Войти... Регистрация
Поиск Расширенный поиск



Есть что добавить?

Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru!

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Журавленок и молнии

Журавленок и молнии [7/12]

  Скачать полное произведение

    - Люди всегда воевали. Еще с древних времен, - сказал Горька наставительно.
    - Ну, вот именно. И до сих пор не поумнели... Когда один человек умирает, и то сколько горя. А тут сразу - трах, трах! - целые тысячи. Или даже миллионы...
    - А если война справедливая! Если на тебя нападают!
    - Вот я и говорю про тех, кто нападает. Чего им надо? Психи какие-то... Если "Синие молнии" и "Тигры" воюют, это ладно, потому что понарошку. Для интереса... Да и то, когда тебя расстреливать повели, ты вон как заметался. А если по правде?
    - Чего ты такие разговоры сегодня завел? - недовольно сказал Горька.
    - А ты сам спросил про политинформацию... Тебе хорошо, готовиться не надо. А я уже третий раз. И зачем только Маргарита меня политинформатором назначила...
    - Потому что рассказываешь интересно.
    - А я больше не буду интересно... Надо по очереди, а она все на меня. Пионерское поручение! Если по правилам, то классный руководитель не имеет права пионерские поручения давать, он ведь не вожатый. Нам это еще в третьем классе объясняли.
    Горька сказал с коротким зевком:
    - С Маргаритой мы еще хлебнем.
    - Ну уж, хлебнем, - заступился Журка. - Обыкновенная. Как все учителя... Вот Виктор Борисович - тот в самом деле вредный. Как заорет...
    Журка даже поежился, вспомнив завуча Виктора Борисовича - сухого, с аккуратным пробором и маленьким ртом, съеженным, как высохшая розочка.
    - Витенька - просто псих, - сказал Горька. - Маргарита хуже.
    - Почему?
    - Сам увидишь.
    - Ты на нее злишься, что не дала нам на одну парту сесть, проницательно заметил Журка.
    - Ну и злюсь... Ты-то, конечно, не злишься. Тебе с Иркой - в самый раз.
    - Я же не виноват, что у Маргариты такое правило: мальчик с девочкой, - недовольно сказал Журка.
    - Дурацкое правило. Как в первом классе... Да еще в каждом кабинете проверяет: все ли на своих местах... Да ладно, мне и с Лидкой Синявиной неплохо. Не ябедничает, если подеремся, и списывать дает... А Ирка тебе не надоедает?
    - Как это? - удивился Журка.
    - Ну как... Полдня за одной партой, да потом ты еще дома у нее торчишь...
    - Я не торчу, а делом занят, - хмуро сказал Журка. - Ты же видел, ее папа картину пишет.
    - Да уж видел, - вздохнул Горька. - Когда кончит, на выставку пошлет. Небось, премию получит. Кучу денег...
    - Балда ты, - огрызнулся Журка. - Он о деньгах и не думает. Если хочешь знать, ему за "Путь в неведомое" восемьсот рублей предлагали. А он все равно не продал, хотя дома ни рубля денег не было. Мне Иринка рассказывала...
    - Он что, святой такой? Или решил, что мало дали?
    Журка оторвался от "Путешествия на "Камчатке", вздохнул и медленно спросил:
    - Слушай, ну почему ты про всех всегда говоришь плохое?
    Горька помолчал, будто испугался. Потом сказал, то ли дурачась, то ли по правде:
    - Да вот так уж... Наверно, потому что про меня никто хорошее не говорит.
    "А может, в самом деле?" - растерянно подумал Журка. И пожалел Горьку. И решил сказать ему что-нибудь хорошее. Но Горька продолжал говорить сам:
    - А картина мне здорово понравилась. Вы там на ней такие...
    - Какие?
    - Ну... в общем, видно, как вам хорошо друг с другом...
    Журка усмехнулся:
    - Ты еще подразнись: "Жених и невеста".
    - Что я, совсем спятил? - сказал Горька и натянул до носа одеяло.
    "Обиделся," - с тревогой подумал Журка.
    Но Горька не обиделся. Он не мог обижаться на Журку. Он был привязан к Журке гораздо сильнее, чем это можно было заметить со стороны. Своей привязанности он стеснялся не только перед другими, но даже перед собой. Конечно, разве он был достоин Журкиной дружбы? Журка был умнее, храбрее, честнее. Горька завидовал той смелой ясности, с какой Журка смотрел на людей. Ему, Горьке, никогда не сделаться таким. Хорошо хотя бы то, что Журка не отталкивает его...
    Недавно в старом "Огоньке" Горька наткнулся на цветной портрет мальчишки и вздрогнул. Потом прочитал: "Художник Тропинин. Портрет сына". В сыне художника не было явного сходства с Журкой, но в повороте головы, во взгляде Горька почувствовал что-то очень знакомое. Он вырезал портрет и приколол кнопками в своем уголке над расписанием уроков.
    Повесить Журкину фотографию он не решился бы. А так что? Просто картинка.
    ...Горька откинул одеяло, прошлепал к Журке и сел на краешек тахты.
    - Что читаешь?
    Журка молча показал титульный лист.
    - Интересно? - спросил Горька.
    - Ага...
    - А почитай вслух.
    - Я не по порядку, просто листаю. Тут всякие штурманские наблюдения...
    - Ну все равно.
    Горьке в самом деле было все равно. Просто хорошо, если они будут сидеть вместе, и Журка для него, для Горьки, станет читать свою мудреную книгу. Хоть про что...
    - Давай, - охотно сказал Журка. Они устроились рядышком, привалились к спинке тахты, укрылись одним одеялом, и Журка перевернул страницу.
    - ..."Двадцать второго числа в полдень по наблюдениям место наше было в широте четыре градуса двадцать шесть минут сорок восемь секунд, в долготе сто пятьдесят градусов ноль-ноль минут восемнадцать секунд; тогда до захождения Солнца дул ровный ветер, а потом стал затихать, и по горонту сделалось очень облачно; к северу мы видели один раз блеснувшую молнию, а в одиннадцатом часу ночи показался весьма необыкновенный метеор; я сам наверху тогда не был, но вахтенные офицеры сделали ему следующее описание: "В половине одиннадцатого часа к норд-норд-весту приметили большой светлый шар, опускающийся к горонту, который был виден секунд пять, потом исчез, разлив свет по всему небу..."
     
