Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Шмелев И.С. / Человек из ресторана
Человек из ресторана [7/10]
стремиться? Должны быть планы, верно?
Такой непонятный разговор повел, что нельзя понять. И жилец что-то стал
объяснять, но он опять свое:
-- Ежели человек какой скучает в пустом занятии, как ему надо
стремиться? Если всЈ насмешки и пустое занятие? Ответьте, как образованные
люди знают...
И стал лоб растирать, потому что у него в глазах как кровь и, должно
быть, кружилась голова. А тут, как по телефону, и заявляется к пирогу Кирилл
Саверьяныч. Так и рассыпался перед жильцами:
-- Очень приятно с образованными людьми и все это самое...
И пошел говорить и себя показывать, потому что очень много знал из
книг. И про законы, и про жизнь, и про машинное производство. И стал укорять
про непорядки высших лиц и ругать всех за бунты. А жилец хоть бы слово. И
Колюшка ни гугу. А тот так соловьем и заливается. И так ему пришло по вкусу,
что против него никто не может, что даже налил себе рюмку и стал просить
жильца выпить и очень удивился, что тот не пьет.
-- Очень,-- говорит,-- трогательно видеть такое образование и мудрость.
Когда наука дойдет до пределов, все изменится. А то у нас очень много
непонимающих людей...
А жилец улыбнулся и сказал:
-- Все идет своим порядком.
-- Очень верно изволили сказать.-- Такой вежливый стал в разговоре.-- И
позвольте спросить, вы не на государственной службе изволите состоять?
А тут вдруг Черепахин и вышел из молчаливого состояния. Расправил плечи
и как в воздух:
-- Не за ту тянешь, оборвешь! Очень всех развеселил, а Кирилл
Саверьяныч на себя не оборотил и' очень хитро намекнул:
-- А вы не тяните и не оборвете... все это самое...-- и по рюмочке
позвенел пальцем.
Но тут жильцы поднялись, и Колюшка с ними, и ушли в комнату. А Кирилл
Саверьяныч и говорит:
-- Очень вы должны быть рады, что такой у вас жилец. Он очень
образованный и может хорошо повлиять. И я замечаю влияние, но...-- и тут мне
на ухо: -- вы посматривайте!..
-- А что?
-- Насчет барышни... Я кое-что замечаю... Даже... у них близкие
взгляды...
Сказал я, что и меня беспокоит.
-- Так он вам и экзамена не сдаст. Увидите! Теперь такое время, что
даже могут жить втроем. Это как у французов, я это хорошо понимаю. Мне один
француз из винного магазина, которого я брею, все подробно объяснил, как У
них происходит, очень свободно... От этого-то и безнравственность и смуты...
И может совсем прекратиться население, как во Франции... Это нужно понимать!
А тут вдруг телеграмму! Так мы все перепугались. А это жильцу. Жилец
мигом собрался и ушел с книгами. А тут вскорости и Колюшка с жиличкой пошли.
Смотрим в окно, как они пошли, а Кирилл Саверьяныч мне:
-- И вдруг тут будет роман! Не сдаст он тогда экзамена, помяните мое
слово!.. Лучше скорей примите меры.
Потолковали мы с ним про жизнь, и Черепахин тут сидел, дремал. И удивил
тут меня Кирилл Саверьяныч.
-- А придется, должно, дело прикрыть...-- И стал сурьезный.
-- А что такое, почему?
-- Невозможно! Мастеришки скоро по миру пустят. Какой теперь народ-то
стал -- зуб за зуб! У него штаны одни да фальшивая цепочка без часов
болтается, а за горло хватает! Чтоб по восьми часов работать и прибавку! а?
Наскандалили, два убора спалили и ушли гулять... И вот в праздник заведение
запер...
А тут Черепахин голову поднял и бац:
-- А вы машинами!
-- Чего-с?
-- Ничего-с. Заведите такие машины, как рассказывали, и не тревожьте
людей. Или чтобы вам городовых прислали стричь и брить...
А Кирилл Саверьяныч потряс пальцем в его направлении и говорит:
-- Вот оно, необразование-то наше!
