• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Дюма А. / Граф Монте-Кристо

Граф Монте-Кристо [76/83]

Скачать полное произведение

    Госпожа Данглар молча смотрела, стараясь унят бьющееся сердце и удержать слезы, которые выступили у нее на глазах. Но, наконец, чувство собственного достоинства взяло верх; и если ей и не удалось унять биение сердца, то она не пролила ни одной слезы.
     - Сударыня, - сказал Дебрэ, - мы с вами стали компаньонами почти пол- года тому назад. Вы внесли сто тысяч франков. Это было в апреле текущего года.
     В мае начались наши операции. В мае мы реализовали четыреста пятьде- сят тысяч франков. В июне прибыль достигла девятисот тысяч. В июле мы прибавили к этому ещеиллион семьсот тысяч франков; вы помните, это был месяц испанских бум.
     В августе, в начале месяца, мы потеряли триста тысяч франков; но к пятнадцатому числу мы отыгрались, а в конце месяца взяли реванш; я под- вел итог нашим операциям с мая вчерашний день. Мы имеем актив в два миллиона четыреста тысяч франков, - то есть миллион двести тысяч на долю каждого.
     - Затем, - продолл Дебрэ, перелистывая свою записную книжку с мето- дичностью и спокойствием биржевого маклера, - мы имеем восемьдесят тысяч франков сложных процентов на эту сумму, оставшуюся у меня на руках.
     - Но откуда эти проценты? - перебила баронесса. - Ведь вы никогда не пускали эти деньги в оборот.
     - Прошу прощения, сударыня, - холодно сказал Дебрэ, - я имел от вас полномочия пустить их в оборот, и я воспользовался этим.
     Итак, на вашу долю приходится сорок тысяч франков процентов, да еще первоначальный взнос в сто тысяч франков, - иначе говоря, миллион триста сорок тысяч франков. При этом, сударыня, всего лишь трьего дня я поза- ботился обратить вашу долю в деньги; видите, я словно предчувствовал, что мне придется нжиданно дать вам отчет.
     Деньги ваши здесь: половина кредитными билетами, половина чеками на предъявителя. Они именно здесь: мой дом казался мне недостаточно надеж- ным, и я считал, что нотариусы не умеют молчать, а недвижимость кричит еще громче, чем нотариусы; наконец, вы не имеете права ничем владеть, помимо имущества, принадлежащего вам сообща с вашим супругом; вот почему хранил эту сумму - отныне единственное ваше богатство - в тайник вделанном в этот шкаф; для большей верности я сделал его собственноруч- но.
     - Итак, сударыня, - продолжал Дебрэ, отпирая сначала шкаф, затем тай- ник, - вот восемьсот тысячефранковых билетов; видите, они переплетены, как толстый альбом; я присоединяю к нему купон ренты в двадцать пять ты- сяч франков; остается около ста десяти тысяч франков, - вот чек на предъявителя на моего банкира; а так как мой банкир не Данглар, то може- те быть спокойны; чек будет оплачен.
     Госпожа Данглар машинально взяла чек на предъявителя, купон ренты и пачку кредитных билетов.
     Разложенное здесь, на столе, это огромное богатство казалось просто кучкой ничтожных бумажек.
     Госпожа Данглар, с сухими глазами, подавляя рыдания, положила альбом в ридюль, спрятала купон ренты и чек в свой кошелек и, бледная, без- молвная, ждала ласкового слова, которое утешило бы ее в том, что она так богата.
     Но она ждала напрасно.
     - Теперь, сударыня, - сказал Дебрэ, - вы прекрасно обпечены, у вас что-то около шестидесяти тысяч ливров годового дохода сумма, огромная для женщины, которой нельзя будет жить открыто еще по меньшей мере год.
     Вы можете позволить себе любую прихоть, какая придет вам в голову; к тому же, если ваша доля покажется вам недостаточной по сравнению с тем, чего влишились, вы можете обратиться к моей доле, сударыня, и я готов вам предложить, - взаимообразно, разумеется, - все, что я имею, то есть миллион шестьдесят тысяч франков.
