Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
 / Полные произведения / Платонов А.П. / Сокровенный человек
Сокровенный человек [4/5]
Спал Пухов долго -- до полного разгара дня. Солнце подсушило осенние кочки и сияло горящим золотом, ровной радостью и звенело высоким напряженным тоном.
По полю изредка и вразброд стояли худые смирные деревья. Они рассеянно помахивали ветками, бесстыдно оголенные перед смертью,-- чтобы зря не пропадала их одежда.
В эти последние дни перед снегом вся живая зелень поверхности земли была поставлена под расстрел холода, заморозков и длинной ночной тьмы. Но -- предварительно -- скупая природа раздевала растения и разносила ветрами замерзшие, полуживые семена.
Листья утрамбовывались дождями в почву и прели там для удобрения, туда же укладывались для сохранности семена. Так жизнь скупо и прочно заготовляет впрок. От таких событий у очевидца Пухова слюни на губах показывались, что означало удовольствие.
Ездоки поездного состава неизвестного назначения проснулись на заре -- от холода и потому, что прекратились сновидения. Пухов против всех опоздал и вскочил тогда, когда начала стрелять отлежанная нога.
Так как еды у него не было, то он закурил и уставился в пустую позднюю природу. Там ликовал прохладный свет низкого солнца и беззащитно трепетали придорожные кусты от плотного восточного утренника. Но дали на резком горизонте были чисты, прозрачны и привлекательны. Хотелось соскочить с поезда, прощупать ногами землю и полежать на ее верном теле.
Пухов удовлетворился своим созерцанием и крепко выразился обо всем:
-- Гуманно!
-- Сосна пошла!-- сказал какой-то сведущий старичок, не евший три дня.-- Должно, грунт тут песчаный!
-- А какая это губерния?-- спросил у него Пухов.
-- А кто ж ее знает -- какая! Так, какая-нибудь,-- ответил равнодушно старичок.
-- А тогда куда ж ты едешь?-- рассерчал на него Пухов.
-- В одно место с тобой!-- сказал старичок.-- Вместе вчерась сели -- вместе и доедем.
-- А ты не обознался -- ты погляди на меня!-- обратил на себя внимание Пухов.
-- Зачем обознаться? Ты тут один рябой -- у других кожа гладкая!-- разъяснил старичок и стал расчесывать какую-то зуду на пояснице.
-- А ты лаковый, что ль?-- обиделся Пухов.
-- Я не лаковый, мое лицо нормальное!-- определил себя старичок и для поощрения погладил бурую щетину на своих щеках.
Пухов пристально оглядел старика в целом и плюнул рикошетом наружу, не обращая на него дальнейшего внимания.
Вдруг загремел мост,-- и в вагон потянуло свежей проточной водой.
-- Что это за река, ты не знаешь, как называется?-- спросил Пухов одного черного мужика, похожего на колдуна.
-- Нам неизвестно,-- ответил мужик.-- Как-нибудь называется!
Пухов вздохнул от голодного горя и после заметил, что это -- родина. Речка называется Сухой Шошей, а деревня в сухой балке -- Ясной Мечою; там жили староверы, под названием яйценосцы. От родины сразу понесло дымным запахом хлеба и нежной вонью остывающих трав.
Пухов погустел голосом и объявил от сердечной доброты:
-- Это город Похаринск! Вон агрономический институт и кирпичный завод! За ночь мы верст четыреста угомонили!
-- А тут -- не знаешь, товарищ,-- меняют аль нет?-- спросил чуть дышавший старичок, хотя у него не было чего менять.
-- Здесь, отец, не променяешь -- у рабочих скулья жевать разучились! А рабочих тут пропасть!-- сообщил Пухов и стал подтягивать ремешок на животе, как бы увязывая себя за отсутствием багажа.
Старый серый вокзал стоял таким же, как и в детстве Пухова, когда он тянул его на кругосветное путешествие. Пахло углем, жженой нефтью и тем запахом таинственного и тревожного пространства, какой всегда бывает на вокзалах.
Народ, обратившийся в нищих, лежал на асфальтовом перроне и с надеждой глядел на прибывший порожняк.
