• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Критика / Лермонтов М.Ю. / Разное / Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова

Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова [2/2]

Скачать критическую статью

    Автор статьи: Лотман М.Ю.

    Для "польской атмосферы" "Княгини Лиговской" вряд ли случайно, что фамилия приятеля Печорина - Братицкий. Конечно, Лермонтов имел здесь в виду лишь распространенную польскую аристократическую фамилию, часто звучавшую в Петербурге: потомки великого коронного гетмана и генерал-аншефа русской службы графа Франца-Ксаверия Корчак-Браницкого традиционно придерживались прорусской ориентации и служили в Петербурге в гвардии. Однако интересно, что несколько позже, в 1839-1840 гг„ именно Ксаверий Корчак-Браницкий, друг Лермонтова и участник "кружка шестнадцати", будет развивать мысли о том, что историческая миссия России, объединившей славян, лежит на Кавказе и - шире - на Востоке.

    Таким образом, можно предположить, что в глубинном замысле "русский европеец" Печорин должен был находиться в культурном пространстве, углами которого были Польша (Запад) - Кавказ, Персия (Восток) - народная Россия (Максим Максимыч, контрабандисты, казаки, солдаты). Для "Героя нашего времени" такая рама в полном ее объеме не потребовалась. Но можно полагать, что именно из этих размышлений родился интригующий замысел романа о Грибоедове, который вынашивал Лермонтов накануне гибели.

    Интерес Лермонтова к проблеме типологии культур, выделение "всепонимания" как черты культуры, исторически поставленной между Западом и Востоком, включает Лермонтова в еще одну историко-литературную перспективу: обычно, и с глубоким на то основанием, исследователи, вслед за Б. М. Эйхенбаумом, связывают с Лермонтовым истоки толстовского творчества. Проведенный нами анализ позволяет прочертить от него линию к Достоевскому и Блоку.

    Мыслям Лермонтова, о соотношении России с Западом и Востоком не суждено было отлиться в окончательные формы. Направление их приходится реконструировать, а это всегда связано с определенным риском. Чем теснее нам удастся увязать интересующий нас вопрос с общим ходом размышлений Лермонтова в последние месяцы его жизни, тем больше будет гарантий простив произвольности в наших, поневоле гипотетических, построениях. Общее же направление размышлений Лермонтова в эти дни можно охарактеризовать следующим образом: добро и зло, небо и земля, поэт и толпа, позже - герой печоринского типа и "простой человек". Запад и Восток и многие другие основополагающие пары понятий строились Лермонтовым как непримиримые, полярные.

    Устойчивой константой лермонтовского мира была, таким образом, абсолютная полярность всех основных элементов, составлявших его сущность. Можно сказать, что любая идея получала в сознании Лермонтова значение только в том случае, если она, во-первых, могла быть доведена до экстремального выражения и, во-вторых, если на другом полюсе лермонтовской картины мира ей соответствовала противоположная, несовместимая и непримиримая с ней структурная экстрема. По такой схеме строились и соотношения персонажей в лермонтовском мире. Эта схема исключала всякую возможность контактов между ними: лермонтовский герой жил в пространстве оборванных связей. Отсутствие общего языка с кем бы то ни было и чем бы то ни было лишало их возможности общения и с другим человеком, и с вне его лежащей стихией. И именно в этом коренном конструктивном принципе лермонтовского мира в последние месяцы его творчества обнаруживаются перемены.

    Глубокая разорванность сменяется тяготением к целостности. Полюса не столько противопоставляются, сколько сопоставляются, между ними появляются соединяющие средостения. Основная тенденция- синтез противоположностей.

