• Сочинения
  
• Краткие содержания
  
• Полные произведения
  
• Характеристики
  
• Биографии
  
• Критика
  
• ГДЗ
  

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Безотцовщина

Безотцовщина [3/3]

Скачать полное произведение

    – Разработался. Ну, сначала гнет-каюк, думаю.
     А потом ничего-прорвало… А их все нет? Ну и народ!
     Это они не иначе к Илье собираются.
     Володька презрительно скривил губы: дошло. Раньшето не мог догадаться.
     Кузьма с тревогой глядел на небо:
     – Неужели не пронесет? А как у тебя? – Он дотронулся рукой до Володькиного лба. – Плохо, брат. Жар вроде. Ну ничего, мы сейчас тебя немножко подлечим, а потом посмотрим.
     Он сходил в сенцы, вынес оттуда четвертинку. Водки в ней было примерно с половину.
     – Это у меня энзэ-на крайний случай. Иной раз так скрючит ногу-хоть караул кричи. Пьешь? – спросил он Володьку.
     Володька угрюмо молчал. Придумает же, о чем спрашивать. Но нет, дешево хочешь откупиться.
     Сначала маслом да щукой задабривал, а теперь водкой…
     Кузьма налил в кружку подогретого чая, всыпал песку – много песку, ложек пять, потом вылил водку-всю вылил, размешал.
     – Выпей!
     – Не хочу.
     – А ты через "не хочу". Средство верное. Это мы на фронте так лечились. Даже девушки пили.
     Володька махнул про себя рукой: играть, так уж играть до конца. Поздно теперь отступать.
     – А ты парень с опытом, – заметил Кузьма, когда Володька опорожнил кружку.
     Володька не успел собраться с ответом, как вдруг тугой порыв ветра налетел из-за кустов, вихрем взметнул сухую щепу вокруг них. С крыши с грохотом полетела тесница.
     – Буря идет! – крикнул Володька, давясь от ветра.
     Все кругом стонало, ухало. Огромная иссинячерная туча вздыбилась над их головой, заслонив солнце.
     Молча, не сговариваясь, они кинулись к столу и начали перетаскивать вещи в сенцы. Раздался оглушительный треск. Володька, ослепленный жгучей вспышкой, покачнулся, но тотчас же большие, крепкие руки подхватили его, втащили в сенцы.
     – С тобой ничего? – Кузьма, мокрый, шумно дыша, воскликнул: – Ах, черт побери, какое сено упустили!
     А мы-то жали-ни себя, ни лошадей не жалели.
     Косой дождь хлестал в сенцы через порог. Опять слетела теспица с крыши.
     – Может, пройдет… – сказал нетвердо Володька. – Больно круто началось.
     – Да, без всякой артподготовки. Сразу в штыки. Ты не вымок? – Кузьма пощупал Володькину рубаху. – Иди ложись. Пропотей хорошенько.
     Володька, вспомнив про свою роль, вздохнул, поплелся в избу.
     – Неужели это они домой навострились? Хоть бы за сводкой заехали, – все еще сокрушался Кузьма.
     Лежа в избе, Володька видел, как он достал из корзины тетрадку, наде. л очки в железной оправе и, пристроившись к корзине, начал писать.
     "Сводку пишет", – решил Володька.
     Томительное беспокойство овладело им. Кто же повезет сводку? Ах, нечистая, слишком он перегнул, пожалуй.
     А то бы сейчас поехал на Грибово, а оттуда домой. И его воображению живо представилась картина сегодняшнего гулянья в деревне. Песни, пьяные со всех сенокосов люди выедут. А в клубе-то веселье. Да, начнут гулять, не дожидаясь Ильи. Да и кому этот Илья нужен?
     Володька сглотнул сухой комок, подкативший к горлу, встал, прислонился к косяку дверей. Голова у него кружилась.
     – Что, не лежится? – спросил Кузьма, поднимая очки на лоб. – А ты прав, посветлее стало. – Он снова опустил очки, – А мне придется, пожалуй, махнуть на Грибово. С этим праздником у них сейчас мозги набекрень…
     Уедут без сводки. Да и тебе порошки надо.