В депо сопели дремавшие паровозы, а на путях беспокойно трепалась маневровая кукушка, собирая вагоны в стада для угона в неизвестные края.
Пухов шел медленно по залам вокзала и с давним детским любопытством и каким-то грустным удовольствием читал старые объявления-рекламы, еще довоенного выпуска:
ПАРОВЫЕ МОЛОТИЛКИ "МАК-КОРМИК".
ЛОКОМОБИЛИ ВОЛЬФА С ПАРОПЕРЕГРЕВАТЕЛЕМ.
КОЛБАСНАЯ ДИЦ.
ВОЛЖСКОЕ ПАРОХОДСТВО "САМОЛЕТ".
ЛОДОЧНЫЕ МОТОРЫ "ИОХИМ И Ко".
ВЕЛОСИПЕДЫ ПЕЖО.
БЕЗОПАСНЫЕ ДОРОЖНЫЕ БРИТВЫ ГЕЙЛЬМАН и С -- я,--
и много еще хороших объявлений.
Когда был Пухов мальчишкой, он нарочно приходил на вокзал читать объявления -- и с завистью и тоской провожал поезда дальнего следования, но сам никуда не ездил. Тогда как-то чисто жилось ему, но позднее ничего не повторилось.
Сойдя со ступенек вокзала на городскую улицу, Пухов набрал светлого воздуха в свое пустое голодное тело и исчез за угольным домом.
Прибывший поезд оставил в Похаринске много людей. И каждый тронулся в чужое место -- погибать и спасаться. 6
-- Зворычный! Петя!-- глухо позвал слесарь Иконников.
-- Ты что?-- спросил Зворычный и остановился.
-- Можно -- я доски возьму?
-- Какие доски?
-- Вон те -- шесть шелевок!-- тихо сказал Иконников.
Дело было в колесном цехе Похаринских железнодорожных мастерских. Погребенный под пылью и железной стружкой, цех молчал. Редкие бригады возились у токарных станков и гидравлических прессов, налаживая их точить колесные бандажи и надевать оси. Старая грязь и копоть висела на балках махрами, пахло сыростью и мазутом, разреженный свет осени мертво сиял на механизмах.
Около мастерских росли купыри и лопухи, теперь одеревеневшие от старости. На всем пространстве двора лежали изувеченные неимоверной работой паровозы. Дикие горы железа, однако, не походили на природу, а говорили о погибшем техническом искусстве. Тонкая арматура, точные части ведущего механизма указывали на напряжение и энергию, трепетавшие когда-то в этих верных машинах. Эшелоны царской войны, железнодорожную гражданскую войну, степную скачку срочных продовольственных маршрутов -- все видели и вынесли паровозы, а теперь залегли в смертном обмороке в деревенские травы, неуместные рядом с машиной.
-- А на что тебе доски?-- спросил Зворычный Иконникова.
-- Гроб сделать -- сын помер!..-- ответил Иконников.
-- Большой сын?
-- Семнадцать лет!
-- Что с ним?
-- От тифа!
Иконников отвернулся и худой старой рукой закрыл лицо. Этого никогда Зворычный не видел, и ему стало стыдно, жалко и неловко. Вот -- человек всю жизнь мучился, работал и молчал, а теперь жалостно и беззащитно закрыл свое лицо.
-- Кормил-кормил, растил-растил, питал-питал!-- шептал про себя Иконников, почти не плача.
----
Зворычный вышел из цеха и пошел в контору.
Контора была далеко -- около электрической силовой станции. Зворычный прошел всю дорогу без всякого сознания, только шевеля ногами.
-- Скоро пресс наладишь?-- спросил его комиссар мастерских.
-- Завтра к вечеру попробуем!-- равнодушно доложил Зворычный.
-- Как, слесаря не волнуются?-- поинтересовался комиссар.
-- Ничего. Двое с обеда ушли -- кровь из носа пошла от слабости. Надо какие-нибудь завтраки, что ль, наладить, а то дома у каждого детишки -- им все отдает, а сам голодный падает на работе!..