-- Ваш карман,-- говорит,-- очень образованный. Но Кирилл Саверьяныч не
обратил внимания и стал говорить рассказ про желудок и члены, которые
отказались работать на него, и тогда наступила гибель всех.
-- Все,-- говорит,-- производства прекратятся, тогда что будет?
А Черепахин ему:
-- Головомойка!..-- И кулаком по столу.
А тот ему наотрез:
-- Я не могу с необразованным человеком рассуждать. В вас, во-первых,
спирт, а во-вторых -- необразование. Тут надо в суть смотреть, а это не в
трубу дуть! И вдруг, смотрю в окно,-- подъезжает извозчик и на нем Колюшка.
Что такое? Входит и говорит, что книги надо отправить, потому что жильцы
квартиру покидают, едут в Воронеж. У барышни дядя помирает, и они сейчас
прямо на вокзал, чтобы не опоздать, а он за багажом приехал. Весь их скарб
забрал и умчал. Еще Луша сказала:
-- Не с места ли его прогнали... В лице даже переменился...
Что же делать!.. Велел я Наташе записку про комнату писать на ворота.
Написала она записку, живо это оделась, перед зеркалом повертелась и шмыг.
Куда? В картинную галерею.
А уж мне пора в ресторан -- и так запоздал. Вышли мы вместе с Кириллом
Саверьянычем и только повернули за угол, он мне и показывает пальцем:
-- Глядите-ка, а ведь это ваша Наташа там... Пригляделся я и вижу -- в
конце переулка идет моя девчонка под ручку с офицером. Так меня и ударило.
Она, она... у ней беленькая эта самая буа 1 из зайца. Я за ней. А они на
извозчика сели и поехали. Добежал до угла, спрашиваю -- мальчишка стоял --
куда рядили?
-- В театры... А в какой -- неизвестно. Кирилл Саверьяныч стал меня
успокаивать:
-- Это вы так не оставляйте, тут может очень сурьезно быть...
Побежал на квартиру, сказал Луше, а та -- ах-ах... А Кирилл Саверьяныч
еще накаливает:
-- Это вы ее распустили... У меня тоже Варвара в голову забрала -- хочу
и хочу на курсы, так я ей показал курсы!.. И теперь очень хорошо за
бухгалтером живет...
А Луша бить себя в грудь.
-- Все-то ей косы оборву!..-- И на меня: -- Ты все, ты! Ты при них про
пакости ваши ресторанные рассказываешь...
А кто ей ленточки да юбочки покупал да кружева разные? А утешитель-то
мой на ухо строчит:
-- Опасно, ежели с офицером... У них особые правила для брака.
И Черепахин еще тут ко мне, чуть не плачет:
-- Я вам говорил!.. Берегите!..
А Кирилл Саверьяныч так даже с торжеством:
-- А может, они и не в театр? Вон в газетах было, как в номерах за
шанпанским отравились после всего... Драма может быть...
Вот тогда мне в первый раз ударило в голову, так все и зазвенело и
завертелось... Скоро отошло. А Луша уж шубу надела, куда-то бежать с
Черепахиным, отыскивать. Но тут Кирилл Саверьяныч рассудил:
-- Все равно, если худое что, уж невозможно остановить. Положитесь на
волю творца. А если они в театр, так он должен ее довезти до места, откуда
принял. Это всегда по-вежливому делается. Вот и надо их сторожить и указать
на неприличие...
меховой женский шарф (искаж. фр. boa). Так и решили. И Черепахин
вызвался сторожить. И все мы к трем часам вышли и ходили по окружности,
измерзли. И к четырем Поликарп Сидорыч усмотрел с конца переулка и рукой
махнул мне. Вижу, слезли они с извозчика и офицер ей руку жмет, а она так и
жеманничает и с жоржеткой играет перед его носом. Я сейчас выступил и
говорю:
-- Это что такое? Так и села.
-- До свиданья...-- говорит. И пошла. А тот на меня так строго:
-- Позвольте!..