    Рассмотрим с этой точки зрения стихотворение "Выхожу один я на дорогу". Стихотворение начинается с обычной в поэзии Лермонтова темы одиночества: "один я" отсылает нас к длинному ряду стихотворений поэта с аналогичной характеристикой центрального образа ("Один я здесь, как царь воздушный" и др.). Однако если сам герой выделен, исключен из окружающего его мира, то тем более заметным делается контраст его со слитностью, соединением противоположностей, гармонией, царящими в этом мире. "Небо" и "земля" - верх и низ, обычно трагически разорванные в лермонтовской картине мира, здесь соединены: не только туман, лежащий между ними и занимающий срединное пространство (обычно в лермонтовской картине мира или отсутствующее, или резко отрицательно оцененное, связанное с понятиями пошлости, ничтожества, отсутствия признаков), но и лунный свет соединяют небо и землю. Лунный свет. обычный спутник романтического пейзажа, может выступать как знак несоединимости земли и неба (ср. "лунный свет в разбитом окошке" у Гоголя, лунный свет, скользящий по могилам, в типовом предромантическом пейзаже, подчеркивание ирреальности лунного света и проч.). Здесь функция его противоположна: он блестит на камнях "кремнистого пути", соединяя верхний и нижний миры пространства стихотворения.

    Еще более существенно, что глаголы контакта - говорения, слушания - пронизывают это пространство во всех направлениях: сверху вниз ("Пустыня внемлет богу") и из края в край ("...звезда с звездою говорит").

    Вторая строфа дает одновременно привычное для Лермонтова противопоставление поэтического "я" и окружающего мира и совершенно необычное для него слияние крайностей мирового порядка в некоей картине единого синтеза: голубое сияние неба обволакивает землю, и они соединены торжественным покоем, царствующим в мире. Противопоставление героя и мира идет по признакам наличия-отсутствия страдания ("больно", "трудно") и времени: поэтическое "я" заключено между прошедшим ("жалею") и будущим ("жду"). Эти понятий неизвестны "торжественно и чудно" спящему вокруг него миру.

    В первой строфе миру личности посвящена половина первого стиха, во второй - половина строфы. Третья полностью отдана носителю монолога. Строфа эта занимает в стихотворении центральное место.
    Уже первый стих содержит в себе противоречие: лермонтовский герой взят в обычном своем качестве ("один") и одновременно в состоянии перехода к чему-то новому. "Выхожу на дорогу..." - намек на выход в бесконечное пространство мира. Этому переходному моменту - моменту преображения - и посвящена третья строфа. И не случайно она декларативно начинается с отказа от будущего и прошлого, отказа от времени:

    
    Уж не жду от жизни ничего я,
    И не жаль мне прошлого ничуть... (2, 208)

    Третий стих строфы вводит пушкинскую тему "покоя и воли":

    Я ищу свободы и покоя!

    Это естественно вызывает в памяти и пушкинскую антитезу. Пушкин колебался в выборе решения:

    На свете счастья нет, но есть покой и воля... (П, 3, 258)
    Я думал: вольность и покой
    Замена счастью. Боже мой!
    Как я ошибся, как наказан... (П, 5,155)

    
    Однако само противопоставление счастья свободе и покою было для него постоянным. Для Лермонтова жажда счастья связывалось с европейским личностным сознанием, а включение европейца в культуру Азии влекло отказ от этой индивидуалистической потребности. Ср. в стихотворении "Я к вам пишу случайно; право":

    Судьбе, как турок иль татарин,
    За всё я ровно благодарен;
    У бога счастья нe прошу... (2, ,167)

    Можно предположить, что семантика отказа от счастья (а в логическом развитии "поэтики отказов" - от жизни) присутствует и в заключительном стихе третьей строфы лермонтовского текста. Свобода и покой отождествляются здесь со сном. А мотив сна в поэзии Лермонтова неизменно имеет зловещую окраску ухода из жизни. Это "мертвый сон" "Сна", предсмертный бред Мцыри, сон замерзающей Сосны, "луч воображения" умирающего гладиатора и, наконец, "несбыточные сны" клонящегося к могиле "европейского мира". В таком контексте желание "забыться и заснуть" воспринимается как равносильное уничтожению личности, самоуничтожению и, в конечном итоге, смерти.