-- Ни черта нету, Зворычный!.. Вчера я был в ревкоме -- красноармейцам паек урезали... Я сам знаю, что надо хоть что-нибудь сделать!
Комиссар мрачно и утомленно засмотрелся в мутное загаженное окно и ничего там не увидел.
-- Сегодня ячейка, Афонин! Ты знаешь?-- сказал Зворычный комиссару.
-- Знаю!-- ответил комиссар.-- Ты в электрическом цехе не был?
-- Нет! А что там?
-- Вчера большой генератор ребята пробовали пускать -- обмотку сожгли. А два месяца, черти, латали?
-- Ничего,-- где-нибудь замыкание. Это оборудуют скоро!-- решил Зворычный.-- У нас вот ни угля, ни нефти нет, ты вот что скажи!
-- Да, это хреновина большая!-- неопределенно высказался комиссар и не сдержался -- улыбнулся: наверно, на что-то надеялся, или так просто -- от своего сильного нрава.
Вошел Иконников.
-- Я те шелевки заберу!
-- Бери, бери!-- сказал ему Зворычный.
-- Зачем ты доски-то раздаешь, голова?-- недовольно спросил Афонин.
-- Брось ты, он на гроб взял, сын умер!
-- А, ну, я не знал!-- смутился Афонин.-- Тогда надо бы помочь человеку еще чем-нибудь!
-- А чем?-- спросил Зворычный.-- Ну, чем помочь? Брехать только! Хлеба ему дать -- так нам самим пайки в урез дают,-- даже меньше против числа едоков! Ты же сам знаешь.
После разговора Зворычный пошел прямо домой. Уже темнело, и носились по пустырям грачи, подъедая там кое-что. По старой привычке Зворычному хотелось есть. Он знал, что дома есть горячая картошка, а про революционное беспокойство можно подумать потом.
----
Вытирая об дерюжку сапоги в сенцах, Зворычный услышал, что кто-то посторонний бурчит в комнате с его женой.
Зворычный подумал, что теперь горшка картошки не хватит, и вошел в комнату. Там сидел Пухов и похохатывал от своих рассказов жене Зворычного.
-- Здорово, хозяин!-- сказал Пухов первым.
-- Здравствуй, Фома Егорыч! Ты откуда явился?
-- С Каспийского моря, пришел к тебе курятины поесть! Ты любил петухов,-- я тоже теперь во вкус вошел!
-- У нас тут пост, Фома Егорыч,-- кормимся спрохвала и не сдобно!..
-- Губерния голодная!-- заключил Пухов.-- Почва есть, а хлеба нету, значит,-- дураки живут!
-- Жена, ставь ему пареную картошку!-- сказал Зворычный.-- А то он не утихнет!
Пухов разулся, развесил на печку сушить портянки, выгреб солому и крошки из волос и совсем водворился. Поев картошки и закусив шкурками, он воскрес духом.
-- Зворычный!-- заговорил Пухов.-- Почему ты вооруженная сила?-- и показал на винтовку у лежанки.
-- Да я тут в отряде особого назначения состою,-- пояснил Зворычный и вздохнул, потому что думал о другом.
-- Какого значения?-- спросил Пухов.-- Хлеб у мужиков ходишь, что ль, отнимать?
-- Особого назначения! На случай внезапных контрреволюционных выступлений противника!-- внушительно пояснил Зворычный это темное дело.
-- Ты кто ж такой теперь?-- до всего дознавался Пухов.
-- Да так,-- революции помаленьку сочувствую!
-- Как же ты сочувствуешь ей -- хлеб, что ль, лишний получаешь или мануфактуру берешь?-- догадывался Пухов.
Тут Зворычный сразу раздражился и осерчал. Пухов подумал, что теперь ему ужинать не дадут. Жена Зворычного скребла чего-то кочережкой в печке и тоже была женщина злая, скупая и до всего досужая.
Зворычный начал выпукло объяснять Пухову свое положение.
-- Знаем мы эти мелкобуржуазные сплетни! Неужели ты не видишь, что революция -- факт твердой воли -- налицо!..
Пухов якобы слушал и почтительно глядел в рот Зворычному, но про себя думал, что он дурак.