    Встреча
     
    Школа стояла в Крутом переулке между улицами Парковой и Мира. До Иркиного дома и до Журкиного от школы было три с половиной квартала. Только Иринке в одну сторону, а Журке - в другую.
    В школу Журка шел с Горькой, с Митькой Буриным и братьями Лавенковыми. Иринка - со Светой Гарановой и Димой Телегиным. А школы Иринка и Журка выходили вместе. Шли по Крутому переулку до троллейбусной остановки. Была у Иринки причуда: школы домой добираться только на троллейбусе. Тут и пешком-то пять минут, но Иринка говорила с капрной ноткой:
    - Я так с первого класса привыкла. Трудно тебе что ли проводить?
    Журке было нетрудно. К тому же он знал, что у человека могут быть всякие свои привычки и приметы. Например, сам он, шагая по асфальту, старался не наступать на трещины. А если встречался на улице очень большой пес, надо было тихонько свистнуть и посмотреть на него через колечко, сложенное пальцев. Чтобы не было какой-нибудь неприятности. Конечно, Журка понимал, что все это ерунда. Но, может быть, не совсем ерунда. Может быть, это осталось в крови от далеких предков, которые ходили в шкурах по скалам и ледникам и старались приручить диких животных. Тогда каждая трещинка могла оказаться опасной, а зверя нужно было заранее остановить взглядом. И почему теперь не вспомнить старый обычай, если это нужно для спокойствия души?
    Может быть, и у Иринки есть какая-то примета, и троллейбус ей необходим для хорошего настроения...
     
