Есть что добавить?
Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
|
/ Полные произведения / Шмелев И.С. / Человек из ресторана
Человек из ресторана [3/10]
не губите людей!
А он привстал и головой так:
-- Так, так... Вы очень добрый человек... Продолжайте...
-- Вы,-- говорю,-- не думайте, что мы бесчувственные какие... Только
скажите от сердца и не доводите до неприятности... А вот даже как: я вам
даже пирожка принесу закусить, чтобы вы не думали...
Сказал, чтобы его в чувство ввести и открыть его планы!. А он подался
ко мне, уставил глаз и шипит:
-- Чи-то-сс? Пир-рожка-а? Это вы что же, на смех? На тебе пирожка! Ты
вот, сукин сын, такой мерзавец, Кривой... Вы меня все Кривым!.. а мы тебе
пирожка?.. А? Вам за пирожок надо покою ночного? Купить меня пирожком? А
утром вы мне пирожка предложили? Вы два пирога пекли и не предложили!..
Из-за вас меня Гайкин из лавки попросил!.. Я вам прощаю!
И так рукой торжественно, и сел на кровать. Слышу вдруг -- топ-топ.
Колюшка из-за двери голову выставил и меня за плечо:
-- Что это вы его, с квартиры гоните?
-- Ничего я не гоню! -- говорю.-- А вот опять... не в себе...
А тот действительно голову в руки и трясется. Смотрю, Колюшка сморщился
и подходит к Кривому, и голос у него дрожит:
-- Оставьте, пожалуйста... Что за пустяки и как вам не стыдно!..
Тогда Кривой поднялся, запахнул свою кофту и так трагически:
-- Можете гнать! Меня сегодня из участка выгнали, теперь вы!.. Конец!
-- Как,-- говорю,-- выгнали? за что? Ничего не пойму. А он срыву так:
-- Гоните в шею! Сейчас прямо на улицу, в темноту! Вы только погоните
-- и я в момент! Не беспокойтесь... И не вовсе пьян, а так странно. Схватил
подушку, гитару со стены сорвал, под кровать полез, шарит там, юлит,
подштанники вытащил и в простынку увязывает, книжку из-под матраса трепаную
достал, графа МонтеКриста. И увязал в узелок.
-- Думаете, места не найду? Я и без места могу... Все равно...
Шебаршит и шарит вокруг себя. Опять из узла все выкидывать стал.
-- Можете себе присвоить! Не надо мне ничего... За квартиру получите из
имения... Я рассчитываюсь... До свиданья!
Пошел было, но я его за руку -- стой!
-- С ума,-- говорю,-- не сходите и скандалу не делайте... Куда вы
пойдете, раз ночь на дворе?..
Посмотрел он на окно и назад повернул, на кровать сел. Тощий он был и
взъерошенный, и глаза какие-то такие. Видать было, что положение его очень
отчаянное, а только храбрится в нетрезвом виде. Знал я, что у Луши он
тридцать копеек занимал и вечером обещал принести и не принес. Очень упрямый
и сам стирал свои рваные подштанники в комнатке, чтобы люди не видали. И
насилу признался, что в участке служит, а все хвастал, что приказчиком в
резиновом магазине. А это он раньше в резиновом-то был, а потом, после
расстройства, запил и в писаря пошел.
И спать-то мне хочется, а он сидит и томит. Вот я и говорю:
-- Не принимайте к сердцу... Прогнали -- другое место найдете... Мало
ли местов!..
А он мне гордо так:
-- Во-первых, меня не прогоняли! Я сам приставу в морду плюнул! У меня
тетка в имении, у ней сто тысяч в банке!.. Чи-то-ссс?! Извините-с... Я не
какой-нибудь обормот!
-- Ну и хорошо, и не напускайте на себя...
-- Ну, это не ваше дело! Выговоры мне! А может, я наврал? Чи-то-ссс?! И
не знаете, гнать меня или нет. Вот молодой человек мне пиджак изгадил, а я,
может, все его пиджаки и брюки уничтожил одним почерком пера?! Чито-ссс?!
Вижу, что спятил -- и ломается. А Колюшка стоит бледный, и губы у него
трясутся.