А Зворычный перегрелся от возбуждения и подходил к цели мировой революции.
-- Я сам теперь член партии и секретарь ячейки мастерских! Понял ты меня?-- закончил Зворычный и пошел воду пить.
-- Стало быть, ты теперь властишку имеешь?-- высказался Пухов.
-- Ну, при чем тут власть!-- еще не напившись, обернулся Зворычный.-- Как ты ничего не понимаешь? Коммунизм -- не власть, а святая обязанность.
На этом Пухов смирился, чтобы не злить хозяев и не потерять пристанища.
Вечером Зворычный ушел на ячейку, а Пухов лег полежать на сундуке. Керосиновая лампа горела и тихо пищала. Пухов слушал писк и не мог догадаться -- отчего это такое. Он хотел есть, а попросить боялся -- покуривал натощак.
Пухов помнил, что у Зворычного должен быть мальчишка -- раньше был.
-- Мальчугана-то отправили, что ль, куда, иль у родин ночует?-- между прочим поинтересовался Пухов у хозяйки.
Та закачала головой и закрыла глаза фартуком -- в знак своего горя.
Пухов примолк и задумался, хотя знал, что горе бабы неразумно.
"Оттого Петька и в партию залез,-- сообразил Пухов.-- Мальчонка умер -- горе небольшое, а для родителя тоска. Деться ему некуда, баба у него -- отрава, он и полез!"
Когда все забылось, хозяйка послала его дров поколоть. Пухов пошел и долго возился с суковатыми поленьями. Когда управился, он почувствовал слабость во всем корпусе и подумал -- как он стал маломощен от недоедания.
На дворе дул такой же усердный ветер, что и в старое время. Никаких революционных событий для него, стервеца, не существовало. Но Пухов был уверен, что и ветер со временем укротят посредством науки и техники.
В одиннадцать часов возвратился Зворычный. Все попили тыквенного чаю без сахара, съели по две картофелины и собирались укладываться спать.
Пухов остался на ночь на сундуке, а Зворычный с женой полезли на печь. Пухов этому удивился -- в былое время он не любил спать с женой: духота, теснота, клопы жрут,-- а этот с осени на печь влез.
Однако дело его было постороннее, и он спросил Зворычного, когда все утихло:
-- Петя! Ты не спишь?
-- Нет, а что?
-- Мне бы занятие надо! Что ж я у тебя нахлебником буду жить!
-- Ладно, это устроим -- завтра поговорим!-- сказал сверху Зворычный и зевнул так, что кожа на лице полопалась.
"Зазнаваться начал, серый черт: в партию записался!"-- подумал Пухов на сон грядущий и, слабея ото сна, открыл рот.
На другой день Пухова приняли слесарем на гидравлический пресс -- он снова очутился за машиной, на родном месте.
Двое слесарей были старые знакомые, обоим им порознь Пухов рассказал свою историю -- как раз то, что с ним не случилось, а что было -- осталось неизвестным, и сам Пухов забывать начал.
-- Ты бы теперь вождем стал, чего ж ты работаешь?-- говорили слесаря Пухову.
-- Вождей и так много, а паровозов нету! В дармоедах я состоять не буду!-- сознательно ответил Пухов.
-- Все равно, паровоз соберешь, а его из пушки расшибут!-- сомневался в полезности труда один слесарь.
-- Ну и пускай -- все ж таки упор снаряду будет!-- утверждал Пухов.
-- Лучше в землю пусть стреляют: земля мягче и дешевле!-- стоял на своем слесарь.-- Зачем же зря технический продукт портить?
-- А чтоб всему круговорот был!-- разъяснял Пухов несведущему.-- Паек берешь -- паровоз даешь, паровоз в расход -- бери другой паек и все сначала делай! А так бы харчам некуда деваться было!
...Прожил Пухов у Зворычного еще с неделю, а потом переехал на самостоятельную квартиру.
Очутившись дома, он обрадовался, но скоро заскучал и стал ежедневно ходить в гости к Зворычному.
-- Чего ты?-- спрашивал его Зворычный.