    Никакой приметы насчет троллейбуса у Иринки не было. Просто ей нравилось идти с Журкой. Хотя бы до остановки. В троллейбусе Иринка прилипала носом к заднему стеклу и смотрела, как Журка машет ей портфелем, а потом убегает, прыгая через черные трещины на желтом от солнца асфальте.
    Она знала, что Журка сейчас прибежит домой, кинет в угол портфель, торопливо переоденется, проглотит оставленный мамой обед, покормит Федота и тут же опять помчится к ней, к Иринке. Потому что папа хочет закончить картину, пока сентябрь дарит последние летние деньки.
    Через дверь Журка выходить не станет, а вылетит квартиры через окно - на веревке с поясом. Мамы у него дома нет, и никто не будет вздыхать и говорить о глупом риске. Журка перелетит на тополь, съедет по стволу на землю, за несколько минут промчится конца в конец Парковой улицы - и вот он. Стоит в дверях, весело морщит переносицу.
    - Здрасте! Быстро я, да?
    - Ну, молодчина! - обрадуется папа. - Давайте начнем. Я тут и без вас кое-что сделал, а теперь - вместе...
    Вместе - это хорошо. Казалось бы, что интересного сидеть целый час на подвешенной доске? А на самом деле - весело. Потому что сидишь и о чем угодно разговариваешь. Разные истории рассказываешь. Папа - о том, как смотрел в детстве трофейные фильмы про пиратов и дикаря Тарзана. Иринка - про то, как брат Виктор учил ее стрелять лука и возил на велосипеде в лес (и как они там один раз надолго заблудились). Журка - про "витязей", про то, как в раннем детстве сочинял стихи и как был канатоходцем в цирке, который ребята устроили у них во дворе, в Картинске (два дня голова гудела, думали, что сотрясение). Он так весело всегда рассказывал! Переносицу сморщит и сам над собой посмеивается...
    Но, если даже все молчали, все равно было хорошо. Просто потому, что тут Журка... Иногда, застеснявшись таких мыслей, Иринка говорила капрно:
    - Папа, ты нас совсем замучил! Эта доска мне уже в кошмарах снится.
    - Ришка, не кокетничай, - добродушно отзывался папа. Она вскакивала.
    - Кто кокетничает? Не могу я больше. Все!
    - Ну, началось. Характер показываем, - спокойно говорил папа. Журка, ты устал?
    - Ни чуточки. И она тоже... Просто у нее сегодня "пфыкательное" настроение.
    - Какое, какое?! - взвивалась Иринка. А папа говорил с удовольствием:
    - "Пфыкательное"! Прекрасный термин.
    Иринка пфыкала и садилась на доску, надув губы. А Журка смеялся. Тогда она тоже начинала смеяться, но сперва говорила Журке:
    - Двое на одну! Эх ты, а еще витязь...
     
    В субботу, когда шли к остановке, Журка вдруг замолчал на полуслове. Остановился. Иринка даже испугалась: он с непонятным лицом смотрел куда-то в сторону. Потом бросил у ее ног свой портфель и закричал:
    - Лидия Сергеевна!
    И побежал за женщиной, которая сошла с троллейбуса.
    Та обернулась.
    А Журка мчался к ней, раскинув руки, будто хотел обнять с разбега. Так бегут к маме, которая вернулась домой долгой поездки. Правда, он все же не стал обнимать, в последний момент затормозил, остановился перед женщиной, сказал с радостным придыханием:
    - Лидия Сергеевна... Правда, вы...
    Она обрадовалась так же сильно:
    - Журавин! Юрик!.. Надо же! Откуда ты здесь, Журавлик?
    - Я переехал... недавно... А вы?
    - А я еще в прошлом году. Сразу, как с вами попрощалась. Мужа перевели, вот и я... Теперь я опять студентка.
    - Как студентка?
    - Очень просто. Я же раньше педучилище кончила, а сейчас учусь в институте. А то ведь что получалось! Три года проучила вас, а потом отбирают, потому что после училища можно работать только в начальной школе... А я больше так не хочу. Пускай с первого класса по десятый... Ох, Журавлик ты мой, как я рада тебя видеть!
    Она притянула его за плечи, прижала к себе. И он, кажется, чуть не замурлыкал от удовольствия. В самом деле!
    Иринка, подобрав Журкин портфель, подошла и теперь стояла в трех шагах. Журка наконец оглянулся на нее.
    - Лидия Сергеевна! Это Иринка! Моя... мой товарищ. Мы на одной парте... Иринка, это Лидия Сергеевна. Ты знаешь, я рассказывал.
    - Я догадалась. Здравствуйте, - сказала Иринка, стараясь не очень показывать досаду. А досада была оттого, что Журка так стремительно забыл про все на свете (и про нее, про Иринку), бросил портфель, кинулся как сумасшедший. И еще оттого, что Лидия Сергеевна была совсем не такой, какой представляла ее Иринка. Невысокая, даже ненькая, толстоватая, с несовременной прической - какие-то рыжеватые кудряшки.
    - Пойдемте ко мне в гости, - тут же предложила Лидия Сергеевна. Я недалеко живу, на улице Кирова.
    Иринка бросила на Журку быстрый взгляд. Он, кажется, понял. Сказал огорченно:
    - Ой, сейчас нельзя, Лидия Сергеевна, у нас дело важное. Но я обязательно! Скоро!
    "Я," - опять ревниво подумала Иринка. И отвернулась. Журка, все еще светясь от радости, записал адрес, и они распрощались.
    Стали ждать троллейбуса. Иринка молчала. Журка наконец спросил:
    - Ты чего надутая?
    - Я? - сказала она. - Ничуть... Просто я испугалась: ты так сорвался куда-то...
    - Но это же Лидия Сергеевна...
    - Да поняла я, поняла... Только я удивилась.
    - Почему?
    - Ну... - Иринка замялась, но удержаться не смогла: - Я думала, что она красавица, а она...
    - Что "она"? - слегка насторожился Журка.
    - Да ничего. Но... обыкновенная.
    Журка не обиделся.
    - Не все ли равно, красавица или нет, - сказал он задумчиво, будто что-то хорошее вспомнил. - Тут даже глупо так говорить...
    - Почему же глупо? Для женщины внешность - это очень важно.
    Журка подумал и серьезно разъяснил:
    - Ты же про свою маму не думаешь, красавица она или нет. Просто она есть, вот и все...
    - Сравнил! Мама у каждого одна, а учителей вон сколько.
    - Лидия Сергеевна тоже одна, - отозвался Журка. - Ты просто не понимаешь...
    Иринка хотела сказать, что где уж ей понимать такие сложности, но Журка перебил:
    - Вон "шестерка" идет... Ну, пока. Через час я приду.
    Будто ничего не случилось...
     