-- Ничего-с... я шучу -- и все наврал. Никогда я сыщиком не был! Не был
я сы-щи-ком! Чи-то-ссс? Запомните это! Хорошенько запомните!! А-а...
стереглись! Гайкину напели! Он бы мне дело в компании открыл -- шинами
торговать... Лезет человек в мурью, а вы его так вот, так... кулаком в
морду?! Нате вот, плюньте мне в морду, нате!.. Молодой человек! Плюньте!..
Вы про политику можете говорить... понимаете все... плюньте!.. Вашего
парикмахера склизкого позовите... плю-уй-те!..
Реветь начал и все тянет: у-у-у... Колюшка его трясти стал за плечо.
-- Что вы говорите? Неправда!.. Мы не такие!.. А тут Луша из-за двери
выглядывает. Увидел он ее и поднялся.
-- А вы, Лукерья Семеновна, не тревожьтесь... Я вам тридцать копеек
завтра... вот с гитары... я еще не все пропил... успокойтесь...
И вдруг Черепахин и входит в одном белье.
-- Простите за костюм... Да ты угомонишься? Как вошь в пироге! Наталью
Яковлевну и всех будишь! Черт ты после этого!
Но я его остановил и говорю, что человек до умопомешательства дошел. А
он очень горячий и всегда за нас.
-- Знаю, какое у него помешательство! Ему бы теперь ассаже на
двугривенный! Так ты прямо скажи, и так дам, а то важничаешь...
А Кривой посмотрел так укоризненно и загорелся:
-- Все супротив меня! Ну, так знайте! Я всем присчитал: и приставу,
подлецу, и дорогой супруге, и всем!.. И всем вам язык покажу! Будьте
покойны! Итоги подведены. Простите меня, молодой человек! А тридцать копеек
и за квартиру за двенадцать дней получите... Вот с гитары...
И подает Луше гитару. А она замахала руками и не берет.
-- Я предложил... как знаете... Ну-с, прощайте, до радостного утра!
Сделал шаг вперед и стал руку протягивать, а сам глазом нас сверлит. А
Черепахин ему:
-- Пошел ты! Ломается, как обезьяна... Это в тебе даже и не искренне, а
так, одна трагедия глупая...
-- Ну, как угодно... Как угодно...
И вдруг свечу у меня и потушил.
-- Занавес,-- говорит,-- опущен!
Такой странный оказался человек. Напустил-напустил на себя... Легли мы,
а на душе муть.
Слышу, чиркнул спичкой за переборкой. Пригляделся я глазом в щель --
Кривой лампочку на стенке зажег. Потом стал узелок свой вытряхивать и все
головой качает. Потом поднялся, послушал и гитару на стенку повесил, а
подштанники и графа Монте-Криста под кровать сунул. Остановился середь
комнаты и осматривается. На углы посмотрел, на иконку в уголочке. Глаза
ладонями закрыл и затряс головой. Потом за волосы себя дергать стал, да
накрепко. Потом подошел к оконцу на помойку и смотрит. Прижался носом к
стеклу и смотрит. И в тишине слышно, как над головой, где у нас машинист с
железной дороги жил, граммофон камаринского играет. А там именины были. А
Кривой все в окно глядит, в темень... Так я и заснул.
А наутро, только на службу идти, уж Колюшка в училище ушел,--
неприятность. Управляющий домов барышень Пупаевых, Емельян Иваныч Ландышев.
Так и так, с первого числа надбавка вам в пять рублей!
-- Почему такой, надбавка? Прошлый год набавляли...
-- По плану. Обязательно ведено... Я ни при чем, с меня спрашивают. У
барышень расходы большие, и им не хватает. Даже обижаются на меня...
-- Это ваш произвол,-- говорю.-- Я знаю очень хорошо барышень, они
образованные и стараются для попечительства. У них вывеска даже...
А он мне и говорит:
-- Это ничего не составляет, а каждый хочет себе пользы. Сами они не
доходят, а с меня спрашивают... Хотите -- платите, не хотите -- как
хотите...
Вот как! Как заколдованный круг. И накалили же меня этими прибавками и
надбавками! Да-а... Я это теперь очень хорошо понимаю. Сами не доходят...