     – Давай я поеду, – вдруг неожиданно для себя бухнул Володька.
     – Где тебе! Едва на ногах держишься. Лежи.
     – Чего лежать-то? Хватит, вылежался. – Володька схватил со стены узду, выбежал из сенцев и под проливным дождем побежал к лошадям.
     Он не помнил, как отвязывал коня, как, настегивая его поводом, бежал рядом с ним по мокоой траве, но когда он, приблизившись к избе, поднял голову и увидел перед собой Кузьму, то вдруг все понял.
     Кузьма стоял громадный, несокрушимый, широко расставив ноги. По бледному, перекошенному лицу его ручьями стекала вода.
     "Сейчас ударит", – подумал Володька. Но больнее всякого удара хлестнули слова:
     – Дрянь! Я с тобой, как с человеком… А ты?.. Убирайся к чертовой матери! И чтобы духу твоего здесь не было!
     Шумит дождь. С еловых лап сочится вода, стекает за ворот. Вокруг темно, как осенним вечером. Один раз у самой дороги, тяжко хлопая крыльями, взлетел старый глухарь. Пуха с бешеным лаем погналась за птицей.
     Он равнодушным взглядом посмотрел за дорогу и снова закачался под ельником. И снова, как прежде, перед глазами вырос Кузьма-громадный, с бледным перекошенным лицом. Лучше бы уж он ударил его-все не так обидно. А то вот, мол, даже руку о тебя пачкать противно.
     Ну почему, почему у него все через пень-колоду? – задавал себе Володька все один и тот же вопрос. Только начнет взбираться в гору-хлоп и в луже. Неужели все оттого, что контрабандой на свет заякился?.. Да, у других отец дак отец-железный. Ежели в живых нет-на войне погиб. А у него? Сколько раз он допытывался у матери! А что за Максим? Такого, говорят, и слыхом не слыхали.
     Но отец-черт с ним! – и без отца прожить можно.
     А вот как на люди теперь показаться? В правленье головомойка-это уж как пить дать. Девки на смех поднимут, И Колька, вражина, начнет расправлять крылья… Удирать, удирать надо, вдруг решил Во-лодька. А куда удирать? В леспромхоз? На целину податься? В ремесленное? Но везде нужна бумажка. А кто ему даст бумажку?
     На Грибове, как и следовало ожидать, никого не было.
     Возле избы неприкаянно стояли конные грабли, и о них глухо выстукивали капли дождя.
     "Специально выставили, – подумал Володька. – Вот, кол, собирались, да дождь помешал". А в общем, не все ли равно ему теперь?
     Он снял в сенцах… с крюка свое ружье с патронташем, забрал свой чайник. Кажется, ничего не забыл. А удилища? Два тонких удилища, белевших под крышей, ему попались на глаза, когда он уже садился на коня. Эти удилища он специально срезал, чтобы увезти домой. Длинные, гибкие-их ни за какие деньги не купишь. Но на черта ему теперь удилища? Ну, оставь Кольке-спасибо скажет…
     Володька кинулся в сенцы, выхватил из натопорни чей-то топор – и через минуту от удилищ валялись одни палки.
     "А это тебе на память-из-за тебя все началось". Он скинул с плеча дробовик и почти в упор выстрелил в старую кепку Никиты, висевшую на гвозде над входом в сенцы.
     Вот теперь все. Прощай, Грибово…
     Конь, как только вышел на твердую песчаную дорогу, перешел на рысь. И Пуха-хвост колесом-заработала ногами, как наскипидаренная. Дом почуяла! Ну, а он куда спешит? Нет, он не забыл про сводку. Кузьма уже что-то перед самым отъездом дописал в нее. Размашисто, с остервенением. А потом зашил в бересту дратвой – не прочитаешь.
     И вот эта проклятая береста всю дорогу шаркает у него за пазухой.
     Что он там настрочил? Эх, если бы не сводка! Потерял – и дело с концом. А сводку… сводку нельзя.