-- Нечего,-- говорю,-- позволять, а вам стыдно! Порядочные люди с
родителями знакомятся, если что, а не из-за угла! И прошу вас оставить мою
дочь в покое! Повернулся и пошел, а он за мной. Смотрю, и Черепахин тут,
поблизости, у фонаря сторожит. А офицер в волнении мне сзади:
-- Виноват, позвольте... Я требую объяснения... Вы должны...
Я ноль внимания, иду к квартире. Тогда он настойчиво уж:
-- Позвольте... моя честь!.. Я должен объясниться! И публика стала
останавливаться, а он мне уж тихо, но с дрожью:
-- Я требую на пару слов! Я не могу на улице... Или я вас ударю!..
Обернулся я тут к нему и говорю:
-- Вы что же, скандалу хотите? Вы еще так поступаете и мне еще
грозите?! Ну, ударьте! Ну?
А кровь во мне так вот и бьет. Только бы он меня ударил! Я еще никого
не бивал, но, думаю, мог бы при своей комплекции это дело сделать не хуже
другого. А Черепахин совсем близко и руки в карман засунул, трепещет.
-- Прошу двух слов, наконец! Вот на бульвар... А мы уж и квартиру
прошли, и как раз тут бульвар. Сели.
-- Говорите, а потом я вам скажу! -- говорю ему.
-- Вот что... Вы ошиблись... Это ваша дочь?
-- Дочь, и я не позволю безобразия допускать! Вы не имеете права...
А он мне:
-- Виноват... вы всЈ узнаете... Я познакомился на катке, и мы
познакомились... Говорю, как офицер... тут ничего позорного для вашей дочери
нет... Я хотел с домом познакомиться...
-- Вы, позвольте узнать,-- спрашиваю,-- подругин брат? Тут он и
завертелся:
-- Да... то есть нет... Но я хотел с вами познакомиться, только не было
случая...
Так я тут осерчал! А Черепахин наискосок присел, меня охраняет. И
говорю:
-- У вас случая не было? Так вы,-- говорю,-- меня можете каждый день в
ресторане видеть, где я таким вот, как вы, господам кушанья подаю. Не рука
вам будет-с знакомиться!..
А он так издалека на меня посмотрел и поднялся.
-- А-а... Вот как...
-- Да,-- говорю,-- вот так! А если вы еще раз посмеете к ней подойтить,
у нас с вами другой разговор будет! А он мне гордо так, с высоты:
-- Не забывайте, с кем говорите! Я вас в участок могу отправить!
Желаете? Пойдемте,-- говорю.
А он мне вдруг:
-- Нахал!..-- И пошел большими шагами, а я ему вослед:
-- Так помните, господин! Но он как не слыхал. А меня Черепахин за
руку, как клещами.
-- Хотите, я сейчас с ним скандал? Я ему покажу!.. Не допустил я его. А
как пришел на квартиру -- содом, чистый содом! Луша стоит с иконой и кричит
не в себе:
-- Перед Казанской клянись! Клянись, стерва ты эдакая! Клянись, что не
путалась ты, поганка, шлюха!
А та вся встрепанная, плачет, и крестится, и дрожит. И покатилась в
истерике.
-- Замучили меня, истерзали! А кто ее терзал? Ей же все готовое, все...
А мать опять к ней:
-- Клянись своей смертью, клянись! Ногами тебя затопчу! Славили чтобы
нас за тебя? Кому ты нужна трепаная?
Но тогда я это безобразие устранил. Лушу в комнату запер и Наташке все
объяснил. Утихла она и ко мне на шею кинулась.
-- Папаша, я не знала... Он мне понравился... А Луша за дверью кричит:
-- Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы оборву! На цепь тебя
закую!..
А тут вскорости заявился Колюшка. Мать к нему с жалобами:
-- Порадуйся, как твоя сестра с офицерами на извозчиках катается...
Не понял он ничего, побелел только. Но как все узнал, увел Наташу в
комнатку жильцовскую и стал с ней говорить. И потом свел нас всех и помирил.
И такой он стал неспокойный и тревожный и не обедал совсем. Спросил его,--
что же, не вернутся? стало быть, можно и сдавать? А он так резко:
-- Сдавайте!.. И задумался. А Луша мне:
-- Это он по той так скучает. И хорошо, что уехали... А лучше бы совсем
не приезжали...