     - Благодарю вас, сударь, - отвечала баронесса, - вы сами понимаете, что моя доля - это гораздо больше, чем нужно несчастной женщине, которая уже не рассчитывает - во всяком случае на долгое время - появляться в обществе.
     Дебрэ удивился, но овладел собой и сделал жест, которы можно было истолковать как наиболее вежливое выражение мысли:
     "Как угодно!"
     Госпожа Данглар, бытможет, все еще на что-то надеялась, но когда она увидела этот беспечный жест и уклончивый взгляд Дебрэ, а также глу- бокий поклон и многозначительное молчание, которые затем последова, она подняла голову, отворила дверь и без гнева, без содрогания, но и не колеблясь, бросилась на лестницу, даже не кивнув тому, кто давал ей так уйти.
     - Пустяки! - сказал Дебрэ, когда она ушла. - Все это одни разговоры; она останется в своем доме, будет читать романы и играть в ландскнехт, раз уже не может играть на бирже.
     И, взяв опять свою записную книжку, он принялся старательно вычерки- вать суммы, которые он выплатил.
     - Мне остается миллион шестьдесят тысяч франков, - сказал он. - Как жаль, что умерла мадемуазель де Вильфор! Это была бы для меня во всех отношениях подходящая жена.
     И флегматично, как всегда, он стал ждать, пока после ухода г-жи Данг- лар пройдет двадцать минут, чтобы выйти самому.
     В течение этих двадцати минут Дебрэ производил псчеты, положив часы перед собой.
     Любознательный бес, которого всякое безудержное воображение создало бы более или менее удачно, если бы Лаж не завоевал первенства своим шедевром, - Асмодей, подымающий кровли домов, чтобы заглянуть внутрь, - увидел бы занимательное зрелище, если бы в ту минуту, когда Дебрэ произ- водил свои подсчеты, он снял крышу скромного дома на улице Сен-Жер- мен-де-Пре.
     Над той комнатой, где Дебрэ поделил с г-жой Данглар два с половиною миллиона, была другая комната, обитатели которой тоже нам знакомы и зас- луживают нашего внимания В этой комнате находились Мерседес и Альбер.
     Мерседес сильно изменилась за последние дни; не потому, чтобы во вре- мена своего богатства она окружала себя кичливой пышностью и стала неуз- наваема, как только приняла более скромный облик; и не потому, чтобы она дошла до такой бедности, когда приходится облекаться в наряд нищеты; нет, Мерседес изнилась потому, что взгляд ее померк, и губы больше не улыбались, потому что неотступная гнетущая мысль владела ее некогда столь живым умом и лишала ее речь былого блеска.
     Не бедность притупила ум Мерседес; потому, что она была малодушна, тяготила ее эта бедность. Покинув прычную сферу, Мерседес затерялась в чуждой среде, которую сама избралакак человек, который, выйдя из ярко освещенной залы, вдруг попадает во мрак. Она казалась королевой, которая переселилась из дворца в хижину и не узнает самое себя, глядя на тюфяк, заменяющий ей пышное ложе, и на глиняный кувшин, который сама должна ставить на стол.
     Прекрасная каталанка, или, если угодно, благородная графиня, утратила свой гордый взгляд и прелестную улыбку, потому что видела вокруг только унылые предметы: стены, оклеенные серыми обоями, которые обычно предпо- читают расчетливые хозяева, как наименее маркие; голый каменный пол; аляповатую мебель, режущую глаз своей убогой роскошью; словом - все то, что оскорбляет взорпривыкший к изяществу и гармонии.
     Госпожа де Морсер жила здесь с тех пор, как покинула свой дом; у нее кружилась голова от этой вечной тишины, как у путника, подошедшего к краю пропасти; она заметила, что Альбер то и дело украдкой смотрит на нее, стараясь прочесть ее мысли, и научилась улыбаться одними губами, и эта застывшая улыбка, не озаренная нежным сиянием глаз, походила на от- раженный свет, лишенный живительного тепла.
     Альбер тоже был подавлен и смущен; его тяготили остатки роскоши, ко- торые мешали ему освоиться с его новым положением; он хотел бы выйти из дому без перчаток, но его руки были слишком белы; он хотел бы ходить пешком, но его башмаки слишком ярко блестели.