     Сводку всегда ждут. Ждут в правлении, ждут в районе. За сводкой нарочного среди ночи на сенокос гоняют.
     Но и везти бумагу, в которой тебя как последнюю сволочь расписали… На всю жизнь срамота! "А-а, это Володченко, который с пожни на себя доносы возил".
     Поравнявшись с густой развесистой сосной, под которой свободно мог разместиться цыганский табор, Володька резко повернул коня.
     Он вытащил из-за пазухи бересту, вспорол ножом швы.
     Мокрые, назябшие руки не слушались. Темно. Тогда он вырвал из лапы над головой клок сухой шасты-так называют древесный лишайник на Пинеге, намотал ее на сухой сук и поджег.
     СВОДКА
     О ХОДЕ СЕНОКОШЕНИЯ НА УЧАСТКЕ ШОПОТКИ
     Всего скошено…
     Так, это не то… Он лихорадочно перевернул листок.
     Ага, вот и выработка по дням… Фролов, Фролов… Что такое? Его фамилия в ведомости. Не может быть!
     Хватая ртом воздух, он вытер мокрым рукавом лицо, начал читать сверху.
     29 июля
     1. Антипин К. В. – 2,3 га.
     2. Фролов В. М. – 1,8 га.
     30 июля
     Опять Фролов рядом с Антипиным, и опять цифры…
     А это? Ну, уж это черт знает что!
     Антипин – 2,9 га, Фролов – 3,4 га.
     Или это в тот день, когда он обскакал Кузьму? Было такое – сам Кузьма говорил…
     1 августа
     Погас огонь. Володька дул в дотлевающую шасту, дул до слез, чиркал отсыревшие спички – всё напрасно. Тогда, страшно волнуясь (не прочитает самого главного), он сунул в обуглившуюся массу весь коробок. Целая вечность прошла, пока вспыхнуло пламя.
     1 августа…
     1. Антипин К. В. – болезнь.
     Правильно! Болел Кузьма. Вот человек – все начистоту, без утайки.
     2. Фролов В. М. – 1,2 га.
     Сбоку крупно: "С полудня валял дурака".
     Что ж, вздохнул Володька, и это правильно.
     За последний день против его фамилии стояли два слова: "Злостная симуляция!"
     Внизу подпись: К, Антипин.
     Потом приписка:
     "Т. председатель. Сено гниет. Срочно гони бригадира с гуляками".
     И больше ничего. Ни единого слова!
     Володька въехал в деревню вечером. В домах на всю улицу светились огни, из раскрытых окон летели песни, веселые голоса. В теплых новорожденных лужах, нежась под мелким сыпучим дождиком, плескались ребятишки.
     Заслышав топот коня, они лягушатами рассыпались по сторонам.
     Володька, насквозь мокрый, ни на секунду не выпуская руки из-за пазухи, – в ней он держал самое дорогое сокровище на свете! – проскакал к правлению колхоза.
     Лихо вбежав в контору, он выпалил с порога:
     – Я сводку привез от Кузьмы Васильевича!
     – Сводку? Ты бы еще ночью привез. Передай Антипину: в следующий раз за такие дела по партийной линии взгреем. Понял?
     И председатель, даже не взглянув на сводку, которую бережно положил перед ним на стол Володька, схватился за ручку телефона.
     "В район звонит, – подумал Володька. – Видно, начальство крепко намылило шею". Эх, много бы он дал сейчас, чтобы хоть одним глазком посмотреть, какое лицо у председателя будет, когда он сводку начнет читать! Но нельзя же, в конце концов, быть таким мальчишкой! И Володька, в последний раз взглянув на грязный, измятый листок – поаккуратнее надо было, – вышел.
     На крыльце перед доской показателей он остановился.
     Справа – общие цифры по бригадам, а слева поименно выписан каждый косильщик. Почетно! Недаром председатель на собрании назвал косильщнков сенокосной гвардией. И вот в эту гвардию завтра впишут его. А нуко, потеснитесь маленько. Дайте человеку встать на свое место…
     Вдруг где-то совсем близко вспыхнула задорная частушка. Володька птицей взлетел на коня.