-- Скучно там, не квартира, а полоса отчуждения!-- ответил ему Пухов и что-нибудь рассказывал про Черное море, чтобы не задаром чай пить.
-- Был у нас Шариков -- чепуха человек, но матрос. Угля у меня не хватило, я и вернись из-под Крыма. А в Крыму тогда белые сидели, а чтоб они не убежали, их англичане сторожили на громадных боевых кораблях... Прибыл я в Новороссийск благополучно и даю сигналы, чтобы еду на лодке доставили -- есть захотел. Хорошо, а только ерундово как-то. В городе стреляют день и ночь -- не от опасности, а от хамства. Я все сижу, а есть охота, даже воображения в голове нету. Вдруг подплывает Шариков: ты зачем, говорит, безвременно прибыл? Я ему -- проголодался, говорю, и уголь весь прогорел. Он мужик сытый!-- как схватил меня, так во всем облачении и сбросил в море. "Плыви, кричит, десантом на Врангеля -- после расскажешь". Я сначала испугался, а потом обтерпелся в воде и поплыл с отдышкой. К ночи я добился до Крыма. Вылез на сушь противника и лег в кусты. А потом укрылся песком и заснул. Под утро меня пробрало, и я окоченел. А днем отогрелся на солнышке и поплыл обратно -- на Новороссийск. Тут я форменно спешил, потому что есть захотел хуже вчерашнего...
-- Доплыл?-- спросил Зворычный.
-- Уцелел!-- заканчивал Пухов.-- По морю плыть легко, лишь бы бури не оказалось -- тогда жутко...
-- А Шариков тебе что?-- узнавал Зворычный.
-- Шариков говорит -- молодец, я тебя к Красному герою представляю! Видал -- спрашивает -- противника? А я ему: нет там никакого противника -- в Симферополе Ревком, зря я там на песке сидел.-- Не может -- говорит -- быть!-- Ну вот -- опять же -- не может быть: плыви тогда сам на сверку! А извещения тогда шли тихо -- телеграфной проволоки не хватало, матерьял ржавый. И верно, через день весь Крым советская власть взяла. Я так и знал, оказывается. Вот тогда Шариков и назначил меня начальником горных недр...
-- А Красного героя ты получил?-- удивился Зворычный.
-- Получил, конечно. Ты слушай дальше. За самоотречение, вездесущность и предвидение -- так и было отштамповано на медали. Но скоро на пшено пришлось ее сменить в Тихорецкой.
После чая Пухову никак не хотелось уходить. Но Зворычный начинал дремать, вздыхать -- Пухов совестился и прощался, с порога договаривал последний рассказ.
... Ночью, бредя на покой, Пухов оглядывал город свежими глазами и думал: какая масса имущества! Будто город он видел в первый раз в жизни. Каждый новый день ему казался утром небывалым, и он разглядывал его, как умное и редкое изобретение. К вечеру же он уставал на работе, сердце его дурнело, и жизнь для него протухала.
Приходя от Зворычного, Пухов печку топить ленился и кутался сразу во все свои одежды. Дом был населен неплотно: жила где-то еще одна семья, а между нею и комнатой Пухова стояли пустые помещения. Если Пухову не спалось, он ставил лампу на табуретку у койки и принимался читать какую-нибудь агитпропаганду. Ею удружил его Зворычный.
Когда Пухов ничего не понимал, он думал, что писал дурак или бывший дьячок, и от отсутствия интереса сейчас же засыпал.
Снов он видеть не мог, потому что как только начинало ему что-нибудь сниться, он сейчас же догадывался об обмане и громко говорил: да ведь это же сон, дьяволы!-- и просыпался. А потом долго не мог заснуть, проклиная пережитки идеализма, который Пухов знал благодаря чтению.
Раз шли они с Зворычным после гудка с работы. Город потухал на медленной тьме, и дальние церковные колокола тихо причитали над погибающим миром.
Пухов чувствовал свою телесную нечистоту, думал о тоске, живущей на его квартире, и шел, препинаясь, тяжелыми ногами.
Зворычный махнул рукой на дома и смачно сказал:
-- Общность! Теперь идешь по городу как по своему двору.