XIV И был у нас тот вечер как на похоронах. Наташка за ширмочки
забилась. Колюшка в жильцовской засел, а Черепахин на каток с трубой пошел,
и скрипач ушел в свой кинематограф. И в ресторан я не пошел после такого
расстройства. Прилегли мы с Лушей отдохнуть. И уж часов семь было,
всполошила меня Луша:
-- Дым у нас в квартире, пожар!.. Вскочил я -- полна квартира дыма,
лампы не видать. В жильцовскую комнату кинулся, а там Колюшка мечется.
-- Лампу,-- говорит,-- оправлял и спичку в угол бросил, на бумаги. Я в
печку сгреб, а трубу забыл открыть.
И вдруг звонок. Колюшка отпирать кинулся, пошептался с кем-то в
темноте, схватил пальто и -- марш. Что такое? Не пойму ничего, как
представление какое весь день. А Луша мне все свое:
-- Что-то они это путают, сдается мне... Может, она с тем-то разошлась,
а для отводу с квартиры перебралась...
Плетет неведомо что. Через полчаса Колюшка заявился.
-- Что,-- говорю,-- у тебя за маскарад?
Васиков будто приходил на вечер звать, но он только его проводил и
отказался., И такая меня тоска забрала, согнал я всех своих и Наташку из
темноты вытащил.
-- Что вы,-- говорю,-- как чумовые какие' по норам сидите?
Послал за орехами, сели в короли играть, силой заставил, а то уныние.
Только и радостного, что бумаги прибыль дали. Нарочно Наташку в короли
провел -- нет! Надутые все и взятки пропускают. А Луша Колюшку пытать про
жиличку:
-- Без жилички своей скучаешь?.. Что смотришь-то! Шваркнул он карты и
ушел. И опять все расклеилось. И ужинать не стал. А как стал я спать
ложиться, подходит и говорит:
-- Вы, пожалуйста, никому не сказывайте, что я жильцовское имущество
возил.
-- Почему такое -- не говорить?
-- А потому, что сейчас очень полиция следит и не дозволяет
распространять хорошие сочинения... Могут быть неприятности... И вообще
лучше ничего не говорите.
-- Да кому мне говорить-то? Очень кому нужно!
-- Ну, это другое дело... А я вас предупреждаю. Так меня запутал, что
ничего я не понял. А вскорости и Черепахин заявляется с катка. Очень бледный
и сильно покачнулся. Да еще бутылку несет.
-- Прощайте,-- говорит,-- ласковые взоры! Стал спрашивать, что такое,--
оказывается, околоточный на катке сказал, что завтра мобилизация его сроку и
ночью призовут. В типографии уж печатают оповещание.
-- И позвольте,-- говорит,-- мне напоследках выпить за ваше здоровье и
набраться духу...
-- Ну, набирайтесь,-- говорю,-- но чтобы только смирно...
Выпил и я с ним рюмку, а он так и спешит. И вскорости так себя
направил, что стали у него глаза в разные стороны смотреть и кровью
налились. И вдруг разворачивает бумажку и показывает:
-- Вот и освобождение от всего... Освободительный порошок! Если в
водке, то очень скоро подействует... Трахнул я по бумажке, и весь его
порошок -- фук! И говорю:
-- Вы с ума не сходите! Помимо вас нам неприятность... То Кривой от нас
удавился, теперь вы ознаменуете! Да что мы, ироды какие, что ли?
-- Папаша, я не знала... Он мне понравился... А Луша за дверью кричит:
-- Я тебе понравлюсь! Я тебе, дармоедке, все косы оборву! На цепь тебя
закую!..
А тут вскорости заявился Колюшка. Мать к нему с жалобами:
-- Порадуйся, как твоя сестра с офицерами на извозчиках катается...
Не понял он ничего, побелел только. Но как все узнал, увел Наташу в
комнатку жильцовскую и стал с ней говорить. И потом свел нас всех и помирил.
