышлаевский с Карасем поднялись вверх. Сошлись решительно все. Елена развернула квадратик и машинально вслух прочла слова:
"Страшное несчастье постигло Лариосика точка Актер оперетки Липский..."
- Боже мой, - вскричал багровый Лариосик, - это она!
- Шестьдесят три слова, - восхищенно ахнул Николка, - смотри, кругом исписано.
- Господи! - воскликнула Елена. - Что же это такое? Ах, извините, Ларион... что начала читать. Я совсем про нее забыла...
- Что это такое? - спросил Мышлаевский.
- Жена его бросила, - шепнул на ухо Николка, - такой скандал...
Страшный грохот в стеклянную дверь, как обвал с горы, влетел в квартиру. Анюта взвизгнула. Елена побледнела и начала клониться к стене. Грохот был так чудовищен, страшен, нелеп, что даже Мышлаевский переменился в лице. Шервинский подхватил Елену, сам бледный... Из спальни Турбина послышался стон.
- Двери... - крикнула Елена.
По лестнице вниз, спутав стратегический план, побежали Мышлаевский, за ним Карась, Шервинский и насмерть испуганный Лариосик.
- Это уже хуже, - бормотал Мышлаевский.
За стеклянной дверью взметнулся черный одинокий силуэт, оборвался грохот.
- Кто там? - загремел Мышлаевский как в цейхгаузе.
- Ради бога... Ради бога... Откройте, Лисович - я... Лисович!! - вскричал силуэт. - Лисович - я... Лисович...
Василиса был ужасен... Волосы с просвечивающей розоватой лысинкой торчали вбок. Галстук висел на боку и полы пиджака мотались, как дверцы взломанного шкафа. Глаза Василисы были безумны и мутны, как у отравленного. Он показался на последней ступеньке, вдруг качнулся и рухнул на руки Мышлаевскому. Мышлаевский принял его и еле удержал, сам присел к лестнице и сипло, растерянно крикнул:
- Карась! Воды...
15
Был вечер. Время подходило к одиннадцати часам. По случаю событий, значительно раньше, чем обычно, опустела и без того не очень людная улица.
Шел жидкий снежок, пушинки его мерно летали за окном, а ветви акации у тротуара, летом темнившие окна Турбиных, все более обвисали в своих снежных гребешках.
Началось с обеда и пошел нехороший тусклый вечер с неприятностями, с сосущим сердцем. Электричество зажглось почему-то в полсвета, а Ванда накормила за обедом мозгами. Вообще говоря, мозги пища ужасная, а в Вандином приготовлении - невыносимая. Был перед мозгами еще суп, в который Ванда налила постного масла, и хмурый Василиса встал из-за стола с мучительной мыслью, что будто он и не обедал вовсе. Вечером же была масса хлопот, и все хлопот неприятных, тяжелых. В столовой стоял столовый стол кверху ножками и пачка Лебiдь-Юрчиков лежала на полу.
- Ты дура, - сказал Василиса жене.
Ванда изменилась в лице и ответила:
- Я знала, что ты хам, уже давно. Твое поведение в последнее время достигло геркулесовых столбов.
Василисе мучительно захотелось ударить ее со всего размаху косо по лицу так, чтоб она отлетела и стукнулась об угол буфета. А потом еще раз, еще и бить ее до тех пор, пока это проклятое, костлявое существо не умолкнет, не признает себя побежденным. Он - Василиса, измучен ведь, он, в конце концов, работает, как вол, и он требует, требует, чтобы его слушались дома. Василиса скрипнул зубами и сдержался, нападение на Ванду было вовсе не так безопасно, как это можно было предположить.
- Делай так, как я говорю, - сквозь зубы сказал Василиса, - пойми, что буфет могут отодвинуть, и что тогда? А это никому не придет в голову. Все в городе так делают.
Ванда повиновалась ему, и они вдвоем взялись за работу - к столу с внутренней стороны кнопками пришпиливали денежные бумажки.
Скоро вся внутренняя поверхность стола расцветилась и стала похожа на замысловатый шелковый ковер.
Василиса, кряхтя, с налитым кровью лицом, поднялся и окинул взором денежное поле.
- Неудобно, - сказала Ванда, - понадобится бумажка, нужно стол переворачивать.
- И перевернешь, руки не отвалятся, - сипло ответил Василиса, - лучше стол перевернуть, чем лишиться всего. Слышала, что в городе делается? Хуже, чем большевики. Говорят, что повальные обыски идут, все офицеров ищут.