    Журка не понял, отчего Иринка надулась, и не очень на это обратил внимание. Он слишком радовался встрече с Лидией Сергеевной. В самом прекрасном настроении он прибежал домой и с таким же настроением через час отправился к Иринке.
    Она встретила его вну, у подъезда. Глядя мимо Журки, хмуро сказала:
    - Не получится сегодня работа...
    Журка наконец сообразил:
    - Слушай! Ты на меня разозлилась, что ли? За что? Ничего я не понимаю!
    Иринка посмотрела виновато, почти со слезами.
    - Разве в этом дело? У папы неприятности...
    - А что случилось?
    - Да... все то же... - горько сказала Иринка, и Журка вдруг подумал, что ее голос очень похож на голос Веры Вячеславовны. - Опять у него с выставкой... Совсем уже назначили, а теперь переносят на будущий год... Ну, он расстроился. Сидит, ругает киношников. Если уж он начал про киношников, значит, не до работы ему. Как бы опять сердце не заболело. Зимой и так целый месяц в больнице лежал...
    - А что за киношники? - скованно спросил Журка.
    - Так он их называет... двух своих врагов. Он говорит, что они свои картины с экрана срисовывают.
    - Прямо в кино? - удивился Журка.
    - Нет. Возьмут киножурнал, где строители или сталевары показаны, выберут подходящий кадр - и у себя в мастерской на экран через фильмоскоп. А потом обводят, раскрашивают. Раз, два - и картина готова. Можно хоть во всю стену...
    - Разве так бывает? - недоверчиво сказал Журка.
    - Значит, бывает... Папа горячий, несдержанный, но он никогда не обманывает. И всегда говорит, что думает. Как с размаха... Мама его за это сколько раз ругала...
    Журка подавленно молчал. Как он мог помочь Иринке и ее отцу? И кто тут может помочь?
    Журка и раньше знал, что бывают дома у Иринки грустные дни. Но у кого их не бывает? К тому же слышал об этом он лишь намеками и не очень тревожился.
    При Журке Игорь Дмитриевич всегда был веселый, бодрый, готовый к работе. И не верилось, что когда-то он бывает не таким.
    Журке Иринкин папа очень нравился. Стройный, похожий на дирижера, который вот-вот взмахнет палочкой и начнет озорную музыку. Он и кистью взмахивал, как дирижерской палочкой. У него были длинные пальцы и узкие загорелые запястья. И была в этих тонких руках большая сила. Однажды Игорь Дмитриевич взметнул в воздух Журку, чтобы поставить на качели, и Журка зажмурился от неожиданного ощущения: показалось, что его подхватили руки деда.
    - Ты что, испугался, птаха?
    - Не-е... - сказал Журка. Засмеялся и открыл глаза.
    Игорь Дмитриевич тоже засмеялся. Волосы у него с густой сединой, а лицо совсем не старое. Оно было красивым и могло бы показаться строгим, если бы не рот. Большой улыбчивый рот словно вырезан какого-то веселого портрета и не очень точно, чуть наискосок, приклеен на лицо Игоря Дмитриевича. Это рот доброго мальчишки. Впрочем, не только мальчишки. Потому что у Иринки были такие же губы и такая же улыбка (если, конечно, Иринка не дулась).
    А сейчас Иринкин рот грустно сжат, и сама она стояла поникшая.
    - Он же очень хороший художник! - искренне сказал Журка.
    - Хороший, конечно... А в Союз художников который год не принимают. Он там у них на собрании одного начальника прямо при всех "киношником" обозвал. Ну вот, с тех пор...
    - И выставку -за этого отменили?
    - Я не знаю... Видишь какое дело, он ведь работает в художественных мастерских, там ему заказ дали - какие-то планшеты для завода рисовать. А он увлекся нашей картиной, заказ вовремя не сдал... Главное, что на заводе-то ничего, согласились подождать, а директор мастерских расшумелся. В выставком пожаловался... А при чем здесь выставка? Это же разные вещи - заказ и картины! Просто у него там друзья...
    - У кого? - машинально спросил Журка.
    - Да у директора. В выставкоме. Вот они опять и сделали папе гадость...
    - А у Игоря Дмитриевича разве нет друзей? Чтобы заступились за него? - сочувственно спросил Журка.
    Иринка как-то по-старушечьи махнула рукой. И сказала с сердитой откровенностью:
    - А... "друзья". Когда праздник или день рождения, они тут как тут. А если помочь надо, с начальством ссориться не хотят. Разве это настоящие друзья?
    Журка грустно усмехнулся:
    - А от тех, кто настоящие, тоже никакого проку...
    - Где они, настоящие-то? - тихо и печально отозвалась Иринка.
    Так же тихо и очень серьезно Журка сказал:
    - А я?
    Они помолчали. Журка вдруг застеснялся, Иринка, видимо, тоже смутилась. Потом она тряхнула волосами и попросила с хмурой виноватостью:
    - Ты уж на меня не сердись...
    - За что? - удивился Журка.
    - Да за это... Сегодня на остановке...
    - Я так ничего и не понял, - сказал Журка.
    - Ну и молодец, что не понял. А я дура...
    - Да ладно тебе... Пойдем к нам! Мама пирог с яблоками печет.
    Иринка покачала головой:
    - Нет. Мама сейчас папе капель даст и в постель уложит, а он всегда просит: "Ришка, посиди со мной рядышком". Я уж пойду посижу...
     