     И все же этдва благородных и умных существа, неразрывно связанные узами материнской и сыновней любви, понили друг друга без слов и могли обойтись без околичностей, неизбежных даже между близкими друзьями, ког- да речь идет о материальной основе нашей жизни.
     Словом, Альбер мог сказать своей матери, не испугав ее:
     - Матушка, у нас нет боль денег.
     Мерседес никогда не знала подлинной нищеты; в молодости она часто на- зывала себя бедной; но это не одно и то же: нужда и нищета - синонимы, между которыми целая пропасть.
     В Каталанах Мерседес нуждалась в очень многом, но очень много у нее было. Сети были целы - рыба ловилась; а ловилась рыба - были нитки, что-ы чинить сети.
     Когда нет близких, а есть только любовь, которая никак не касается житейских мелочей, думаешь только о себе и отвечаешь только за себя.
     Тем немногим, что у нее было, Мерседес делилась щедро всеми, те- перь у нее не было ничего, а приходилось думать о двоих.
     Близилась зима; у графини де Морсер калорифер сотнями труб согревал дом от передней до будуара; теперь Мерседес нечем было развести огонь в этой неуютной и уже холодной комнате; ее покои утопали в редкостных цве- тах, ценившихся на вес золота, - а теперь у нее не было даже самого жал- кого цветоч.
     Но у нее был сын...
     Пафос отречения, быть может, чрезмерный, до сих пор возвышал их над прозой жизни.
     Пафос - это почти экзальтация; а экзальтация возносит душу над всем земным.
     Но экзальтация первого порыва угасла, и мало-помалу пришлось спус- титься из страны грез в мир действительности.
     После многих бесед об идеальном настало время поговорито житейском.
     - Матушка, - говорил Альбер в ту самую минуту, когда г-жа Данглар спускалась по лестнице, - подсчитаем наши средства, я должен знать итог, что составить план действий.
     - Итог: нуль, - сказала Мерседес с горькой улыбкой.
     - т, матушка. Итог - три тысячи франков, и на эти три тысячи я на- мер прекрасно устроиться.
     - Дитя! - вздохнула Мерседес.
     - Дорогая матушка, - сказал Альбер, - к сожалению, я истратил доста- точно ваших денег, чтобы знать им цену. Три тысячи франков - это коло сальная сумма, и я построил на ней волшебное здание вечного благополу- чия.
     - Ты шутишь, мой друг. И разве мы принием эти три тысячи франков? - спросила Мерседес, краснея.
     - Но ведьто уже решено, мне кажется, - сказал Альбер твердо, - мы их принимаем, тем более что у нас их пет, потому что, как вам известно, ониарыты в саду маленького дома, на Мельянских аллеях в Марселе. На двестиранков мы с вами поедем в Марсель.
     - На двести франков! - сказала рседес. - Что ты говоришь, Альбер!
     - Да, я навел справки и на почтовой станции, и в пароходной конторе и произвел подсчет. Вы заказываете себе место до Шалона в почтовой карете; видите, матушка, вы будете путешествовать, как королева.
     Альбер взял перо и написал:
     Карета . . . . . . . . . . . . 35 фр.
     Пароход от Шалона до Лиона . . 6
     Пароход от Лиона до Авиньона . 16
     От Авиньона до Марселя . . . . 7
     Дорожные расходы . . . . . . . 50
     --------------------
     Итого . . . . . . . . . . . . 114 фр.
     - Положим, сто двадцать, - добавил Альб, улыбаясь - Какой я щедрый, правда, матушка?
     - А ты, бедный мальчик?
     - Я? Вы же видите, я оставил себе восемьдесят франков. Молодой чело- век не нуждается в стольких удобствах; к тому же я опытный путешествен- ник.
     - В собственной карете и с лакеем.
     - Всеми способами, матушка.
     - Хорошо, - сказалМерседес? - но где взять двести франков?
     - Вот они, а вот и еще двести. Я продал часы за сто франков и брелоки зтриста. Подумайте только! Брелоки оказались втрое дороже часов. Ста- рая история: излишества всегда стоят дороже всего! Теперь мы богаты: вместо ста четырнадцати франков, которые вам нужны на дорогу, у нас двести пятьдесят.