В одиннадцать часов вечера Ванда принесла из кухни самовар и всюду в квартире потушила свет. Из буфета достала кулек с черствым хлебом и головку зеленого сыра. Лампочка, висящая над столом в одном из гнезд трехгнездной люстры, источала с неполно накаленных нитей тусклый красноватый свет.
Василиса жевал ломтик французской булки, и зеленый сыр раздражал его до слез, как сверлящая зубная боль. Тошный порошок при каждом укусе сыпался вместо рта на пиджак и за галстук. Не понимая, что мучает его, Василиса исподлобья смотрел на жующую Ванду.
- Я удивляюсь, как легко им все сходит с рук, - говорила Ванда, обращая взор к потолку, - я была уверена, что убьют кого-нибудь из них. Нет, все вернулись, и сейчас опять квартира полна офицерами...
В другое время слова Ванды не произвели бы на Василису никакого впечатления, но сейчас, когда вся его душа горела в тоске, они показались ему невыносимо подлыми.
- Удивляюсь тебе, - ответил он, отводя взор в сторону, чтобы не расстраиваться, - ты прекрасно знаешь, что, в сущности, они поступили правильно. Нужно же кому-нибудь было защищать город от этих (Василиса понизил голос) мерзавцев... И притом напрасно ты думаешь, что так легко сошло с рук... Я думаю, что он...
Ванда впилась глазами и закивала головой.
- Я сама, сама сразу это сообразила... Конечно, его ранили...
- Ну, вот, значит, нечего и радоваться - "сошло, сошло"...
Ванда лизнула губы.
- Я не радуюсь, я только говорю "сошло", а вот мне интересно знать, если, не дай бог, к нам явятся и спросят тебя, как председателя домового комитета, а кто у вас наверху? Были они у гетмана? Что ты будешь говорить?
Василиса нахмурился и покосился:
- Можно будет сказать, что он доктор... Наконец, откуда я знаю? Откуда?
- Вот то-то, откуда...
На этом слове в передней прозвенел звонок. Василиса побледнел, а Ванда повернула жилистую шею.
Василиса, шмыгнув носом, поднялся со стула и сказал:
- Знаешь что? Может быть, сейчас сбегать к Турбиным, вызвать их?
Ванда не успела ответить, потому что звонок в ту же минуту повторился.
- Ах, боже мой, - тревожно молвил Василиса, - нет, нужно идти.
Ванда глянула в испуге и двинулась за ним. Открыли дверь из квартиры в общий коридор. Василиса вышел в коридор, пахнуло холодком, острое лицо Ванды, с тревожными, расширенными глазами, выглянуло. Над ее головой в третий раз назойливо затрещало электричество в блестящей чашке.
На мгновенье у Василисы пробежала мысль постучать в стеклянные двери Турбиных - кто-нибудь сейчас же бы вышел, и не было бы так страшно. И он побоялся это сделать. А вдруг: "Ты чего стучал? А? Боишься чего-то?" - и, кроме того, мелькнула, правда слабая, надежда, что, может быть, это не они, а так что-нибудь...
- Кто... там? - слабо спросил Василиса у двери.
Тотчас же замочная скважина отозвалась в живот Василисы сиповатым голосом, а над Вандой еще и еще затрещал звонок.
- Видчиняй, - хрипнула скважина, - из штабу. Та не отходи, а то стрельнем через дверь...
- Ах, бож... - выдохнула Ванда.
Василиса мертвыми руками сбросил болт и тяжелый крючок, не помнил и сам, как снял цепочку.
- Скорийш... - грубо сказала скважина.
Темнота с улицы глянула на Василису куском серого неба, краем акаций, пушинками. Вошло всего трое, но Василисе показалось, что их гораздо больше.
- Позвольте узнать... по какому поводу?
- С обыском, - ответил первый вошедший волчьим голосом и как-то сразу надвинулся на Василису, Коридор повернулся, и лицо Ванды в освещенной двери показалось резко напудренным.
- Тогда, извините, пожалуйста, - голос Василисы звучал бледно, бескрасочно, - может быть, мандат есть? Я, собственно, мирный житель... не знаю, почему же ко мне? У меня - ничего, - Василиса мучительно хотел сказать по-украински и сказал, - нема.
- Ну, мы побачимо, - ответил первый.