И такой он стал неспокойный и тревожный и не обедал совсем. Спросил его,--
что же, не вернутся? стало быть, можно и сдавать? А он так резко:
-- Сдавайте!.. И задумался. А Луша мне:
-- Это он по той так скучает. И хорошо, что уехали... А лучше бы совсем
не приезжали...
XIV И был у нас тот вечер как на похоронах. Наташка за ширмочки
забилась. Колюшка в жильцовской засел, а Черепахин на каток с трубой пошел,
и скрипач ушел в свой кинематограф. И в ресторан я не пошел после такого
расстройства. Прилегли мы с Лушей отдохнуть. И уж часов семь было,
всполошила меня Луша:
-- Дым у нас в квартире, пожар!.. Вскочил я -- полна квартира дыма,
лампы не видать. В жильцовскую комнату кинулся, а там Колюшка мечется.
-- Лампу,-- говорит,-- оправлял и спичку в угол бросил, на бумаги. Я в
печку сгреб, а трубу забыл открыть.
И вдруг звонок. Колюшка отпирать кинулся, пошептался с кем-то в
темноте, схватил пальто и- марш. Что такое? Не пойму ничего, как
представление какое весь день. А Луша мне все свое:
-- Что-то они это путают, сдается мне... Может, она с тем-то разошлась,
а для отводу с квартиры перебралась...
Плетет неведомо что. Через полчаса Колюшка заявился.
-- Что,-- говорю,-- у тебя за маскарад?
Васиков будто приходил на вечер звать, но он только его проводил и
отказался. И такая меня тоска забрала, согнал всех своих и Наташку из
темноты вытащил..
-- Что вы,-- говорю,-- как чумовые какие по норам сидите?
Послал за орехами, сели в короли играть, силой заставилл, а то уныние.
Только и радостного, что бумаги прибыль дали. Нарочно Наташку в короли
провел -- нет! Надутые все и взятки пропускают. А Луша Колюшку пытать про
жиличку:
-- Без жилички своей скучаешь?.. Что смотришь-то! Шваркнул он карты и
ушел. И опять все расклеилось. И ужинать не стал. А как стал я спать
ложиться, подходит говорит:
-- Вы, пожалуйста, никому не сказывайте, что я жильцовское имущество
возил.
-- Почему такое -- не говорить?
-- А потому, что сейчас очень полиция следит и не дозволяет
распространять хорошие сочинения... Могут быть неприятности... И вообще
лучше ничего не говорите.
-- Да кому мне говорить-то? Очень кому нужно!
-- Ну, это другое дело... А я вас предупреждаю. Так меня запутал, что
ничего я не понял. А вскорости и Черепахин заявляется с катка. Очень бледный
и сильно покачнулся. Да еще бутылку несет.
-- Прощайте,-- говорит,-- ласковые взоры! Стал спрашивать, что такое,--
оказывается, околоточный на катке сказал, что завтра мобилизация его сроку и
ночью призовут. В типографии уж печатают оповещание.
-- И позвольте,-- говорит,-- мне напоследках выпить за ваше здоровье и
набраться духу...
-- Ну, набирайтесь,-- говорю,-- но чтобы только смирно...
Выпил и я с ним рюмку, а он так и спешит. И вскорости так себя
направил, что стали у него глаза в разные стороны смотреть и кровью
налились. И вдруг разворачивает бумажку и показывает:
-- Вот и освобождение от всего... Освободительный порошок! Если в
водке, то очень скоро подействует... Трахнул я по бумажке, и весь его
порошок -- фук! И говорю:
-- Вы с ума не сходите! Помимо вас нам неприятность... То Кривой от нас
удавился, теперь вы ознаменуете! Да что мы, ироды какие, что ли?
И принялся он плакать.
-- Все,-- говорит,-- пропало теперь, Яков Софроныч... Что вы со мной
сделали!
-- Да с чего вы, с чего? -- спрашиваю.-- Еще молодой человек,
сильный...
А он взял себя за голову и качается...
-- Нет душе моей покою, и опротивела мне жизнь... Хоть бы убить кого!
Хоть бы раздробить мне что! Схватил трубу свою, но я вырвал.
-- Не скандальте, прошу вас! -- говорю.-- Наталья Яковлевна спит...