Музыкальные вечера у них и ужины... И в попечительствах пекутся... барышни
Пупаевы, дай им бог здоровья... Они все науки проходили в пансионах и за
границу ездят, и им, конечно, не хватает. И сами лотереи устраивают и
салфеточки вышивают... И как же им можно проникать в дела, когда это даже и
не барышнины дела! Нежны они очень и тонки, и им, конечно, не хватает... Эх,
не то говорил ты, Кирилл Саверьяныч, не то! От этого оборот! Оборот
капиталов! Что тебе за прически и локоны по сто рублей с головы платят? Так
и мне двугривенные платят эти барышни Пупаевы и другие... Ну, так и я им
платил рублями, и они принимали, потому что это их не касается! Знаю я,
какой это оборот! на собственной шкуре знаю я всех этих барышень Пупаевых и
других, дай им бог здоровья! Да они и без здоровья здоровы, потому что поют
и играют...
А квартир нет. Много домов настроено, а жить негде, потому что все
хотят иметь доходы по плану. И так меня это расстроило...
v Постучался я к Кривому, чтобы поговорить как следует в трезвом
состоянии, но он спал и дверь запер на крючок, И Луша-то сказала, пусть
проспится после куража, а то злой будет. И стали мы рассуждать -- гнать его
или оставить. Что с него возьмешь, как он без места! И тетка-то его с ветру.
И раньше, бывало, все про тетку, а потом отрекался. Такой гордый человек! И
так все обернул ночью, что словно мы его обидели. А это в нем происхождение
такое капризное. Хвастал, что у него мать из дворянской крови и содержанкой
жила у губернатора и, может, он даже сын губернатора, а не золотарика.
Черепахину все изливал: "Мне бы надо по малой мере чиновником быть и
начальствовать, а я до такой ступени опустился. Но только я письмо в газеты
накатаю и отца своего, подлеца, так изображу, что его с места прогонят, или
пусть мне тыщу рублей пришлет,-- велосипедными шинами торговать буду!" Такие
вокруг себя сети распространил, думает -- и не узнают, а просто стыдно ему
было при его положении. Вот и врал.
Пришел я в ресторан, а в официантской наши очень горячо рассуждают. А
это Икоркин. Маленький такой и черненький, как блоха, но очень цепкий и
может говорить. И Икоркиным-то его прозвали па смех -- очень любил, как
поступил, икорку с ложечек и тарелок слизывать. Оказывается, общество
устраивается для всех официантов, для поддержки. Вот Икоркин и требовал,
чтобы записывались, по полтиннику в рассрочку. Но только нас метрдотель
разогнал и оштрафовал Икоркина на рубль за грубость. Потом мне:
-- Бери букет, который барышня забыла, вези на квартиру! Карасев
записку прислал, велел.
Поставили в картонку, пошел я по адресу. И не спросил, нужен ли какой
ответ, дорогой уж вспомнил. Пришел, на третий этаж поднялся. Старая барыня
отперла. Что такое? Букет барышне от господина Карасева из ресторана.
Плечами пожала и зовет:
-- Аля, что такое? Букет тебе!.. Вышла та, тоненькая такая, в фартучке,
прямо как девочка. Вырвала у барыни картонку, и ушли они. Слышу, разговор у
них горячий по-французски. И та кричит и другая... А я жду, будет ли ответ
какой. А ко мне девочка вышла черненькая и мальчишка. Стоят и смотрят.
Мальчик еще спросил меня, кто я такой, а потом и говорит:
-- Там наша Аля работает, где обедают... А девочка мне куклу принесла
показать, такая занятная. И вдруг барышня выбегла ко мне и так гордо:
-- Можете идти, не будет ответа!..
Так гордо, что я и не думал от нее. И лицо такое злое сделала.
Мальчишку дернула за руку, так и отскочил, и за мной дверью -- хлоп! Как
вылетел я все равно! Плюнул даже. Провались они все, а я еще ее пожалел. И
день этот выдался очень горячий, потому что в золотом салоне свадебный ужин
на двести персон -- сын губернатора женился на дочери фабриканта Барыгина,
по двадцать рублей с персоны без вина! А в угловой гостиной юбилей делали
директору гимназии. И метрдотель в наказание, что букет я от офицера принял,
отрядил меня к юбилею. А юбилей -- что! Чиновники!.. Только разговоpы, и еще
рассматривают -- двугривенный или пятиалтынный...