     Нюрочку он узнал сразу-по лакированным сапожкам, блеснувшим в освещенной луже.
     Поравнявшись с девушками, Володька вздернул коня на дыбы.
     – Нюра, я там сводку привез!
     – Чего? – рассмеялась Нюрочка, показывая свои белы зубки.
     – Я говорю, сводку привез.
     – Вот обрадовал. Не видала я сводок.
     "Ничего, Нюрочка, – мысленно шептал Володька, провожая ее глазами. Посмотрим, что завтра запоешь".
     Прибежит к председателю: "Тут ошибка, Евстигней Иванович. Антипин все перепутал. Володьке свое приписал".
     Э, нет, Анюточка, не ошибка. Ничего не поделаешь, придется тебе в свои книги вписывать, да еще и на стенку вывешивать. И это даже хорошо, что в сводке про лодырничанье сказано. По крайности поверят.
     – Володченко, ты ли это?
     Володька оглянулся. К нему, выписывая пьяные восьмерки, медленно приближался Никита. Рубаха выпущена из штанов, ворот расхлестнут…
     – Никита, я сводку привез! – с прежним задором крикнул Володька.
     – Сводку? А я думал, водку, – пьяно сострил Никита.
     Володька разъярился:
     – Это почему вы не приехали? Смотри, старая киса, мы тебя с Кузьмой Васильевичем выведем на чистую воду.
     Ты у нас еще попляшешь…
     Никита так и остался стоять с разинутым ртом посреди дороги.
     – А что, в самом деле, – горячился Володька, погоняя коня. – Там сено гниет, а он гулянку развел. Нет, с этими порядочками надо кончать. Вот общее собрание будет, и он первый шумнет: хватит, побрнгадирил. Антипина предлагаю.
     Собственно, заезжать к жене Кузьмы было незачем.
     Кузьма ничего не наказывал. Но как это? Напарник приехал с сенокоса имимо. Не годится!
     Марья, жена Кузьмы, худая черноглазая женщина на сносях, подтирала тряпкой пол. На полу были расставлены тазы, и в них с потолка капало.
     Ребятишки – славненький такой бутуз, весь в Кузьму, и заплаканная девчушка-сидели на печи.
     Володька подмигнул мальчику, сказал:
     – Марья, Кузьма Васильевич поклон наказывал. Посмотри, говорит, как там мои…
     – Поклон? – Марья тяжело выпрямилась. – Черт ли мне в его поклоне! Лучше бы он вместо поклона избу перекрыл. Утонули – живем.
     – Понимаешь, – начал разъяснять Володька. – Он партейный…
     – А партейному-то дом не нужен? Все как люди, а он… Ну уж, я ему задам…
     – Ну, ты губы-то не очень!..
     – Что?
     – Я говорю, губы-то подожми. Муха залетит. Мужик у тебя золото, а ты против него ворона бесхвостая. Понятно?
     Дома матери не было. На столе записка, крынка молока и граненый стакан, прикрытый ячменной лепешкой.
     Володька приоткрыл стакан, понюхал: вино.
     "Ешь, пей, отдыхай, а это от меня праздничное. Меня вызвали на ночное дежурство…"
     Володька скомкал записку. Знаем это ночное дежурство. Как праздник, так и ночное дежурство… Но спасибо и на том, что о праздничном вспомнила.
     Когда он вышел из дому, дождь все еще моросил и был тот самый час, когда пьяное веселье, уже не вмещаясь в домах, вываливается на улицу. То тут, то там разнобойно горланили песни…
     Возле клуба кипела людская мешанина. Всем хотелось попасть в помещение. Но старенький клубик не мог вместить и половины желающих. И вот толпа со смехом, с задорными, поощряющими друг друга выкриками штурмом брала узкий проход на крыльцо. Давили, жали, откатывались и снова, развлекаясь и улюлюкая, устремлялись вперед.
     Володька попал в самую середку толчеи, и его буквально на руках внесли в помещение.
     В клубе, несмотря на то что все окна были раскрыты настежь, жара стояла не меньше, чем на покосе. И трудились тоже по-страдному. Пьяные бабенки, обливаясь потом, выколачивали пыль из каждой половицы. Некоторые резпились даже на сцене.