    Правда, такому восприятию противоречит зафиксированное уже нашей памятью "спит земля", связывающее образ покоя не со смертью, а с космической всеобщей жизнью. И именно потому, что в творчестве Лермонтова имелась уже устойчивая традиция совершенно определенной интерпретации мотива сна, становится особенно ясно, что последние две строфы целиком посвящены опровержению этой семантической инерции и созданию совершенно нового для Лермонтова образа сна. Сон оказывается неким срединным состоянием между жизнью и смертью, бытием и небытием, сохраняя всю полноту жизни, с одной стороны, и снимая конечность индивидуального бытия, - с другой. Исчезает различие между днем и ночью, индивидуальной и космической жизнью. Уничтожается антитеза "покой-счастье": "я" преодолело изоляцию (оно "внемлет"), сделалось доступно любви.

    Синтетическое состояние: соединение свободы, покоя и счастья, личного и безличного, бытия и забвения связано со срединным положением во вселенной. Поэтическое "я" оказывается в центре мироздания, из времени переходит в вечность ("вечно зеленея..."). Сам образ дуба, венчающий стихотворение, ведет к архаическим представлениям "мирового дерева", соединяющего небо и землю, расположенного в середину космоса и связующего все его сферы.

    Итак, смысл стихотворения - в особой функции срединной сферы. В своем синтетизме это срединное царство предоставляет положительную альтернативу разорванности мира экстремальных ценностей. Подобная концепция непосредственно связана с проблемами культурной типологии. В полемике 1840-х гг. оформляется культурная антитеза Запад - Россия. При различии аксиологических оценок ее разными группами характер противопоставления объединяет всех спорящих. Позиция Лермонтова в этом отношении ближе к Грибоедову и отчасти к Пушкину. Россия мыслится как третья, срединная сущность, расположенная между "старой" Европой и "старым" Востоком. Именно срединность ее культурного (а не только географического) положения позволяет России быть носительницей культурного синтеза, в котором должны слиться печоринско-онегинская ("европейская") жажда счастья и восточное стремление к "покою".

    Экстремальным явлениям природы: бурям, грозам, величественным горным пейзажам приходят на смену спокойные, но полные скрытой силы "срединные" образы пейзажей "Родины" и "Любил и я в былые годы". Вспомним неприязнь Тютчева к безбрежным равнинам, которые, как ему казалось, уничтожали его личное бытие. Для Лермонтова последнего периода поэтическое "я" не растворяется в "лесов безбрежном колыханье", а "забывается и засыпает", погружаясь в этот простор, приобретая всеобщее бытие и не теряя личного.

    Можно предположить, что именно по этим путям шли размышления Лермонтова о своеобразии русской культуры на рубеже Запада и Востока.

    
    

    

    --------------------------------------------------------------------------------

    

    Примечания

    1. Русские повести первой трети XVIII века. М. - Л.,1965, с. 191.

    2. Декарт P. Избр. произв. [M.], 1950, с. 265.

    3. См.: Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М., Л., 1964, с. 113—177.

    4. См.: Егоров Б.Ф. Славянофилы и Лермонтов. — В кн.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981, с. 508—510 (здесь же основная литература вопроса).

    5. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.; Л., 1958, с. 32—33. Проблемы фольклоризма Лермонтова, в особенности в связи с “Песней про купца Калашникова”, детально рассмотрены в работе В. Э. Вацуро (см. раздел “Лермонтов” в кн.: Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). Л., 1976), где также дан обзор литературы вопроса.

    6. Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым, с. 33

    7. Здесь и далее выделения в цитатах мои — Ю. Л. Сопоставление этих двух текстов, но в ином аспекте см. в заметке Е.М. Пульхритудовой “Воздушный корабль” (Лермонтовская энциклопедия, с. 91).

    8. Грибоедов А.С. Полн. собр. соч. Спб., 1911, т. 1, с. 262.