Начались завтраки. И уморил тут меня пакетчик! Вот поди ты, что значит
капитал! Прямо даже непонятно. Мальчишкой служил у пакетчика, а теперь в
такой моде, что удивление. Домов наставил прямо на страх всем. И ничего не
боится. Ставит и ставит по семь да по восемь этажей. Так его господин
Глотанов и называет -- Домострой! А настоящая его фамилия -- Семин, Михаила
Лукич! Выстроит этажей в семь на сто квартир и сейчас заложит по знакомству
с хорошей пользой. Потом опять выстроит и опять заложит. Таким манером домов
шесть воздвиг. И совсем необразованный, а вострый. И насмешил же он меня!
По случаю какого торжества -- неизвестно, а привез с собою в ресторан
супругу. И в первый раз привез, а сам года три ездит. Как вошла да увидала
все наше великолепие, даже испугалась. Сидит в огромной шляпе, выпучив
глаза, как ворона. А я им служил и слышу, она говорит:
-- Чтой-то как мне не ндравится на людях есть... Чисто в театре...
А он ей резко:
-- Дура! Сиди важней... Тут только капиталисты, а не шваль...
Она ежится, а он ей:
-- Сиди важней! Дура!
А она свое:
-- Ни в жисть больше не поеду! Все смотрят... А он ее -- дурой! Умора!
-- А мне так,-- говорит,-- наплевать на всех, что смотрят!
Даже не так сказал, а по-уличному.
-- На всех,-- говорит,-- мне... Я привык к свету... Нехорошо сказал.
Я-то, я-то понимаю даже их необразование. И манит меня:
-- Человек! Дай мне чего полегше...-- Прищурился на нее и говорит: --
Дай мне... соль!
А она так глаза выпучила -- не понимает, конечно. А он-то и доволен,
что дуру нашел. А сам недавно за артишоки бранился.
-- Я,-- говорит,-- думал, что мясо на французский манер, а ты мне
какую-то репу рогатую подаешь! Бона! И как принес я им камбалу, он и говорит
супруге:
-- Вот тебе соль, ешь -- не бойся... Это рыба, в море на сто верст в
глубине живет!
Умора, ей-богу. И сам-то не ест и никогда в компании не ел, а тут для
удивления заказал. А она шевельнула вилкой и говорит:
-- Чтой-то как она и на рыбу не похожа... А не вредная?
Да как распробовала, в пару-то, аромат от нее, и назад:
-- Да она тухлая совсем... Михаила Лукич! Не понимает, что такой от нее
запах постоянный. Тухлая! Уж и смеялся он, вот как покатывался!
-- Эту рыбу-то только француженки употребляют... ду-ура!..
А она чуть не плачет, красная, как свекла, стала и в прыщах.
-- Мне бы,-- говорит,-- лучше белуги бы... А он-то ей:
-- Не страми ты меня перед лакеями, ешь! Тут за порцию три с
полтиной!..
И ни малейшего стыда! А она ест и давится. И случилось нехорошо -- в
салфетку даже. А он ей угрожает:
-- Дура! Никогда больше не возьму. Необразованная!.. Сейчас подозвал
меня и так важно:
-- Дай ей... ар-ти-шоков! Вот! Это уж на смех. Потому где ей с
артишоками управиться? Вот какие люди. А сам-то, сам! Как-то привез в
кабинет девочку лет пятнадцати, так... портнишечку, и напоил. Самому лет
пятьдесят, а она девчоночка совсем. И ту-то, ту-то тоже кормил
по-необыкновенному, потешался. Устриц давал, лангустов, миног... Нарочно с
метрдотелем совещался, как бы почудней. Портнишечку!..
Все своими глазами видел и сам служил. И как иной раз мерзит и мерзит.
И образованные тоже... И никто не скажет... И ничего! Хамы, хамы и холуи!