    Журка брел от Иринки, пинал перед собой пустую коробку от сигарет "Космос" и думал про Игоря Дмитриевича. И про Иринку: какая она сегодня хмурая и по-взрослому озабоченная.
    По правде говоря, в Иринкином разговоре о всех этих выставкомах, заказах и отцовских недругах Журке почудилось что-то ненатуральное. Будто она повторяла не свои слова. Но тут же он подумал: "Ну и повторяла. А что такого? Слышала, как отец рассказывает, а потом со мной поделилась..." Иринкина тревога об отце была настоящая и большая, Журка это чувствовал и сам теперь тревожился. Он знал точно, что Игорь Дмитриевич хороший и добрый. Недаром же, когда смотришь на "Путь в неведомое", даже горло начинает щекотать от волнения. Знал он и то, что еще в прошлом году Игорю Дмитриевичу сказали все в том же непонятном выставкоме: "Написано недурно, однако сюжет у вас какой-то странный. Любители живописи ждут от художников, что они отразят современность, а у вас какой-то Грин или Жюль Верн..."
    Олухи, честное слово!.. Только бы Игорь Дмитриевич не расстроился слишком сильно и не заболел. А то больше не будет хороших минут и веселых разговоров в солнечной комнате с качелями. Лето совсем, совсем скоро кончится...
    И словно в доказательство блкой осени пахнул -за угла холодный ветер. Неожиданный и резкий. Угнал в канаву сигаретную коробку, хлестнул по ногам колючей пылью и мусором, запорошил глаза. Серая тучка набежала на солнце.
    Журка моментально озяб. Но назло ветру и назло всем печальным мыслям решил, что домой не пойдет, а, раз уж есть свободное время, забежит сейчас к Лидии Сергеевне. Потому что улица Кирова в двух кварталах.
    Эта мысль улучшила Журкино настроение. Он подумал, что у Игоря Дмитриевича, может быть, скоро все наладится, зашагал быстрее, согрелся на ходу и к дому Лидии Сергеевны подошел совсем весело.
    Дом был новый, девятиэтажный.
     