     - Но здесь тоже нужно заплатить?
     - Тридцать франков, но я их плачу из моих ста пятидесяти. Это решено И так как мне в сущности нужно на дорогу только восемьдесят франков, то я просто утопаю в роскоши. Но это еще не все. Что вы на это скажете, ма- тушка?
     И Альбер вынул из записной книжечки с золотой застежкой - давняя при- хоть, или, быть может, нежное воспоминание об одной из таинственных нез- накомок под вуалью, что стучались у маленькой двери, - Альбер вынул из записной книжечки тысячефранковый билет.
     - Что это? - спросила Мерседес.
     - Тысяча франков, матушка. Самая настоящая.
     - Но откуда они у тебя?
     - Выслушайте меня, матушка, и не волнуйтесь.
     И Альбер, подойдя к матери, поцеловал ее в обе щеки; потоотстранил- ся и поглядел на нее.
     - Вы даже не знаете, матушка, какая вы красавица! - произнес он с глубоким чувством сыновней любви. - Вы самая прекрасная, самая благород- ная женщина на ете!
     - Дорогой мальчик! - сказала Мерседес, тщетно стараясь удержать сле- зу, повисшую у нена ресницах.
     - Честное слово, вам оставалось только стать несчастй, чтобы моя любовь превратилась в обожание.
     - Я не несчастна, пока у меня есть сын, - сказала Мерседес, - и не буду несчастн, пока он со мной.
     - Да, - сказал Альбер, - но в том-то и дело. Вы помните, что мы реши- ли?
     - Разве мы решили что-нибудь? - спросила Мерседес.
     - Да, мы решили, что вы поселитесь в Марселе, а я уеду в Африку, где, вместо имени, от которого я казался, я заслужу имя, которое я принял.
     Мерседес вздохнула.
     - Со вчерашнего дня я зачислен в спаги, - добавил Альбер, пристыженно опуская глаза, ибо он сам не знал, сколько доблести было в его унижении, - я решил, что мое тело принадлежит мне и что я могу его продать; со вчерашнегоня я заменяю другого. Я, что называется, продался, и притом, - добавил он, пытаясь улыбнуться, - по-моему, дороже, чем я стою: за две тысячи франков.
     - И эта тысяча?.. - сказала, вздрогнув, Мерседес.
     - Это половина суммы; остальное я получу через год.
     Мерседес подняла глаза к небу с выражением, которого никакие слова не могли бы передать, и две слезы медленно скатились по ее щекам.
     - Цена его крови! - прошептала она.
     - Да, если меня убьют, - сказал, смеясь, Альбер. - Но уверяю вас, ма- тушка, что я намерен яростно защищать свою жизнь; никогда еще мне так не хотелось жить, как теперь.
     - Боже мой! - вздохнула Мерседес.
     - И потом, почему вы думаете, что я буду убит? Разве Ламорсьер, этот южный Ней, убит? Разве Шангарнье убит? Разве Бедо убит? Разве Моррель, которого мы знаем, уб? Подумайте, как вы обрадуетесь, матушка, когда я к зам явлюсь в расшитом мундире! Имейте в виду, я рассчитываю быть неот- разимым в этой форме, я выбрал полк спаги из чистого щегольств
     Мерседес вздохнула, пытаясь все же улыбнуться: эта святая женщина терзалась тем, что ее сын принял на себя всю тяжесть жертвы.
     - Итак, матушка, - продолжал Альбер, - у вас уже есть верных четыре с лишним тысячи франков; на эти четыре тысячи вы будете жить безбедно два года.
     - Ты думаешь? - сказала Мерседес.
     Эти слова вырвались у нее с такой неподдельной болью, что их истинный смысл не ускользнул от Альбера; сердце его сжалось, и он нежно взял руку матери в свои.
     - Да, вы будете жить! - сказал он.
     - Я буду жить, - воскликнула Мерседес, - но ты не уедешь, Альбер?
     - Уедуматушка, - сказал Альбер, спокойным и твердым голосом, - вы слишком любите меня, чтобы заставить меня вести подле вас праздную и бесполезную жизнь. К тому же я уже подписал контракт.