Вот кто холуи и хамы! Не туда пальцами тычут!.. Грубо и неделикатно в нашей
среде, но из нас не отважутся на такие поступки... И пьянство, и жен бьют --
верно, но чтобы доходить до поступков, как доходят, чтобы догола раздевать
да на четвереньках по коврам чтобы прыгали -- это у нас не встречается. Для
этого особую фантазию надо. Теперь меня не обманешь, хоть ты там что хочешь
говори всякими словами, чего я очень хорошо послушал в разных собраниях,
которые у нас собирались и рассуждали про разное... Банкеты были
необыкновенные, со слезой говорили, а все пустое... Уж если здесь нет
настоящего проникновения, так на момент только все и испаряется, как после
куража. Вон теперь полнм-полны рестораны, и опять бойкая жизнь, опять все
идет как раньше... Эх, Колюшка! Твоя правда! Теперь и сам вижу, что такое
благородство жизни... И где она, правда? Один незнакомый старик растрогал
меня и вложил в меня сияние правды... который торговал теплым товаром... А
эти... кушают, и пьют, и разговаривают под музыку... Других не видал.
И смеялась девчоночка-то, портнишечка-то, смеялась... как коньяком ее
повеселили... И потом, потом туда... У нас такой проход есть... плюшем
закрытый проход... Чистый, ковровый и неслышный проход есть. И потом в этот
проход прошли...
В номера проход этот ведет, в особые секретные номера с разрешения
начальства. И само начальство ходит этим проходом. Тысячи ходят этим
проходом, образованные и старцы с сединами и портфелями, и разных водят и с
того, и с этого хода. На свиданье... И был там у нас -- и сейчас есть --
Карп, аховый насчет делов этих. Как порасскажет, что за этими проходами
творится! Жены из благородных семейств являются под секретом для подработки
средств и свои карточки фотографические под высокую цену в альбом отдают. И
альбомы эти с большим секретом в руки даются только людям особенным и
капитальным. Там стены плюшем обиты, и мягко вокруг, и ковры... и голос
пропадает в тишине, как под землей. И уж с другого конца выходят гости с
портфелями, и лица сурьезные, как по делам... А девицы и дамы чрез другие
проходы. И все это знают и притворяются, чтобы было честно и благородно!
Теперь ничему не верю, хоть ты мне в лепешку расшибись в приятном разговоре.
Тысячи в год проживают, всЈ прошли, все опробовали -- и еще говорят, что за
правду могут стоять! Один пустой разговор. И вот проходы... И сам Карп чуть
однажды не полетел, а очень испробованный и крепкий человек. Криком одна
кричала и билась, так постучал он в дверь. И такой вышел скандал за
беспокойство, что чуть было наш ресторан со всеми проходами не полетел!
И вот как подавал я им артишоки, замутило-замутило меня, дрожание такое
в груди. Неприятность, конечно, дома, а еще у меня сердце нехорошее, жмется
и бьется: капли ландышевые пью. И так мне подкатило, хоть тут в зале ложись,
терпения нет. Пакетчик меня пальцем манит, а я идти не могу. И вдруг товарищ
подходит и говорит:
-- Скорей, жена тебя спрашивает что-то... Перемогся я, подошел к столу.
-- Нарзану мне дай, а ей солянки... Побежал я в официантскую, а Луша
сидит в платочке, бле-едная...
-- Скорей, скорей! Кривой повесился!.. Околоточный послал...
Не понял я сперва, только испугался. А она чуть не плачет:
-- Скорей, скорей! Полна квартира народу... никого нет...
Стал одеваться, пальто никак не вздену. А та-то мне:
-- Скорей, скорей... запутает он нас... околоточный сказал...
Прибежал я на квартиру. Народ со двора в окна лезет, а в квартире
полиция. Вошел в его комнатку, а уж он на полу лежит, как был, в рваной
кофте... На ремешке он задавился от брюк. На спине лежит, руки так свело и в
кулаки, как грозится. А на лицо как взглянул... страшныйстрашный. Языком
дразнится. Один глаз сощурен, а другой выперло, смотрит. Еще ночью так все
рожи корчил. Околоточный наш, Александр Иваныч, у окошечка сидит, курит, в
руке записку держит, и строгий. И околоточный-то знакомый: ему по дешевке
вино иной раз доставлял, после балов которое... Нам метрдотель с уступкой
продавал.