-- Знаю,-- не согласился Пухов,-- твое -- мое -- богатство! Было у хозяина, а теперь ничье!
-- Чудак ты!-- посмеялся Зворычный.-- Общее -- значит, твое, но не хищнически, а благоразумно. Стоит дом -- живи в нем и храни в целом, а не жги дверей по буржуазному самодурству. Революция, брат, забота!
-- Какая там забота, когда все общее, а по-моему -- чужое! Буржуй ближе крови дом свой чувствовал, а мы что?
-- Буржуй потому и чувствовал, потому и жадно берег, что награбил: знал, что самому не сделать! А мы делаем и дома, и машины -- кровью, можно сказать, лепим,-- вот у нас-то и будет кровно бережливое отношение: мы знаем, чего это стоит! Но мы не скупимся над имуществом -- другое сможем сделать. А буржуй весь трясся над своим хламом!
-- Шарик у тебя работает, вижу!-- непохоже на себя заявил Пухов.-- Не то ты жрать разучился! Помнишь, как ты лопал на снегоочистителе!
-- При чем тут жрать?-- обиделся Зворычный.-- Понятно, мозг любит плотную пищу, без нее тоже не задумаешься!
Здесь они расстались и скрылись друг от друга. Подходя к своему дому, Пухов вспомнил, что жилище называется очагом.
-- Очаг, черт: ни бабы, ни костра!
7
На сладкой и влажной заре, когда Пухову тепла на койке не хватало, треснуло стекло в оконной раме. Гулко закатился над городом орудийный залп.
В голове Пухова это беспокойство пошло сонным воспоминанием о южной новороссийской войне. Но он сейчас же разоблачил свою фантазию: ты же сон, дьявол!-- и открыл глаза. Залп повторился так, что дом заерзал на почве.
"Будет тебе бухтеть-то!"-- не соглашался с действительностью Пухов и стал зажигать лампу для проверки законов природы. Лампа зажглась, но сейчас же потухла от третьего залпа -- снаряд, наверно, разорвался на огороде.
Пухов одевался.
"Какой скот забрел с пушками по такой грязи?"-- и не догадывался.
На улице Пухову показалось дымно и жарко. Явственно и близко рубцевал воздух пулемет. Пухов любил его: похож на машину и требует охлаждения.
В здание губпродкома ударила картечь,-- и оттуда понесло гарью.
-- У них нет снарядов, раз по городу картечью бьют,-- сообразил Пухов: он знал, что сюда нужна граната.
Было безлюдно, тревожно и ничего не известно.
Вдруг на монастырской колокольне тихо зазвонили. Пухов вздрогнул и остановился, чутко слушая этот звон с перерывами.
Монастырь стоял на бугре и господствовал над городом и степями за речной долиной. В уличный просвет Пухов заметил раннее утро над тихим далеким лугом, заволоченным туманным газом.
От монастыря до мастерских лежала верста. Пухов покрыл ее срочным шагом, не обращая внимания на свирепеющий бой, к которому можно скоро привыкнуть.
В мастерских он не нашел никого. На вокзальных путях стоял броневой поезд и бил в направлении утренней зари, где был мост.
В проходной стоял комиссар Афонин и еще два человека. Афонин курил, а другие пробовали затворы винтовок и устанавливали их в ряд.
-- Пухов, винтовку хочешь?-- спросил Афонин.
-- А то нет!
-- Бери любую!
Пухов взял и освидетельствовал исправность механизма.
-- А масла нет? Туго затвор ходит!
-- Нет, нету -- какое тебе масло тут?-- отказал Афонин.
-- Эх вы, воители! Давай патроны!
Получив патроны, Пухов спросил ручную гранату: невозможно, говорит, без нее: это бой сухопутный -- когда я на Черном море бился, и то там гранаты давали.
Ему дали гранату.
-- Зачем она тебе, их и так у нас мало!-- заявил Афонин.
-- Без нее нельзя. Матросы всегда этого ежика пущают, когда деться некуда!
-- Ну, вали, вали!
-- Куда идти-то?
-- К мосту, за рощу -- там наша цепь.