     - Ты поступишь согласно своей воле, мой сын, а я - согласно воле бо- жией.
     - Нет, не согласно моей воле, матушка, но согласно разуму и необходи- мости. Мы оба узнали, что такое отчаяние. Что теперь для вас жизнь? Нич- то. Что такое жизнь для меня? Поверьте, матушка, безделица, не будь вас; ибо, клянусь, не будь вас, эта жизнь оборвалась бы в тот день, когда я усомнился в своем отце и отрекся от его имени! И все же, я буду жить, если вы обещаете мне надеяться; а если вы поручите мне заботу о вашем будущем счастье, то это удвоит мои силы. Тогда я пойду к алжирскому гу- бернатору - это честный человек, настоящий солдат, - я расскажу ему свою печальную повесть, попрошу его время от времени посматривать в мою сто- рону, и, если он сдержит слово, если он увидит, чего я стою, то либо я через полгода вернусь офицером, либо не вернусь вовсе. Если я вернусь офицером - ваше будущее обеспечено, матушка, потому что у меня хватит денег для нас обоих; к тому же мы оба будем гордиться моим новым именем, потому что это ваше настоящее имя. Если я не вернусь... тогда, матушка, вы расстанетесь с жизнью,сли не захотите жить, и тогда наши несчастья кончатся сами собой.
     - Хорошо, - отвечала Мерседес, - ты прав, мой сын, докажем людям, ко- торые смотрят на нас и подстерегают наши поступки, чтобы судить нас, до- кажем им, что мы достойны сожаления.
     - Отгоните мрачные мысли, матушка! - воскликнул Альбер. - Поверьте, мы счастливы, во всякослучае можем быть счастливы. Вы мудрая и крот- кая; я стал неприхотлив и, надеюсь, благоразумен. Я на службе, - значит, я богат; вы в доме господина Дантеса, - значит, вы найдете покой. Попы- таемся, матушка, прошу вас!
     - Да, попытаемся, потому что ты должен жить, мой сын. Ты должен быть счастлив, - отвечала Мерседес.
     - Итак, матушка, наш дележ окончен, - с напускной непринужденностью сказал Альбер. - Мы можем сегодня же уехать. Я закажу вам место.
     - А себе?
     - Мне еще нужно остаться дня на два, на три; это началоазлуки, нам надо к ней привыкнуть. Мне необходимо получить рекомендации, навести справки относительно Алжира; я догоню вас в Марселе.
     - Хорошо, едем! - сказала Мерседес, накинув на плечи единственную шаль, которую она взяла с собой и которая случайно оказалась очень доро- гой шалью из черного кашемира. - Едем!
     Альбер наскоро собрал свои бумаги, позвал хозяина, заплатил ему трид- цать франков, подал матери руку и вышел с ней на лестницу.
     Впереди них кто-то спускался, он услышал шуршание шелкового платья о перила и обернулся.
     - Дебрэ! - прошептал Альбер.
     - Морсер, вы? - сказал секретарь министра, останавливаясь.
     Любопытство взяло у Дебрэ верх над желанием сохранить инкогнито; к тому же его и так узнали. В самом деле забавно было встретить в этом ни- кому неведомом меблированном ме человека, чья несчастная участь наде- лала столько шума в Париже.
     - Морсер! - повторил Дебрэ.
     Но, заметив в польме лестницы еще стройную фигуру г-жи де Морсер, закутанную в шаль, он добавил с улыбкой:
     - Ах, простите, Альбер! Не смею мешать вам.
     Альбер понял мысль Дебрэ.
     - Матушка, - сказал он, обращаясь к Мседес, - это господин Дебрэ, секретарь министра внутренних цел, мойывший друг.
     - Почему бывший? - пролепетал Дебрэ. - Что вы хотите сказать?
     - Я хочу сказать, господин Дебрэ, - продолжал Альбер, - что у меня больше нет друзей, и я не должен их иметь. Я вам очень благодарен за то, что вы были так любезны и узнали меня.
     Дебрэ поднялся на две ступени и крепко пожал руку Альбера.
     - Поверьте, дорогой, - сказал он со всей теплотой, на какую был спо- собен, - я глубоко сочувствую постигшему вас горю и я всегда в вашем распоряжении.