Хоть этим его унять. Притих.
-- Да,-- говорит,-- Наталья Яковлевна... Яков Софроныч! -- И так с
чувством произнес и в грудь себя кулаком.-- Очень во мне сил много, а нет
мне ходу никакого... Сдохнуть бы...
-- Жизнь,-- говорю,-- от господа нам дана, и надо ее прожить...
-- Наплевать мне на жизнь! Что я от нее видел? Был я на хрустальном
заводе... Папаша мой всю грудь себе отдул на бутылках, матери не знал...
Катюшка... от жизни отравилась... А меня на музыку... Сволочь, сукин сын!
Зачем он меня на музыку распустил? Подлец!
Стал я его успокаивать. Ничего не действует.
-- Грамоте не выучили, а у меня в башке каша... Я, может, знаменитым
человеком стал бы, очень во мне сил много!.. А меня вот на это дерьмо
пустили.-- Это он про трубу-то.-- Хозяин,-- выругался он очень неприлично,--
сирот мальчишек согнал. Я, говорит, им всем кусок хлеба дам и учрежду
оркестр духовой... За каждую ноту драли! В Питер возил нас, генералам
хвастал... Вот, говорит, что я из дураков сделал... Все с куском хлеба... А?
Идите и играйте на воздухе и помните заботы!.. А! Старый черт! А у самого
сто двадцать миллионов!.. Дедки моего нет... Застегали на каторге... Он им
головы рвал напрочь... *
Зубами заскрипел и глаза вытаращил. Стал я его уговаривать -- ничего.
-- А теперь... в мобилизацию... защищать отечество... Какое отечество?
-- И опять в трубу ногой...
И потом все на голову жаловался. Простился я с ним и богом его
постращал, чтобы и не думал. И пошел спать... И вот тут началось все...
XV Надо полагать, что третий час шел... Звонок. Луша меня разбудила.
-- Звонок к нам, Яков Софроныч... И сам я услыхал: резко так. А у нас
простой колокольчик был -- дребезжалка. Что такое? Подбежал, в чем был, к
двери. И Колюшка вскочил, брюки натягивает. И Черепахин выбежал, бубнит:
-- За мной... на мобилизацию...
-- Кто такой? -- спрашиваю.
-- Отпирайте! Телеграмма! -- так решительно. Открыл, а там целая толпа.
Полиция... Вошли, и враз с черного ходу стук, и один из них сам кинулся
открывать. И оттуда вошли. Один чиновник с кокардой, пристав наш еще,
околоточный, и еще двое в пальто, и еще дворники.
-- Вы хозяин? -- чиновник меня спросил. Сказал я, а у меня зубы --
ту-ту-ту. И ничего сообразить не могу. Стали у дверей, пристав у стола
уселся, лампу приказали засветить.
-- Я должен произвести у вас обыск... Где ваши жильцы? -- Это все тот,
который был в кокарде, а пристав только у стола сидел и пальцами барабанил.
-- Жильцы,-- говорю,-- уехали сегодня...
-- Как так уехали? куда? -- И на пристава посмотрел. А пристав ему:
-- Удивительно... А уж другие по квартире рассыпались, и Луша, слышу,
кричит:
-- Уйдите, безобразники! У меня дочь раздета...
-- Потрудитесь одеться... Где комната жильцова? А тут Черепахин увидал,
что не за ним, стоит с папиросой и цепляется, чтобы себя показать:
-- Ночная тревога, а неприятеля нет! А главный ему:
-- Ты что за человек? Кто это такой? -- мне-то. А Черепахин гордо так:
-- Обнаковенный жилец, на двух ногах!
-- Обыскать его!
Сейчас его -- царап! Шарить по карманам. Шустро так, как облизали! Нет
ничего. А тот на смех:
-- В кальсонах не обозрели! там у меня пара блох беспачпортных!..
Режет им и меня подбодрил. Я и говорю главному:
-- Вы, ваше благородие, напрасно так... У меня ничего такого и в мыслях
нет...