Нагруженный Пухов побрел по путям. Проходя мимо бронепоезда, он заметил там матросов.
Пухов залез на подножку и постучал в блиндированную дверцу. Дверца туго пошла по патентованному устройству, и в скважину просунулся матрос.
-- Тебе чего, сыч?
-- Шарикова тут нету?
-- Нету.
-- Распахни-ка мне ход, я приказ тебе дам.
-- Ну, сыпь скорей.
В металлическом вагоне парилась тесная духота и веял промежуточный сквозняк. Замки трехдюймовых орудий воняли салом, но кругом было технически хорошо. Сидевший в башне за пулеметом матрос постреливал короткой частотой куда-то в поле, за кирпичные сараи, и пробовал рукою хоботок пулемета: не перегревается ли?
К Пухову подошел большой главный матрос.
-- Ты что, братишка? Говори чаще.
-- Вдарь-ка, друг, по монастырской колокольне. Там у них наблюдатель.
-- Ладно, Федька! По колокольне: прицел сто десять, трубка девяносто -- на снос!
Матрос взял бинокль и стал проверять действие снаряда.
Пухов ушел успокоенный. Идя по песчаному балласту железной дороги, он разговаривал в воздух. В синей лощине, закрытой укромным кустарником, шел бой. За железнодорожным мостом спешно работала артиллерия, сокрушая шрапнелью лощину. За мостом, наверное, стоял бронепоезд противника.
Тяжелая артиллерия -- шестидюймовки -- издалека била по городу. Город от нее давно и покорно горел.
Растопыренные умершие травы росли по откосу насыпи, но они тоже вздрагивали, когда недалекий бронепоезд из-за моста метал снаряд.
На вокзале работал бронепоезд красных, за мостом -- белых, в пяти верстах друг от друга. Снаряды журчали в воздухе над головою Пухова, и он на них поглядывал. Одни летели за мост, другие обратно. Но вплотную не встречались.
В кустарнике лощины лежали рабочие -- живые и мертвые. Живых было меньше, но они стреляли на ту сторону реки сдельно: за себя и за мертвых.
Пухов тоже прилег и пригляделся. Видны были товарные вагоны, маленький дом полустанка и какой-то железный барак на путях. Мастеровых от белых отделяли речка и долина, всего полторы версты.
"В чего же мы стреляем?-- соображал Пухов.-- Пули из страха переводим!"
Сосед его, помощник машиниста Кваков, перестал стрелять и посмотрел на Пухова.
-- Что ж ты?-- спросил его Пухов и выстрелил в шевельнувшийся предмет у станционного домика.
-- Живот заболел -- часа два бузую с сырой земли.
-- А в кого мы стреляем?
-- В белых -- не знаешь, что ль?
-- В каких белых? А где же Красная Армия?
-- Она на том конце города кавалерию сдерживает. Это генерал Любославский наскочил -- у него конницы -- тьма.
-- А чего ж мы раньше ничего не знали?
-- Как не знали? Это, брат, конница -- сегодня она у нас, а завтра в Орле будет.
-- Чудно!-- сказал Пухов с досадой.-- Лежим, стреляем, аж пузо болит, а ни в кого не попадаем. Ихний броневик давно прицел нашел -- и крошит нас помаленьку.
-- Что же будешь делать-то: надо отбиваться!-- ответил Кваков.
-- Чушь какая: смерть не защита!-- окончательно выяснил Пухов и перестал стрелять.
Шрапнель визжала низко и, останавливаясь на лету, со злобой рвала себя на куски. Эти куски вонзались в головы и в тела рабочих, и они, повернувшись с живота навзничь, замирали навсегда. Смерть действовала с таким спокойствием, что вера в научное воскресение мертвых, казалось, не имела ошибки. Тогда выходило, что люди умерли не навсегда, а лишь на долгое, глухое время. Пухову это надоело. Он не верил, что если умрешь, то жизнь возвратится с процентами. А если и чувствовал что-нибудь такое, то знал, что нынче надо победить как раз рабочим, потому что они делают паровозы и другие научные предметы, а буржуи их только изнашивают.