     - Благодарю вас, сударь, - сказал, улыбаясь, Альбер, - но в нашем несчастье мы еще достаточно богаты, чтобы ни к кому не обращаться за по- мощью, мы покидаем Париж, и после всех дорожных расходов у нас еще оста- нется пять тысяч франков.
     Дебрэ покраснел, потому что него в бумажнике лежал миллион; и, как ни был чужд поэзии его трезвый ум, он невольно подумал, что в одном и том же доме, еще недавно, находились две женщины, из которых одна, зас- луженно опозоренная, уходила нищей, унося под своей накидкой полтора миллиона, тогда как другая, несправедливо униженная, но величественная в своем несчастье, обладая жалкими грошами, чувствовала себя богатой.
     Это сравнение заставило его забыть о своих рыцарских побуждениях, - наглядность примера сразила его; он пробормотал несколько общих фраз и быстро спустился по лестнице.
     В этот день чиновники министерства, его подчиненные, немало натерпе- лись из-за его дурного настроения.
     Но зато вечером он стал владельцем прекрасного дома на Бульваре Мад- лен, приносящего пятьдес тысяч ливров дохода.
     На другой день, в пять часов вечера, когда Дебрэ подписывал купчую, г-жа де Морсер, обменявшись нежным поцелуем с сыном, села в почтовый ди- лижанс.
     На антресолях почтового двора Лаффитза одним из полукруглых окон, стоял человек; он видел, как Мерседессадилась в карету, видел, как отъехал дилижанс, видел, как удалялся Альбер.
     Тогда он провел рукой по отягченному сомнениями челу и сказ:
     - Как мне возвратить этим двум невинным то счастье, которое я у них отнял? Бог мне поможет!
    
    
     X. ЛЬВИНЫЙ РОВ
    
     Одно из отделений тюрьмы Ла-Форс, то, где содержатся наиболее тяжкие и наиболее опасные преступники, называется отделенм св. Бернара.
     Обитатели тюрьмы, на своем образном языке, прозвалиго Львиным рвом - вероятно потому, что у тамошних заключенных имеются зубы, которыми они подчас грызут решетку, а иногда и сторожей.
     Это тюрьма в тюрьме. Стены здесь двоой толщины; каждый день тюрем- щик тщательно осматривает массивные решетки, а по геркулесову сложению, по холодному, проницательному взглядуторожей видно, что здесь подбира- ли таких людей, которые могли бы управлять своими подданными, держа их в страхе и повиновении.
     Двор отделения окружен высокими стенами, по которым скользят косые лучи солнца, когда оно решается загляну в эту бездну нравственного и физического уродства. Здесь бродят вечно озабоченные, угрюмые, бледные, как тени, люди, над которыми занесен меч правосудия.
     По двое, по трое, а чаще в одиночестве стоят они или сидят, присло- нясь к той стене, которую больше всего согревает солнце, и то и дело поглядывают на ворота, которые открываются токо тогда, когда вызывают коголибо из жителей этого мрачного обиталищили же когда швыряют в эту яму новый кусок окалины, извергнутый горнилом, именуемым обществом.
     Отделение св. Бернара имеет свою особую приемную, этдлинное помеще- ние, разделенное пополам двумя решетками, расположенными параллельно в трех футах одна от другой, чтобы посетитель не мог пать заключенному руку или что-нибудь ему передать Эта приемная темна, сыра и во всех от- ношениях отвратительна - особен если подумать о тех страшных признани- ях, которые просачивались сквозь эти решетки и покрыли ржавчиной их же- лезные прутья.
     А между тем это место, как оно ни ужасно, - это рай, где могут снова насладиться женным обществом близких людей, чьи дни сочтены; ибо из Львиного рва выходят лишь для того, чтобы отправиться к заставе Сен-Жак, или на каторгу, или в одиночную камеру.
     По описанному нами рому, холодному двору прогуливался, засунув руки в карманы, молодой човек, на которого обитатели Рва поглядывали с большим любопытством.
     Его можно было бы назвать элегантным, если бы его платье не было в лохмотьях; тонкое, шелковистое сукно, совершенно новое, легко принимало прежний блеск под рукой арестанта, когда он его разглаживал, чтобы при- дать ему свежий вид.