А уж там жильцовскую комнату глядят; в отдушники, в печку. Пепел
разворотили. "Жгли!" -- говорят. И я им сказал, что сам весь хлам после
жильцов сжег, как всегда. И тут пристав им сказал в защиту мою:
-- Я его знаю хорошо... Спокойный обыватель, в ресторане лакей...
А тут Колюшку на допрос: с жильцами знаком? что знает? куда уехали? А
во всех комнатах шорох идет такой... Луша с ними зуб за зуб -- даже я
удивился. И Наташка, слышу, визжит:
-- Ах, не трогайте меня! Колюшка шмыг к ней, и главный побежал. А
Наташка стоит в ночной кофточке, руками прикрывается, и в одном башмаке.
Постелька ее раскрыта, и тюфяк заворочен. И Черепахин тут:
-- Не имеете права! Это безобразие!.. И Колюшка и Луша крик подняли. И
я сказал:
-- Тут девица, и так нельзя поступать... А главный мне свое:
-- Не кричите, а отвечайте на вопросы. Не в игрушки мы играем.
И пошел меня донимать. Когда уехали, да кто ходит, да то да се...
И тут в столовую целую охапку книг и бумаг Колюшкиных принесли и
вывалили. Смотрели-смотрели и цоп -- письмо. Почитал и мне:
-- Это что значит? Колюшка посмотрел и говорит, что это был жилец у
нас, Кривой, который удавился. И объяснил про письмо директору. Забрал он
письма,-- разберем "Про вашего Кривого. Альбом был у Луши с карточками.
Смотреть. Кто такой? А этот? Потом насторожился на одного и вдруг уж к
Колюшке:
-- А это кто такой? А тот и не знает. А это повар один, приятель мой, и
уж помер. Сказал я, кто такой, а тот не верит.
-- Это мы разберем... И забрал. И еще одного парнишку взял, теперь
метрдотель в "Хуторке" и семейный человек. Даже удивительно, зачем они
понадобились. Этого-то все они разглядывали и что-то мекали. Часа три так
возились. Потом главный и вынимает из портфеля бумажку и показывает Колюшке.
А верхушку рукой прикрыл:
-- А это не вы писали? Посмотрел Колюшка, сморщился и говорит:
-- Что-то не помню... Как будто моя рука... И читает ему главный:
-- "...перешлю готовое..." Это что "готовое"?
-- А-а... Это образцы изданий картинной галереи... Я,-- говорит,-- для
жильца иногда забирал товар и посылал ему по адресу, когда он в города
ездил.
А тот так усмехнулся и говорит:
-- Я вас арестую.
-- Как угодно,-- говорит. Тут уж я вступился:
-- За что же вы его? Это ваш произвол! И Луша на него:
-- Не имеете права! Я к губернатору пойду! У нас лакей, у губернатора
служит, двоюродный брат... А тог сейчас:
-- Объясните свои слова. Какой лакей, у какого губернатора?
А та врет и врет.
-- Не хочу объяснять! -- и все.
Тогда он ей свое:
-- Ну, так я вас арестую для объяснения... Так она и села. И тут я
вступился. Говорю, что она с испугу, а у нас никакого брата нет у
губернатора. Наташка чуть не в истерику, а Колюшка так глазами и сверкает.
-- Не запугивайте мать! -- кричит. Тот ему пригрозил. Черепахин тоже
про произвол -- отстранили.
Осмотреть чердак, чуланы! Побежали там какие... Сундуки осмотреть!
И пошло навыворот. Все перетряхнули: косыночки, шали там, приданое
какое для Наташки. За иконами в божнице глядели. Луша тут заступаться, но ей
очень вежливо сказали, что они аккуратно и сами православные. И велели
Колюшке одеваться. Луша в голос, но тут сам пристав -- он благородно себя
держал, сидел у столика и пальцами барабанил -- успокоил ее:
-- Если ничего нет, подержат и выпустят. Не беспокойтесь...
А Колюшка все молчал, сжался. А внутри у него, я-то его хорошо знаю,
кипит, конечно. И на его поведение даже главный ему сказал:
-- Вы все объясните, и мы вас не задержим.
-- Нечего,-- говорит,-- мне объяснять, потому что я ничего не знаю.