    9. Грибоедов А.С., Полн. собр. соч., Пг., 1917, т. 3, с. 116—117. Статья Грибоедова "Загородная поездка" была опубликована в № 76 "Северной пчелы" от 26 июня 1826 г. и вполне могла быть известна Лермонтову, интересовавшемуся Грибоедовым и знавшему многих людей из его окружения. Приведем одно до сих нор оставшееся незамеченным свидетельство интереса к Лермонтову в близком к Грибоедову кругу. В третьем издания "Семейства Холмских" Д.Н. Бегичева (М., 1841), — романе, наполненном прямыми литературными ссылками на Державина, Крылова, Дмитриева, Грибоедова, — бросается в глаза странно глухая отсылка: "Слышали мы, где-то и от кого-то, не упомним, что земное Правосудие может ошибаться, может быть вовлечено в заблуждение; но — есть Всевидящий Судия, и от Него нет ничего сокровенного!" (ч. 6, с. 350). Цензурное разрешение на печатание этой книги датировано 29 мая 1838 г.: зашифрованная ссылка на "Смерть Поэта" сделана, таким образом, по самым горячим следам и не может быть истолкована иначе, чем свидетельство внимания и симпатии к Лермонтову.

    10. См.: Эйхенбаум Б.М., Статьи о Лермонтове. М.; Л., 1961, с. 281-283; Михайлова Е. Проза Лермонтова. М., 1957, с. 337-339; Тойбин И. М. К проблематике новеллы Лермонтова "Фаталист". - Учен. зап. Курск. гос. пед. ин-та. Гуманитарный цикл, 1959, вып. 9, с. 19-56; Асмус В. Круг идей Лермонтова. - В кн.: Лит. насл. М., 1941, т. 43-44, с. 102-105; Бочарова А. Я. Фатализм Печорина. - В кн.: Творчество М.Ю. Лермонтова. Пенза, 1965, с. 225-249 (Учен. зап. Пензенск. гос. пед. ин-та. Сер. филол., вып. 14). Краткие, но исключительно содержательные высказывания по интересующей нас проблеме см.: Нумпан Я. Два аспекта "лермонтовской личности". - В кн.: Сборник студенческих научных работ (краткие сообщения), Тарту, 1973, с. 26-28 (ср. также другую работу этой исследовательницы: Проблема русского национального характера в творчестве М.Ю. Лермонтова: (К вопросу о позиции Лермонтова в идейной борьбе 30-40-х годов), - В кн.: Tallinna Pedagogilino Institulit 17 uliopilaste toa-dlislikll konveronts. Tallinn, 1972, lk. 6-7).

    11. Об игре в штосс как модели мира, управляемого случаем, см.: Лотман Ю.М. Тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века, - В кн.: Труды по знаковым системам. Тарту, 1975, т. 7. с. 120-142.

    12. Б.М. Эйхенбаум обратил внимание на близость к этому вопросу рассуждений Л.Н. Толстого в черновой редакции эпилога "Войны и мира", также считавшего фатализм чертой восточного сознания: "В чем состоит фатализм восточных? - Не в признании закона необходимости, но в рассуждении о том, что если все предопределено, то и жизнь моя предопределена - свыше и я не должен действовать" (Толстой Л, Н. Полн. собр. соч. М., 1955, т. 15, с. 238-239; Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове, с. 282).

    13. Декарт Р. Избр. произв., с. 426.

    14. Интересно, что в диалоге есаула и казака-убийцы второй раз проигрывается, уже на народном уровне, конфликт волюнтарного и фаталистического сознания. Есаул призывает казака: "Покорись", подтверждая это ссылкой на судьбу и на то, что противиться судьбе - "это только бога гневить", а казак дважды отвечает ему: "Не покорюсь!". Печорин же, выступающий в этом эпизоде как сила, направленная против непокорной личности, "подобно Вуличу", "вздумал испытать судьбу".

    15. Слово "рыцарь" в заглавии повести Карамзина, вероятно, рассчитано было на то, чтобы вызвать у читателей ассоциацию с Дон-Кихотом. Не случайно в начале "Писем русского путешественника" Карамзин писал: "... воображайте себе странствующего Друга вашего рыцарем веселого образа" (Карамзин Н.М. Избр. соч.: В 2-х т. М.; Л., 1964, т. 1, с. 93). Вероятно, изображение жизненного странствия героя входило в замысел. Карамзина.

    16. Пастернак Б., Стихотворения и поэмы. М.; Л., 1965, с. 461.

/ Критика / Лермонтов М.Ю. / Разное / Проблема Востока и Запада в творчестве позднего Лермонтова

Смотрите также по разным произведениям Лермонтова:

• Сочинения