     – Коля, Коля, быстрей! – выкрикивали плясуньи.
     Володька, зажатый в углу у печки, с недобрым чувством смотрел на Кольку. То, что Колька сидел развалясье в цветнике девчат, – понятно. Гармонист. Но откуда у него взялась эта кожаная куртка? С молнией, с замочками на грудных карманах. Брат прислал из города?
     "Бабий час" кончился так же неожиданно, как и начался. Поскакали, повытрясли из себя дурь и валом хлынули вон.
     В клубе стало просторнее. Уборщица Аксинья побрызгала на пол из графина. Кто-то за сценой завел патефон.
     Танцы!
     У девчонок от удовольствия заблестели глаза. Что ж, это им надо. Без разминки не могут.
     К Нюрочке подрулил высокий сутуловатый Гриня-левша. Володька не слышал, что сказала Нюрочка, но, судя по тому, как Гриня-левша, еще больше ссутулившись, попер на выход – «курить», как говорилось в этих случаях, был отказ.
     Ах, если бы он умел танцевать! Мог бы пригласить.
     Конечно, мог бы. А почему нет? Вон какая морошка топчется, а он как-никак с самим Кузьмой тягается. И плевать, что ростом не вышел. Гриня-левша-каланча перед ним, а ушел не солоно хлебавши.
     Пары кружились, а Нюрочка все еще сидела на скамейке. Нижнюю губку закусила, левый глаз прищурен – всегда так, когда не в духе.
     Может, подойти ему? Неужели это такая хитрая штука перебирать ногами? И вдруг он увидел, как Нюрочка, разом просияв, вскочила на ноги…
     "Надо уйти, надо уйти, – твердил себе Володька. – Чего он еще ждет?" Но он не уходил. К нему оборачивалась стоявшая впереди баба, разъяренно шептала:
     – Не дуй ты мне в шею. И без того жарко…
     А он все стоял и стоял…
     Нет, не то было обидно, что Нюрочка любезничает. Пущай-все девчонки такие. Но с этим типом? Неужели она не понимает, что это за дрянь? Колька наклонялся к ее раскрасневшемуся лицу, что-то шептал ей на ухо, и она визгливо на весь клуб смеялась…
     Впоследствии он с трудом припоминал, как все это вышло. Кажется, когда кончился танец, он шагнул вперед, схватил Кольку за грудь, за эти блестящие замочки, которые все время звенели у него в ушах. Кажется, их окружили ребята. Единственно, что он хорошо запомнил, – это крик Нюрочки:
     – Хулиган! Чудо горохово! Гоните его вон!
     И именно в тот момент, когда он оглянулся на Нюрочку, его сбили с ног…
     Пуха не любила праздников. Она не понимала, почему люди вдруг ни с того ни с сего начинали орать на всю деревню, падать, кататься по земле, а то и дубасить друг друга. Кроме того, в такие дни ей часто попадало и от людей, и от злых собак, да и Володька почему-то не в меру сердился, когда она показывалась ему на глаза.
     Но как отпустить одного Володьку?
     И Пуха, не спуская глаз с него, бежала стороной, а ежели он останавливался где-нибудь, она прижималась к постройке, изгороди и оттуда наблюдала за ним.
     В тех случаях, когда Володька заходил в клуб, она устраивалась в кошачьем лазе. Лаз этот, прорубленный в дверях зерносклада, был очень удобным местечком.
     В нем сухо, безопасно, а главное-из лаза видно крыльцо клуба.
     Сегодня лаз оказался закрытым. Она понюхала доску, поскребла по ней когтями и задумалась. Не вернуться ли ей домой? Ведь она не такая уж молоденькая, чтобы мокнуть целую ночь под дождем, да и устала она– сегодня очень.
     Но в следующую минуту Пуха уже обнюхивала ближайший угол.
     С крыши капало, хлопали двери на крыльце…