     С таким же старанием застегивал о батистовую рубашку, значительно изменившую свой цвет за то время, что он сидел в тюрьме, и проводил по лакированным башмакам кончиком носового платка, на котором были вышиты инициалы, увенчанные короной.
     Несколько обитателей Львиного рва следили с видимым интересом за тем, как этот арестант приводил в порядок свой туалет.
     - Смотри, князь прихорашается, - сказал один из воров.
     - Он и без того очень хорош, - отвечал другой, - будь у него гребень и помада, он затмил бы всех господ в белых перчатках.
     - Его ак был, как видно, новехонек, а башмаки так и блестят. Даже лестно,то к нам такая птица залетела; а наши жандармы - сущие разбой- ники. Изорвать такой наряд!
     - Говорят, он прожженный, - сказал третий. - Птяками не занимал- ся... Такой молодой и уже из Тулона! Не шутка!
     А предмет этого чудовищного восхищения, казалось, упивался отзвуками этих похвал, хотя самих слов он разобрать не мог.
     Закончив свой туалет, он подошел к окошку тюремной лавочки, возле ко- торого стоял, прислонясь к стене, сторож.
     - Послушайте,ударь, - сказал он, - ссудите меня двадцатью франками, я вам их скоро верну; вы ничем не рискуете - ведь у моих родных больше миллионов, чем у вас грошей... Ну, пожалуйста. С двадцатью франками я смогу перейти на платную половину и купить себе халат. Мне страшно неу- добно быть все время во фраке. И что это за фрак для князя Кавальканти!
     Сторож пожал плечами и повернулся к нему спиной. Он даже не засмеялся на эти слова, которые быногих развеселили; этот человек и не того нас- лушался, - вернее, он слышал всегда одно и то же.
     - Вы бездушный человек, - сказал Андреа, -огодите, вы у меня дожде- тесь, вас выгонят.
     Сторож обернулся и на этот раз громко расхохотался.
     Арестанты подошли и обступили их.
     - Говорю вам, - продолжал Андреа, - на эту ничтожную сумму я смогу одеться и перейти в отдельную комнату; мне надо принять достойным обра- зом важного посетителя, которогя жду со дня на день.
     - Верно! верно! - заговорили заключенные. - Сразу видно, что он из благородных.
     - Вот и дайте ему двадцать франков, - сказал сторож, прислонясь к стене другим своим широчайшим плечом. - Разве вы не обязаны сделать это для товарища?
     - Я не товарищ этим людям, - гордо сказал Андреа, - вы не имеете пра- ва оскорбль меня.
     Арестанты переглянулись и глухо заворчали; буря, вызванная не столько словами Андреа, сколько замечанием сторожа, начала собираться над голо- вой аристократа.
     Сторож, уверенный, что сумеет усмирить ее, когда она чересчур разыг- рается, давал ей пока волю, желая проучить назойливого проситя и скра- сить каким-нибудь развлечением свое долгое дежурство.
     Арестанты уже подступали к Андреа; иные говорили:
     - Дать ему башмака!
     Эта жестокая шутка заключается в том, что товарища, впавшего в неми- лость, избивают не башмаком, а подкованным сапогом.
     Другие предлагали вьюн, - еще одна забава, состоящая в том, что пла- ток наполняют песком, камешкамимедяками, когда таковые имеются, скру- чивают его и колотят им жертву, как цепом, по плечам и по голове.
     - Выпорем этого франта! - раздавались голоса. - Выпорем его благоро- дие!
     Но Андреа повернулся к ним, подмигнул, надул щеку и прищелкнул язы- ком, - знак, по которому узнают друг друга разбойники, вынужденные мол- чать.
     Это был масонский знак, которому его научил Кадрусс.
     Арестанты узнали своего.
     Тотчас же платки опустились; подкованный сапог вернулся на ногу к главному палачу. Раздались голоса, заявляющие, что это господин прав, что он может держать себя, как ему заблагорассудится, и что заключенные хотят показать пример свободы сости.