-- Ждать тебя мне тут? Что это у вас тут за безобразие?! И пальцем в
Кривого, и морщится. Точно я сам его удавил.
-- Что знаешь, какие причины? Нет ли чаю стакана... И всегда
обходительный был, а тут даже про чай строго. А я совсем расстроился, ничего
не понимаю.
-- Неприятность тебе будет...-- И запиской по ладошке хлопнул.-- Сын
где? Его я должен спросить... Чернил! Сейчас ему чернил и чаю подали,
ждем...
-- Прикройте его чем... Связался с дрянью, вот и... Голову закройте!
Даже и его взяло. А Черепахин тут как тут.
-- Почему вы так выражаете про мертвое тело? Занесите в протокол!
-- А ты,-- говорит,-- кто такой? Вон отсюда! Тут допрос. Кто он такой?
А тот очень горячий и сейчас зуб за зуб:
-- Почему мне "ты" говорите? Я совместный квартирант и хочу показание
дать о причинах. Я все знаю. И начал так развязно, смешком:
-- Вот как было. Утречком так, часов в десять, конечно, выхожу я из
ватерклозета, смотрю...
Но околоточный ему сейчас:
-- Вон! Сам вызову! Очистить комнату!
Всю публику выгнал из квартиры. Остались дворник да пачпортист наш, а
Черепахину арестом пригрозил за противодействие. Насилу я его увел.
-- Ну-с, теперь по пунктам... И читает записку, что вот с квартиры его
гнали...
-- Так. Вы гнали его, значит, с квартиры... Гнал? Объяснил все и про
ночь рассказал. Записал -- и дальше:
-- Это не важно, а вот... Вслух прочитал все письмо. Оказывается, он на
всех доносы написал и про нас и теперь боится суда. И очень обижен на всю
жизнь. И про стакан помянул, и про разговоры. Прочитал околоточный и
сморщился.
-- Вот какая канитель! Должен дознание вести, тут про политику... Какие
слова твой сын про политику говорил? Лучше чистосердечно... все равно
записка в производство пойдет... Вот какая канитель!..
Отрекся я, и Луша тоже, а Черепахин из-за двери кричит:
-- Знаю, меня извольте допросить! Так я даже удивился на него. Так был
расположен -- и вдруг. А околоточный обрадовался.
-- Позвать его! Что про политику? Твое показание по пункту!
А тот, вижу, хитрое лицо сделал и начал:
-- Не твое, а ваше! Про политику -- нуль, а вот как было: утречком,
конечно, выхожу я из ватерклозета, смотрю...
Прямо на смех. Уж потом сам мне говорил: чтобы обозлить. Сейчас его
околоточный выгнал и пригрозил. А я на Кирилла Саверьяныча сослался:
уважаемый человек и знакомый околоточному. Сейчас за ним погнали:
неподалечку, через улицу жил.
Пришел очень сильно испуганный, с околоточным за руку и по отчеству и
очень умно стал объяснять:
-- Разве вы меня не знаете? Разве,-- говорит,-- я могу в моем
присутствии позволить насчет чего?.. Я привержен к администрации, и мне даже
обидно с вашей стороны такое недоразумение...
А околоточный в записку:
-- Что же делать, раз я по обязанности долга... Я очень хорошо знаю...
А Кирилл Саверьяныч посмотрел на Кривого и говорит:
-- Даже после смерти напакостил! И все из пиджака! А околоточный сейчас
в протокол:
-- Из какого пиджака? Объяснитесь. Кирилл Саверьяныч бородку оттянул и
сделал лицо очень умное и даже как обиделся.
-- А вот как. Сидели мы за пирогом и рассуждали... про жизнь. И Кривой
слушал у двери. И тогда молодой человек, их сын -- ученик реального училища,
стал укорять его, вот этого самого Кривого, зачем он так исполняет свои
обязанности, то есть пьянствует, и сказал, что это так не годится... и
вообще... нельзя так в политике жизни... Вот она и есть политика... политика
жизни... обиход... Так сказать, если выразить по-ученому...