    Лидия Сергеевна стояла на площадке второго этажа. Держала свернутый половик и "выбивалку".
    - Ой, Журка! А почему ты сверху бежишь?
    - Я прокатился на лифте до девятого этажа! - радостно прнался Журка. - А там меня прогнала кабины какая-то старуха... Жалко ей, что ли? Я на лифте всего третий раз в жни ехал.
    - Какой ты молодчина, что пришел!
    - А вы ковер чистить пошли? Давайте я выколочу!
    - Я уже. Пойдем к нам...
    В прихожей их встретил круглощекий большеглазый пацаненок лет четырех. Лохматый и серьезный.
    - Ой, это Максимка? - удивился Журка. - Здравствуй, Максим. Какая ты громадина...
    - Здхавствуй, - ответствовал Максим, задрав голову. - Ты тоже гхомадина. Ты кто?
    - Это Юрик Журавин, он к нам в прошлом году приходил, - объяснила Лидия Сергеевна. - Но ты не помнишь...
    - Не помню, - согласился Максим. - Я тогда был маленький, а их много было. Целая пхохва.
    - Что за выражения, - сказала Максимкина мама, а Журка засмеялся:
    - Ты такой большой, а почему букву "эр" не научился говорить?
    - Стахаюсь, - сообщил Максим.
    - Он не старается, он лентяй, - сказала Лидия Сергеевна, подтолкнула Максимку к двери, и все вошли в комнату.
    У окна сидел и копался в транзисторном магнитофоне Валерий Михайлович, муж Лидии Сергеевны. Он был очень серьезным, даже угрюмым человеком. Вернее, таким его считали те, кто плохо знал. Но витязи-то его знали хорошо. Он всех их перекатал на своих широких плечах, каждому сделал покрытый серебряной краской меч, многих мальчишек научил мастерить бумажных листов самолеты хитрой конструкции (потом ему за это попало от Лидии Сергеевны, потому что самолеты часто взлетали -под парт во время урока).
    Валерий Михайлович работал авиационным техником в Картинске на местном аэродромчике, а сейчас, наверно, в большом аэропорту. А может быть, и в другом месте. Он разбирался не только в самолетных моторах, а кажется, во всем на свете. Все, что хочешь, мог смастерить и починить: и деревянный самострел с хитрым спуском, и цветной телевор...
    Работал Валерий Михайлович всегда молча. Он считал, что чем больше человек шевелит языком, тем хуже работает руками. Но не всегда он был молчаливый. Однажды в походе у костра он целый час рассказывал сказку про маленького робота по имени Трикола (три кола - значит, три единицы, номер сто одиннадцать)...
    Лидия Сергеевна поставила Журку перед собой и весело сказала:
    - Валерий, смотри, кто пришел. Помнишь Журавленка?
    Валерий Михайлович поднял голову, глянул -под насупленных бровей, вдавил большой палец в ямку на подбородке (такая была у него привычка) и сказал, подумав:
    - Я всех помню. Я эту пичугу для доски почета снимал...
    - А вот и перепутал! - засмеялась Лидия Сергеевна. - Для доски ты снимал его друга Рому Светлякова да еще трех девочек...
    Она так просто, легко вспомнила о Ромке. Без всякой печали. Ну и правильно, так и надо. Пусть будет, будто Ромка живой...
    - А меня вы тоже фотографировали, - сказал Журка. - Для стенгазеты.
    - Совершенно верно! - обрадовалась Лидия Сергеевна. - У тебя там еще стихи были! Про Новый год. Как же там? А, вот...
    "Ой, не надо," - подумал Журка и слегка покраснел. Но Лидия Сергеевна уже декламировала:
     
    Вот и Новый год пришел,
    Всем нам стало хорошо.
    Пусть нам вьюга лица лижет,
    Лето все же стало ближе...
     