Как во сне двигаясь под напором входящих в двери, как во сне их видел Василиса. В первом человеке все было волчье, так почему-то показалось Василисе. Лицо его узкое, глаза маленькие, глубоко сидящие, кожа серенькая, усы торчали клочьями, и небритые щеки запали сухими бороздами, он как-то странно косил, смотрел исподлобья и тут, даже в узком пространстве, успел показать, что идет нечеловеческой, ныряющей походкой привычного к снегу и траве существа. Он говорил на страшном и неправильном языке - смеси русских и украинских слов - языке, знакомом жителям Города, бывающим на Подоле, на берегу Днепра, где летом пристань свистит и вертит лебедками, где летом оборванные люди выгружают с барж арбузы... На голове у волка была папаха, и синий лоскут, обшитый сусальным позументом, свисал набок.
Второй - гигант, занял почти до потолка переднюю Василисы. Он был румян бабьим полным и радостным румянцем, молод, и ничего у него не росло на щеках. На голове у него был шлык с объеденными молью ушами, на плечах серая шинель, и на неестественно маленьких ногах ужасные скверные опорки.
Третий был с провалившимся носом, изъеденным сбоку гноеточащей коростой, и сшитой и изуродованной шрамом губой. На голове у него старая офицерская фуражка с красным околышем и следом от кокарды, на теле двубортный солдатский старинный мундир с медными, позеленевшими пуговицами, на ногах черные штаны, на ступнях лапти, поверх пухлых, серых казенных чулок. Его лицо в свете лампы отливало в два цвета - восково-желтый и фиолетовый, глаза смотрели страдальчески-злобно.
- Побачимо, побачимо, - повторил волк, - и мандат есть.
С этими словами он полез в карман штанов, вытащил смятую бумагу и ткнул ее Василисе. Один глаз его поразил сердце Василисы, а второй, левый, косой, проткнул бегло сундуки в передней.
На скомканном листке - четвертушке со штампом "Штаб 1-го сичевого куреня" было написано химическим карандашом косо крупными каракулями:
"Предписуется зробить обыск у жителя Василия Лисовича, по Алексеевскому спуску, дом N_13. За сопротивление карается расстрилом.
Начальник Штабу Проценко.
Адъютант Миклун."
В левом нижнем углу стояла неразборчивая синяя печать.
Цветы букетами зелени на обоях попрыгали немного в глазах Василисы, и он сказал, пока волк вновь овладевал бумажкой:
- Прохаю, пожалуйста, но у меня ничего...
Волк вынул из кармана черный, смазанный машинным маслом браунинг и направил его на Василису. Ванда тихонько вскрикнула: "Ай". Лоснящийся от машинного масла кольт, длинный и стремительный, оказался в руке изуродованного. Василиса согнул колени и немного присел, став меньше ростом. Электричество почему-то вспыхнуло ярко-бело и радостно.
- Хто в квартире? - сипловато спросил волк.
- Никого нету, - ответил Василиса белыми губами, - я та жинка.
- Нуте, хлопцы, - смотрите, та швидче, - хрипнул волк, оборачиваясь к своим спутникам, - нема часу.
Гигант тотчас тряхнул сундук, как коробку, а изуродованный шмыгнул к печке. Револьверы спрятались. Изуродованный кулаками постучал по стене, со стуком открыл заслонку, из черной дверцы ударило скуповатым теплом.
- Оружие е? - спросил волк.
- Честное слово... помилуйте, какое оружие...
- Нет у нас, - одним дыханием подтвердила тень Ванды.
- Лучше скажи, а то бачил - расстрил? - внушительно сказал волк...
- Ей-богу... откуда же?
В кабинете загорелась зеленая лампа, и Александр II, возмущенный до глубины чугунной души, глянул на троих. В зелени кабинета Василиса в первый раз в жизни узнал, как приходит, грозно кружа голову, предчувствие обморока. Все трое принялись первым долгом за обои. Гигант пачками, легко, игрушечно, сбросил с полки ряд за рядом книги, и шестеро рук заходили по стенам, выстукивая их... Туп... туп... глухо постукивала стена. Тук, отозвалась внезапно пластинка в тайнике. Радость сверкнула в волчьих глазах.
- Що я казав? - шепнул он беззвучно. Гигант продрал кожу кресла тяжелыми ногами, возвысился почти до потолка, что-то крякнуло, лопнуло под пальцами гиганта, и он выдрал из стены пластинку. Бумажный перекрещенный пакет оказался в руках волка. Василиса пошатнулся и прислонился к стене. Волк начал качать головой и долго качал, глядя на полумертвого Василису.
- Что же ты, зараза, - заговорил он горько, - що ж ты? Нема, нема, ах ты, сучий хвост. Казал нема, а сам гроши в стенку запечатав? Тебя же убить треба!
- Что вы! - вскрикнула Ванда.