Стрельба рабочих глохла и редела; над рекою стоял чад сгоревших снарядов. Кваков сел, не обращая внимания на вой: ну, и собирал махорочную пыль по карманам. Пухов выжидал, пока он ее соберет, чтобы тоже попросить на цигарку.
-- Ни санитаров, ни докторов у нас нет, ни лекарства липовое хозяйство!-- сказал Кваков, глядя на одного раненого, шевелившегося в бреду.
Раненый хотел подползти к Квакову и открывал глаза, но, не осилив с тяжестью век, снова закрывал их.
Кваков погладил его голову по редким старым волосам:
-- Тебе чего, друг?
Раненый тихо гудел странным отвыкшим голосом, собираясь что-то сказать.
-- Ну, чего?-- говорил Кваков и сам мучился.
Раненый дополз до него и поднял грузную, мокрую голову, с которой капал крупный пот. Кваков приник к нему.
-- Забей мне гвоздь в ухо поскорей...-- сказал раненый и свалился от напряжения.
Кваков потер ему ухо и лег близко рядом, как бы защищая его от мучения и от новых ран.
----
Осколки шрапнели влеплялись в землю в сажени от Пухова и бросали ему в лицо гравий и рваную почву.
Сзади неожиданно подошел Афонин и тоже прилег.
-- Ты тут, Пухов? На ихнем бронепоезде снарядов нету, скоро пойдем в атаку на станцию.
-- Будя дурака валять,-- кто это узнавал, что снарядов у них нет? Чего наш-то бронепоезд плохо бьет; ведь знает прицел, давно бы их сшибить можно...
Афонин не успел ответить и куда-то побежал, пригибаясь на открытых местах.
Через минуту весь отряд железнодорожников менял позицию -- пробежал через овраг на молочную ферму и там залег за сараями.
Пухов снова увидел Афонина. Он стоял за каменным амбаром и договаривался о чем-то с двумя слесарями, державшими по буханке хлеба.
Пухов подошел к Афонину, чтобы сказать о необходимости пищи, но по дороге он обдумал другое. Из-за амбара были видны линия, мост и броневик белых. Линия шла с крутым уклоном из Похаринска на полустанок, где стоял белый бронепоезд.
Пухов подождал, пока кончил Афонин разговаривать со слесарями, и тогда разъяснил ему, что пора подумать, пора что-нибудь умственно схитрить, раз прямой силой белых не прогнать.
-- Видишь, какой уклон из города на полустанок?
-- Ну, вижу!-- сказал Афонин.
-- Ага,-- вижу! Давно бы тебе надо его увидеть!-- осерчал Пухов.-- А где Зворычный?
-- Тут. На что он тебе?
В городе загудел ураганный артиллерийский огонь, и послышался сплошной долгий крик большой массы людей.
-- Что это?-- обернулся туда Афонин.-- Белые, что ль, ворвались? Должно, наших гонят.
Пухов прислушался. Голоса смолкли, а снаряды по-прежнему бурлили воздух над городом и, падая, крушили тяжелое, колкое вещество зданий.
----
Через пять минут Пухов и Зворычный ушли в город -- на вокзал.
-- А есть там груженый балласт?-- спрашивал Зворычный.
-- Есть -- у литейного цеха десять платформ стоит!-- говорил Пухов.
-- Но ведь паровозов нет,-- куда ж мы идем?-- опять сомневался Зворычный.
-- Да мы на руках их выкатим, голова! Потом заправим на главный путь, раскатим -- и бросим. А за пять верст они сами разбегутся так, что от белого броневика одни шматки останутся!
-- А рабочие где,-- вдвоем на руках не выкатим!
-- А мы матросов с нашего бронепоезда попросим. Мы по одному вагону будем выкатывать, а потом сцепим и бросим под уклон всем составом.
-- Едва ли с броневика матросов дадут,-- никак не соглашался Зворычный.-- Броневик на два фронта бьет: и по кавалерии, и за мост...
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
/ Полные произведения / Платонов А.П. / Сокровенный человек
|
Смотрите также по
произведению "Сокровенный человек":
|
Регистрация
Дизайн сайта — aminis