     Волнение улеглось. Сторож был этим так удивлен, что тотчас же схватил Андреа за руки и начал его обыскивать, приписывая эту внезапную ремену в настроении обитателей Львиного рва чему-то, наверное, более ществен- ному, чем личное обаяние.
     Андреа ворчал, но не сопротивлялся.
     Вдруг за решетчатой дверью раздался голос надзирателя:
     - Бенедетто!
     Сторож выпустил свою добычу.
     - Меня зовут! - сказал Андреа.
     - В приемную! - крикнул надзиратель.
     - Вот видите, ко мне пришли. Вы еще узнаете, милейший, можно ли обра- щаться с Кавальканти, как с простым смертным!
     И Андреа, промелькнув по двору, как черная тень, бросился в полуотк- рытую дверь, оставив своих товарищей и самого сторожа в восхищении.
     Его в самом деле звали в приемную, и этому нельзя не удивляться, как удивлялся и сам Андреа, потому что из осторожности, попав в тюрьму Ла-Форс, он вместо того чтобы писать письма и просить помощи, как делают все, хранил стоическое молчание.
     "У меня, несомненно, есть могущественный покровитель, - рассуждал он. - Все говорит за это: внезапное счастье, легкость, с которой я преодолел все препятствия, неожиданно найденный отец, громкое имя, золотой дождь, блеящая партия, которая меня ожидала. Случайная неудача, отлучка моего покровителя погубили меня, но не бесповоротно. Благодетельная рука отстранилась на минуту; она снова протянется и подхватит меня на краю пропасти. Зачем мне предпринимать неосторожные попытки? Мой покровитель может от меня отвернутя. У него есть два способа прийти мне на помощь: тайный побег, купленный ценою золота, и воздействие на судей, чтобы до- биться моего оправдания. Подождем говорить, подождем действовать, пока не будет доказано, что я всеми покинут, а тогда..."
     У Андреа уже готов был хитроумный план: негодяй умел бесстрашно напа- дать и стойко защищаться.
     Невзгоды тюрьмы, лишения всякого рода были ему знакомы. Однако ма- ло-помалу природа, или, вернее, привычка, взяла верх. Андреа страдал от- того, что он голый, грязный, голодный; его терпение истощалось.
     Таково было его настроение, когда голос надзирателя позвал его в при- емную.
     У Андреа радостно забилось сердце. Для следователя это было слишком рано, а для началика тюрьмы или доктора - слишком поздно; значит, это был долгожданный посетитель.
     За решетй приемной, куда ввели Андреа, он увидел своими расширенны- ми от жадго любопытства глазами умное, суровое лицо Бертуччо, который с печальным ивлением смотрел на решетки, на дверные замки и на тень, движущуюся за железными прутьями.
     - Кто это? - с испугом воскликнул Андреа.
     - Здравствуй, Бенедетто, - сказал Бертуччо своим звучным грудным го- лосом.
     - Вы, вы! - отвечал молодой человек, в ужасе озираясь.
     - Ты меня не узнаешь, несчастный? - спросил Бертуччо.
     - Молчите! Да молчите же! - сказал Андреа, который знал, какой тонкий слух у этих стен. - Ради бога, не говорите так громко!
     - Ты бы хотел поговорить со мной с глазу на глаз? - спросил Бертуччо.
     - Да, да, - сказал Андреа.
     Хорошо.
     И Бертуччо, порывшись в кармане, сделал знак сторожу, который стоял за стеклянной дверью.
     - Прочтите! - сказал он.
     Что это? - спросил Андреа.
     - Приказ отвести тебе отдельную комнату и разрешение мне видеться с тобой.
     Андреа вскрикнул от радости, но тут же сдержался и сказал себе:
     "Опять загадочный покровитель! Меня не забывают! Тут хранят какую-то тайну, раз хотят говорить со мной в отдельной комнате. Они у меня в ру- ках... Бертуччо послан моим покровителем!"
     - Сторож поговорил со старшим, потом открыл решетчатые двери и провел Андреа, который от радости был сам не свой, в комнату второго этажа, вы- ходившую окнами во двор.

/ Полные произведения / Дюма А. / Граф Монте-Кристо

Смотрите также по произведению "Граф Монте-Кристо":

• Сочинения
• Краткое содержание
• Характеристика героев