     И все время, пока она усталым, прнжмуренным глазом смотрела на входящих и выходящих людей (а вдруг появится Володька), ее не покидало какое-то смутное, тревожное беспокойство.
     И вот случилось. На рассвете три здоровых парня вытащили Володьку из шумного дома и с руганью сволокли с крыльца. Пухе хотелось завыть от горя, броситься на обидчиков. Но она не посмела сделать ни того, ни другого. Кто знает, как посмотрит на это Володька? О, она знала, как непонятен бывал Володька. Кажется, старается, старается она, а он вдруг начинал звереть. И все-таки никогда еще так не жалела Пуха, что бог не дал ей волчьих зубов.
     Прижавшись к стене, она с тоской следила за растрепанным, молча поднимающимся с земли Володькой.
     Что он еще сотворит? Шел бы лучше домой.
     И Володька, словно сообразуясь с ее желанием, побрёл на главную улицу. У изгороди он остановился, сел на бревно, схватился руками за голову.
     Вот теперь, наверно, можно и ей подать голос. Она оглянулась вокруг-одни они с Володькой на улицеи, приподняв кверху мордочку, тихонько тявкнула.
     – Пуха, Пуха! – вскрикнул Володька и протянул к пей руки.
     Его прорвало слезами, бурными, облегчающими. Нет, нет, он не один на свете. Есть же хоть одна животина, которая любит, понимает его. Он прижимал к себе присрянревшую, вздрагивающую Пуху и плакал, плакал, не стыдясь своих слез…
     Утреннюю тишину взрывали охрипшие голоса запоздалых гуляк, последний жар вытряхивала гармошка в клубе. Но, странное дело, сейчас ему безразлично было, с кем танцует Нюрочка. Нет, он не раскаивался в том, что сцепился с Колькой. Глупо, конечно, ужасно глупо. Подумают еще, из-за этой Нюрочки… Но Колька – подлец, и он еще докажет это!
     И как только он подумал об этом, ему вдруг припомнились слова Кузьмы: "Паскудный парнишка растет".
     И это было для него сейчас так неожиданно, так ново, что он вздрогнул.
     Ах, какой он болван, какой болван! Да как же он мог забыть про Кузьму! Весь вечер, всю ночь из-за какой-то ерунды разорялся, а о Кузьме, о Кузьме забыл…
     Он вскочил на ноги и изумленными, широко раскрытыми глазами стал всматриваться в далекую неподвижную кромку лесов.
     Там, где-то за этой кромкой, были Шопотки. И там сейчас вставало солнце.
     Что делает теперь Кузьма? Спит? А может, вышел на воздух и так же вот, как он, смотрит на солнышко? Гниет сено, а он один… Да, да, надо ехать, сейчас же ехать!
     По спящей деревне гулко затопали сапоги.
     Володька миновал колхозную контору, взбежал на пригорок. У крыльца магазина валялся какой-то мужик.
     Неужели Никита? Он. Нажрался, боров, храпит на всю улицу, а кругом хоть потоп…
     Володька подошел к Никите, начал его расталкивать:
     – Вставай! Бока-то еще не отболели?
     Никита что-то промычал, пропахал землю носом и снова захрапел.
     – Вставай, говорю. Не подрядился лежать-то!
     Володька, стиснув зубы, тряс его за рубаху, задирал ему голову, переворачивал с боку на бок, как кряж, – все без толку.
     – Нет, черта с два! – все более ожесточался Еталодька. – Я тебя заставлю встать. Ты думаешь, что… Так вот и будешь прохлаждаться, а там Кузьма… СеноМокрый, тяжело дыша, он разогнулся, обежал глазами крыльцо, пустые ящики вдоль стены. Чем бы еще пронять этого дьявола?
     И вдруг он увидел перед собой чугунный противопожарный брус, висевший на железных крючьях между двумя деревянными столбами. И, прежде чем он подумал, что делает, он подбежал к столбам, схватил железную палицу и, подпрыгнув, изо всей силы ударил.
     Чугунный брус тяжело охнул и набатом загремел на всю деревню…
     1961

/ Полные произведения / Абрамов Ф.А. / Безотцовщина