    - Видишь, я запомнила... А сейчас пишешь стихи?
    - Нет, что вы, - испугался Журка. - Это я нечаянно тогда сочинил. А с тех пор почти и не пробовал.
    Валерий Михайлович встал. Шагнул к Журке.
    - Эту газету я тоже помню... Ну, здравствуй. Теперь здесь живешь?
    Он протянул Журке громадную пятерню. Журка положил в нее свою ладонь и сказал:
    - Мы недавно переехали.
    - Ну и молодец. А то Лида у меня тут совсем велась без ребят.
    - Не сочиняй. Мне хватает Максима и тебя. Оба неслухи...
    - Женский гнет, - сказал Валерий Михайлович и вернулся к подоконнику.
    Лидия Сергеевна усадила Журку, развернула складной стол, сказала, что утром приезжала ее мама, привезла всякого варенья, и сейчас они будут пить чай.
    - Ты какое варенье любишь, Журка?
    - Всякое, - подал голос Максим, который уже приволок ящик с "констхуктохом" и агитировал Журку строить самолет.
    - Я, между прочим, спрашиваю не тебя, а Журку...
    Журка посмотрел на Максима, улыбнулся и сказал:
    - Всякое...
    - Заговорщики.
    Пока Журка и Максим свинчивали дырчатых пластмассовых полосок "кхылья", на столе появились вазочки, блюдца и разной величины фаянсовые чашки.
    - Журка, помнишь эту? Вы с Ромой всегда таких пили, больших, чтобы лишний раз не наливать. Их две было, а потом одна разбилась. Так жаль...
    Журка внутренне вздрогнул. Но не сказал ничего, подошел к столу, взял в ладони тяжелую чашку с синим кораблем и надписью "Путешествие Магеллана". Покачал тихонько...
    - Устраивайся ближе к варенью, Журка... Эй, мужчины, садитесь!
    Они пили чай со "всяким" вареньем и вспоминали свой третий "В". Вспоминали прием в пионеры и последний поход.
    - Хороший был поход, - вздохнула Лидия Сергеевна и улыбнулась Журке глазами: "Ничего, все равно хороший". Она думала, что он до сих пор страдает -за той истории. Журка сморщил переносицу и спросил:
    - Вы никому не говорили?
    - Что ты! Никому-никому...
    - Смотрите-ка, тайны у них, - заметил Валерий Михайлович.
    - Да, представь себе...
    - Теперь уже не тайна, - сказал Журка, набравшись смелости. - Теперь можно рассказать. Потому что я себе за то дело, знаете, как отомстил...
    И он, качая от смущения ногами и пряча нос в кружку, поведал про экспедицию на кладбище и про Федота. Лидия Сергеевна смешно поежилась:
    - Ой-ей-ей. Я бы померла от страха. Какой ты отчаянный...
    - "Отчаянный," - усмехнулся Журка. - Просто выхода не было. Я подумал: "Что скажу Ромке, когда приедет?"
    Чашка грела Журке ладони фаянсовыми боками. Он опять покачал ее и тихо сказал:
    - У меня с трещинкой была, а эта без трещинки, Ромкина... Лидия Сергеевна, у вас есть Ромкина фотокарточка? Я давно не видел его...
    - Есть, конечно. У меня все ваши есть, я сейчас достану... А у тебя разве нет?
    - У меня только общая, где весь класс. Ромка там боком стоит, лицо плохо видно.
    - Можно найти хороший негатив и напечатать портрет. У Валерия все фотопленки хранятся... Только снимки-то давно делались, сейчас он подрос, наверно, как и ты. Написал бы ты ему: пусть свежую фотокарточку пришлет... Что с тобой, Журка?
    А что? С ним ничего. Осторожно поставил чашку, даже не плеснул на скатерть...
     
    Она ничего не знала. Она уехала Картинска почти сразу после того похода, и потом никто не написал и не сказал ей о Ромкиной гибели... И сейчас давнее Журкино горе, к которому он привык, для нее оказалось новым и неожиданным.
    Наверно, ей хотелось заплакать, но она только сжала губы и минуту или две молча сидела и водила по клеенке блестящей ложечкой. Потом сказала в нависшей тишине:
    - Ромка, Ромка... Вот ведь судьба какая... За что людям такое горе?
    "Молнии, - хмуро подумал Журка. - Разве они спрашивают?" И тихо объяснил:
    - Там поперек дороги проехал самосвал, а кузова песок сыпался. Получилась такая горка на асфальте, как бархан. Они на нем взлетели, будто на трамплине, перевернулись и в столб... в бетонный...
    Валерий Михайлович вдруг встал -за стола.
    - Лидуша, ты в ванную пока не ходи... Максим, пойдем, ты мне поможешь.
    Лидия Сергеевна и Журка остались вдвоем. Чаю больше не хотелось. Они сели рядышком на тахте, стали говорить о другом, не о Ромке. Лидия Сергеевна расспрашивала про маму и папу, про здешнюю школу. Журка охотно рассказывал и привинчивал хвостовое оперение к недостроенному Максимкиному самолету. Но разговор шел без прежней веселости. Будто печальный Ромка сидел здесь же в уголке и слушал...
    Через полчаса появились Валерий Михайлович и Максимка. Валерий Михайлович положил Журке на колени большую, с четверть газетного листа, фотографию. Она была только что отпечатанная, горячая от глянцевателя.
    Веселый Ромка смотрел со снимка мимо Журки, куда-то вдаль и немного вверх. Будто следил за улетающей птицей. Но казалось, что он сейчас шевельнет глазами, встретится взглядом с Журкой - зрачки в зрачки.
    Потому что он был совсем живой. Чудилось, что губы его все сильнее растягиваются в улыбку, а раскиданные ветром легкие волосы шевелятся.
    Снимок был сделан не для Доски почета, а гораздо позже. Ромка уже в пионерском галстуке, а за плечами у него видны ветки с молоденькими листьями.
    - Это когда в пионеры принимали? - спросил Журка.
    - Да, - сказала Лидия Сергеевна. - Валерий хотел каждому сделать портрет на память, да не успел проявить и напечатать. Жили-то мы, помнишь, в каком доме? Ни крана с водой, ни уголка, чтобы увеличитель пристроить...
    Ромка улыбался - такой знакомый: со старым шрамиком над левой бровью, с постоянной трещинкой на верхней губе (он всегда ее трогал языком), с темным квадратиком пустоты на месте выпавшего зуба...
    - Вы даже не знаете, какое громадное спасибо, - шепотом сказал Журка.
     