-- Верно! -- подтвердил и околоточный.-- Это понятно.
-- Вот. Необразованный человек не поймет, конечно, а образованный...
это понятно... И я ему, этому самому Кривому, стал объяснять даже из
Евангелия... насчет властей и про жизнь... А он вдруг обозвал всех нас
холуями...-- это вы обязательно запишите! -- и тогда молодой человек, а их
сын, действительно бросил на пол стакан в его направлении и попал в пиджак и
забрызгал... Вот он обиделся и сказал, что донесет на всех, и побежал в
участок. Это сущая правда.
Так складно у него вышло. Ну, конечно, что тому, раз он мертвый? А то
бы канитель. Время очень строгое было. И околоточный подтвердил:
-- Был он там, верно, и наскандалил. Мы его совсем прогнали. Но это не
относится...
И зачеркал в протокол. А Кирилл Саверьяныч в окошечко смотрит. И вдруг
с чего-то обиделся и опять:
-- Не понимаю, при чем тут я... От работы отрывают... А околоточный
ему:
-- Нам пуще эти канители надоели, но закон такой.-- И мне запрос: --
Какой донос он на вашего сына послал и куда? Тут в записке есть...
И показал перышком на Кривого.
-- Да какой же донос, раз он пьяный был! -- говорю.
-- Мало ли что! Пьяные-то и проговариваются. О чем донос?
Да что я, святой дух, что ли? Такой придира! А тут Колюшка и входит из
училища. Как узнал все, так и окаменел.
А околоточный сейчас его на допрос:
-- Объясните показание! Вот что он в письме пишет... Прочитал ему.
Колюшка смотрит на него и как ничего не понимает.
-- Ну-с,-- говорит.-- Какой донос он послал и куда? А Колюшка стоит
помертвелый и шепотом так:
-- Мы его, мы... Господи! И за голову схватился. А околоточный -- чирк
в протокол.
-- Что это значит? -- спрашивает.-- Тут у вас путаница... Как же это
вы? Что -- вы?..
Кирилл Саверьяныч тут осерчал.
-- Что же, вы подозреваете, что они его удавили? Он нравственно
думает... от обиды... Он же сам в письме пишет!.. Может быть, и меня вы в
чем подозреваете?
-- Не подозреваю вас,-- говорит,-- а все-таки странно. Как же это вы...
Вы скажите чистосердечно... А мой-то взглянул на Кривого, сморщился и убежал
из комнаты. А околоточный мне строго:
-- Вернуть его! Я именем... требую. Позвать! Побежал я за Колюшкой. А
он уткнулся головой в окно, так в шинели и стоит. Обернулся да как зыкнет:
-- Уйдите! Не могу я, не могу!
Я его и так и сяк -- нет!
-- Вот,-- говорит,-- что мы сделали! И это я, я... Прихожу в комнату к
ним, а околоточный что-то оправляется и шепотком с Кириллом Саверьянычем. И
лицо у него ничего, не строгое. А Кирилл Саверьяныч сделал такую злую
физиономию и вдруг на меня:
-- Не понимаю вашего сына! -- На "вы" стал.-- И Александр Иваныч
удивляется... Как он у вас неразвит и глуп!
А околоточный ничего.
-- Он, должно быть, протокола испугался... Ну, какнибудь покончим...--
Дал подписать и щелкнул портфель.-- Доносы меня беспокоят... Хотя вы не
беспокойтесь, потому что я так и записал, что нашел труп с явными признаками
удавления... самоубийства. Мм-да-а... А Кирилл Саверьяныч меня ногой. А
околоточный в окно смотрит и думает.
-- Ну-с, мы его сейчас заберем... Погода-то какая! Опять грязь...
А Кирилл Саверьяныч опять меня ногой. Велел околоточный брать Кривого и
в карету помощи. Понесли его и гитару забрали и что было, какое имущество.
Ну, конечно, я проводил околоточного в сени и попросил, чтобы вообще... не
было какой канители... И он любезно мне:
-- Ничего, теперь, кажется, все ясно... Кляузник такой был... Отлично
его знаю.