С Василисой что-то странное сделалось, вследствие чего он вдруг рассмеялся судорожным смехом, и смех этот был ужасен, потому что в голубых глазах Василисы прыгал ужас, а смеялись только губы, нос и щеки.
- Декрета, панове, помилуйте, никакого же не было. Тут кой-какие бумаги из банка и вещицы... Денег-то мало... Заработанные... Ведь теперь же все равно царские деньги аннулированы...
Василиса говорил и смотрел на волка так, словно тот доставлял ему жуткое восхищение.
- Тебя заарестовать бы требовалось, - назидательно сказал волк, тряхнул пакетом и запихнул его в бездонный карман рваной шинели. - Нуте, хлопцы, беритесь за ящики.
Из ящиков, открытых самим Василисой, выскакивали груды бумаг, печати, печатки, карточки, ручки, портсигары. Листы усеяли зеленый ковер и красное сукно стола, листы, шурша, падали на пол. Урод перевернул корзину. В гостиной стучали по стенам поверхностно, как бы нехотя. Гигант сдернул ковер и потопал ногами в пол, отчего на паркете остались замысловатые, словно выжженные следы. Электричество, разгораясь к ночи, разбрызгивало веселый свет, и блистал цветок граммофона. Василиса шел за тремя, волоча и шаркая ногами. Тупое спокойствие овладело Василисой, и мысли его текли как будто складнее. В спальне мгновенно - хаос: полезли из зеркального шкафа, горбом, одеяла, простыни, кверху ногами встал матрас. Гигант вдруг остановился, просиял застенчивой улыбкой и заглянул вниз. Из-под взбудораженной кровати глянули Василисины шевровые новые ботинки с лакированными носами. Гигант усмехнулся, оглянулся застенчиво на Василису.
- Яки гарны ботинки, - сказал он тонким голосом, - а что они, часом, на мене не придутся?
Василиса не придумал еще, что ему ответить, как гигант наклонился и нежно взялся за ботинки. Василиса дрогнул.
- Они шевровые, панове, - сказал он, сам не понимая, что говорит.
Волк обернулся к нему, в косых глазах мелькнул горький гнев.
- Молчи, гнида, - сказал он мрачно. - Молчать! - повторил он, внезапно раздражаясь. - Ты спасибо скажи нам, що мы тебе не расстреляли, як вора и бандита, за утайку сокровищ. Ты молчи, - продолжал он, наступая на совершенно бледного Василису и грозно сверкая глазами. - Накопил вещей, нажрал морду, розовый, як свинья, а ты бачишь, в чем добрые люди ходют? Бачишь? У него ноги мороженые, рваные, он в окопах за тебя гнил, а ты в квартире сидел, на граммофонах играл. У-у, матери твоей, - в глазах его мелькнуло желание ударить Василису по уху, он дернул рукой. Ванда вскрикнула: "Что вы..." Волк не посмел ударить представительного Василису и только ткнул его кулаком в грудь. Бледный Василиса пошатнулся, чувствуя острую боль и тоску в груди от удара острого кулака.
"Вот так революция, - подумал он в своей розовой и аккуратной голове, - хорошенькая революция. Вешать их надо было всех, а теперь поздно..."
- Василько, обувайсь, - ласково обратился волк к гиганту. Тот сел на пружинный матрас и сбросил опорки. Ботинки не налезали на серые, толстые чулки. - Выдай казаку носки, - строго обратился волк к Ванде. Та мгновенно присела к нижнему ящику желтого шкафа и вынула носки. Гигант сбросил серые чулки, показав ступни с красноватыми пальцами и черными изъединами, и натянул носки. С трудом налезли ботинки, шнурок на левом с треском лопнул. Восхищенно, по-детски улыбаясь, гигант затянул обрывки и встал. И тотчас как будто что лопнуло в натянутых отношениях этих странных пятерых человек, шаг за шагом шедших по квартире. Появилась простота. Изуродованный, глянув на ботинки на гиганте, вдруг проворно снял Василисины брюки, висящие на гвоздике, рядом с умывальником. Волк только еще раз подозрительно оглянулся на Василису, - не скажет ли чего, - но Василиса и Ванда ничего не говорили, и лица их были совершенно одинаково белые, с громадными глазами. Спальня стала похожа на уголок магазина готового платья. Изуродованный стоял в одних полосатых, в клочья изодранных подштанниках и рассматривал на свет брюки.
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
[ 11 ]
[ 12 ]
[ 13 ]
[ 14 ]
[ 15 ]
[ 16 ]
[ 17 ]
/ Полные произведения / Булгаков М.А. / Белая гвардия
|
Смотрите также по
произведению "Белая гвардия":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