    На улице Журку опять ударил осенний ветер. Серые быстрые облака то и дело закрывали солнце. Сорванные с тополей листья горонтально летели навстречу и подсохшими краями чиркали по Журкиному лицу. Царапающий холод забрался под вздувшуюся рубашку... Однако Журка не пошел сразу домой. Он заскочил по дороге в книжный магазинчик. Там в застекленной витрине среди брошюр и атласов были выставлены эстампы - оттиски рисунков и гравюр в тонких металлических рамках. На каждом ярлычок с ценой.
    В застегнутом кармашке с черной ленточкой у Журки лежали три рубля. Он давно их носил с собой: все надеялся найти в магазинах акварельные краски "Нева". А сейчас купил эстамп "Березки". Березки как березки еще голые, апрельские, над мокрой полянкой под бледно-голубым небом. Все это Журку не интересовало. Ему нужна была рамка со стеклом.
    Дома Журка отогнул зажимы на жестяных угольничках и вставил Ромкину фотографию. Она подошла почти точно, только сбоку пришлось чуть-чуть подрезать. Журка привязал к рамке шнурок от старых ботинок, вбил над постелью гвоздь, повесил снимок.
    Отошел немного, посмотрел. Получилось здорово. Красиво. Аккуратно так. Только...
    Только как-то не так. Слишком уж аккуратно. Как в музее. Стекло отгородило Ромку от Журки. От нынешнего дня. От жни.
    Журка испугался. Он торопливо разобрал рамку, выхватил снимок, двумя кнопками кое-как приколол к обоям.
    И стало все как надо, честное слово! Фотография опять сделалась живой. Будто Ромка сам только что прибежал с улицы, размахивая этой карточкой:
    - Хочешь, подарю?
    И они вдвоем, дурачась и веселясь, пришпилили ее к стенке...
    На тахту, длинно мурлыкнув, прыгнул Федот.
    - Зачем пришел, усатый лентяй? - сказал Журка. - Смотри, это Ромка... Если бы не он, я бы ни за что не пошел бы тогда на кладбище. И никто бы тебя глупого не спас. Так что имей в виду...
    Федот зажмурился и зевнул.
    Ромка смеялся, глядя вслед улетающей птице.
    ...А "Березки" Журка опять вставил под стекло и повесил в большой комнате. Пускай напоминают о весне, когда за окнами осень.
     
    Детективная история
     
    За окнами набухало пасмурным светом октябрьское утро, но в классе еще горели лампы. Журка стоял у доски и рассказывал о негритянских волнениях в Алабаме. Он говорил о пожарах и стрельбе, но слушали не все. Кое-кто дремал, потому что не доспал, торопясь на политинформацию. Кое-кто украдкой, чтобы не увидела Маргарита Васильевна, готовил английский. Ну и ладно, они по крайней мере не мешали. А Толька Бердышев, вздрагивая пухлыми щеками, стрелял пшеном стеклянной трубки. И, как нарочно, по тем, кто слушал.


1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ] [ 5 ] [ 6 ] [ 7 ] [ 8 ] [ 9 ] [ 10 ] [ 11 ] [ 12 ]

/ Полные произведения / Крапивин В.П. / Журавленок и молнии


2003-2024 Litra.ru = Сочинения + Краткие содержания + Биографии
Created by Litra.RU Team / Контакты

 Яндекс цитирования
Дизайн сайта — aminis