Вернулся я в квартиру, а Кирилл Саверьяныч как накинется на меня:
-- Вот как вы цените отношение! И меня запутали! Я из-за вас теперь в
протокол попал? Запутали вы меня! Из-за всякого мальчишки... Он у вас на
язык невоздержан, а я тут по чужому делу! У меня и так расходов много...
Нет, мне надо быть подальше... Я теперь вижу... как к людям снисходить...
А тут Колюшка и влетел:
-- Пожалуйста! Можете уходить... Вон!
-- Как "вон"! Ты... смеешь? Он при тебе смеет? меня? Это он мне-то!
Щенок! дрянь эдакая, шваль, молокосос! Тебя еще пороть надо, мерзавца
безмозглого! Я тебе еще покажу, какие ты слова говорил!
Я совсем растерялся, а Колюшка одно и одно:
-- Вон! Вон! Папаша в вас не нуждается, в вашем снисхождении!
А у того глаза заюлили, не знает, что сказать. Даже позеленел.
-- Твое,-- говорит,-- мерзавец, счастье, что свидетелей нет, а по
закону я отца не могу притянуть! И я сам, сам ухожу... сам! Ноги моей не
будет! -- Потом скосил на меня глаза и кипит: -- Только у таких и могут быть
такие... хулиганы!
Ни за что обидел и ушел. Чуть было мой его не растерзал. Схватился, но
я его за руку удержал. Потом ушел к Наташе в комнату и затворился. Вот как
обернулось! Такая неприятность, и даже Кирилл Саверьяныч, которого я уважал,
оказался таким занозливым. А тут еще донос какой-то Кривой послал...
Пошел я к Луше -- на постель прилегла от сердца,-- она мне:
-- Мочи моей нету... засудят Колюшку... Вот какой негодяй оказался...
Что он про него написал? Возьмут его, как Гайкина сына...
Дал ей капель и пошел к Колюшке. Дергаю дверь -- не отпирает. С крючка
сорвал. Сидит над столом и голову на руки положил.
-- Чего ты бесишься? -- говорю.-- И человека вооружил... Ведь он со
злобы на тебя донести может, про твои слова! Донос на тебя есть уж... Ведь к
нам полиция может каждую минуту... Может, у тебя какие книги есть от
Гайкина...
А он на меня, вместо того чтобы успокоить:
-- Вы-то хороши! Он при вас на мертвого врал, а вы... Мамаша мне
сказала... И оставьте меня в покое! И по виску себя кулаком.
-- Неужели это из-за меня он? Господи! Папаша! Даже мне обидно стало,
по правде сказать. Посторонние интересы, что Кривой повесился, он к сердцу
принимает, а что нам будет -- без внимания. И говорю ему:
-- Чужой тебе приболел, а мы для тебя что? плюнуть да растереть. Вот ты
как! Я же о тебе забочусь... Ответь ты мне, есть у тебя какие книги?
А он мне:
-- Уйдите вы прочь! -- Кулак сжал и в подушку ткнулся.
-- Да пощади ты,-- говорю,-- хоть отца! Я из себя для вас жилы тяну,
свету не видал... Что ты геройствуешь-то? Ведь из тебя оттябель выйдет! --
стал ему рацеи читать.-- Какой из тебя полезный член выйдет? Скандал за
скандалом... в квартире человек удавился, нам неприятность... С человеком
меня поссорил! А он сколько раз меня поддержал... Протекцию тебе оказал, как
в училище поступать... через знакомство с учителем...
А он ногой -- раз! -- о кровать.
-- Так ты так! -- говорю.-- Ну, теперь я все вижу! Это твой Васиков
долгоногий тебя с пути сбил! Как стал к тебе ходить с книжками, так ты как
другой стал... Ну, так чтоб духу его у меня в квартире не было! Ответишь ты
[ 1 ]
[ 2 ]
[ 3 ]
[ 4 ]
[ 5 ]
[ 6 ]
[ 7 ]
[ 8 ]
[ 9 ]
[ 10 ]
/ Полные произведения / Шмелев И.С. / Человек из ресторана
|
Смотрите также по
произведению "Человек из ресторана":
|