Берите.
А тут еще скрипач вернулся поздно с танцевального вечера. Сейчас его
захватили, карманы вывернули, там грушка и конфетки с бала. А Колюшка уж
оделся. Простились мы с ним. Лушу уж силой оторвали. Очень тяжело было. И
повели его с городовыми. И я за ними выбежал. И на дворе полиция. Окружили и
повели. Посажались на извозчиков... И крикнул я ему тогда:
-- Колюшка, прощай! Не слыхал он. Повезли... Побежал я, упал на углу,
поскользнулся. Ночь. И ни души, одни фонари. Стал я так на уголку, а мне
дворник сказал:
-- Ступай, ступай... Замерзнешь... И не помню, как я в квартиру влез.
Луша как каменная сидит среди хаоса, а Черепахин ей голову из ковша
примачивает. И калит всех на все корки. ,,
-- А-а!..-- кричит.-- Сами кобели, да еще собак завели!
Очень сильно бушевал. И всех нас очень скрипач утешил. Совсем он
слабенький был и сильно кашлял.
-- Исус Христос тоже в темнице сидел...
А Черепахин все геройствовал:
-- Я только не могу вас оставить в горе, а то бы я их разворотил!
И потом, когда уж мы всЈ в сундуки запихнули и маломальски в порядок
привели, легли спать; но разве уснешь тут, когда на груди камень. А Луша все
плакала. И Наташа плакала за ширмочками. И Казанская при лампадке смотрела
на нас, на наше житье беспомощное...
Ах, как горько было!.. И вот какие оказались жильцы... Потом-то я все
узнал. А тогда я все проклял, все, и доброе отношение к людям. А что люди?
Скольким я послужил, и как послужил! А кто мне послужил? Много я их видел, и
много прошло их мимо меня через рестораны... И без последствий. И всюду без
всяких последствий для меня. От господ я ничего хорошего не видал. У них,
конечно, свои дела, но хоть бы ласковое слово когда... И сколько было
страхов и горя... Слез сколько было пролито по уголкам, как у нас с Лушей...
И изо дня в день у нас в ресторане и светло, и тепло было, и всегда
неизменно оркестр румынский играл, и господа кушали под музыку и были
веселые и довольные... И я служил в тоске и под музыку. До меня ли им, что у
меня на сердце и внутри? Ибо все было у них и не о чем им было печалиться.
Потому что такое устройство жизни...
XVI Много прошел я горем своим, и перегорело сердце. Но кому какое
внимание? Никому. Больно тому, который плачет и который может проникать и
понимать. А таких людей я почти что не видал. Вокруг не видал, с которыми
имел дело. Потому что теперь нет святых, которые были раньше, как написано в
священных книгах. Теперь пошел народ другого фасона и больше склонен, как бы
иметь в кармане лишние пять рублей. И уж потом я узнал, что есть еще люди,
которых не видно вокруг и которые проникают всЈ... Через собственную скорбь
познал и не могу поносить, как другие. Совесть мне этого не дозволяет. И нет
у них ничего, и голы они, как я, если еще не хуже... Господь все видит и
всему положит суд свой.
Не спал я тогда всю ночь и все думал, к кому прибегнуть. И перебрал в
уме всех гостей могущественных, которые бывали в нашем ресторане. И потом
побывал я у них. И одни совсем меня не допустили, а другие сказали, что это
к ним не относится и они ничего не могут. У самого председателя суда был, и
он только развел руками и тоже сказал, что это не его дело. А его очень
уважали всегда, и всегда все здоровались с ним у нас. И никто никакого
внимания. Только поежатся и поскорей бы отговориться.
И повидал же я за это время! И почему такой народ пошел жестокий? И в
участке был, и в отделениях разных был... И никто ничего не знает. Взяли, и
никто не знает! И в тюрьме тоже -- не знаем, получите уведомление. К
батюшке, отцу духовному, ходил, а он покачал головой и говорит -- зачем так
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
/ Полные произведения / Шмелев И.С. / Человек из ресторана
|
Смотрите также по
произведению "Человек из ресторана":
|